Куш (журнальный вариант)

Я нашел доктора в амбулатории. Он нагрузился до чертиков. Я с трудом растормошил его.

— Протрезвляйся, — приказал я. — Мы сели на планету.

Я взял бутылку, закупорил ее и поставил на полку, подальше от Дока.

— Пойдет вся команда. Возможно, снаружи нас кое-что ожидает.

— Понятно, — мрачно проговорил Док. — Раз ты так говоришь, значит нам придется туго Омерзительнейший климат и атмосфера — чистый яд.

— Планета земного типа, кислород, климат пока прекрасный. Бояться нечего. Анализаторы дают превосходные показатели.

Док застонал и обхватил голову руками.

— Наши анализаторы работают прекрасно. Но мы-то сами отпетые.

— Мы не делаем ничего дурного, — сказал я.

— Мы стервятники, а порой и хищники. Мы рыскаем по Галактике и смотрим, где что плохо лежит.

Я пропустил его слова мимо ушей. С похмелья он всегда брюзжит.

— Поднимись в камбуз, — сказал я, — и пусть Блин напоит тебя кофе. Я хочу, чтобы ты пришел в себя.

Но Док еще не был в силах тронуться с места.

— А что на этот раз?

— Силосная башня. Такой большой штуки ты сроду не видал. Десять или пятнадцать миль поперек, а верха глазом не достанешь.

— Силосная башня — это склад фуража, запасаемого на зиму. Что тут, сельскохозяйственная планета?

— Нет, — сказал я, — тут пустыня. И это не силосная башня. Просто похожа.

— Товарный склад? — спрашивал Док. — Город? Крепость? Замок? Но нам ведь все равно, капитан, верно? Мы грабим замки тоже.

— Встать! — заорал я. — Двигай!

Он с трудом встал.

— Наверно, население высыпало приветствовать нас. И надеюсь, как положено.

— Нет тут населения, — сказал я. — Стоит одна силосная башня, и все.

— Ну, ну, — сказал Док. — Работенка не ахти какая.

Спотыкаясь, он полез вверх по трапу, и я знал, что Док очухается. Уж Блин-то знает, как привести его в чувство.

Я вернулся к люку и увидел, что у Фроста уже все готово: и оружие, и топоры, и кувалды, и бухты канатов, и бачки с водой. Как заместителю капитана Фросту нет цены. Он знает свои обязанности и справляется с ними. Не представляю, что бы я делал без него.

Я стоял в проходе и смотрел на силосную башню. Мы находились примерно в миле от нее, она была так велика, что казалось, до нее рукой подать.

— В таком местечке, — сказал Фрост, — будет чем поживиться.

— Если только кто-нибудь или что-нибудь нас не остановит. Если мы сможем забраться внутрь.

— В цоколе есть отверстия. Они похожи на входы.

— С дверьми толщиной футов в десять.

Я не был настроен пессимистически. Я просто рассуждал логично — слишком часто у меня в жизни бывало так, что пахло миллиардами, а кончалось все неприятностями, и поэтому я никогда не позволяю себе слишком обнадеживаться, пока не приберу к рукам ценности, за которые можно получить наличными.

Хэч Мэрдок, инженер, вскарабкался к нам по трапу. Как обычно, у него что-то не ладилось.

— Говорю вам, не сегодня-завтра эти двигатели просто развалятся, и мы повиснем где-нибудь в космосе, откуда даже за световые года не выберешься. Нам вздохнуть некогда — только и делаем, что чиним.

Я похлопал его по плечу.

— Может, это и есть то, что мы искали. Может, теперь мы купим новенький корабль.

Но он не очень воодушевился. Мы оба знали, что я говорю это, чтобы подбодрить и себя и его.

— Когда-нибудь, — сказал он, — нам не миновать большой беды. Мои ребята проволокут мыльный пузырь сквозь триста световых лет, если в нем будет двигатель. Только бы двигатель был. А на этом обломке, в котором…

Он бы распространялся еще долго, если бы не засвистел Блин, созывавший всех к завтраку. Док был уже за столом и, кажется, функционировал. Он поеживался и был немного бледноват. Кроме того, он был зол и выражался возвышенным слогом:

— Итак, нас ждет триумф. Мы выходим, и начинаются чудеса. Мы обшариваем руины, все желания исполняются, и мы возвращаемся проматывать деньжата.

— Док, — сказал я, — заткнись.

Он замолчал. Никому на корабле мне не приходилось говорить одно и то же дважды.

Завтрак мы не смаковали. Проглотили его и пошли. Блин даже не стал собирать посуду со стола, а пошел с нами.

Мы беспрепятственно проникли в силосную башню. В цоколе были входы без всяких дверей. Никто и ничто не задержало нас у входа. Внутри было тихо, торжественно… и скучно. Мне показалось, что я в чудовищно громадном учреждении.

Все оно было прорезано коридорами, а из коридоров проходы вели в комнаты. Комнаты были уставлены чем-то вроде ящиков с картотеками.

Некоторое время мы шли вперед, делая на стенах отметки краской, чтобы потом найти путь к выходу. Если в таком здании заблудиться, то всю жизнь, наверно, будешь бродить и не выберешься.

Мы искали… хоть что-нибудь, но нам не попадалось ничего, кроме этих картотечных ящиков.

Поэтому мы зашли в одну из комнат, чтобы порыться в ящиках.

— Там ничего не может быть, кроме магнитных лент с записями. Наверно, такая тарабарщина, что нам ее ни за что не понять, — сказал с отвращением Блин.

— В ящиках может быть все что угодно, — сказал Фрост. — Не обязательно магнитные ленты.

У Блина была кувалда, и он поднял ее, чтобы сокрушить один из ящиков, но я остановил его. Не стоит поднимать тарарам, если можно обойтись без этого. Мы поболтались немного по комнате и обнаружили, что если в определенном месте взмахнуть рукой, ящик выдвигается. Ящики оказались набиты чем-то вроде динамитных шашек. Они имели дюйма два в диаметре и были длиной с фут. Весили они много.

— Золото, — сказал Хэч.

— Черного золота не бывает, — возразил Блин.

— Это не золото, — сказал я им.

Я был даже рад, что это не золото. А то бы мы надорвались, перетаскивая его. Найти золото было бы неплохо, но на нем не разбогатеешь. Так, небольшой заработок.

Мы вывалили шашки из ящика на пол и сели на корточки, чтобы рассмотреть их.

— Может, они дорогие, — сказал Фрост. — Впрочем, сомневаюсь. А что думаете вы?

Никто из нас и понятия об этом не имел.

Мы обнаружили какие-то знаки ни торце каждой шашки, и на всех шашках знаки были разные, но нам от этого не стало легче, потому что знаки нам ничего не говорили.

Выйдя из силосной башни, мы попали в самую жарищу. Блин вскарабкался по трапу — пошел готовить жратву, а остальные уселись в тени корабля и, положив перед собой шашки, гадали, что бы это могло быть.

— Вот тут-то и сказывается наша немощь, — сказал Хэч. — В команде обычного исследовательского корабля есть всякого рода эксперты, которые изучают находки. Они делают десятки самых разных проб, они обдирают заживо каждую находку, прибегают к помощи теорий и высказывают ученые догадки. И вскоре не мытьем, так катаньем они узнают, что это за находка и будет ли от нее какая-либо польза.

— Когда-нибудь, — сказал я своей команде, — если мы разбогатеем, мы наймем экспертов. При такой добыче, которая нам все время попадается, они нам здорово пригодятся.

— Вы не найдете ни одного, — заметил Док, — который бы согласился якшаться с такой братвой, как мы.

— Что значит «такая братва, как мы»? — немного обидевшись, сказал я. — Мы, конечно, люди не очень образованные, и корабль у нас латаный-перелатанный. Мы не употребляем красивых слов, чтобы прикрывать ими дела, которые дают нам хлеб насущный. Но работаем мы честно.

— Я не сказал бы, что совсем честно. Иногда наши действия законны, а порой от них законом и не пахнет.

Даже сам Док понимал, что говорит чушь. По большей части мы летали туда, где не было никаких законов.

— В старину на Земле, — сердито возразил я, — именно такие люди, как мы, отправлялись в неведомые края, прокладывали путь другим, находили реки, карабкались на горы и рассказывали, что видели, тем, кто оставался дома. Они отправлялись на поиски бобров, золота, рабов и вообще всего, что плохо лежало. Им было наплевать на законы и этику. Они находили, брали, и все тут. Если они убивали одного-двух туземцев или сжигали какую-нибудь деревню, что ж, к сожалению, так уж выходило.

Хэч сказал Доку:

— Что тебе за смысл корчить перед нами святого? Мы все одним миром мазаны.

— Джентльмены, — как обычно, с дурным актерским пафосом сказал Док, — я не собирался затевать пустую свару. Я просто хотел предупредить вас, чтобы вы не настраивались на то, что мы добудем каких-либо экспертов.

— А можем и добыть, — сказал я, — если предложим им приличное жалованье. Им тоже надо жить.

— Но у них есть еще и профессиональная гордость. Этого не надо забывать.

— Но ты же летаешь с нами.

— Ну, — возразил Хэч, — я не уверен, что Док профессионал. В прошлый раз, когда он вырывал у меня зуб…

— Кончай, — сказал я. — Оба кончайте.

Сейчас было не время обсуждать этот вопрос. Месяца два назад я еле примирил Хэча с Доком, и мне не хотелось, чтобы они снова начали свару.

Фрост подобрал одну из шашек и разглядывал ее, вертя в руках.

— Может, мы сообразим какую-нибудь пробу, — предложил он.

— И по этому случаю взлетим на воздух? — спросил Хэч.

— А может, она не взорвется. Скорее всего это не взрывчатка.

— Я в этом не участвую, — сказал Док. — Я лучше посижу здесь и поразмышляю. Это не так утомительно и гораздо более безопасно.

— Твои размышления ни к чему не приведут, — запротестовал Фрост. — Если мы узнаем, для чего эти шашки, богатство у нас в кармане. В этой башне их целые тонны. И ничто на свете не помешает нам забрать их.

— Первым делом, — сказал я, — надо узнать, не взрывчатка ли это. Шашка похожа на динамитную, но может оказаться чем угодно. Пищей, например.

— И Блин сварит нам похлебку, — сказал Док.

Я не обращал на него внимания. Он просто хотел подковырнуть меня.

— Или топливом, — добавил я. — Сунуть шашку в специальный корабельный двигатель, и он будет работать год или два.

Блин засвистел, и мы все отправились обедать.

Поев, мы приступили к работе. Мы нашли плоский камень, похожий на гранит, и установили над ним треногу из шестов. Подвесили к треноге блок, нашли еще один камень и привязали его к веревке, перекинутой через блок. Второй коней веревки мы отнесли как можно дальше и вырыли там окоп.

Дело шло к закату, и мы устали до изнеможения, но решили не откладывать опыта, чтобы больше не томиться в неведении.

Я взял одну из шашек, а ребята, сидя в окопе, натянули веревку и подняли привязанный к ней камень. Положив на первый камень шашку, я бросился со всех ног к окопу, ребята отпустили веревку, и камень свалился на шашку.

Ничего не произошло.

Для верности мы натянули веревку и ударили камнем по шашке еще раза три, но взрыва не было.

Той ночью мы что только не делали с шашками! Мы лили на них кислоту, которая просто стекала с них. Мы пробовали просверлить шашки и загубили два хороших сверла. Мы пробовали распилить одну и начисто стесали о шашку все зубья пилы. Мы попросили Блина сварить шашку, но он отказался.

— Я не пущу вас с этой дрянью в камбуз, — сказал он. — А если вы вломитесь ко мне, то потом можете готовить себе сами.

— Ладно, Блин, — сказал я. — Эту штуку, наверно, нельзя будет есть, если даже ее приготовишь ты.

Мы сидели за столом, посередине которого были свалены шашки, и разговаривали. Док принес бутылку, и мы сделали по нескольку глотков. Док, должно быть, очень огорчился тем, что ему пришлось поделиться с нами своим напитком.

— Если рассудить здраво, — сказал Фрост, — то шашки эти на что-то годятся. Раз для них построили такое дорогое здание, то и на них ухлопали целое состояние.

— А может, там не только шашки, — предположил Хэч. — Мы осмотрели только часть первого этажа. Там может оказаться уйма всяких других вещей. И на других этажах тоже. Интересно, сколько там всего этажей?

— Бог их знает, — сказал Фрост. — С земли не видно верха здания. Оно просто теряется в высоте.

— Вы заметили, из чего оно сделано? — спросил Док.

— Из камня, — сказал Хэч.

— Я тоже так думал, — сказал Док. — А оказалось, что не из камня. Вы помните те холмы — жилые дома, на которые мы наткнулись на Сууде, где живут цивилизованные насекомые?

Разумеется, мы все помнили их. Мы потратили много дней, пытаясь вломиться в них, потому что нашли у входа в один дом нефритовые фигурки, и думали, что внутри их, наверно, видимо-невидимо. За такие штуковины платят большие деньги. Люди на цивилизованных планетах с ума сходят по произведениям незнакомых культур, а тот нефрит был наверняка им не знаком.

Что мы только не делали, а внутрь нам забраться не удалось. Те «насекомые», видно, знали, что нам до них не добраться, и занимались своим делом, не обращая на нас никакого внимания. Это нас особенно бесило.

Мне пришло в голову, что такой материал как нельзя лучше подошел бы для строительства сооружения, подобного нашей силосной башне. Можно строить его каким угодно большим и высоким: чем сильнее давление на нижние этажи здания, тем они становятся прочнее.

— Это значит, — сказал я, — что зданию гораздо больше лет, чем кажется. Может, эта силосная башня стоит уже миллион лет или больше.

— Если она такая старая, — сказал Хэч, — то она набита всякой всячиной. За миллион лет в нее можно было упрятать немало добычи.

Док и Фрост поплелись спать, а мы с Хэчем продолжали рассматривать шашки.

Я стал думать, почему Док всегда говорит, что мы всего-навсего шайка головорезов. Может, он прав? Но сколько я ни думал, сколько ни крутил и так и эдак, а с Доком согласиться не мог. Мы охотимся не за золотом, рабами или мехами, мы берем, что попадается. Иногда мы возвращаемся с пустыми руками, а иной раз — с трофеями. В конце концов так на так и выходит — получается что-то вроде среднего жалованья. Но мы продолжаем уходить в набеги, надеясь на счастливый случай, который сделает нас миллиардерами.

Такой случай еще не подворачивался, да, наверно, никогда и не подвернется. Впрочем, может подвернуться. Довольно часто мы бывали близки к цели, и призрачная надежда крепла. Я сознавал, что мы отправлялись бы в набеги даже в том случае, если бы никакой надежды не было вовсе. Страсть к поискам неизвестного въедается в плоть и кровь.

Что-то в этом роде я сказал Хэчу. Он согласился со мной.

Толку от нашего сидения у стола с шашками не было, и я встал, чтобы пойти спать.

— Может, завтра мы найдем что-нибудь еще, — сказал я.

Хэч зевнул.

— Я крепко на это надеюсь. Мы даром потратили время на эти динамитные шашки.

Он взял их и по пути в спальню выбросил в иллюминатор.

На следующий день мы и в самом деле нашли кое-что еще.

Мы забрались в силосную башню поглубже, чем накануне, проделав по коридорам путь мили в две. Мы попали в большой зал площадью, наверно, акров десять или пятнадцать, который был от стены до стены уставлен рядами совершенно одинаковых механизмов.

Механизмы немного напоминали богато разукрашенные стиральные машины, только сбоку было плетеное сиденье, а наверху — колпак. Они не были прикреплены к полу, и их можно было передвигать в любом направлении, а когда мы перевернули одну машину, чтобы посмотреть, не скрыты ли внизу колесики, то нашли вместо них пару полозьев. Полозья были сделаны из жирного на ощупь металла, но смазка к пальцам не приставала.

Питание к машинам не подводилось.

— Может, у нее источник питания внутри? — предположил Фрост. — Подумать только, я не нашел ни одной вытяжной трубы во всем здании.

Мы искали, где можно включить питание, и ничего не нашли. Вся машина была как большой гладкий и обтекаемый кусок металла. Мы попытались посмотреть, что у нее внутри, да только кожух был совершенно цельный — нигде ни болта, ни заклепки.

Колпак с виду вроде бы снимался, но когда мы попытались его снять, он упрямо оставался на месте.

А вот с плетеным сиденьем дело было совсем другое. Оно кишмя кишело всякими приспособлениями для того, чтобы в нем могло сидеть любое существо, какое только можно себе представить. Мы здорово позабавились, меняя форму сиденья на все лады и стараясь догадаться, какое бы это животное могло усесться на него. Мы отпускали всякие соленые шутки, и Хэч чуть не лопнул от смеха.

Но мы по-прежнему топтались на месте и были уверены, что не продвинемся ни на шаг, пока не притащим режущие инструменты и не вскроем машину, чтобы узнать, с чем ее едят.

Мы взяли одну машину и поволокли ее по коридорам. Добравшись до выхода, мы подумали, что дальше ее придется тащить на руках. Но ошиблись. Она заскользила по земле и даже по сыпучему песку не хуже, чем по коридорам.

После ужина Хэч спустился в рубку управления двигателями и вернулся с режущим инструментом. Металл был прочный, но в конце концов нам удалось содрать часть кожуха.

При взгляде на внутренности машины мы пришли в бешенство. Это была сплошная масса крошечных деталей, перевитых так, что в них сам черт не разобрался бы. Ни начала, ни конца найти было невозможно. Это было что-то вроде картинки-загадки, в которой все линии тянутся бесконечно и никуда не приводят.

Хэч залез в машину обеими руками и попытался отделить детали друг от друга.

Немного погодя он проворчал:

— Они ничем не скреплены друг с другом. Ни винтов, ни шарнирных креплений, даже простых шпонок нет. Но они как-то липнут друг к другу.

— Это уже чистое извращение, — сказал я.

Он взглянул на меня с усмешкой.

— Может быть, вы и правы.

Он снова полез в машину, ушиб костяшки пальцев и принялся их сосать.

— Если бы я не знал, что ошибаюсь, — заметил Хэч, — я бы сказал, что это трение.

— Магнетизм, — предположил Док.

— Послушайте меня, Док, — сказал Хэч. — Вы в медицине и то не шибко разбираетесь, так что позвольте уж заниматься механикой мне.

Чтобы не дать разгореться спору, Фрост поспешил вмешаться:

— Эта мысль о трении не так уж нелепа. Но в таком случае детали требуют совершенной обработки и шлифовки. Из теории известно, что если вы приложите две отшлифованные до совершенства поверхности друг к другу, то молекулы деталей будут взаимодействовать и сцепление станет постоянным.

Не знаю, где Фрост поднабрался всей этой премудрости. Обычно он был, как и все мы. но иногда говорил такое, что мы рты разевали. Я никогда не расспрашивал его о прошлом; такие вопросы задавать было просто неприлично.

— Дай-ка взглянуть. Может, я справлюсь. — сказал Фрост.

Хэч даже не огрызнулся. Ему утерли нос.

Фрост начал сдавливать, растягивать, скручивать, расшатывать путаницу деталей, и вдруг раздался шипящий звук, будто кто-то медленно выдохнул воздух из легких, а все детали распались сами. Они разъединились как-то очень медленно и, позвякивая, свалились в кучу на дно кожуха.

— Смотри, что ты натворил! — закричал Хэч.

— Ничего я не натворил, — сказал Фрост. — Я просто посмотрел, нельзя ли выбить одну детальку, и только это сделал, как все устройство рассыпалось.

Он показал на детальку, которую вытащил.

— Знаешь, что я думаю? — сказал Блин. — Я думаю, машину специально сделали так, чтобы она разваливалась при попытке разобраться в ней. Те, кто ее сделал, не хотели, чтобы кто-нибудь узнал, как соединяются детали.

— В этом есть смысл, — сказал Док. — Не стоит с этим возиться. В конце концов машина не наша.

— Док, — сказал я, — вы странно ведете себя. Я никогда не замечал, чтобы вы отказывались от своей доли, когда мы что-нибудь находили.

— Я ничего не имею против, когда мы ограничиваемся тем, что на вашем изысканном языке называется полезными ископаемыми. Я могу даже переварить воровство произведений искусства. Но когда дело доходит до воровства мозгов… а эта машина — думающая…

Вдруг Фрост вскрикнул.

Он сидел на корточках, засунув голову в кожух машины, и я сперва подумал, что его защемило и нам придется вытаскивать его, но он выбрался сам как ни в чем не бывало.

— Я знаю, как снять колпак, — сказал он.

Это было сложное дело, почти такое же сложное, как подбор комбинации цифр, отпирающих сейф. Колпак крепился к месту множеством пазов, и надо было знать, в какую сторону поворачивать его, чтобы в конце концов снять.

Фрост засунул голову в кожух и подавал команды Хэчу, который крутил колпак то в одну сторону, то в другую, иногда тянул его вверх, а порой и нажимал на него, чтобы выпутать его из системы пазов, которыми он крепился. Блин записывал комбинации команд, которые выкрикивал Фрост, и Хэч, наконец, освободил колпак.

Как только его сняли, загадки как не бывало. Это был шлем, оснащенный множеством приспособлений, которые позволяли надеть его на любой тип головы. В точности, как сиденье, которое приспособлялось к любому седалищу.

Шлем был связан с машиной эластичным кабелем, который дотянулся бы до головы любого существа, усевшегося на сиденье.

Все это было, разумеется, прекрасно. Но что это была за штука? Переносный электрический стул? Машина для перманентной завивки? Или что-нибудь другое?

Фрост и Хэч покопались в машине еще и нашли наверху, как раз под тем местом, где был колпак, поворотную крышку люка, а под ней трубу, которая вела к механизму внутри кожуха. Только теперь этот механизм лежал грудой распавшихся деталей.

Не надо было обладать слишком большим воображением, чтобы понять, для чего эта труба. Она была размером точно с динамитную шашку.

Док вышел и вернулся с бутылкой. Сделав глотка по два, они с Хэчем пожали друг другу руки и сказали, что теперь зла не помнят. Но я не очень-то в это верил. Они мирились много раз и прежде, а потом и дня не проходило, как они были готовы вцепиться друг другу в глотку.

Трудно было понять, почему мы устроили празднество. Мы, разумеется, узнали, что машину можно приспособить к голове, а в трубу положить динамитную шашку… и все же для чего это все надо, мы не имели никакого представления.

По правде говоря, все были немного испуганы, хотя никто в этом не признался бы.

Естественно, мы начали гадать, что к чему.

— Это, наверно, машина-врач, — сказал Хэч. — Садись запросто на сиденье, надевай шлем на голову, суй нужную шашку и вылечишься от любой болезни. Да это же было бы великое благо. И совсем не надо беспокоиться, знает ли твой врач свое дело или нет.

Я думал, Док вцепится в Хэча, но он, видимо, вспомнил, что мирился с Хэчем, и не бросился на него.

— Раз уж наша мысль заработала в этом направлении, — сказал Док, — давайте предположим большее. Скажем, это машина, возвращающая молодость, а шашки набиты витаминами и гормонами. Проходи процедуру каждые двадцать лет и останешься вечно юным.

— Это, наверно, машина-преподаватель, — перебил его Хэч. — Может быть, эти шашки набиты знаниями. Может быть, в каждой из них полный курс колледжа.

— Или наоборот, — сказал Блин. — Может, эти шашки высасывают все, что ты знаешь. Может, в каждой из этих шашек по истории жизни одного человека.

— А зачем записывать биографии? — спросил Хэч. — Немного найдется людей, ради биографий которых стоило бы городить все это.

— Вот, если предположить, что это что-то вроде коммуникатора, — сказал я, — тогда другое дело. Возможно, это аппарат для ведения пропаганды, для религиозных проповедей. Или это карты. А может, это не что иное, как склад деловых записей.

— Или, — сказал Хэч, — этой штукой можно прихлопнуть кого-нибудь в мгновение ока.

— Не думаю, — сказал Док. — Чтобы убить человека, можно найти способ полегче, чем сажать его на сиденье и надевать ему на голову шлем. И это не обязательно коммуникатор.

— Есть только одни способ узнать, что это, — сказал я.

— Боюсь, — догадался Док, — что нам придется прибегнуть к нему.

— Слишком сложно, — возразил Хэч. — Не говоря уже о том, что у нас могут быть большие неприятности. Не лучше ли бросить все это к черту? Мы можем улететь отсюда и поохотиться за чем-нибудь попроще.

— Нет! — закричал Фрост. — Этого делать нельзя!

— Интересно, почему нельзя? — спросил Хэч.

— Да потому, что мы всегда будем сомневаться, не упустили ли мы куш.

Мы знали, что Фрост прав, но не торопились согласиться с ним.

Наконец мы потянули жребий, и Блину не повезло.

— Ладно, — сказал я. — Завтра с утра пораньше…

— Что там, с утра! — заорал Блин. — Я хочу покончить с этим сейчас же.

Он боялся, и ему, право, было чего бояться. Да и я чувствовал бы себя не в своей тарелке, если бы вытащил короткую спичку.

Не люблю болтаться по чужой планете после наступления темноты, но тут уж пришлось. Откладывать на завтра было несправедливо по отношению к Блину. И кроме того, мы увязли в этом деле по самые уши и не ведали бы покоя, пока не разузнали бы, что нашли.

И вот, взяв фонаря, мы пошли к силосной башне. Протопав по коридорам, которые показались нам бесконечными, мы вошли в зал, где стояли машины.

Они все вроде были одинаковые, и мы подошли к первой попавшейся. Пока Хэч снимал шлем, я приспосабливал для Блина сиденье, а Док пошел в соседнюю комнату за шашкой.

Когда все было готово. Блин сел на сиденье.

Вдруг из меня поперла глупость.

— Послушай, — сказал я Блину, — почему должен делать это непременно ты?

— Кому-то надо, — ответил Блин. — Так мы скорее всего узнаем, что это за штука.

— Давай я сяду вместо тебя.

Блин обозвал меня нехорошим словом, чего он делать не имел никакого права, потому что я просто хотел помочь ему. Но я его тоже обозвал, и все стало на свои места.

Хэч надел шлем на голову Блину. Края шлема опустились так низко, что не стало видно лица Блина. Док сунул шашку в трубу, и машина, замурлыкав, заработала, а потом наступила тишина. Не совсем, конечно, тишина… если приложить ухо к кожуху, слышно было, как машина работает.

С Блином ничего особенного не случилось. Он сидел спокойный и расслабленный, и Док принялся сразу же следить за его состоянием.

— Пульс немного замедлился, — сообщил Док, — сердце бьется слабее, но, по-видимому, никакой опасности нет. Дыхание частое, но беспокоиться не о чем.

Мы ждали и ждали. Машина работала, а размякший Блин сидел в кресле. Он был расслаблен, как собака во сне, — возьмешь его руку, и кажется, что из нее начисто вытопили кости. Мы волновались все больше и больше. Хэч хотел сорвать с Блина шлем, но я ему не позволил. Черт его знает, что могло произойти, если бы мы остановили это дело на середине.

Машина перестала работать примерно за час до рассвета. Блин начал шевелиться, и мы сняли с него шлем.

Он зевнул, потер глаза и выпрямился. Когда он увидел нас, вид у него сделался немного удивленный — он узнал нас вроде бы не сразу.

— Ну как? — спросил его Хэч.

Блин не ответил. Видно было, что он приходил в себя и что-то вспоминал, собираясь с мыслями.

— Я путешествовал, — сказал он.

— Кинопутешествие! — с отвращением сказал Док.

— Это не кинопутешествие. Я там был. На планете, на самом краю Галактики, наверное. Ночью там мало звезд, да и те, что есть, совсем бледные. И над головой двигается тонкая полоска света.

— Значит, видел край Галактики, — кивнув, сказал Фрост. — Что его, дисковой пилой, что ли, обрезали?

— Сколько я просидел? — спросил Блин.

— Довольно долго, — сказал я ему. — Часов шесть-семь. Мы уже стали беспокоиться.

— Странно, — сказал Блин. — А я могу поклясться, что был там больше года.

— Давай-ка уточним, — сказал Хэч. — Ты говоришь, что был там. Ты хочешь, наверно, сказать, что видел эту планету.

— Я хочу сказать, что был там! — заорал Блин. — Я жил с этими людьми, спал в их норах, разговаривал и работал вместе с ними. Когда я в огороде работал, я себе кровавый мозоль мотыгой натер. Я ездил с места на место и насмотрелся всякой всячины, и все это было по-настоящему — вот как я сижу сейчас здесь.

Стащив его с сиденья, мы пошли обратно на корабль. Хэч не позволил Блину готовить завтрак. Он что-то состряпал сам, но кок из него был никудышный, и ничего в рот не лезло. Док откопал бутылочку и дал хлебнуть Блину, а всем остальным не досталось ни капля. Он сказал, что это лечебное, а не увеселительное средство.

Вот такой он бывает иногда. Настоящий жмот.

Блин рассказал нам о планете, на которой побывал. Правителей на ней, кажется, вообще не было, так как она в них не нуждалась, но богатой жизни тоже не было — довольно простодушные жители ее занимались примитивным сельским хозяйством. Блин сказал, что они похожи на помесь человека с кротом, и даже пытался нарисовать их, но толку от этого получилось мало, потому что Блин художник был липовый.

Он рассказал нам, что они выращивают, что едят, и это было потешно. Он даже легко называл имена местных жителей, припоминал, как они разговаривают — язык был совсем незнакомый.

Мы забросали его вопросами, и он всегда находил ответы, причем было видно, что он не выдумывал. Даже Док, который с самого начала был настроен скептически, склонялся к мысли, что Блин и в самом деле посетил чужую планету.

Поев, мы погнали Блина в постель, а Док осмотрел его и нашел, что он вполне здоров.

Когда Блин с Доком ушли, Хэч сказал мне и Фросту:

— У меня такое ощущение, будто доллары уже позвякивают у нас в карманах.

Мы оба согласились с ним. Мы нашли развлекательное устройство, какого сроду никто не видел.

Шашки оказались записями, которые не только воспроизводили изображение и звук, но и возбуждали все прочие чувства. Они делали это так хорошо, что всякий, кто подвергался их воздействию, ощущал себя в той среде, которую они воссоздавали. Человек как бы делал шаг в воспроизводимое и становился частью, он жил там.

Фрост уже строил планы.

— Мы могли бы продавать эти штуки, — сказал он, — но это было бы глупо. Нам нельзя выпускать их из рук. Мы будем давать машины и шашки напрокат, а так как запас их будет только у нас, мы станем хозяевами положения.

— Мы можем рекламировать годичные каникулы, которые длятся всего полдня, — добавил Хэч. — Это как раз то, что нужно администраторам и прочим очень занятым людям. Ведь только за субботу и воскресенье они смогут прожить четыре-пять лет и побывать на нескольких планетах.

— Может быть, не только на планетах, — подхватил Фрост. — Может быть, там записаны концерты, посещение картинных галерей или музеев. Или лекции по литературе, истории и тому подобное.

Мы чувствовали себя на седьмом небе, но усталость взяла свое, и мы пошли спать.

Но я лег не сразу, а достал бортовой журнал. Не знаю уж, зачем мне было возиться с ним вообще. Вел я его как попало. Месяцами даже не вспоминал о нем, а потом вдруг несколько недель записывал все кряду. Делать запись сейчас мне было, собственно, ни к чему, но я был немного взволнован, и у меня почему-то было такое, ощущение, что последнее событие надо записать черным по белому.

Я полез под койку и вытянул железный ящик, в котором хранились журнал и прочие бумаги.

Их набралось там у меня чертовски много, и по большей части все это был хлам. Когда-нибудь, говорил я себе, я выброшу его. Там были пошлинные документы, выданные в сотне различных портов, медицинские справки и другие бумаги, срок действия которых давно уже истек. Но среди них я нашел и документ, закрепляющий мое право собственности на корабль.

Я сидел и вспоминал, как двадцать лет назад купил этот корабль за сущие гроши, как отбуксировал его со склада металлолома, как года два тратил все свободное время и все заработанные деньги на то, чтобы подлатать его и подготовить к полетам в космос. Не удивительно, что нас называют отпетыми. С самого начала наш корабль был развалиной, и все двадцать лет мы только и делали, что клали заплату на заплату. Уже много раз он проходил технический осмотр только потому, что инспектору ловко совали взятку. Во всей Галактике один Хэч способен заставить его летать.

Я продолжал разбирать бумаги, думая о Хэче и обо всех остальных. Я немного расчувствовался и стал думать о таких вещах, за которые вздул бы всякого другого, кто осмелился бы сказать их мне. Я думал о том, как мы все спелись и что любой из команды отдал бы за меня жизнь, а я свою — за любого из них.

Было, конечно, время, когда все было по-иному.

В те дни, когда они впервые подписали контракт, не было ничего, кроме команды. Но те дни прошли давным-давно; теперь это была не просто команда корабля. Контракт не возобновлялся уже много лет, а все продолжали летать, как люди, которые имеют право на это. И вот, сидя на полу, я думал, что мы, наконец, добились того, о чем мечтали, — мы, оборвыши в латаном-перелатанном корабле. Я был горд и радовался не только за себя, но и за Хэча, Блина, Дока, Фроста и всех остальных.

Наконец я собрал бумаги, сунул их снова в ящик и попытался сделать запись в журнале, но от усталости не хватило сил писать, и я лег спать, что и надо было сделать с самого начала.

Но как я ни устал, я уже в постели стал думать, велика ли силосная башня, и попытался прикинуть, сколько из нее можно выкачать шашек. Я дошел до триллионов, а дальше прикидывать не было толку — все равно точного числа не определишь.

Дело предстояло большое — такого у нас никогда не было. Нашей команде, даже если бы мы работали каждый день, понадобилось бы пять жизней, чтобы опустошить башню. Нам придется создать компанию, нанять юристов (предпочтительно, способных на любое грязное дело), подать заявку на планету и пройти через прочую волокиту, чтобы прибрать все к рукам.

Мы не могли позволить себе упустить такое дело меж пальцев из-за своей непредусмотрительности.

Не знаю, как остальным, а мне всю ночь снилось, будто я брожу, утопая по колено, по морю новеньких хрустящих банкнотов.

Наутро Док не появился за завтраком. Я пошел к нему и обнаружил, что он даже и не ложился. Он полулежал на своем старом шатком стуле в амбулатории. На полу стояла пустая бутылка, другую, тоже почти пустую, он держал в руке, свисавшей до самого пола.

Я страшно разозлился. Док знал наши правила. Он мог пьянствовать беспробудно, пока мы находились в космосе, но после приземления требовались рабочие руки, да и надо было следить, чтобы на планетах не подцепить незнакомые болезни, так что ему вменялось в правило не напиваться.

Я вышиб у него из руки бутылку, взял его одной рукой за шиворот, а другой — за штаны и поволок в камбуз.

— Я хочу, чтобы ты протрезвился, — сказал я Доку, — у нас каждый человек на счету.

Хэч пригнал своих, а Фрост собрал всю команду вместе и приладил блок с талями, чтобы начать погрузку.

Мы отправились сразу после завтрака. Мы собирались погрузить на борт как можно больше машин, а все пространство между ними забить шашками.

Мы прошли по коридорам в зал, где были машины, и, разбившись по двое, начали работу. Все шло хорошо, пока мы не оказались на середине пути между зданием и кораблем. Мы с Хэчем были впереди и вдруг увидели, как футах в пятидесяти от нас что-то взорвалось….

Мы стали как вкопанные.

— Это Док! — завопил Хэч, хватаясь за пистолет.

Я успел удержать его.

— Не горячись, Хэч.

Док стоял у люка и размахивал ружьем.

— Я мог бы снять его, — сказал Хэч.

— Спрячь пистолет, — приказал я.

Я пошел один к тому месту, куда Док послал пулю.

Он поднял ружье, и я замер. Если бы он даже промахнулся, то разрыв его пули мог бы располосовать меня надвое.

— Я брошу пистолет, — крикнул я ему. — Я хочу поговорить с тобой.

— Ладно. Скажи остальным, чтобы подали назад.

Я обернулся и сказал Хэчу:

— Уходи отсюда. И уведи всех.

— Он свихнулся от пьянства, — сказал Хэч. — Не соображает, что делает.

— Я с ним управлюсь, — постарался сказать я твердо.

Еще одна пуля Дока взорвалась в стороне.

— Двигай, Хэч, — сказал я, не решаясь больше оглядываться. Приходилось не спускать с Дока глаз.

— Порядок, — крикнул, наконец, Док. — Они отошли. Бросай пистолет.

Медленно, чтобы он не подумал, будто я стараюсь подловить его, я отстегнул пряжку, и пистолет упал на землю. Не отрывая от Дока взгляда, я пошел вперед, а по спине у меня мурашки бегали.

— Дальше не ходи, — сказал Док, когда я почти подошел к кораблю. — Мы можем поговорить и так.

— Ты пьян, — сказал я ему. — Я не знаю, к чему ты все это затеял.

— Я полупьян. Если бы я был совсем пьян, мне было бы просто все равно.

— Что тебя гложет?

— Благопристойность, — сказал он, фиглярствуя, как обычно. — Я говорил тебе много раз, что я могу переварить грабеж, когда дело касается всего лишь урана, драгоценных камней и прочей подобной чепухи. Я могу даже закрыть глаза на то, что вы потрошите чужую культуру, потому что самой культуры не украдешь — воруй не воруй, а культура все равно останется на месте и залечит раны. Но я не позволю воровать знания. Я помешаю тебе сделать это, капитан.

— А я по-прежнему уверен, что ты просто пьян.

— Вы даже не представляете себе, что нашли.

— Ладно, Док, — сказал я, стараясь гладить его по шерстке, — скажи мне, что мы нашли.

— Библиотеку. Может быть, самую большую, самую полную библиотеку во всей Галактике. Какой-то народ потратил несказанное число лет, чтобы собрать знания в этой башне, а вы собираетесь забрать их, продать, рассеять. Если это случится, библиотека пропадет, и те обрывки, которые останутся, потеряют свое значение. Библиотека принадлежит не нам. И даже не человечеству. Такая библиотека может принадлежать только всем народам Галактики.

— Послушай, Док, — умолял я, — мы трудились многие годы — ты, я, все мы. Потом и кровью мы зарабатывали себе на жизнь, но нас преследовали неудачи. Сейчас появилась возможность сорвать большой куш. Подумай об этом, Док… у тебя будет столько денег, что их вовек не истратишь… их хватит на то, чтобы пьянствовать всю жизнь!

Док направил на меня ружье, и я подумал, что попал как кур во щи. Но у меня не дрогнул ни один мускул. Я стоял и делал вид, будто мне не страшно.

Наконец он опустил ружье.

— Мы варвары. В истории таких, как мы, было навалом. На Земле варвары задержали прогресс на тысячу лет, предав огню и рассеяв библиотеки и труды греков и римлян. Для них книги годились только на растопку и подтирку. Для вас этот большой склад знаний означает лишь возможность быстро зашибить деньгу. Вы возьмете ученое исследование жизненно важной проблемы и будете давать его напрокат в качестве годичного отпуска, который можно провести за шесть часов, вы…

— Избавь меня от лекции, Док, — устало сказал я. — Скажи, чего ты хочешь.

— Я хочу, чтобы мы вернулись и доложили о своей находке Галактическому Комитету. Это поможет загладить многое из того, что мы натворили.

— Ты что, монахов из нас хочешь сделать?

— Не монахов. Просто приличных людей.

— А если мы не захотим?

— Я захватил корабль, — сказал Док. — Запас воды и пищи у меня есть.

— А спать-то тебе надо будет?

— Я закрою люк. Попробуйте забраться сюда.

Наше дело было швах, и он знал это. Я испугался, но сильнее было чувство досады. Многие годы мы слушали его болтовню, но никто и никогда не принимал его всерьез. А теперь вдруг оказалось, что говорил-то он всерьез.

Я знал, что переубедить его невозможно. И на компромисс он не пойдет. Если говорить откровенно, никакого соглашения между нами быть не могло, потому что соглашение или компромисс заключаются между людьми добропорядочными, а какие мы добропорядочные? Даже по отношению друг к другу. Положение было безвыходное, но Док до этого еще не додумался. Он поймет это сразу, как только немного протрезвится и подумает.

Одно было ясно: в таком положении он продержится дольше нас.

— Позволь мне вернуться, — сказал я. — Я должен потолковать с ребятами.

Мне кажется, Док только сейчас сообразил, как он далеко зашел, впервые понял, что мы не можем доверять друг другу.

— Когда вернешься, — сказал он мне, — мы все обмозгуем. Я хотел бы иметь какие-нибудь гарантии.

— Конечно, Док, — сказал я.

— Я не шучу, капитан. Я говорю совершенно серьезно. Я дурака не валяю.

Я вернулся к башне, неподалеку от которой тесно сбилась команда, и объяснил, что происходит.

— Нам придется атаковать его, — решил Хэч. — Одного-двух он подстрелит, зато мы его схватим.

— Он просто закроет люк, — возразил я. — И заморит нас голодом. В крайнем случае он попытается улететь на корабле. Стоит только ему протрезвиться, и он, вероятно, сделает это.

— Он чокнутый, — сказал Блин.

— Конечно, чокнутый, — согласился я, — и от этого он опаснее вдвойне. Он вынашивал это дело уже давным-давно. Нагромоздил комплекс вины мили в три высотой. И что хуже всего, он зашел так далеко, что не может идти на попятный.

— У нас мало времени, — сказал Фрост. — Надо что-нибудь придумать. Мы умрем от жажды. Еще немного, и нам страшно захочется жрать.

Все начали препираться насчет того, как быть, а я сел на песок, прислонившись к машине, и попытался стать на место Дока.

Как врач, Док оказался неудачником. Иначе зачем ему было связываться с нами? Скорее всего он присоединился к нам, чтобы бросить кому-то вызов, или от отчаяния — наверно, было и то и другое. И кроме того, как всякий неудачник, он идеалист. Среди нас он белая ворона, но больше ему некуда податься. Многие годы это грызло его, и он стал страдать болезненным самомнением, а дальний космос — это самое подходящее место, чтобы накачаться самомнением.

Разумеется, он сошел с ума, но это было особое сумасшествие.

Не знаю, слышал ли я какой-нибудь звук (шаги, может быть) или просто почувствовал чье-то присутствие, но вдруг я осознал, что кто-то подошел к нам. Я приподнялся и резко повернулся лицом к зданию. Там у входа стояло то, что на первый взгляд показалось нам бабочкой величиной с человека.

Я не говорю, что это было насекомое — просто вид у него был такой. Оно куталось в плащ, но лицо было не человеческое, а на голове возвышался гребень, похожий на гребни шлемов, которые можно увидеть в исторических пьесах.

Затем я увидел, что плащ — это вовсе не плащ, он походил на сложенные крылья, но это были не крылья.

— Джентльмены, — сказал я как можно спокойнее, — у нас гость.

Я пошел к существу, не делая резких движений, но держась настороже. Я не хотел напугать его, но сам приготовился отскочить в сторону, если мне будет угрожать опасность.

— Взимание, Хэч, — сказал я.

— Я прикрываю тебя, — заверил меня Хэч, и оттого, что он был рядом, на душе стало поспокойней. Если тебя прикрывает Хэч, слишком большой неприятности не будет.

Я остановился футах в шести от существа, вблизи у него был не такой противный вид, как издали. Глаза были у него добрые, а нежное, странное лицо хранило мирное выражение. Но человеческие мерки не всегда подходят к чужепланетным существам.

Мы смотрели друг на друга в упор. Оба мы понимали, что говорить бесполезно. Мы просто стояли и мерили друг друга взглядами.

Затем существо сделало несколько шагов и протянуло руку, которая была скорее похожа на клешню. Оно взяло меня за руку и потянуло к себе.

Надо было или вырвать руку, или идти. Я пошел за ним.

Времени на размышления не было, но кое-что помогло мне принять решение сразу. Во-первых, существо показалось мне дружелюбным и разумным. Да и Хэч с прочими были поблизости, шли позади. И самое главное — тесных отношений с инопланетными существами никогда не завяжешь, если будешь держаться неприветливо. Поэтому я пошел.

Мы вошли в башню, и было приятно слышать позади себя шаги остальных ребят.

Я не стал терять время на догадки, откуда появилось существо. Этого следовало ожидать. Башня была такая большая, что в ней много чего поместилось бы — в ней могли скрываться даже люди или какие-нибудь существа, и мы все равно ничего не заметили бы. В конце концов мы обследовали лишь небольшой уголок первого этажа. А существо, видимо, спустилось с верхнего этажа, как только узнало, что мы здесь.

По трем наклонным плоскостям мы поднялись на четвертый этаж и, пройдя немного по коридору, вошли в комнату.

Комната была небольшая. Там стояла всего одна машина, но на этот раз спаренная модель — два плетеных сиденья и два шлема. В комнате находилось еще одно существо.

Первое существо подвело меня к машине и указало на одно из сидений.

Я постоял немного, наблюдая, как Хэч, Блин, Фрост и все остальные входили в комнату и выстраивались у стены.

Фрост сказал:

— Вы двое останьтесь-ка в коридоре и смотрите.

Хэч спросил меня:

— Ты собираешься сесть в это чудо техники, капитан?

— Почему бы и нет? — отозвался я. — Они, кажется, ничего не замышляют. Нас побольше, чем их. Они не собираются причинить нам вред.

— Есть риск, — сказал Хэч.

— А с каких это пор мы зареклись идти на риск?

Существо, которое я встретил снаружи, село на одно из сидений, а я приспособил для себя другое. Тем временем второе существо достало из ящика две шашки, но эти шашки были прозрачные, а не черные. Оно сняло шлемы и вставило шашки. Затем оно надело шлем на своего товарища и протянуло мне другой.

Я сел и позволил надеть на себя шлем, и вдруг оказалось, что я уже сижу на корточках за чем-то вроде кофейного стола напротив джентльмена, которого встретил возле башни.

— Теперь мы можем поговорить, — сказал он.

Я не боялся, не волновался. У меня было такое ощущение, будто напротив сидит кто-нибудь вроде Хэча.

— Все, что мы будем говорить, записывается, — сказал незнакомец. — После- нашего разговора вы получите один экземпляр, а второй я помещу в картотеку. Можете называть это договором, или контрактом, или как вы сочтете нужным.

— Я не очень-то разбираюсь в контрактах, — сказал я. — В этих юридических уловках запутаешься как муха.

— Тогда назовем это соглашением, — предложил он. — Джентльменским соглашением.

— Хорошо, — согласился я.

Соглашения удобные штуки. Их можно нарушать, когда вздумается. Особенно джентльменские соглашения.

— Наверно, вы уже поняли, что здесь находится, — сказал незнакомец.

— Не совсем, — ответил я. — Скорее всего это библиотека.

— Это университет, галактический университет. Мы специализировались на популярных лекциях и заочном обучении.

Боюсь, что у меня отвалилась челюсть.

— Ну что ж, прекрасно.

— Наши курсы могут пройти все, кто желает. Мы не берем ни вступительной платы, ни платы за обучение. Не требуется также никакой предварительной подготовки. Вы сами понимаете, как трудно было бы поставить это условие обитателям Галактики, имеющим различные способности и воззрения.

— Точно.

— К слушанию курсов допускаются все, кому они будут полезны, — продолжал незнакомец. — Разумеется, мы рассчитываем, что полученными знаниями воспользуются правильно, а во время самого учения будет проявлено прилежание.

— Вы хотите сказать, что записаться может любой? — спросил я. — И это не будет ничего стоить?

Сперва я разочаровался, а потом сообразил, что тут есть на чем заработать. Настоящее университетское образование… да с этим можно обделывать отличные делишки.

— Есть одно ограничение, — пояснил мой собеседник. — Совершенно очевидно, что мы не можем заниматься отдельными личностями. Мы принимаем культуры. Вы, как представитель своей культуры… как вы называете себя?

— Человечеством. Сначала жили на планете Земля, теперь занимаем пространство… Я могу показать на вашей карте…

— Сейчас в этом нет необходимости. Мы были бы очень рады получить заявление о приеме от человечества.

Я растерялся. Никакой я не представитель человечества. Да я и не хотел бы им быть. Я сам по себе, а человечество само по себе. Но этого я своему собеседнику, конечно, не сказал. Он бы не захотел иметь со мной дело.

— Не будем торопиться, — взмолился я. — Я хочу задать вам несколько вопросов. Какого рода курсы вы предлагаете? Какие дисциплины можно выбирать?

— Во-первых, есть основной курс, — сказал он. — Это скорее всего вводный курс, нужный для ориентации. В него входят те предметы, которые, по нашему мнению, больше всего пригодятся той или иной культуре. Вполне естественно, что он будет специально подготовлен для конкретной культуры. После этого можно заняться необязательными дисциплинами, их очень много — сотни тысяч.

— А как насчет испытаний, выпускных экзаменов и всего такого прочего? — поинтересовался я.

— Испытания, разумеется, предусмотрены. Они будут проводиться каждые… Скажите мне, какая у вас система отсчета времени?

Я объяснил как мог, и он, кажется, все понял.

— Они будут проводиться, примерно, каждую тысячу лет вашего времени. Программа рассчитана надолго. Если проводить испытания чаще, то вам придется напрягаться изо всех сил, и пользы от этого будет мало.

Я уже принял решение. То, что случится через тысячу лет, меня не касается.

Я задал еще несколько вопросов об истории университета и тому подобном. Мне хотелось замести следы на тот случай, если бы у него возникли подозрения.

Я все еще не мог поверить в то, что услышал. Трудно представить себе, чтобы какая бы то ни была раса трудилась миллионы лет над созданием университета, ставила перед собою цель дать наивысшее образование всей Галактике, совершила путешествия на все планеты и собрала все сведения о них, свела воедино все записи о бесчисленных культурах, установила определенные соотношения между ними, классифицировала и рассортировала эту массу информации и создала учебные курсы.

Все это имело такие гигантские масштабы, что не укладывалось в голове.

Он еще некоторое время вводил меня в курс дела, а я слушал его с разинутым ртом. Но потом я взял себя в руки.

— Хорошо, профессор, — сказал я, — можете нас записать. А что требуется от меня?

— Ничего, — ответил он. — Сведения будут извлечены из записи нашей беседы. Мы определим основной курс, а затем вы сможете выбрать дисциплины по желанию.

— Если мы не увезем все за один раз, то сможем вернуться? — спросил я.

— Безусловно. Я думаю, что вы пожелаете послать целый флот, чтобы увезти все, что вам понадобится. Мы дадим достаточное число машин и столько учебных записей, сколько потребуется.

— Чертова уйма потребуется, — сказал я ему прямо, рассчитывая поторговаться и немного уступить.

— Я знаю, — согласился он. — Дать образование целой культуре — дело не простое. Но мы готовы к этому.

Так вот мы и добились своего… и все законным путем, комар носа не подточит. Мы могли брать, что хотели и сколько хотели, и имели на это право. Никто не мог сказать, что мы воровали. Никто, даже Док, не мог бы этого сказать.

Мой собеседник объяснил систему записи на цилиндрах, сказал, как будут упакованы и пронумерованы курсы, чтобы их проходили по порядку. Он обещал снабдить меня записями необязательных курсов — я мог выбрать их по желанию.

Он был по-настоящему счастлив, заполучив еще одного клиента, и гордо рассказывал о всех других учениках. Он долго распространялся о том удовлетворении, которое испытывает просветитель, когда представляется возможность передать кому-нибудь факел знаний.

Я чувствовал себя подлецом.

На этом разговор закончился, и я снова оказался на сиденье, а второе существо уже снимало с моей головы шлем.

Я встал. Мой собеседник тоже встал и обернулся ко мне. Как и вначале, говорить друг с другом мы не могли. Это было странное чувство — стоять лицом к лицу с существом, с которым ты только что заключил сделку, и быть не в состоянии произнести ни одного слова, которое бы он понял.

Однако он протянул обе руки, а я взял их в свои, и он дружески пожал их.

— Ты давай еще поцелуйся с ним, — сказал Хэч, — а мы с ребятами отвернемся.

В другое время за такую шутку я влепил бы Хэчу пулю, а тут даже не рассердился.

Второе существо вынуло из машины две шашки и вручило одну из них мне. Их засунули туда прозрачными, а вынули черными.

— Пошли отсюда, — сказал я.

Мы постарались выбраться из башни как можно быстрее, но не роняя достоинства…

Снаружи я подозвал Хэча, Блина и Фроста и рассказал, что со мною было.

— Мы схватили вселенную за хвост, — сказал я. — Мертвой хваткой вцепились.

— А как быть с Доком? — спросил Фрост.

— Разве не понимаешь? Именно такая сделка ему и понравится. Мы можем сделать вид, будто мы благородные и великодушные, что мы верны своему слову. Мне только надо подойти к нему поближе и схватить его.

— Он тебя и слушать не будет, — сказал Блин. — Он не поверит ни одному твоему слову.

— Вы, ребята, стойте на месте, — сказал я. — А с Доком я справлюсь.

Я пересек полосу земли между башней и кораблем. Док не подавал никаких признаков жизни. Я хотел заорать что было сил, а потом передумал. Решив воспользоваться случаем, я приставил лестницу и забрался в люк, но Дока по-прежнему не было видно.

Я осторожно двинулся вперед. Я догадался, что с ним, но на всякий случай решил не рисковать.

Я нашел его в амбулатории. Он полулежал на стуле. Ружье валялось на полу. Рядом со стулом стояли две пустые бутылки.

Я стоял и смотрел на него, представляя себе, что произошло. После моего ухода Док стал обдумывать создавшееся положение, и тут перед ним встала проблема — как быть дальше. Он решил ее так, как решал почти все свои жизненные проблемы.

Я прикрыл Дока одеялом. Затем я порыскал вокруг и обнаружил полную бутылку. Откупорив ее, я поставил рядом со стулом, чтобы он мог легко дотянуться до нее. Потом я взял ружье и пошел звать остальных.

В ту ночь я долго не мог заснуть — в голову приходили всякие приятные мысли. Перед нами открывалось так много возможностей, что я просто терялся и не знал, с чего начать.

Тут тебе и афера с университетом, которую, как это ни странно, можно было осуществить на совершенно законном основании. Тут тебе и дельце с каникулами — год-другой пребывания на чужой планете за каких-то шесть часов. Надо было только подобрать ряд необязательных курсов по географии, или социальной науке, или, уж не знаю, как их там называют.

Можно создать информационное бюро или исследовательское агентство, которое за приличное вознаграждение будет давать любые сведения из любой области.

Несомненно, в башне есть записи исторических событий с эффектом присутствия — заполучив их, мы могли бы продавать в розницу приключения, совершенно безопасные приключения, мечтающим о них домоседам.

Я думал и об уйме других возможностей, не столь очевидных, но стоящих того, чтобы присмотреться к ним, и о том, как это профессора придумали, наконец, безошибочно эффективное средство обучения.

Тогда же я твердо решил, что мы не выпустим из рук ни одной шашки, пока кто-нибудь из нас предварительно не познакомится с ней.

Итак, наша наверняка взяла. Мы создадим компанию, которая будет заниматься такой разносторонней деятельностью, что нас никому не одолеть. Мы будем жить, как боги. Разумеется, лет через тысячу придет время расплаты, но никого из нас уже не будет в живых.

Док протрезвился только под утро, и я приказал Фросту затолкать его в корабельный карцер. Он больше не был опасен, но я считал, что посидеть взаперти ему не помешает. Немного погодя я собирался потолковать с ним, но пока я был слишком занят.

Я отправился в башню вместе с Хэчем и Блином и провел еще одно совещание с профессором на машине с двумя сиденьями. Мы отобрали кучу необязательных курсов.

Другие профессора стали выдавать нам курсы, уложенные в ящики и снабженные этикетками, и мы вызвали всю команду, которая стала перетаскивать ящики и машины на корабль.

Мы с Хэчем вышли из башни и наблюдали за работой.

— Никогда не думал, — сказал Хэч, — что мы и в самом деле сорвем куш. Положа руку на сердце, скажу, никогда не думал. Я всегда считал, что мы так, только воздух толкаем. Вот тебе пример, как может ошибаться человек.

— Эти профессора какие-то придурки, — сказал я. — Ни одного вопроса ни разу не задали. Я могу придумать целую кучу вопросов, которые они могли бы задать, и мне нечего было бы ответить.

— Они честные и думают, что все такие. Вот что получается, когда увлечешься чем-нибудь, и ни на что другое времени больше не остается.

Что верно, то верно. Эта раса профессоров миллион лет занималась своим делом… Работы хватит еще на миллион лет и еще на миллион… Не видно ей ни конца ни края.

— Не могу сообразить, зачем они это делают, — сказал я. — Что им за выгода?

— Для них-то выгоды нет, — ответил Хэч, — а для нас есть. Скажу я тебе, капитан, придется нам голову поломать, как это все получше использовать.

Я рассказал ему, что придумал относительно предварительного ознакомления с шашками. Хэч был в восторге.

— Да, капитан, ты своего не упустишь. Так и надо. Мы из этого дела выдоим все до последнего цента.

— Мне кажется, мы должны заниматься предварительным знакомством методично, — сказал я. — Начать с самого начала и… до конца.

Хэч сказал, что он подумал о том же.

— Но для этого потребуется уйма времени, — предупредил он.

— Вот поэтому надо начать сейчас же. Основной ориентировочный курс уже на борту. Можем начать с него. Надо только запустить машину, Блин тебе поможет.

— Поможет мне! — завопил Хэч. — Кто сказал, что это должен делать я? Да я для этого дела совсем не гожусь. Ты же сам знаешь, я сроду ничего не читал…

— А это не чтение. Ты будешь жить в этом. Будешь развлекаться, пока остальные пупки себе надрывают.

— Не буду я.

— Послушай, — сказал я, — давай немного пораскинем мозгами. Мне надо быть здесь, у башни, и следить, чтобы все шло как следует. И профессору я могу понадобиться для очередного совещания. Фрост заправляет погрузкой. Док на губе. Остаешься ты с Блином. Доверить предварительное ознакомление Блину я не могу. Он слишком рассеянный. Целое состояние может проскользнуть мимо него, а он и не чухнется. А ты человек сообразительный, у тебя есть чувство ответственности, и я считаю…

— Ну, коли так, — сказал Хэч, весь напыжившийся от гордости, — то мне кажется, самый подходящий человек для этого дела — я.

К вечеру мы устали, как собаки, но настроение было прекрасное. Погрузка началась отлично, и через несколько дней мы уже будем лететь к дому.

Хэч за ужином был какой-то задумчивый. К еде едва притронулся. Он не говорил ни слова и сидел с таким видом, будто у него что-то на уме.

При первом же удобном случае я спросил его:

— Как дела, Хэч?

— Ничего, — сказал он. — Болтовня всякая. Объясняют, что к чему. Болтовня.

— А что говорят?

— Да не говорят… в общем трудно выразить это словами. Может, у тебя на днях найдется время попробовать это самому?

— Можешь быть уверен, я сделаю это, — ответил я, немного разозлившись на него.

— Пока в этом деле деньгами и не пахнет, — сказал Хэч.

Тут я ему поверил. Хэч углядел бы доллар и за двадцать миль.

Я пошел к корабельному карцеру — посмотреть, что там поделывает Док. Он был трезвый. И не раскаявшийся.

— На этот раз ты превзошел самого себя, — сказал он. — Продавать эти штуковины ты не имеешь права. В башне хранятся знания, принадлежащие всей Галактике… бесплатные…

Я рассказал ему, что случилось — как мы узнали, что башня — это университет, и как мы на самом законном основании грузим на корабль курсы, предназначенные для человечества. Я старался говорить веско, будто мы делали какое-то благородное дело, но Док не поверил ни единому слову.

— Ты бы даже своей умирающей бабушке не дал глотка воды, если бы она не заплатила тебе вперед, — оказал он. — Не заливай-ка тут о служении человечеству.

Я оставил его еще пожариться в карцере, а сам пошел к себе в каюту. Я сердился на Хэча, весь кипел от слов Дока и до изнеможения устал. Уснул я тотчас.

Работа продолжалась еще несколько дней и уже приближалась к концу.

Я был очень доволен. После ужина спустился по трапу и, сев у корабля на землю, посмотрел на башню. Она была все такая же величественная, но уже не казалась столь большой, как в первый день, — ослабло чувство удивления не только перед нею, но и перед той целью, ради которой ее построили.

Стоит нам вернуться в нашу родную цивилизацию, пообещал я себе, как мы сразу развернемся. Наверно, претендовать законным путем мы на планету не сможем, потому что профессора — существа разумные, а владеть планетой с разумными существами нельзя, но есть еще много способов прибрать ее к рукам.

Я сидел и удивлялся, почему это никто не спускается посидеть со мной. Никто так и не вышел, и я, наконец, полез по трапу.

Я пошел к корабельному карцеру, чтобы потолковать с Доком. Он по-прежнему не смирился, но и не был настроен особенно враждебно.

— Знаешь, капитан, — сказал он, — временами у нас были разные взгляды на вещи, но я уважал тебя, а порой ты мне даже нравился.

— К чему ты это клонишь? — спросил я. — Думаешь, такие разговорчики помогут тебе выкарабкаться отсюда?

— Тут кое-что заваривается, и, наверно, тебе это надо знать. Ты откровенный негодяй. Ты даже не возьмешь на себя труд отрицать это. Ты человек неразборчивый в средствах и, наверно, бессовестный, но ты хотя бы не лицемеришь. Ты…

— Выкладывай, что происходит! Если сам не скажешь, я войду и такое с тобой сделаю, что ты у меня сразу заговоришь.

— Хэч приходил сюда несколько раз, — сказал Док. — Приглашал подняться наверх и послушать те записи, с которыми он возится. Говорил, что это точнехонько по моей части. Сказал, что я не пожалею. Но в том, как он себя вел, было что-то не то, что-то трусливое. — Он уставился на меня сквозь решетку. — Вы же знаете, капитан, Хэч никогда не отличался трусостью.

— Давай продолжай!

— Хэч сделал какое-то открытие, капитан. На вашем месте я делал бы такие открытия сам.

Я умчался, даже не ответив ему. Я вспомнил, как вел себя Хэч за ужином. Кстати, и кое-кто еще вел себя странно. Как бы ни был занят капитан, он никогда не должен упускать из виду свою команду… не упускать ее ни на минуту. А я упустил. И все из-за спешки, из-за желания скорее загрузиться и удрать, пока что-нибудь не случилось.

И вот что-то все-таки случилось. Никто не спустился посидеть со мной. За ужином не было сказано и десятка слов. Чувствовалось, что все идет шиворот-навыворот.

Ворвавшись в рубку, я захлопнул дверь и прислонился к ней спиной. Кроме Хэча, там были Блин с Фростом, а на плетеном сиденье машины устроился человек, в котором я узнал одного из подчиненных Хэча.

Я стоял, не говоря ни слова, а все трое смотрели на меня. Человек со шлемом на голове не заметил моего прихода… да его тут и не было.

— Ну, Хэч, — сказал я, — выкладывай все начистоту. Что это значит? Почему этот человек занимается предварительным знакомством? Я думал, что только ты и…

— Капитан, — сказал Фрост, — мы как раз собирались сказать тебе.

— Молчать! Я спрашиваю Хэча.

— Фрост верно сказал, — стал объяснять Хэч. — Мы давно уже хотели рассказать тебе все. Да ты был очень занят, и так как нам немного трудновато…

— Что в этом трудного?

— Ну, ты решил во что бы то ни стало разбогатеть. И поэтому нашу новость мы пытаемся сообщить тебе осторожно.

Я подошел к ним.

— Не понимаю, о чем вы говорите… Ведь нам же по-прежнему светит большая прибыль. Ты знаешь, Хэч, что от тебя может остаться мокрое место, и если ты не хочешь, чтобы я взялся за тебя, выкладывай-ка все побыстрее.

— Никакая прибыль нам не светит, капитан, — спокойно сказал Фрост. — Мы увезем все эти штуковины и сдадим их властям.

— Да вы все с ума посходили! — взревел я. — Сколько лет, сколько сил мы убили, охотясь за кушем! А теперь, когда он уже у нас в кармане, когда мы можем ходить босиком по горе тысячедолларовых бумажек, вы тут передо мной строите из себя святую невинность. Какого…

— Если бы мы это сделали, мы поступили бы нечестно, сэр.

И это «сэр» испугало меня больше всего. До сих пор Блин не величал меня так ни разу.

Я переводил взгляд с одного на другого, и от выражения их лиц у меня мороз по коже пошел. Они все до единого были согласны с Блином.

— Это все курс ориентации! — крикнул я.

Хэч кивнул.

— В нем говорится о честности и чести.

— А что вы, мерзавцы, понимаете в честности и чести? — взвился я. — Вы сроду не знали, что такое честность.

— Прежде не знали, — сказал Блин, — а теперь знаем.

— Это же пропаганда! Просто профессора подложили нам свинью!

Подложили свинью, как пить дать. Да, надо признаться, эти профессора — великие доки. Не знаю уж, то ли они считали человечество бандой подлецов, то ли курс ориентации был у них для всех один. Но не удивительно, что они не задавали мне вопросов. Не удивительно, что они не провели расследования до того, как вручить нам свои знания. Мы и шагу не ступили, как нас стреножили.

— Узнав, что такое честность, — сказал Фрост, — мы решили, что поступим правильно, познакомив с курсом ориентации остальных членов команды. Прежде мы вели отвратительную жизнь, капитан.

— И вот, — продолжал Хэч, — мы стали приводить сюда команду, одного за другим и ориентировать их. Мы считали, что должны сделать хоть это. Сейчас ориентируется один из последних.

— Миссионеры, — сказал я Хэчу. — Вот вы кто. Помнишь, что ты мне говорил однажды вечером? Ты сказал, что не станешь миссионером, хоть озолоти.

— Напрасно стараетесь, — холодно возразил Фрост. — Вам не пристыдить нас и не запугать. Мы знаем, что мы правы.

— А деньги? А как же с компанией? Мы же все продумали!

— Забудьте и об этом, капитан. Когда мы ляжем на обратный курс…

— Я не поведу корабль никуда. — Голос, наверно, у меня был грозный, но я уже понял, что ни один из них не бросится на меня. — Эй вы, ханжи, миссионеришки несчастные, если вам не терпится взять меня, попробуйте, начинайте сейчас.

Они по-прежнему не двигались с места. Я запугал их. Но спорить с ними не было никакого толку. Я бы не пробился сквозь каменную стену честности и чести.

Я повернулся к ним спиной и пошел к двери. На пороге остановился и сказал Фросту:

— Советую выпустить Дока и тоже накачать его честностью. Скажи, что на меня это подействовало. Это то, что ему надо. Туда ему и дорога.

Хлопнув дверью, я поднялся в свою каюту. Запер дверь, чего прежде никогда не делал. Сел на край койки и, уставившись в стену, задумался.

Потом стал на четвереньки и полез за жестяным ящиком, в котором хранил бумаги. Внимательно просмотрев бумаги, я отложил те, которые мне были нужны, — документ, подтверждающий мое право собственности на корабль, выписку из регистра и последние контракты, подписанные командой. Срок контракта с командой давно истек и ни разу не возобновлялся.

Я положил документы на койку, отпихнул ящик и снова сел. Взяв бумаги, стал тасовать их.

Команду можно было бы вышвырнуть из корабля хоть сейчас. Я мог бы взлететь без них, и они ничего, совершенно ничего не могли бы поделать.

Более того, я мог улететь совсем. Это был бы, разумеется, законный, но подлый поступок. Теперь, когда они стали честными и благородными людьми, они бы склонились перед законом и дали мне улететь. И сетовали бы в таком случае только на себя.

Я долго сидел и думал, но мысли мои снова и снова возвращались к прошлому — я вспоминал, как Блин попал в переделку на одной планете в системе Енотовая шкура, как Док влюбился в… трехполое существо на Сиро и как Хэч скупил по дешевке все запасы спиртного на Мунко, а потом проиграл их в игру, похожую на нашу игру в кости, да только вместо костяшек там были странные крохотные живые существа, с которыми нельзя было мухлевать, и Хэчу пришлось туго.

В дверь постучали.

Это был Док.

— Тебя тоже распирает от честности? — спросил я его.

Он содрогнулся.

— Только не меня. Я отказался.

— Это та же муть, которую ты проповедовал всего дня два назад.

— Неужели ты не понимаешь, — спросил Док, — что теперь станет с человечеством?

— Конечно, понимаю. Оно станет честным и благородным. Никто никогда не будет ни обманывать, ни красть, и станет не жизнь, а малина…

— Жизнь станет чем-то средним между бойскаутским слетом и дамскими курсами кройки и шитья, — сказал Док. — Не станет шумных перебранок, все будут вести себя до тошноты вежливо и прилично.

— Значит, твои убеждения переменились?

— Не совсем, капитан. Ведь так же нельзя. Все, чего достигло человечество, было добыто в процессе социальной эволюции…

— На твоем месте. Док, я бы не слишком беспокоился о человечестве. Это великое дело, и не нашего оно ума.

Док подошел ко мне и сел рядом на койку. Он наклонился и постучал пальцем по документам, которые я все еще держал в руках.

— Я вижу, ты уже все решил, — сказал он.

Я уныло кивнул.

— Я так и знал, — сказал Док.

— Все предусмотрел. Вот почему ты переметнулся?

Док энергично покачал головой.

— Нет. Поверь мне, капитан, я страдаю не меньше тебя.

— Куда ни кинь — все клин, — сказал я, тасуя документы. — Они летали со мной по доброй воле. Разумеется, контракта они не возобновили. Но для этого не было причины. Все было понятно само собой. Мы все делили поровну. Не менять же теперь наших отношений. И по-старому быть не может. Если бы мы даже согласились выкинуть груз, взлететь и никогда больше не вспоминать о нем, мы бы так просто не отделались. Все это засело бы в нас навсегда. Прошлого не вернешь, Док. Его похоронили. Разнесли на куски, которых нам теперь уже не слепить.

У меня было такое чувство, будто я истошно кричу. Давно уже мне не было так больно.

— Теперь они совсем другие люди, — продолжал я. — Они переменились, и прежними они больше никогда не будут. Даже если они снова станут, какими были, все пойдет не так, как прежде.

Док подпустил шпильку:

— Человечество поставит тебе памятник. За то, что ты привезешь машины. Может, даже на самой Земле, где стоят памятники всем великим людям. У человечества глупости на это хватит.

Я вскочил и стал бегать из угла в угол.

— Не хочу я никаких памятников. И машины я не привезу. Мне нет до них больше никакого дела.

Я жалел, что мы вообще нашли эту силосную башню. Что она мне дала? Я из-за нее только лучшую команду потерял, лучших на свете друзей!

— Корабль мой, — сказал я. — Больше мне ничего не надо. Я довезу груз до ближайшего пункта и выброшу там. Хэч и все прочие могут катиться ко всем чертям. Пусть наслаждаются своей честностью и честью. А я наберу другую команду.

Может быть, подумал я, когда-нибудь она станет почти такой же, как и прежняя. Почти такой, да не совсем.

— Мы будем продолжать охотиться, — сказал я. — Мы будем мечтать о куше. Мы сделаем все, чтобы найти его. Все силы положим. Ради этого мы будем нарушать все законы — и божьи и человеческие. И знаешь что, Док?

— Не знаю.

— Я надеюсь, куш нам больше не попадется. Я не хочу его находить. Я хочу просто охотиться.

Мы помолчали, припоминая те дни, когда мы охотились за кушем.

— Капитан, — сказал Док, — ты меня возьмешь с собой?

Я кивнул. Какая разница?

— Капитан, ты помнишь те холмы, в которых живут насекомые на Сууде?

— Конечно. Разве их забудешь?

— Видишь ли, я придумал, как в них проникнуть. Может, попробуем? Там на миллиард…

Я чуть было не проломил ему голову.

Теперь я рад, что этого не сделал.

Мы летим именно на Сууд.

Если план Дока сработает, мы еще, может быть, сорвем куш.

Перевел с английского ДМИТРИЙ ЖУКОВ