Кузина Эдит

10

Клос решил пойти пешком. Правда, это был немалый отрезок пути, но он любил прогуливаться, если хотел поразмыслить, в чем-то убедиться, принять решение. Сегодня он должен обдумать и решить два важных дела.

Капитан был в настроении, чувствовал себя легко, спокойно. Ему было приятно, что под сапогами хрустит снег, что метель прекратилась и бледное январское солнце выглянуло из-за облаков. Все было бы хорошо, если бы не предчувствие непредвиденной опасности.

Даже звери и птицы выработали в себе инстинкт, предупреждающий об опасности, а он в течение этих четырех лет сумел ли создать в себе такую же систему предосторожности?

Он хотел бы не придавать особого значения предчувствиям и принять их за иррациональные, противоречащие его натуре, которая любит, чтобы все было просто и понятно. Однако опыт учит, что нельзя недооценивать даже едва уловимых сигналов об опасности.

Началось это вчера пополудни, после прихода Эдит. Он ждал ее и немного беспокоился, хотя для этого не было особых оснований. Все произошло так, как и должно было произойти. В тот вечер, ласково посмотрев на Ганса, Эдит спросила:

– Хочешь, я останусь у тебя?..

Потом оба долго молчали. Он смотрел на лежавшую рядом девушку, восхищался ее красотой и уже почти не думал о войне, о грозящей опасности. Он видел, что она нежна и доверчива, мечтал о том, чтобы ответить ей тем же, хотя понимал, что такое невозможно. Когда Эдит проснулась среди ночи и оба закурили, он неожиданно для себя начал декламировать стихи, которые хорошо помнил.

– Это Гейне, – сказала Эдит. – Ты знаешь стихи Гейне?

– А что? – поспешно, как будто схваченный на месте преступления, спросил Ганс. – Остались в памяти еще со школы, – сказал он и начал мысленно считать годы, чтобы убедиться, что настоящий Ганс Клос мог знать эти стихи со школьной скамьи. К счастью, все совпало. Ганс мог знать эти стихи, хотя Эдит это совсем не интересовало.

– Моя мать тоже любит Гейне, – доверительно проговорила Эдит. – Она не отдала книгу его стихов даже тогда, когда подобные книги в Германии сжигали.

– Думаешь, это хорошо? – спросил Клос.

– Не знаю, – ответила она неуверенно, – сама не знаю. И Клос поверил ей: она действительно не знала.

Когда Эдит снова уснула, он выругал себя за ту минуту слабости, которая привела его к потере самоконтроля. Офицер абвера Ганс Клос мог знать стихи Гейне со школы, но не имел права их декламировать. Может быть, именно в этот момент он впервые почувствовал ту опасность, в суть которой невозможно проникнуть, но которая существовала. Он хотел бы быть более искренним в отношениях с Эдит. Эта душевная потребность накапливалась в нем в течение многих лет, с тех пор как он надел мундир немецкого офицера и вынужден был лгать, фальшивить, притворяться, маскироваться, выдавать себя за того, кого ненавидел. Однако он не мог довериться даже ей. Должен выдержать до конца. «Может, когда-нибудь после войны», – подумал Клос.

– Прошу тебя, Эдит, приготовь ужин, – сказал он, выставив перед ней все домашние запасы продуктов, когда они окончательно проснулись. – Я должен еще кое-что сделать.

Она с удовольствием согласилась, признавая за собой право приготовить ужин своему возлюбленному, не спрашивая, куда и зачем должен он пойти. Она считала, что это его мужское дело, в которое она, как настоящая немка, не должна вмешиваться. А может, Эдит просто полагала, что дела, которые он решает, касаются фронта, а сегодня она не хотела думать о войне.

В небольшой комнатке, прилегающей к магазину часовщика, Бартек, как обычно, ожидал Клоса, дымя своей едкой махорочной самокруткой. Операция была назначена на 2 января. Подпольщики готовили мины, безотказные в действии.

Оптимист Бартек верил в успех, заранее радовался, что вместе с железнодорожным полотном взлетит на воздух немецкий воинский эшелон под шифром «Е-19». Все транспорты, обозначенные литерой «Е», как было установлено, следовали на восток из Рурского бассейна с танками, артиллерией, амуницией и боеприпасами. Был разработан детальный план операции: начало атаки – в двадцать два пятьдесят восемь, за семь минут до прихода воинского эшелона. Чтобы отвлечь внимание немцев, за полчаса до операции специальный отряд атакует пост жандармерии в Грудках.

Клос одобрил выбор места отвлекающей атаки – семь километров от железнодорожной станции. Немцы сразу услышат выстрелы, однако дорога до места операции займет немало времени. В конце встречи Бартек как бы между прочим сказал Клосу, что провал Флориана оказался при проверке ложной тревогой и, видимо, провокацией Бруннера. В действительности Флориан, который при выполнении боевого задания повредил себе ногу, отстал от отряда. В такой ситуации, боясь облавы немцев, он с трудом сумел выбраться из опасного района и благополучно добрался до усадьбы каких-то своих родственников и у них в погребе переждал до утра.

Что же тогда беспокоило Клоса? Когда вчера Бруннер позвонил и со свойственной ему развязностью сообщил, что схваченный партизан находится у него, Клос был убежден, что в руки гестапо попал Флориан, и единственное, что Клос мог бы сделать, это попытаться вырвать его из лап Бруннера, передать дело абверу и как можно дольше тянуть следствие, надеясь, что в суматохе перед ожидаемым наступлением русских жизнь Флориану удастся спасти. Итак, если это не Флориан, то кто тогда находится в руках Бруннера? И почему такое торжество в голосе гестаповца? Может, схватили человека, ничего общего не имевшего с партизанами? Однако Бруннер уверенно сказал тогда, что схваченный партизан уже «поет». И почему Бруннер, обычно боявшийся, как бы тот или иной его успех не был приписан службе абвера, вдруг настойчиво просил Клоса приехать к нему и лично допросить партизана?

Все эти выкрутасы Бруннера, видимо, не случайны. Они насторожили Клоса. Он знал цену его лживой дружбе. Этого жестокого и хитрого гестаповца Клос ненавидел.

– Не могу понять вас, господин капитан, – сказал ему утром майор Брох, – почему вы подружились с этим негодяем?

Брох рассказал Клосу, как Бруннер допрашивал его. Что мог означать этот идиотский допрос? Почему Бруннер так интересовался содержанием их разговора в новогоднюю ночь, когда они возвращались, проводив девушек? Может, этот гестаповец подозревает, что в Эдит стрелял кто-то из них? А может, считает, что это сделал он, Клос? Клос не раз чувствовал на себе испытующий, острый взгляд Бруннера. Не исключено, что это была провокация. А если Эдит его сообщница? Агент гестапо?

Нет! Такого быть не может! Клос за долгие годы своей разведывательной работы научился разбираться в людях, чувствовал фальшь и предательство. Он не мог допустить, чтобы Эдит… А почему, собственно говоря, нет? Ведь сам он уже четыре года живет под чужим именем. Разве он один такой? Женщины – актрисы от рождения и неплохие разведчицы. Эдит красивая девушка, и это помогает ей. Мужчины всегда охотно доверяются хорошеньким женщинам…

Однако не может быть, чтобы Эдит… Он почему-то был уверен в ней. Возможно, Бруннер просто провоцирует его?..

Тогда, в новогоднюю ночь, Клос попросил Эдит, чтобы она принесла ему фотографию, которую он якобы прислал ей когда-то. Вчера пополудни девушка сказала, что не смогла найти эту фотографию, очевидно, она где-то затерялась. Действительно ли это так? Допустим, что она говорит правду, но живет она не одна, а с Гретой, которая, как говорил его ординарец, таскается с Бруннером. Снова Бруннер… Возможно, именно так и должна выглядеть сеть, затягивающаяся вокруг жертвы, которую непременно хотят поймать.

Тогда что же мог означать допрос Броха и Шнейдера? Капитан встретил Шнейдера, когда тот возвращался от Бруннера. Шнейдер был вне себя от злости и проклинал гестаповца.

– Эта скотина провоцировал меня, принуждал говорить неправду… – И только выпив рюмку коньяка, Шнейдер взял себя в руки. Сообщил, что Бруннер интересовался, при каких обстоятельствах он познакомился с Эдит Ляуш, а когда Шнейдер рассказал ему историю об ограблении и убийстве жены и ребенка гауляйтера, Бруннер сразу изменился, не стал больше ничем интересоваться и прекратил допрос.

– А каким образом Бруннер принуждал вас говорить неправду? – спросил Клос.

– Он задал мне вопрос: встречался ли я когда-нибудь с фрейлейн Ляуш после ее выезда из этого города в сорок первом году? Я ответил чистую правду: только в последнюю новогоднюю ночь у капитана Клоса. Он располагает данными о нас из служебной картотеки. На основании сведений о службе фрейлейн Ляуш и моей Бруннер пришел к заключению, что в сорок третьем году мы в одно время были в Киеве. Может быть, действительно, это было так, но я не имел понятия, что и она в это время была там…

«А если Бруннер подозревает капитана Шнейдера в каком-нибудь нечистом деле и об этом стало известно Эдит, и поэтому он пытался ее убить? Неправдоподобно, хотя теоретически возможно», – думал Клос, поднимаясь по широкой лестнице здания, в котором работал Бруннер.

– Наконец-то Ганс, – вставая из-за стола, произнес Бруннер. – Не мог тебя дождаться, дружище. Представь себе, только что звонил к тебе на квартиру и был приятно удивлен, услышав нежный голос какой-то девушки, которая сказала, что ты пошел ко мне. Поздравляю тебя, Ганс. Только жаль, что ты раньше мне не сказал, что у тебя будет твоя возлюбленная. Возможно, что я отговорил бы тебя от этого. С возлюбленными всегда столько хлопот, Ганс. Поверь мне, старому, опытному холостяку.

– Ты пригласил меня, чтобы поговорить об этом?

– Садись, садись, дружище. – Это совсем не праздный разговор. Я не намерен шутить, Клос. Поверь, можешь иметь неприятности с этой девушкой. А я знаю, что ты не любишь их…

– Дай мне сигару, Герман, у тебя они всегда добротные – настоящие гаванские.

– Что ты хочешь этим сказать, Ганс? – скривившись, процедил сквозь зубы Бруннер.

– Ничего, – ответил капитан. – Просто во время серьезных разговоров люблю курить сигары. А прежде чем ты начнешь разговор со мной, может, пожелаешь сообщить о результатах следствия по делу покушения на жизнь телефонистки Эдит Ляуш? Вопрос приватный, спрашиваю на правах кузена и… – понизил он голос, – ее нареченного.

– Вот об этом я и хотел предупредить тебя, Ганс. Ты совсем не знаешь, что делается вокруг тебя. Умоляю тебя, ради нашей дружбы, оставь в покое эту девушку. О твоей связи с ней все останется между нами. Об этом больше никто не должен знать. Но и ты со своей стороны не должен давать повода к сплетням. Советую тебе прекратить связь с Эдит Ляуш.

– Не понимаю, Герман, говори яснее.

И тогда Бруннер приказал привести схваченного партизана. Прежде всего Клосу в глаза бросилось то, как одет этот человек. Лысеющий мужчина был, как ни странно, в чистой сорочке и непомятом костюме. И никаких следов гестаповских допросов. Клос не раз видел жертвы гестаповцев после допросов в этом здании и в бессильной злобе сжимал кулаки. А этот «партизан» совсем не был похож на тех, кого ранее здесь видел Клос. Он подумал, что Бруннер совершил непростительную для него ошибку. А когда выслушал показания этого человека, настолько гладкие, что было ясно – они заранее подготовлены и вызубрены, то разгадал всю игру Бруннера. Дело о взрыве на железной дороге, как видно, мало интересовало гестаповца. Мнимый партизан выдавал себя за адъютанта командира партизанского отряда Бартека.

Когда Клос попросил описать внешность Бартека и тот сказал: «блондин», то капитан понял, что имеет дело с провокатором. Бартек на фотографиях и в объявлениях о розыске «бандита», расклеенных немцами, был блондином, но вот уже более года, как у него крашеные черные волосы. Суть показаний Васяка, по кличке Гжмот (так назвался задержанный), была совсем в ином. Васяк утверждал, что Бартек собирался встретиться с женщиной, которая сотрудничает с большевистской разведкой. Эта женщина, конечно, молодая и недавно приехала в этот город, в котором бывала раньше. Именно тогда она была завербована, а сейчас работает где-то в местной немецкой администрации. Васяк назвал даже имя этой женщины. Клос усмехнулся: имя ее, конечно, Эдит. Спектакль Бруннера с «партизаном» – грубая фальшивка.

Попросив увести Васяка, Клос сел напротив Бруннера и, не говоря ни слова, взял вторую сигару. Курил молча. Он понимал игру Бруннера. Ему не хватало только одного немаловажного элемента в этой игре. Он вспомнил события новогодней ночи и один пустяк, на который до этого как-то не обратил внимания. Бруннер подошел тогда к Эдит и вдруг неожиданно уронил рюмку. Когда он неуклюже наклонился, чтобы собрать осколки, руки его дрожали. Все подумали, что Бруннер изрядно пьян. Теперь Клос понимал: Бруннер узнал тогда Эдит и она вспомнила его. Это и было последним звеном загадки. Так вот почему Эдит не хотела сказать Клосу о своем открытии и о том, что случилось тогда в доме гауляйтера! Ее это открытие тяготило, она не допускала и мысли, что офицер гестапо и есть тот бандит и убийца, которого она заметила в ту роковую ночь у квартиры гауляйтера. И еще одно: неожиданная гримаса на лице Бруннера, когда Клос обратил внимание на добротные гаванские сигары, которые всегда курит штурмбаннфюрер. Видимо, и в этом кроется какая-то загадка.

– Ну и что скажешь теперь? – самодовольно прищурив глаза, спросил Бруннер, отгоняя рукой голубоватый дым.

– Что ж, услуга за услугу, – усмехнулся Клос. – Только что ты меня предостерегал, теперь я вынужден предостеречь тебя. Представь себе, что идёт Бруннер по дороге и видит что-то похожее на яйцо, такое беленькое, кругленькое. Берет его, а оно вдруг взрывается и отрывает ему руку. Это, как ты понимаешь, Бруннер, граната!.. Помни, я предостерег тебя, дружище. Лучше не дотрагивайся, а то можешь сильно пострадать. Надеюсь, ты понял меня.

– Но я не могу оставить без внимания признание этого партизана, – проговорил Бруннер.

– Можешь продиктовать ему другое признание, такое же «достоверное», как и это. Думаю, что этот тип долго не проживет.

– Я надеялся, Ганс, что ты будешь на моей стороне, но, как вижу, ошибся. Хочешь выступить против меня?

– Меня не интересует антипатия, которую некоторые питают к блондинкам. Но предупреждаю, не делай легкомысленного шага. Помни о яйце, которое может взорваться в руках. Вот и все, дружище Бруннер. Позволь взять еще одну сигару на дорогу. Они действительно превосходны и не каждому немецкому офицеру по карману. – Клос решил добить Бруннера. Напоминание о сигарах должно звучать для гестаповца так: подобные сигары во время войны доходят в цене до астрономических размеров, и нужно быть очень богатым человеком, чтобы позволить себе курить их. Именно это хотел сказать Клос. Штурмбаннфюрер Бруннер должен понять, что эти слова касаются его.