Кузнец

39



Четыре месяца спустя

Эйслинн запустила пальцы в волосы Хакона, закусив губу, пока смотрела на него между своих бёдер. Он всегда выглядел здесь так восхитительно — карие глаза пылали голодом на раскрасневшемся зелёном лице, мощные плечи плотно втиснуты между её ног, а её колени удобно расположились поверх них.

Из её губ вырвался стон, когда его язык выписал коварные круги вокруг клитора — игриво и дразняще. В этот особенный день она проснулась от его рук на своём теле и языка, скользящего по коже. Он устроился между её бёдер у изножья кровати, довольный, как кот, готовый провести там всё утро.

В любой другой день она бы позволила ему. Просыпаться так — её любимое начало дня, и он прекрасно это знал. За месяцы, проведённые вместе, Эйслинн научилась наслаждаться поздними утрами. Немногие вещи могли сравниться с шепотом дождя за окном, пока её халфлинг доводил её до сокрушительного оргазма языком.

Однако сегодня — они должны были пожениться.

Будто почувствовав её мысли, по его губам скользнула ухмылка — её уголки она едва могла разглядеть над лобком. Он сильнее прижался лицом к её плоти, безжалостно вылизывая. Одна из его рук скользнула по бедру, раздвигая её шире, в то время как подушечка пальца принялась играть с клитором, а язык проник внутрь.

Приподнявшись на кровати, Эйслинн закинула ногу на его плечо, чтобы притянуть его ближе. Он вознаградил ее глубоким мурлыканьем, прижавшись губами к ее клитору, чтобы она могла почувствовать его удовольствие.

— Поиграй со своей грудью. Дай мне посмотреть на тебя, — пророкотал он, в глазах заплясали огоньки.

Глубоко вздохнув, Эйслинн обхватила ладонями свои груди, сжимая их и проводя большими пальцами по соскам, пока он возвращался к самым тщательным ласкам языком.

Ее веки опустились, когда она погрузилась в ощущения, ее бедра качнулись навстречу его языку. Он целовал ее влагалище так, словно от этого зависела его жизнь, проникая языком внутрь и выгибая его дугой, чтобы задеть особое место на верхней стенке.

Эйслинн содрогнулась, ощущая, как искры разливаются по венам. Судьба, если он задумал продолжать целый день — она готова перенести свадьбу на сутки.

Оргазм нахлынул неожиданно, волны чистого наслаждения прокатились от подогнутых пальцев ног до запрокинутой головы.

Но куда большей неожиданностью стал резкий стук в дверь спальни. Эйслинн вскрикнула, ощущая, как отголоски удовольствия сотрясают её тело.

— Миледи? Вы проснулись? — голос Фиа донесся из приоткрытой двери гостиной.

Ее подруга быстро научилась их привычкам и теперь всегда стучала, чтобы не увидеть что-то непристойное. Впрочем, Эйслинн не думала, что Фиа это сильно смущало — когда та однажды утром вошла и во всех подробностях увидела округлую задницу Хакона, она сначала многозначительно подмигнула Эйслинн, и лишь затем прикрыла глаза ладонями.

Эйслинн посмотрела вниз на Хакона — её жених лишь беззастенчиво ухмыльнулся, не собираясь останавливаться.

— Мы проснулись, — крикнула она, чувствуя, как бешено стучит сердце, — но…

Она вцепилась пальцами в его волосы, заставляя замедлить движения этого адского языка.

— …неприлично одеты.

Фиа определённо фыркнула от смеха — ей это не почудилось.

— Принести вам завтрак?

— Да, пожалуйста! Спасибо!

Смех Фиа эхом разнёсся по гостиной, когда та удалилась, оставив им ещё немного времени.

Хотя Фиа получила должность сенешаля при Эйслинн, а та обзавелась новой служанкой, Фиа и слышать не хотела, чтобы кто-то другой помогал ей в день свадьбы.

Эйслинн сначала предполагала, что Фиа могла бы заменить Бренну, но та с куда большим энтузиазмом приняла предложение стать сенешалем. По правде говоря, это лучше соответствовало её талантам и острому уму. Помощь Фиа в управлении замком и землями была огромна, и Эйслинн ценила её компетентность и дружбу.

Второй кандидат на замену Бренне недавно занял должность шателена, и вскоре после этого Дундуран попрощался с Бренной. Эйслинн испытывала противоречивые чувства, прощаясь, и солгала бы, если б сказала, что её не задело нежелание Бренны остаться на свадьбу. Оставалось лишь выплатить Бренне годовое содержание и пожелать удачи.

Бренна была не единственной, кто ушёл. Фергас также запросил годовое содержание и покинул замок вскоре после его получения. Со слов Хакона, который по-прежнему проводил часть времени в кузнице, с Эддой и Кейтлин во главе кузнечная мастерская стала куда более гармоничным местом. Ещё несколько слуг уволились, но гораздо меньше, чем опасалась Эйслинн, и их места быстро заняли новые люди.

Она и Фиа добились хорошего прогресса в подборе кандидатов на несколько высоких административных должностей. Новый казначей уже избавил Эйслинн от множества головных болей, связанных с учётом, а управляющий посевами южных земель должен был приступить к обязанностям летом.

Их усилия получили неожиданную поддержку с возвращением её отца.

Меррик Дарроу вернулся в Дундуран в середине зимы, потеряв почти половину отряда и не менее стоуна¹⁰ в весе. Его измождённое лицо потрясло Эйслинн, но это не помешало ей заключить отца в крепкие объятия. Всю зиму он и выжившие рыцари постепенно восстанавливали здоровье, хотя у многих, включая Меррика, в глазах так и осталась мёртвая пустота.

Эйслинн больно было видеть отца в таком состоянии, и бóльшая часть обязанностей сюзерена Дарроу по-прежнему лежала на ней, пока он медленно восстанавливался. Новость о смерти Джеррода он воспринял стоически, хотя Эйслинн не раз заставала его тихо плачущим, уткнувшись лицом в ладони. Она решила не говорить о том, что смертельный удар нанёс Хакон — сам он едва помнил тот момент, да и важности это уже не имело.

Джеррод был мёртв. Пришло время оставшимся членам их семьи оставить его грехи в прошлом.

Несмотря на опасения, как отец воспримет её помолвку с полукровкой-кузнецом, Меррик принял новость с добродушной улыбкой. Он тепло принял Хакона, и за последующие месяцы тот стал для Меррика сыном, о котором тот всегда мечтал. Эйслинн с гордостью наблюдала, как её отец и жених оживлённо беседуют за ужином или как Хакон почтительно склоняет голову, внимая советам Меррика.

Всё сложилось куда лучше, чем она могла представить.»

Впрочем, ей довелось получить холодное послание от короля Мариуса, где тот сообщал о «наведении порядка в её маленьком беспорядке» и поздравлял с предстоящей свадьбой — хоть и выражал недоумение по поводу выбора жениха, и интересовался, не желает ли она рассмотреть одного из его видных королевских племянников? Это письмо могло бы лишить её сна, если бы королева Игрейн не отправила собственное, куда более тёплое и искреннее. Она приветствовала правление Эйслинн в Дарроуленде и хвалила удачный выбор супруга — ведь вести о подвиге Хакона на Выборе уже разнеслись по всей Эйреане.

Дружба и любовь — самый прочный фундамент.

— Вернись ко мне. — Хакон поцеловал ее внутреннюю поверхность бедра. — Я с тобой еще не закончил, и теперь я должен начать все сначала.

Эйслинн застонала, когда его язык снова пронзил ее, требуя ее безраздельного внимания и лишая ее шанса спуститься с ее первого пика.

Ей нравилось, когда он становился немного властным. После дней, проведённых в принятии решений и отдаче приказов, было блаженным облегчением оказаться в его заботливых руках. Каждую ночь она растворялась в наслаждении по его велению, жадно ловя каждое мягкое, но требовательное слово. Лишь несколько похабных шёпотов Хакона — и она уже готова была воспламениться от желания, где бы они ни находились.

Снова пощипав себя за соски, Эйслинн сжала его голову бедрами, пытаясь поторопить. Однако он знал ее игру и обхватил ее бока руками, чтобы контролировать темп. Его пальцы протиснулись под ее зад, и он приподнял ее бедра навстречу своему жадному рту.

Эйслинн откинула голову на подушки, очередное освобождение приближалось к пику. Ее бедра двигались и двигались в нарастающем оргазме, мир сузился до влажного скольжения языка в ней. Он удовлетворенно заурчал, и эта вибрация потрясла ее до глубины души и заставила увидеть вспышки звезд.

Он держал ее, пока она билась и извивалась, с довольной ухмылкой на лице.

Когда ее тело наконец расслабилось, он осторожно опустил ее ноги, с благоговением целуя каждое бедро. Его глаза потемнели от голода и решимости, когда он пополз по ней. Он положил руки по обе стороны от ее головы, и Эйслинн обхватила его толстое запястье.

— Судьба, ты прекраснее восхода солнца, — прорычал он, наклоняя голову, чтобы захватить ее губы своими.

Она попробовала свой вкус на нем, и новая искра вожделения загорелась в ее животе. Она раздвинула для него бедра, и он прижался к ней, его член горел напротив ее входа.

Эйслинн задохнулась от исходящего от него жара.

— Впусти меня в себя, виния.

Его глаза смотрели на нее с такой силой, что она содрогалась от желания. Ей нравилось, когда он смотрел на нее вот так, словно она была центром его мира.

Не сводя с него взгляда, она наклонилась, чтобы взять член в руки. Он обжег ее ладонь, смазка уже стекала по стволу. Она провела рукой вверх и вниз, совершая нежные, но твердые движения, наблюдая, как он дергается и становится все более голодным.

— Просто хочу убедиться, что ты встретишься со мной на церемонии.

Глубокое рычание вырвалось из его широкой груди.

— Ничто не удержит меня. Ты моя, Эйслинн Дарроу.

Эйслинн знала это, но ей просто нравилось это слышать.

Она направила головку его члена к своему входу, прикусив губу, чтобы почувствовать, как их тела сливаются воедино. Он, не теряя времени, толкнулся глубоко внутрь. Его бедра подались вперед, не останавливаясь, пока он полностью не погрузился в нее.

Рот Эйслинн приоткрылся от ощущения глубокого растяжения, она наслаждалась тем, как ее тело уступило ему. С его размерами войти в нее никогда не было по-настоящему легко, но ей нравилось гореть и растягиваться, нравилось, как он широко раскрывал ее и освобождал пространство для себя, требуя места в ее теле, сердце и жизни.

Он отстранился только для того, чтобы снова погрузиться внутрь с мощным толчком.

Опустив голову, он пророкотал ей на ухо:

— Ты будешь чувствовать меня весь день. На протяжении каждой речи и церемонии ты будешь чувствовать меня здесь, глубоко внутри себя, и знать, чья ты пара.

— Да! — выдохнула она.

Он снова толкнулся, заставляя ее груди подпрыгивать.

— Скажи это.

— Твоя! Я твоя!

Он замурлыкал от удовольствия, и его рот завладел ею в голодном поцелуе, язык проник в рот так же уверенно, как член в ее жадное влагалище.

Их тела соприкасались снова и снова в череде влажных шлепков, звуки и запах секса наполняли комнату. С ее губ срывались звуки, мяуканье, стоны и мольбы больше, жестче, да. Она требовала всего и получала это, ее полукровка брал ее с безжалостностью, от которой перехватывало дыхание. Его тело всегда было в движении, перекатываясь над ней подобно приливу.

Из места их соединения вытекала ее смазка, облегчая ему путь. Его толчки стали быстрее, ритм нарушился. Сухожилия на шее рельефно выступали, мышцы рук напрягались, когда он возвышался над ней и двигал бедрами в бессмысленном, первобытном совокуплении.

Эйслинн вцепилась в его огромную грудь, впиваясь пальцами в мускулистую плоть. Его сердце колотилось под ее руками, и его мурлыканье вибрировало в ее ладонях.

— Хакон!

— Кончи для меня, виния. Дай мне это, пока я не смогу снять с тебя свадебное платье сегодня вечером.

Этот образ и обещание этого подтолкнули ее к совершенному удовольствию. Она извивалась, доя его член и втягивая его невероятно глубже. Ее пальцы вцепились в него, как когти, когда она разлетелась на осколки: зрение затуманилось, а сердце забилось так сильно, что наверняка вырвалось бы из груди.

Обхватив ее руками, он прижался грудью к ее груди и вонзался внутрь. Он не уберег ее от натиска потребности, и она обхватила ногами его бедра, принимая, желая всего этого. Кончая, он простонал ее имя ей в шею, наполняя ее горячей, липкой спермой.

Эйслинн застонала, ее влагалище крепко сжало его толчками, когда он дал ей разрядку.

Когда Хакон выдохся и навалился на нее, она с радостью приняла на себя его вес. Ей нравилось давление его большого тела, нравилось чувствовать себя полностью окруженной. Он был ее защитой, ее буфером — и она не думала, что когда-нибудь снова сможет обходиться без него.

Когда их тела остыли и спустились с вершин наслаждения, Эйслинн нежно провела кончиками пальцев по его голове и запечатлела поцелуй на волосах.

— Я люблю тебя, Хакон.

С урчащим мурлыканьем он поднял голову, чтобы посмотреть на нее, и его взгляд смягчился.

— Я люблю тебя, Эйслинн, мое сердце, мое все.

— Ты готов жениться на мне сегодня?

— Ничто меня не остановит.



Спустя долгие часы, множество слоёв ткани и бесчисленные шпильки для волос, Эйслинн наконец стояла у дверей замка Дундуран рядом с отцом. Жители Дарроуленда собрались в замковом дворе, заполнив и городские улицы — все пришли увидеть свадьбу наследницы и кузнеца.

В животе шевельнулось волнение, но оно не захлёстывало. Эти чувства были светлыми — ведь она знала: совсем скоро окажется рядом со своим халфлингом.

Снаружи донёсся громовой гул аплодисментов.

— Почти пора, — сказал Меррик.

Эйслинн пристроилась рядом с отцом, вложив руку в сгиб его локтя. Он прикрыл её своей ладонью.

— Он не тот, кого я представлял для тебя, котёнок, — тихо признался Меррик, — но в нём есть всё, о чём я мечтал.

Она сияюще улыбнулась отцу, переполненная радостью. Они столько пережили вместе. Ещё до того, как Джеррод опозорил себя, часто казалось, что есть только они двое. Поэтому она так долго верила, что отец не может ошибаться. Что он совершенен, и она с Джерродом должны соответствовать его уровню.

Теперь Эйслинн понимала: её отец — просто человек, совершающий ошибки. И любила его ещё сильнее за это, хотя часть её всё ещё не могла простить тот последний поход. Он поклялся больше не повторять этого — и сдерживал слово каждый день. Залечить эту рану потребует времени и доверия, но её любви к отцу хватит с избытком.

Особенно теперь, когда в семья их стало трое. Хакон оказался тем партнёром, о котором она могла только мечтать. Конечно, бывали дни разногласий. Он не сразу вжился в роль будущего лорда-консорта, и им пришлось искать баланс между поддержкой её и его работой. В кузнечном деле он был поистине талантлив и не хотел отказываться от него.

Теперь он сосредоточился на подготовке подмастерьев. В замковую кузницу взяли ещё двоих, и его обязанностью стало обеспечить им должное обучение, освободив время остальных кузнецов для других дел.

Он также работал с капитаном Аоданом и гарнизоном над укреплением обороны Дарроуленда, чтобы предотвратить повторение переворота Джеррода. Хакон наладил хорошие отношения с мастерами гильдий, особенно кузнецами и каменщиками. Он выступал посредником с растущей деревней иных людей, основанной на купленных им землях, донося их новости и проблемы непосредственно до Эйслинн.

Однако всё это потребовало времени и жертв. Придворные мероприятия давались ему, возможно, даже тяжелее, чем ей. Хакону пришлось основательно изучить манеры, обычаи и этикет — а Эйслинн была не лучшим учителем, поскольку и сама плохо в них разбиралась. Бывало, во время банкетов они использовали под столом язык жестов, чтобы помочь ему понять окружающие беседы.

В первые две недели помолвки Эйслинн ждала, что Хакон решит — она того не стоит. Она жила в страхе, ожидая момента, когда он отступится. Но этого так и не случилось, и Эйслинн поняла, что сильно недооценила его. Хакон был воплощением решимости — он учился и никогда не отступал перед трудностями.

Именно поэтому она знала с абсолютной уверенностью: он уже там, ждёт её со своей семьёй.

Тётку Хакона, Сигиль, привезли его друзья-полукровки. Она с семьёй прибыла как раз к свадьбе. Эйслинн сразу прониклась симпатией к Сигиль, хотя оркцесса говорила так громко, что во время беседы приходилось сдерживать желание заткнуть уши. Её партнеры оказались добродушными, а двойняшки — милейшими созданиями, быстро подружившимися с младшими детьми Брэдей.

Собственно, ей казалось, что именно Сигиль сейчас громче всех кричит за дверями.

— Я готова, — сказала она отцу.

Меррик улыбнулся:

— Да, это очевидно.



Хакон стоял в тени высокой деревянной арки, установленной на замковых ступенях, с которой свисали лиловые гроздья глициний, наполняя воздух сладким ароматом. Весеннее солнце ярко сияло в безоблачном лазурном небе, а лёгкий ветерок шелестел по двору.

Тысячи глаз наблюдали за ним, и он старался игнорировать мурашки по спине. Он сделал всё возможное, чтобы выглядеть подобающе — позволил камердинерам брить, стричь и скрести его до последней степени. Дни ушли на пошив и подгонку дублета в синих тонах Дарроу, чей плотный узорчатый шёлк переливался на свету; Сигиль настояла на дополнительном дне, чтобы прикрепить все необходимые — по её выражению — аксессуары вроде металлических манжет и серебряных пуговиц.

Сигиль привезла целую сокровищницу подарков, и он провёл добрый час неподвижно, пока она увешивала его богатейшими своими творениями. На шею она водрузила изысканный горжет с чеканными узорами молотов и стрел. Поверх горжета — массивный золотой торк¹¹, традиционно носимый орками в паре, инкрустированный тёмно-синими сапфирами. Слишком простую — по её выражению — стальную пряжку она заменила на серебряную филигранную, украшенную теми же символами и сапфирами цветов Дарроу.

— Это подарки или реклама? — пошутил он.

Сигиль только широко улыбнулась.

— Это может иметь больше одного значения.

Когда она отступила, довольная работой, Хакон почувствовал, что потяжелел и словно снова идет в бой, а украшения — это его доспехи.

Однако, когда он стоял там под выжидающими взглядами всех жителей Дарроуленда, они действительно были похожи на броню — и он был рад им. Даже если его кожа была зеленой, а уши заостренными, он не хотел быть кузнецом-полукровкой в их глазах — он хотел выглядеть так, будто его место рядом с парой.

С стен замка донеслись звуки труб, и сердце Хакона подступило к самому горлу.

Он встретился взглядом с Сигиль, стоявшей в первых рядах вместе с Вигго, Хальстерном и их двойняшками. Широко ухмыльнувшись, обнажив клыки, она захлопала в ладоши и подмигнула ему.

— Как думаешь, обрадовались бы гадарон и гаманан? — спросил он её в редкую тихую минуту.

Сигиль фыркнула:

— Узнав, что ты женишься на знатной человечихе? Они бы сияли ярче луны!

— Но были бы они счастливы?

Сигги отвлеклась от застёжки горжеты:

— Они счастливы, виттара. Разве ты не чувствуешь? Это в солнечных лучах и лёгком ветерке. В улыбке твоей пары и будущих детёнышей. Так они любят тебя.

Их любовь билась в его сердце сладкой горечью — связь, похожая на узы с Эйслинн, но обращённая к дорогим дедушке с бабушкой. Он чувствовал их радость, их одобрение и знал: они бы обожали Эйслинн. Гаманан полюбила бы её открытость и чувство юмора, а гадарон восхитился бы острым умом.

Эйслинн вписалась бы в его семью так же естественно, как он вписался в её. Это приносило утешение, смягчая боль от их отсутствия сегодня.

Сигиль подняла руки, захлопала и кивнула ему через плечо.

Хакон глубоко вдохнул. Я готов.

Он повернулся к замку. Толпа за его спиной взорвалась ликованием, когда лорд Меррик появился с Эйслинн.

Она была божественна.

Платье цветов Дарроу ниспадало с её плеч, обнажая изящные ключицы и шею, украшенную подвесками из сапфиров и аквамаринов. Слои голубого шёлка струились от бёдер, словно водопад, переливаясь при каждом шаге. Золотые и серебряные нити ловили свет, заставляя её сиять. Волосы, заплетённые с жемчужными нитями, сверкали чистым золотом. Серповидная тиара усыпана жемчужинами.

Её широкая улыбка затмевала всё великолепие наряда, становясь ещё ярче, когда она заметила его, ожидающего у арки.

Сердце Хакона болезненно сжалось — брачные узы натянулись, словно пытаясь притянуть их друг к другу быстрее.

Судьба, она прекрасна. Перед ним стояла не просто знатная дама, а гордая наследница великих земель, лидер сильного народа. И она моя.

Любовь и гордость разогрели кровь, и он жадно протянул руки, когда она подошла с отцом.

Эйслинн встала рядом под цветочной аркой, сплетая свои пальцы с его. Её улыбка затмевала солнце, а её сияние растопило все его тревоги.

Он едва слышал слова лорда Меррика, когда тот начал речь. Толпа замерла, затаив дыхание.

— Как сюзерен этих земель, имею честь соединить свою дочь, леди Эйслинн Дарроу, — его голос дрогнул, — и Хакона Зеленого Кулака. Сегодня, завтра и во веки веков мы празднуем их союз.

Толпа разразилась аплодисментами и возгласами, выкрикивая их имена.

— Явилась ли ты, Эйслинн Дарроу, сюда сегодня по своей воле?

— Со всем пылом сердца, — ответила она, сжимая руки Хакона.

— Намерена ли ты принять этого мужчину в мужья, связать с ним свою судьбу и посвятить ему все грядущие дни?

— Да, — громко заявила она. Но только для него добавила: — Они уже принадлежат тебе.

Хакон изо всех сил сдерживал порыв притянуть её к груди и никогда не отпускать. Эта женщина была для него всем. Любые мечты меркли перед ней.

Лорд Меррик повернулся к Хакону, с искоркой в глазах:

— Явился ли ты, Хакон Зеленый Кулак, сюда сегодня по своей воле?

— Ничто не удержало бы меня.

— Намерен ли ты принять эту женщину в жёны, связать с ней свою судьбу и посвятить ей все грядущие дни?

— Да. Я принадлежу ей с первой встречи.

Толпа умилилась, рассмеялась и зааплодировала.

— И клянёшься ли ты, Хакон Зеленый Кулак, в верности Дарроуленду, его сюзерену Меррику Дарроу и наследнице Эйслинн Дарроу?

— Да.

— Обещаешь ли отдать за неё жизнь, служить ей и поддерживать её правление?

— Всем, что я есть.

Лорд Меррик одобрительно кивнул и достал из кармана синюю полосу бархата. Хакон и Эйслинн подняли соединённые руки, и её отец бережно обернул ткань вокруг них, завязав концы небольшим узлом.

— Связаны вместе, соединены вместе, едины отныне.

Эти слова впечатались в душу Хакона, выбив из него дыхание. Облегчение, трепет, любовь — всё смешалось в нём, пока перед глазами оставалась только она.

Она моя.

— Объявляю их мужем и женой — и вашим будущим Сюзереном и Лордом-Консортом. Что скажете?

— Мы принимаем их! — воскликнул народ Дарроуленда.

— Тогда перед вашим народом произнесите обеты и скрепите их.

Хакон притянул свою пару ближе, прижав их связанные руки к груди — туда, где сердце отбивало нежный ритм. Свободной рукой он обвил её талию, жажда ощутить её. Тысячи глаз наблюдали за ними, но лишь её близость удерживала его в настоящем.

— Сначала ты стал моим другом, — проговорила Эйслинн, слёзы сверкали на ее ресницах. — Ты всегда видел меня настоящую. Твоё терпение, твоя доброта, всё, что ты собой представляешь — это дар. Дар, который я буду беречь все оставшиеся дни. Немногим выпадает счастье выйти замуж за друга, но сегодня я — самая счастливая женщина.

Толпа взорвалась восторженными криками, но Хакон едва слышал их. Его уши звенели не от шума толпы, а от её обета.

— Я пришёл в Дарроуленд в поисках новой жизни. Дома и семьи. Думал, знаю, чего хочу — пока не увидел тебя. Вопреки здравому смыслу, я надеялся на невозможное. Не смог отказаться от тебя тогда — не смогу и теперь. Ты превзошла все мои мечты — ты стала всем. И я посвящу жизнь, чтобы отплатить тебе тем же.

Склонив лоб к её лбу, он прошептал в губы:

— Я твой, виния.

Он поймал её губы в поцелуе, скрепляя обещания. Вокруг толпа ликовала, выкрикивая их имена и поздравления. Двор дрожал от топота и аплодисментов, и Хакон чувствовал — эта буря эмоций рождена искренней любовью к Эйслинн.

Он понимал их — ему повезло с ней так же, как и Дарроуленду.