Кузница №1

МАРСЕЛЬ.

Морской ветер, с крепким запахом водорослей и тубероз, порывами налетал на Марсель. Он то хоронился где-то в морских пучинах, то внезапно и с разбегу бросался с необ'ятных водных полей на город, ощупывая тысячами влажных пальцев здания и людей, как-бы выбирая жертву; а по бесчисленным фонарям города пробегала нервная дрожь. Вот он обнял хрупкую фигурку девушки, прошептал что-то необычное, но невнятное в ее юбках, растрепал озорными пальцами пряди светлых неюжных волос под убогой исколотой шляпкой, и втолкнул ее в дверь.

Она вошла в Кафе Безумных Матросов, на улице Королевского Льва.

Пряный и терпкий запах абсента, ликеров и вин, гудение голосов, руготня матросов, шипение огромного никелированного кофейника, похожего на вертикальный цилиндр машины, дым от трубок с крепким алжирским табаком, примагниченный к потолку, все это остро и зло плеснуло в вошедшую девушку, минуту тому назад трепыхавшуюся птичкой в седых лапах морского осеннего ветра и искавшую уюта от него.

Не успела она присесть к мраморному столику с синими жилками, как над ней согнулась, на подобие якорного рога, высокая фигура матроса, с широкими раструбами штанов. Он стиснул ее пальцы рукою сучкастой и крепкой, как узел морских цепей.

- Думал, не придешь, Марсель, вон какой веселый зюд-вест разыгрался, - дружески сказал он.

- Если-бы он превратился в безумный самум Сахары, я и то была бы здесь, - возразила она коротко, но восторженно.

Она нервно достала пачку газет из-под кофточки на груди и передала ему.

Он развернул "Французского Коммуниста" и жадно, как голодный в хлеб, вонзился в строчки глазами, из'еденными солеными брызгами океанских ветров.

Марсель впитывала окружающее глазами, похожими на две большие капли морской воды, спокойными и созерцательными, как будто в них скрывалась вся таинственная глубина моря и вся величавость его.

Гудело продымленное кафе. Голоса мужские и женские, грубые и высокие переплетались и кружились, как неумолкающий гомон птиц и зверей в тропическом лесу. И было странно видеть здесь, что этот матрос, такой же грубый и бранный, как и все другие матросы любой страны, так жадно глотает букву

стр. 13

за буквой, небольшой и плохо отпечатанной газетки, чудесное и необычное откровение, несущее счастье всему человечеству.

Еще полгода тому назад он безумно и упоительно кружился здесь в пьяном вихре, где тела других матросов переплетались, качались на дымных нитях пряного тумана, как в морской зыби, слюняво, извергая неумолкающую брань самую отборную и бесстыдную, которая когда-либо слетала с языка. Они лезли гурьбой наверх по скрипучей лестнице, хрупко прогибающиеся ступени которой плакали и стонали под их шагами. Полдюжины продажных женщин переходили из об'ятья в об'ятие, выскальзывали из рук, как большие розовые рыбы.

Безумная оргия тел и абсента. И весеннее солнце юга, в волнах запахов пальм, лиан, олеандров и особого аромата африканских побережий, заглянув в венецианское окно, могло еще видеть чудовищное сплетение качающегося клубка тел в небольшой и тошной комнате.

Теперь Мартэн молча и жадно глотал ломти строк, хотя над ним и сейчас висела та же комната, так же плакали ступеньки, ведущие в нее, и нервно дрожали половицы наверху и внизу в этом Кафе Безумных Матросов, на улице Королевского Льва.

- Пора, Мартэн, пойдем, - сказала Марсель.

Он вскочил, как внезапно разбуженный, сунул газеты в карман.

Тюленем покачивался за стойкой толстый кабатчик-рантье, с атрофированными от бесконечных сидений ногами; на брюхе его лежал целый ряд толстых, золотых цепочек, как обручи на пивном боченке.

- А эти ваши? - спросила Марсель, кивнув на дюжину матросов под люстрой.

- Нет, они с "Французской Республики", - ответил он.

- С ними тоже нужно будет...

Захлопнувшаяся дверь перерубила фразу, а налетевший ветер скомкал и оборвал ее.

Они шли по изломанным уличкам, спускаясь к гавани. Ветер то соединял, то разлучал их.

Они свернули на гранитный мол, он лежал в волнах, как напряженная вытянутая рука с указующим перстом красного маяка в конце.

Впереди и вокруг было море. Оно колыхалось и могуче раскачивалось, как бы готовясь сбросить легионы белых волн, бегущих по его спине, и сотни военных судов, с орудиями смерти; оно напряглось, чтобы оборвать тысячи цепей, которыми люди приковали его к гранитным набережным.

Тут и там отсвечивали хребты валов, ныряющих в глубину с глухим фырканьем.

Марсель и Мартэн сели в шлюпку и скользнули в рычащую пасть моря и ночи.

Руки весел всплескивали, то уверенно и равномерно, то беспомощно, как утопающие. Шлюпка билась и трепыхалась, словно маленькое испуганное сердце в гигантских лапах косматых волн, а Марсель под брызгами зябко вздрагивала в ладони шлюпки.

Силуэты броненосцев чернели на фоне моря и ночи стальными глыбами скал, они вросли в море, и бури не качали их. Прожектор на сторожевом судне низвергал в пучины целые

стр. 14

колонны ослепительного света, или тонкой огненной рукой шарил, ощупывая седые волосы гребней.

Стальной колос надвигался черной и мрачной массой, как осколок какой-то иной ночи, более черной и мрачной, чем эта, где еще дрожали тут и там над городом и водой неугаснувшие огни, и звезды покачивались в южном небе на золотых нитях лучей своих.

Дредноут приближался, закрывая небо и испуганные глаза вздрагивающих светил.

Он притянул к себе шлюпку, как магнит пылинку металла.

Они поднялись по трапу. Ее каблуки выбивали дробь по стальной палубе. Они спустились в люк. За ними захлопнулась железная дверь, люк проглотил их...

---------------

- Товарищи, наступает час великих дерзаний для всемирного труда! - с под'емом начала Марсель.

- Солнце - красное знамя угнетенных и эксплуатируемых всходит теперь из Московского Кремля, где Совнарком, это - железное сердце Рабочей Диктатуры, где радио от него и от III-го боевого Интернационала, звенящими, молниевидными птицами восстаний, летят и летят над миром, реют с призывным клекотом над каждой страною, над каждым измученным сердцем...

- Ни блокада всех темных сил, ни голод, грызущий селения и города, ни полярный холод не могут убить творчески-солнечную душу Республики Советов...

- На снежных полях России, тут и там прорываются красные знамена, как фонтаны пламени из-под пепла снегов.

- Россия, Россия!..

Так возбужденно говорила Марсель, хрупкая девушка, незаметная ткачиха, одна из миллионов работниц. Ее золотые волосы растрепались, они, как пряди огня, выбивались из-под ея убогой, исколотой шляпки, горели глаза, горело сердце под кофточкой с потертыми швами.

Она, как чудесный, невиданный цветок проросла и расцвела в одной из железных клеток военного корабля, где плотная стена матросов обступила ее, обдавая возбужденным дыханием от ее смелых, зажигающих речей, полных дерзаний и борьбы.

Она все говорила и говорила. Качался солнечный цветок, излучая свет, тепло и творческие порывы в каждую душу.

Мартэн стоял в кольце других матросов, напряженно согнувшись, как лук в момент спуска стрелы. Он готов был лететь сквозь стены стальной клетки судна, мчаться по вспаханному полю моря, вместе с бурей и молниями туда, где на снежных полях Республики Советов идет упорная, героическая битва за счастье всего человечества.

Рыжий Жак, с лицом заржавленным, как ком железной руды, сжал огромные кулаки, похожие на узлы якорных цепей. Он готов был все рвать и крушить, этот забитый денщик, у него и сейчас еще горела кровь на рыжей щеке, от удара своего господина мичмана, который сейчас там в офицерской кают-кампании, залитой ярким светом, где волновалась нежная музыка, где диковинные цветы мешают свое благоухание с тонким ароматом гаванских сигар, где хлопают пробки от шампанского и золотые искры танцуют по бокалам.

стр. 15

У кочегара Бертрана горели красные глаза, как куски раскаленного металла на пепельном лице, которое было сморщено и выпито невыносимым пламенем топок, его синяя блуза-матроска, прожженная во многих местах, заметно подымалась и опускалась на груди, он волновался не спуская взоров со светлых капелек пота, проступивших на лбу Марсели.

И много других черных угольщиков и светлокудрых матросов стояло в цепи и дальше вокруг, в каждом из этих сильных и крепких людей, погребенных в стальных трюмах военного чудовища, клокотал целый вулкан мыслей и чувств. Они жадно глотали слова, впивались в светлую девушку глазами, изъеденными жаром печей и соленых океанских ветров. Они видели, как белки ея глаз мечут искры и им становилась близкой и понятной та далекая страна Россия, где на снежных полях прорастают и прорываются иные искры - красные искры знамен.

Ее слова были сильны и убедительны как любовь.

---------------

Мартэн провожал Марсель.

Они прошли под гигантским орудием, которое как чудовищный стальной удав вытянулось, вознося свою пасть к звездному небу. Они миновали часового, он обернулся к ним спиною как бы не замечая их. Они стали спускаться к шлюпке.

Торжественно гудели струны радио на верху, в вечном неумолкающем разговоре с иными, таинственными мирами, через неимоверные пространства голубых небес.

Казалось, струны пели теперь иную песню, красную песню Труда, иная дрожь пробегала по их медным нервам, невидимыми волнами своих пульсаций соединяясь с сердцами миллионов рабочих всех стран.

Шлюпка игриво скользила по ночным волнам, она окрыленно неслась к приветным огням побережий и два окрыленных сердца летели в ней.

Буи тут и там весело отфыркивались от валов, заливающих их, встряхивая золотыми кудрями фонарей своих.

Море цвело. Весла становились серебряными, взрывая фосфорически-светящиеся струи. Капли брызг голубыми искрами горели на их одежде и лицах.

- Марсель, какое счастье нырять по волнам!

- Да, мой милый, товарищ!

Октябрьский ветер обдавал весенним ароматом Прованских взгорий. Он не сердился больше, это был южный, журчащий мистраль. И звезды в нем приветно покачивались на золотых нитях лучей, море и ночь ласково колыхались, они медленно раскачивались убаюкивая корабли и стебли вздрагивающих маяков.

Они пошли по извилистой уличке в кафе Безумных матросов, на улице Королевского Льва. Налетающий ветер больше не разлучал их.

Ее глаза - две большие капли морской воды, дрожали рябью улыбки и счастья.

стр. 16