Кузьменко меняет профессию

Путь в литературу (Вместо послесловия)

В давным-давно прошедшие времена, когда мир был совсем юным, а цивилизация еще только начиналась, один мудрец сказал: конец венчает дело. Подтверждаю: глубоко верная мысль. Пришло время, когда и я поставил последнюю точку в последнем рассказе, купил толстую папку из синтетического удава с зубастым замком-молнией и принес свои труды в литературное объединение при организации Союза писателей. На суд общественности. Говорят, без суда нельзя. Время не то. И печатать не будут.

В коридоре меня остановил Генка Морфеев.

— Мне, конечно, наплевать, что ты в юмористы подался, — сказал Генка. — Дураков много, не ты первый. Только причем здесь я?

Я пожал плечами. Генка мрачно пожевал губами.

— Неудобный ты юморист, — сказал он. И снова пожевал губами, будто съесть меня собрался.

Я понял, что Генка не хочет пускать меня в литературу. И, сжав кулаки, шагнул вперед.

На суд, то бишь на обсуждение моих опусов, народу собралось много. Первым взял слово Бликин.

— Автор, — выпалил он, — оторвался от реальности. В жизни так не бывает. Сюжеты хаотичны, ситуации нелогичны, пейзажи непоэтичны, герои схематичны, их поступки нетипичны. Герои не живут. Под пером автора они даже чихнуть реально не могут…

Я испугался и перешел в атаку. Я перебил Жоржа и сказал:

— Верно, герои не чихают. Ни в одном рассказе никто не чихнул. Я критику признаю. Я прошу тебя чихнуть и обещаю внести этот чих в эпилог.

— Я не буду чихать, — обиделся Жорж.

— Тогда я чихну. Чихну на твою критику.

Жорж обиделся еще больше и сел.

Председательствующий сделал мне замечание.

Встал Генка Морфеев. Достал крупный блокнот и крупными блоками выложил:

— Как древнегреческий грек Аммоний я говорю: автор мне друг, но истина дороже. И, вслед за Львом Николаевичем Толстым, восклицаю: не могу молчать!

В сурдокамерной тишине скрипел блокнот. Но, видно, не нашел Генка других подходящих блоков. Выложил кирпичом:

— Книга вредна. Автор поднял дубину на приключенческий жанр. Пытается этот жанр скомпрометировать. Его «Золотой гусь», например, — это издевательский вымысел. Клады ищут с друзьями. С верной собакой. При чем тут гусь? Как это понять?

— Причем — это даже гусь понять может, — парировал я.

Генка вспыхнул и сел.

Председательствующий сделал мне внушение.

Я собрался торжествовать. Но…

Потом выступали настоящие писатели и журналисты. Говорили о композиции и языке, о ляпсусах и находках, и о многом-многом другом. Больше — о том, как надо работать писателю. И опять о том, что надо работать и работать. И еще раз о том же.

В перерывах между выступлениями председательствующий успевал делать мне предупреждения, порицания, выговоры…

Потом…

Потом я понял, что путь в литературу труден и тернист. Что любые методы нужно совершенствовать. И что нужно работать, перерабатывать и дорабатывать.

Свидетельство тому, что я все понял, но не смог «повернуть назад» — эта книга.