Квини

ЭЛИС МАНРО

КВИНИ

Квини сказала:

- Наверное, лучше перестань так меня называть»,

и я спросила:

- Почему?».

- Стэну не нравится, - ответила она. – Квини.

Мне было неприятнее услышать из ее уст имя «Стэн», чем просьбу называть ее настоящим именем «Лена». Но вряд ли я могла надеяться, что она и дальше будет называть его мистером Воргиллой, они уже почти два года женаты. Всё это время я ее не видела, а когда увидела в толпе людей, ожидавших поезда на Юнион-Стейшн, попросту не узнала. Она выкрасила волосы в черный и завила вокруг щек – что бы за стиль это ни был, в те времена он сопровождал «бабетту». Очаровательный цвет карамельной патоки – сверху золото, внизу – тьма, нежные длинные волосы навсегда утрачены. Желтое ситцевое платье скользило по ее телу, несколько дюймов выше колен. Темные стрелки в стиле Клеопатры вокруг глаз и фиолетовые тени зрительно уменьшали ее глаза, а не увеличивали, словно она умышленно их прятала. Она проколола уши, теперь в них болтались серьги-колечки.

Я не знала, что ей сказать. Я видела, что и она смотрит на меня с каким-то удивлением. Я попыталась быть дерзкой и добродушно-веселой. Я спросила:

«Что это прикрывает твою задницу – платье или оборка?».

Она рассмеялась, и я сказала:

«Не помню, чтобы так жарко было в поездах, я потею, как свинья».

Я слышала свой голос, звонкий и вульгарный, как у Бэт. Потею, как свинья.

Трамвай ехал к дому Лены, и я не могла перестать нести чушь. Я спросила:

- Мы еще в даунтауне?

Высокие дома быстро остались позади, но вряд ли этот район можно было назвать частным сектором. Одни и те же здания снова и снова – химчистка, цветочный магазин, бакалейная лавка, ресторан. Ящики с овощами и фруктами на тротуарах, вывески дантистов и портных, мастерские сантехников на третьем этаже. Вряд ли найдется здание выше двух этажей, вряд ли попадется дерево.

- Это ненастоящий даунтаун, - сказала Квини. – Помнишь, я показывала тебе, где жил Симпсон? Мы туда ездили на трамвае? Там настоящий.

- Значит, мы почти там? – спросила я.

Она ответила:

- Нам туда еще порядком ехать.

Потом спохватилась:

- Стэн не любит, когда я говорю «порядком». И с Квини беда – он говорит, что ему это имя напоминает о лошади.

Из-за повторяющихся зданий, а, возможно, и из-за жары я ощущала тревогу и легкую тошноту. Мы держали мой чемодан на коленях, на расстоянии всего нескольких дюймов от моих пальцев находилась толстая шея и лысая голова мужчины. Несколько черных волосков, довольно длинных, там и сям росли на его голове, при их виде меня начало тошнить. Почему-то я подумала о зубах мистера Воргиллы в медицинском кабинете. Два зуба за его бритвой и кисточкой для бритья, и деревянной чашкой, в которой лежит его, вероятно, покрытое волосами омерзительное мыло для бритья. Я увидела в медицинском кабинете, когда была не занята и провожала Квини.

- Знаю, - сказала она. – Это его протез.

- Почему он его не носит?

- Носит. Носит другие. Это запасной.

- Фу, - возмутилась я. – Они ведь желтые.

- Заткнись, - сказала Квини.

Но рассмеялась.

Мистер Воргилла лежал на кушетке в столовой, его глаза были закрыты, но, вероятно, он не спал.

- Почему ему не нравится «Квини», - сказала Квини, - так это потому, что, по его словам, напоминает ему о лошади.

Когда мы, наконец, вышли из трамвая, нам пришлось подниматься по крутому склону, неуклюже пытаясь распределить вес чемодана. Дома не походили друг на друга, хотя при поверхностном взгляде казались таковыми. Некоторые крыши нависали над стенами, словно шляпы, или весь третий этаж был – словно крыша, покрытая гонтом. Гонт был темно-зеленый, коричневый или бордовый. Террасы на расстоянии нескольких футов от тротуара, пространства между домами казались достаточно узкими, чтобы люди могли высовываться из боковых окон и обмениться рукопожатиями. На мостовой играли дети, но Квини обращала на них внимания не больше, чем на птиц, клюющих шелуху. Очень толстый мужчина, раздетый до пояса, сидел у парадному окна и смотрел на нас так мрачно и неподвижно, что я была уверена – у него есть что нам сказать. Но Квини продефилировала мимо.

Она свернула на полпути к холму и пошла по усыпанной гравием дорожке между мусорными баками. Из окна верхнего этажа крикнула что-то невнятное какая-то женщина. Квини крикнула в ответ:

- Это моя сестра, она в гости.

- Наша домовладелица, - объяснила она. – Они живут наверху, с парадного хода. Греки. Она с трудом говорит по-английски.

Оказалось, что Квини и мистер Воргилла делили ванную с греками. Рулон туалетной бумаги надо было приносить с собой – если забывали, там его не было. Мне сразу пришлось пойти туда, потому что у меня были обильные месячные и мне надо было поменять тампон. Годы спустя определенные улицы города, определенные оттенки коричневого кирпича и выкрашенная в темный цвет кровля, и шум трамваев возвращал мне воспоминания о судорогах внизу живота, накатывавших волнах, телесных выделениях и смущении.

Там была одна спальня, в которой Квини спала с мистером Воргиллой, и еще одна, которую превратили в маленькую гостиную, и узкая кухня, и застекленная терраса. На раскладушке на террасе я и должна была спать. За окном домовладелец с еще одним мужчиной ремонтировали мотоцикл. Запах масла, металла и механизмов смешивался с запахом спелых помидоров на солнце. Радио изрыгало музыку в окно верхнего этажа.

- Стэн это терпеть не может, - сказала Квини. – Радио.

Она задернула занавески в цветочек, но шум и солнце все равно проникали внутрь.

- Жаль, не могу позволить себе внутреннюю обивку комнат, - вздохнула она.

Я держала в руке тампон, завернутый в туалетную бумагу. Она принесла бумажный пакет и указала на уличное мусорное ведро.

- Все, - сказала она, - сразу вон туда. Ты ведь не забудешь, правда?

Я всё еще пыталась сохранять беспечность и вести себя так, словно чувствую себя, как дома.

- Мне нужно такое классное крутое платье, как у тебя, - сказала я.

- Возможно, смогу для тебя достать, - ответила Квини, засунув голову в холодильник. – Я хочу «Кока-Колу», а ты? Хожу в магазин, где распродают остатки. Вот это платье купила за три доллара. Какой у тебя сейчас размер?

- Четырнадцатый, - ответила я. – Но пытаюсь похудеть.

- Постой. Возможно, что-то тебе подберем.

«Я собираюсь жениться на леди, у которой маленькая дочка примерно твоего возраста, - сказал мне отец. – И у этой маленькой девочки нет отца. Так что ты должна мне пообещать, что никогда не будешь ее дразнить или говорить ей какие-то подлости на этот счет. Будут моменты, когда у вас будут возникать конфликты и перепалки, как это обычно бывает между сестрами, но это ты никогда не должна говорить. А если другие дети будут говорить, никогда не становись на их сторону.

Из духа противоречия я возразила, что у меня нет матери, а никто мне ничего подлого не говорит.

Отец ответил:

- Это другое.

Он ошибся во всём. Мы оказались вовсе не ровесницами, поскольку Квини было девять, когда мой отец женился на Бэт, а мне было шесть. Хотя позже, когда я перепрыгнула через класс, а Квини задержалась в одном классе на два года, мы стали ближе в школе. И я никогда не видела, чтобы кто-то пытался вести себя по отношению к Квини подло. Она была именно тем человеком, с которым все хотели дружить. Ее первую выбрали в бейсбольную команду, хотя она небрежно играла в бейсбол, и первую – в команду спеллинга, хотя в спеллинге она была ужасна. У нас с ней никогда не было драк и перепалок. Ни одной. Она проявляла ко мне много доброты, а я безмерно ею восхищалась. Я боготворила ее темно-золотистые волосы и сонные темные глаза, ее смешливо-добродушную самоуверенность, даже если она не была добра. Но у нее был на удивление милый характер, как для хорошенькой девушки.

Как только я проснулась в утро исчезновения Квини, в то утро в начале зимы, я почувствовала, что она исчезла.

Было еще темно, между шестью и семью часами. В доме было холодно. Я натянула большой шерстяной коричневый банный халат, который мы делили с Квини. Мы называли его Баффало Биллом, и хватала его первая из нас, утром выскочившая из кровати. Откуда он взялся – загадка.

- Возможно, принадлежал другу Бэт, пока она не вышла за твоего папу, - сказала Квини. – Но ничего ей не говори – она меня убьет.

Ее кровать была пуста, в ванной ее тоже не было. Я спустилась по лестнице, не включая свет, не желая разбудить Бэт. Выглянула в окошечко во входной двери. Тяжелая брусчатка, тротуар и примятая трава во дворе – всё блестело от изморози. Снег запоздал. Я включила термостат, и печь заворчала во тьме, изрыгая свой надежный шум. У нас была нефтяная топка, и отец говорил, что по-прежнему просыпается каждое утро в пять часов, думая, что пора спуститься в подвал и разжечь огонь.

Отец спал в чем-то вроде чулана возле кухни. У него была железная кровать и колченогий стул, на котором он хранил свою груду старых журналов «National Geographic», почитывал, когда не мог уснуть. Включал и выключал верхний свет с помощью шнурка, прикрепленного к каркасу кровати. Всё это приспособление казалось мне естественным и вполне подходящим для главы семьи, отца. Он спал, как часовой, укрывшись грубым одеялом, овеваемый неприятными запахами паровых установок и табачного дыма. Читал, бодрствовал допоздна, и во сне был начеку.

Но, несмотря на это, не услышал, как ушла Квини. Он сказал, что она должна быть где-то в доме.

- Ты в ванной посмотрела?

Я ответила:

- Ее там нет.

- Может быть, у матери. Очередной мандраж.

Отец называл это мандражом: когда Бэт просыпалась – или не совсем просыпалась – от кошмара. Выходила из комнаты, не в состоянии объяснить, что ее испугало, а Квини должна была провести ее обратно в кровать. Квини извивалась у нее за спиной, издавая успокаивающие звуки, словно щенок лакает молоко, а утром Бэт ничего не помнила.

Я включила свет на кухне.

- Не хотела ее будить, - сказала я. – Бэт.

Я посмотрела на замшелую хлебочпечку, которую слишком часто вытирали посудным полотенцем, на жестянки, которые поставили на печку, вымыли, но не убрали, и на девиз от компании Fairholme Dairy: «Господь – сердце нашего дома». Все эти вещи глупо ждали грядущего дня и не знали о грядущей катастрофе.

Дверь на боковую террасу оказалась не заперта.

- Кто-то зашел, - сказала я. – Зашел и забрал Квини.

Отец вышел, надев брюки на подштанники. Бэт шлепала по лестнице в комнатных туфлях и халате из шенили, пришла и щелкнула выключателем.

- Квини не с тобой? – спросил у нее отец.

Мне он сказал:

- Дверь, должно быть, открыли изнутри.

Бэт спросила:

- Что с Квини?

- Ей, может быть, захотелось прогуляться, - ответил отец.

Бэт проигноривала его ответ. На ее лице засыхала маска из какого-то розового вещества. Она никогда не продавала косметику, которую не опробовала лично.

- Пойди к Воргилле, - сказала она мне. – Она могла решить, что там нужна ее помощь.

Прошла неделя или около того после похорон миссис Воргиллы, но Квини продолжала работать там, помогала паковать в коробки посуду и белье, чтобы мистер Воргилла смог въехать в квартиру. Ему нужно было готовиться к рождественским концертам, и он не мог упаковать всё сам. Бэт хотела, чтобы Квини бросила это дело и устроилась на Рождество помощницей в один из магазинов.

Я надела резиновые сапоги отца, вместо того, чтобы подняться наверх за своими туфлями. Пересекла двор, подошла к крыльцу Воргиллы и позвонила в дверь. Мелодия звонка, кажется, должна была свидетельствовать о тонком музыкальном вкусе хозяина дома. Я плотнее завернулась в Баффало Билла и начала молиться. О, Квини-Квини, включи свет. Не подумала, что если Квини там работает, свет уже должен гореть.

Никакой реакции. Я начала стучать в деревянную дверь. Мистер Воргилла будет очень не в духе, когда я, наконец, его разбужу. Я прижала голову к двери, прислушиваясь к звукам внутри.

- Мистер Воргилла. Мистер Воргилла. Мне очень неудобно вас будить, мистер Воргилла. Кто-то есть дома?

На окне в соседнем доме заколыхались занавески. Там жил со своей сестрой старый холостяк мистер Хови.

- Разуй глаза, - крикнул мистер Хови. – Посмотри на дорогу. ‘

Машина мистера Воргиллы уехала.

Мистер Хови захлопнул окно.

Когда я открыла дверь кухни, увидела, что отец и Бэт сидят за столом, а перед ними стоят чашки с чаем. На мгновение я решила, что порядок восстановлен. Возможно, им позвонили и сообщили успокаивающие новости.

- Мистера Воргиллы там нет, - сказала я. – Его машина уехала.

- О, мы знаем, - ответила Бэт. – Мы всё об этом знали.

Отец сказал:

- Взгляни на это,

и пододвинул ко мне через стол лист бумаги.

«Я выхожу замуж за мистера Воргиллу, - было написано там. – С теплом, Квини».

- Это лежало под сахарницей, - сказал отец.

Бэт уронила ложечку.

- Я хочу, чтобы его отдали под суд, - закричала она. – А ее – в исправительную школу. Вызываем полицию.

Отец сказал:

- Ей 18, она может выйти замуж, за кого хочет. Полиция не будет ставить блок-посты.

- А кто сказал, что они едут по дороге? Они ночуют в мотеле. Дураки – девчонка и пьяный олух с выпученными глазами.

- Говоришь так, словно не собираешься ее возвращать обратно.

- Я не хочу, чтобы она возвращалась. Сама себе постелила постель, пусть спит там со своим пучеглазым мерзавцем. Может ее оприходовать, мне плевать.

Отец сказал:

- Хватит.

Квини принесла парочку 222, чтобы я выпила их с колой.

- Удивительно снимает спазмы, - сказала она. – Преимущества замужества.

- Твой папа рассказал, - сказала она. – Рассказал тебе о нас.

Когда я сказала отцу, что хочу поработать на летних каникулах, прежде чем осенью поступить в педагогический колледж, он сказал, что, может быть, мне поехать в Торонто и поискать там Квини. Сказал, что она писала ему, интересовалась насчет его бизнеса грузоперевозок, спрашивала, не может ли он прислать им немного денег, чтобы они пережили зиму.

- Я бы ни за что ему не написала, - сказала Квини, - если бы прошлой зимой Стэн не заболел пневмонией.

Я сказала:

- Тогда я только и узнала, где ты.

Слёзы навернулись на мои глаза, не знаю, почему. Потому что я была так счастлива, когда узнала, так одинока, пока не узнала, потому что сейчас я хотела, чтобы она сказала:

- Конечно, я всегда планировала с тобой связаться,

но она не сказала.

- Бэт не знает, - сказала я. – Думает, я тут одна.

- Надеюсь, - сказала Квини. – В смысле, надеюсь, что она не знает.

Я столько всего хотела ей рассказать о доме. Я ей рассказала, что фирма грузоперевозок выросла от трех машин до дюжины, а Бэт купила шубу из ондатры и расширяет свой бизнес, сейчас у нее клиника красоты на дому. Для этих целей она приспособила комнату, в которой обычно спал мой отец, а он перенес свою койку и стопку National Geographics в свой офис, а плашку военно-воздушных сил перетащил на автотранспортное предприятие. Сидя за столом и изучая результаты своих экзаменов, я слушала слова Бэт: «Такая мягкая кожа, не следует тереть ее мочалкой», а потом появлялась женщина с шелушащимся лицом, намазанным лосьонами и кремами. А иногда кто-то говорил голосом не менее оживленным, но менее исполненным надежды: «Говорю вам, рядом со мной живет Зло, Зло живет в соседней квартире, а я и не подозревала, потому что обычно о таком не подозреваешь, правда? Я всегда думаю о людях хорошо. Пока они не треснут меня по лбу».

Никаких слов «мерзавец», «оприходовать», «жирный член» наедине.

- Это верно, - говорила клиентка. – Я тоже.

Или:

- Вы думаете, что знаете, что такое горе, но вы не знаете и половины.

Потом она провожала женщину до дверей, возвращалась обратно и говорила:

- Потрогай ее лицо в темноте, и ты не отличишь его от наждачной бумаги. Что я могу тут поделать?

Квини, кажется, эти рассказы не интересовали. Да и времени оставалось не так много. Прежде чем мы допили колу, раздался звук быстрых тяжелых шагов по гравию, и на кухню вошел мистер Воргилла.

- Посмотри, кто у нас в гостях, - воскликнула Квини.

Она привстала, словно для того, чтобы прикоснуться к нему, но он отвернулся и пошел к раковине.

Ее голос был полон такого шуточного удивления, что мне стало интересно, говорила ли она ему что-нибудь о моем письме или о том, что я собираюсь приехать.

- Это Крисси, - сказала она.

- Вижу, - ответил мистер Воргилла. – Ты, должно быть, любишь жаркую погоду, Крисси, раз приехала в Торонто летом.

- Она собирается искать работу, - объяснила Квини.

- А у тебя есть квалификация? – спросил мистер Воргилла. – У тебя есть квалификация для того, чтобы искать работу в Торонто?

Квини ответила:

- У нее высший балл в аттестате.

- Ну, будем надеяться, что этого достаточно, - сказал мистер Воргилла.

Он налил стакан воды, и выпил его, стоя к нам спиной. Точно так он делал, когда миссис Воргилла, Квини и я сидели за кухонным столом в другом доме, в доме Воргилл рядом с нашим. Мистер Воргилла возвращался откуда-то с распевки, или прерывал урок игры на пианино в соседней комнате. При звуке его шагов миссис Воргилла одаривала нас предупреждающей улыбкой. Мы опускали глаза в свой скрабл, давая ему выбор замечать нас или нет. Иногда он нас не замечал. Открывал буфет, поворачивал кран, ставил стакан на стол – как ряд маленьких взрывов. Словно проверял, осмелится ли кто-нибудь дышать, пока он здесь.

Когда он преподавал у нас в школе музыку, был таким же. Входил в класс походкой человека, который не может себе позволить терять ни минуты, сразу хватал указку, и время начинать урок. Ходил туда-сюда по классу, нахохлившись, в выпученных глаза тревога, выражение лица напряженное и раздраженное. В любой момент он мог остановиться у вашей парты, чтобы послушать, как вы поете, проверить, не фальшивите ли. Потом он медленно опускал голову, пучил на вас глаза, жестом утихомиривая все другие голоса, чтобы пристыдить вас. Рассказывали, что в различных хорах и певческих клубах он был таким же деспотом. Хотя у него были фавориты среди певцов, особенно – среди дам. Они вязали ему одежду на Рождество. Носки, шарфы и рукавицы, чтобы ему было тепло, когда он ходил из одной школы в другую, из одного хора в другой.

Когда Квини начала управлять домом, потому что мистер Воргилла был слишком болен, чтобы с этим справляться, она выуживала из ящика комода вязанную вещь и размахивала ею перед моим лицом. Вещь прибыла без указания имени дарительницы.

- Это страстная грелка, - сказала Квини. – Мистер Воргилла сказал, чтобы ему ее не показывать, иначе он остервенеет. Не знаешь, что за страстная грелка?

Я ответила:

- Хм.

- Это просто шутка, - сказала она.

Квини и мистер Воргилла ходили на работу по вечерам. Мистер Воргилла играл на пианино в ресторане. Носил фрак. А Квини продавала билеты в кинотеатре. Кинотеатр находился в нескольких кварталах от них, так что я пошла туда с ней. Когда я видела ее сидящей в будке билетёра, поняла, что это макияж и высветленные взбитые волосы, и серьги-кольца – всё это не странно, в конце концов. Квини выглядела, как некоторые девушки, которые гуляют по улицам или идут в кинотеатр с бойфрендами посмотреть фильм. И очень была похожа на некоторых девушек с афиш, расклеенных вокруг нее. Она выглядела так, словно связана с миром драмы, горячих любовных интриг и опасностей, которые показывали на экране.

Она выглядела так, - по словам моего отца, - словно никогда не будет играть роль второго плана.

- Почему бы тебе тут пока не прогуляться? – спросила она.

Но я чувствовала, что привлекаю внимание. Не могла представить, что буду сидеть в кафе, пить кофе и сообщать миру, что мне нечем заняться и некуда идти. Или пойти в магазин и примерять одежду, купить которую у меня нет никакой надежды. Я снова взобралась на холм. Помахала приветственно гречанке, позвавшей меня из окна. Открыла дверь ключом Квини.

Я села на топчан в лоджии. Негде было развесить одежду, которую я привезла, так что я решила, что лучше ее не распаковывать. Мистеру Воргилле могут не понравиться признаки того, что я собираюсь остаться.

Я думала, что внешний вид мистера Воргиллы изменился, как и внешний вид Квини. Но он изменился не так, как Квини, в направлении того, что казалось мне тяжелым иностранным гламуром и изощренностью. Его волосы, прежде – рыжевато-седые, теперь были просто седыми, а его лицо, всегда готовое вспыхнуть от гнева при подозрении возможности неуважения, ненадлежащего поведения или просто того факта, что что-то в его доме находится не там, где ему положено быть – теперь, кажется, застыло в вечной обиде, словно его всё время оскорбляют или на его глазах безнаказанно ведут себя неподобающим образом.

Я встала и прошлась по дому. Когда жильцы дома, толком жилище никогда не рассмотришь.

Кухня была самым очаровательным помещением, хоть и темная. Квини увила окно над раковиной плющом, поставила деревянные ложки в хорошенькую кружку без ручки, как обычно делал мистер Воргилла. В гостиной стояло пианино, и такое же – в другой гостиной. Одно кресло и книжная полка из кирпичей и досок, проигрыватель и много пластинок на полу. Никакого телевизора. Никаких кресел-качалок из орехового дерева или занавесок ручной вышивки. Даже никакой напольной лампы с японскими сценками на пергаментном торшере. Хотя все эти вещи в один прекрасный снежный день перевезли в Торонто. Я была дома в обеденный перерыв и видела грузовик для переезда. Бэт не могла выйти с парадного входа. В конце концов, она забыла про своё чувство собственного достоинства, которое так любила демонстрировать посторонним, открыла дверь и крикнула грузчику: «Возвращайтесь в Торонто и скажите ему: если он когда-нибудь сюда явится, очень об этом пожалеет».

Грузчики весело ей помахали, словно давно привыкли к таким сценам, возможно, так и было. Когда перевозите мебель, наслушаетесь бурной ругани.

Но куда всё исчезло? Я решила, что продали. Это всё, должно быть, продали. Отец говорил, что, рассказывают, у мистера Воргиллы начались трудные времена, когда он вернулся в Торонто, трудности с работой. А Квини говорила что-то о том, что ей «задерживают оплату». Она ни на за что бы не написала моему отцу, если бы им не задерживали оплату.

Они, должно быть, продали мебель до того, как она написала письмо.

На книжной полке я увидела «Музыкальную энциклопедию», «Международный оперный гид» и «Жизни великих композиторов». А еще большую толстую книгу в красивой обложке – «Рубайят» Омара Хайяма, часто лежавший на прикроватном столике миссис Воргиллы.

Была еще одна книга с похожим оформлением обложки, не помню точное название. Что-то в ее названии навело меня на мысль, что мне она могла бы понравиться. Слово «цветущий» или «благоухающий». Я открыла книгу, довольно точно помню предложение, которое прочла.

- Юных одалисок в гариме также обучали тонкому искусству использования ногтей.

Что-то подобное, во всяком случае.

Я точно не знала, кто такая одалиска, но слово «гарим» (почему не «гарем») дало мне подсказку. И я начала читать дальше, чтобы узнать, что их там учили делать ногтями. Я читала и читала, вероятно, час, а потом уронила книгу на пол. Меня переполняло возбуждение, отвращение и недоверие. Неужели взрослые люди правда интересуются вот такими вещами? Даже оформление обложки – все эти очаровательные виньетки, завитушки и переплетения – казался слегка издевательским и враждебным. Я подняла книгу, чтобы поставить ее на место, она упала и открылась на форзаце, я увидела имена. Стэн и Мэриголд Воргилла. Женским почерком. Стэн и Мэриголд.

Я вспомнила высокий белый лоб миссис Воргиллы, ее стянутые в седой пучок серо-черные кудри. Ее перламутровые пуговки-серьги и блузы с бантом на шее. Она была намного выше мистера Воргиллы, поэтому они не ходили вместе. Но на самом деле ей просто не хватало дыхания. Не хватало дыхания, когда она поднималась по лестнице или вешала одежду на веревку. А потом ей начало не хватать дыхания, даже когда она сидела за столом и играла в скраббл.

Сначала отец запрещал нам брать у нее деньги за то, что мы ходили в лавку за продуктами или развешивали ее одежду на веревки, говорил, что это просто соседская помощь.

Бэт сказала, что хотела бы она тоже так лежать и посмотреть, будут ли люди приходить и обслуживать ее бесплатно.

Потом мистер Воргилла пришел и договорился с Квини, что она будет работать на них. Квини захотела пойти, потому что ее оставили в школе на второй год, а она не хотела снова учиться в том же классе. В конце концов, Бэт согласилась, но сказала ей, чтобы она не выполняла обязанности медсестры.

- Если у них нет денег на медсестру, это не твои проблемы.

Квини сказала, что мистер Воргилла каждое утро разбрызгивал пачули и каждый вечер обтирал миссис Воргиллу мокрой губкой. Он даже пытался стирать ее простыни в ванне, словно в доме не было стиральной машины.

Я вспомнила времена, когда мы играли в скраббл на кухне, мистер Воргилла выпивал свой стакан воды, клал руку на плечо миссис Воргиллы и вздыхал, словно вернулся из долгого утомительного путешествия.

- Привет, крошка, - говорил он.

Миссис Воргилла наклоняла голову, чтобы сухо поцеловать его руку.

- Привет, малыш, - отвечала она.

Потом он смотрел на нас с Квини, словно наше присутствие вовсе его не оскорбляло.

- И вам двоим привет.

Потом мы с Квини хихикали в кроватях во тьме.

- Спокойной ночи, крошка.

- Спокойной ночи, крошка.

Жаль, что мы не можем вернуться в те времена.

Я только вышла в ванную утром, а еще увильнула, чтобы выбросить тампон в мусорное ведро, а всё остальное время сидела на своем самодельном топчане в лоджии, пока мистер Воргилла не ушел. Я боялась, что ему некуда будет пойти, но, по-видимому, он нашел, куда. Как только он ушел, Квини позвала меня. Предложила очищенный апельсин и чашку кофе.

- А вот газета, - сказала она. – Я читала рубрику «Требуются». Сначала хочу сделать что-то с твоими волосами. Хочу отрезать немного сзади и завить на бигуди, нормально?

Я ответила, что нормально. Даже пока я ела, Квини вертела меня и рассматривала, пытаясь обдумать свою идею. Потом она поставили меня на стул – я еще пила кофе, а она начала расчесывать меня и стричь.

- Какого рода работу мы сейчас ищем? – спросила она. – Я видела вакансию в химчистке. За стойкой. Как тебе такое?

Я ответила:

- Было бы здорово.

- Ты всё еще планируешь быть учительницей? – спросила она.

Я ответила, что не знаю. Я представляла, что она может думать о столь унылом роде деятельности.

- Думаю, это правильно. Ты достаточно умна. Учителям платят больше. Платят больше, чем людям вроде меня. Ты получишь больше свободы.

Но в кинотеатре работа нормальная - сказала она. Она получила работу примерно за месяц до Рождества и теперь была действительно счастлива, потому что у нее наконец-то появились свои деньги, и она могла купить ингредиенты для рождественского пирога. И она подружилась с человеком, который продавал рождественские ели с грузовика. Он продал ей одну за пятьдесят центов, и она сама затащила ее на холм. Развесила ленты из красной и зеленой гофрированной бумаги, она дешевая. Сделала украшения из серебряной фольги на буфете, а другие купила накануне Рождества, когда была распродажа в аптеке. Испекла печенье и повесила на ель, как видела в журнале. Это был европейский обычай.

Она хотела устроить вечеринку, но не знала, кого пригласить. Были греки, у Стэна было несколько друзей. Потом ей в голову пришла идея пригласить своих учеников.

Я всё еще не могла привыкнуть к этому ее «Стэн». Это было не просто напоминание о ее близости с мистером Воргиллой. Конечно, это было напоминание. Но еще и чувство, что она была с ним всегда. Новый человек. Стэн. Словно никогда не было мистера Воргиллы, которого мы знали вместе – оставим в покое миссис Воргиллу – изначально.

К тому времени Стэн учил только взрослых – он действительно предпочитал взрослых школьникам – так что не нужно было переживать насчет игр и развлечений, которые обычно планируют для детей. Вечеринку устроили воскресным вечером, потому что все остальные вечера Стэн работал в ресторане, а Квини – в кинотеатре.

Греки принесли вино собственного изготовления, некоторые ученики принесли эгг-ног, ром и херес. А другие – принесли пластинки, под которые можно было танцевать. Они решили, что у Стэна не будет пластинок с музыкой такого стиля, и не ошиблись.

Квини приготовила сосиски в тесте и имбирные пряники, гречанка принесла свою выпечку. Всё было прекрасно. Вечеринка имела успех. Квини танцевала с китайским парнем по имени Эндрю, который принес ее любимую пластинку.

- Повернись-повернись-повернись, - говорила она, и я вертела головой, как она велела. – Нет-нет, я имела в виду не тебя. Это пластинка. Песня. Это Byrds.

- Повернись-повернись-повернись, - пела она. – Всему свое время…

Эндрю учился на дантиста. Но хотел научиться играть «Лунную сонату». Стэн говорил, что ему для этого потребуется много времени. Эндрю был терпелив. Он сказал Квини, что не может себе позволить поехать домой на Рождество. Его дом был в Северном Онтарио.

- Я думала, он из Китая, - сказала я.

- Нет, не из китайского Китая. Отсюда.

Они играли в одну детскую игру. Играли в музыкальные стулья. К тому времени уже все расшумелись. Даже Стэн. Он схватил Квини в объятия, когда она пробегала мимо, и не отпускал. А потом, когда все ушли, он не разрешал ей убирать. Хотел только, чтобы она шла в постель.

- Ты знаешь, какие мужчины, - сказала Квини. – У тебя есть парень или кто-то вроде того?

Я сказала, что нет. Последний мужчина, которого отец нанял в качестве водителя, всегда приходил к нам домой, чтобы доставить неважное сообщение, и отец говорил: «Он просто ищет возможности поговорить с Крисси». Но я была слишком крута для него, и до сих пор он не набрался наглости куда-нибудь меня пригласить. Я не хотела встречаться с кем-либо из нашего дома.

- Так что ты еще ничего не знаешь про все эти дела? – спросила Квини.

Я ответила:

- Конечно, знаю.

- А отвечаешь так, словно не знаешь, - сказала она.

Гости вечеринки съели почти всё, кроме пирога. Его они съели немного, но Квини не обиделась. Еды было много, когда они к нему добрались, уже наелись сосисок в тесте и других блюд. Кроме того, не было времени держать его в духовке столько, сколько написано в кулинарной книге, так что она словно радовалась, что есть остатки. Пока Стэн ее не утащил, она раздумывала, не завернуть ли пирог в пропитанную вином ткань и не поставить ли его в прохладное место. Она думала об этом или действительно сделала, но утром увидела, что пирога нет на столе, так что решила, что переставила его. Подумала – отлично, пирог унесли.

Спустя день-два Стэн сказал: «Давай съедим по куску того пирога».

Она сказала – о, пусть еще настоится, но он настаивал. Она пошла к буфету, потом – к холодильнику, но его там не было. Она посмотрела повсюду, но его не нашла. Решила еще раз посмотреть на столе. Вспомнила, как доставала чистую ткань и пропитывала ее вином, и аккуратно заворачивала в нее остатки пирога. А потом поверх ткани заворачивала в вощеную бумагу. Но где она всё это делала? Делала всё это или только мечтала об этом? Куда она поставила пирог, когда закончила его заворачивать? Она попыталась представить, как уносит его, но в памяти было пусто.

Она обыскала весь буфет, но знала, что пирог слишком большой, чтобы спрятать его там. Потом проверила в духовке и даже в таких безумных местах, как ящики тумбочек, под кроватью и на полке в кладовке. Пирога нигде не было.

- Если ты его куда-то поставила, он где-то должен быть, - сказал Стэн.

- Правда. Я его куда-то поставила, - сказала Квини.

- Может быть, ты напилась и его выбросила.

Она возразила:

- Я не была пьяна. Я его не выбрасывала.

Но пошла и посмотрела в мусорном ведре. Нет.

Он сидел за столом и наблюдал за ней. Если ты куда-то его поставила, он где-то должен быть. Она начала паниковать.

- Ты уверена, - спросил Стэн, - что никому его не подарила?

Она была уверена. Уверена, что никому его не подарила. Она заворачивала его, чтобы оставить дома. Она была уверена, что никому его не отдала.

- О, ты не можешь знать наверняка, - возразил Стэн. – Думаю, ты кому-то его подарила. И, кажется, я знаю, кому.

Квини замерла. Кому?

- Думаю, ты подарила его Эндрю.

Эндрю?

Ну да. Бедняжка Эндрю, который говорил ей, что не может себе позволить поехать домой на Рождество. Ей так было жаль Эндрю.

- Значит, ты отдала ему наш пирог.

Нет – сказала Квини. С чего бы вдруг? Она этого не делала. Ей и в голову не могло прийти отдать Эндрю пирог.

Стэн сказал:

- Лена, не лги.

Это было началом долгой жалкой борьбы Квини. Всё, что она могла сказать – нет-нет-нет. Нет-нет, я никому не дарила пирог. Я не дарила пирог Эндрю. Я не лгу. Нет.

- Возможно, ты была пьяна, - сказал Стэн. – Ты была пьяна и не помнишь толком.

Квини возразила, что не была пьяна.

- Это ты был пьян, - сказала она.

Он встал и подошел к ней, занес руку, сказал, чтобы она никогда не смела ему говорить, что он был пьян, никогда.

Квини закричала:

- Не буду, не буду, прости.

И он ее не ударил. Но она расплакалась. Она продолжала плакать, пытаясь его убедить. С чего ей было дарить пирог, над которым она так тяжко трудилась? Почему он ей не верит? Зачем ей ему врать?

- Все врут, - сказал Стэн.

И чем больше она плакала и умоляла его ей поверить, тем холоднее и саркастичнее он становился.

- Немного подумай логически, - сказал он. – Если пирог здесь, пойди и найди его. Если его здесь нет, значит, ты его отдала.

Квини сказала, что логики тут нет. То, что она не может найти пирог, не значит, что она его отдала. Потом он подошел к ней с такой спокойной полуухмылкой, на мгновение она подумала, что он хочет ее поцеловать. Вместо этого он сжал руками ее горло и на секунду передавил дыхание. Даже следов на горле не оставил.

- А теперь, - спросил он, - ты будешь учить меня основам логики?

Потом он ушел переодеваться для выступления в ресторане.

Он перестал с ней разговаривать. Написал записку, что начнет с ней разговаривать снова, когда она скажет правду. Всё Рождество она не могла перестать плакать. Они со Стэном планировали проведать на Рождество греков, но она не могла идти, ее лицо было в полном беспорядке. Стэну пришлось пойти и сказать, что она заболела. Но греки, возможно, все равно знали правду. Возможно, слышали шум за стеной.

Она нанесла тональный крем и пошла на работу, менеджер сказал:

- Хочешь заставить людей думать, что это трагедия?

Она сказала, что у нее инфекционный синусит, и он отпустил ее домой.

Когда Стэн вернулся домой той ночью и притворился, что ее не существует, она повернулась и посмотрела на него. Она знала, что он ляжет в кровать и будет лежать рядом с ней, как жердь, а если она придвинется к нему, он всё равно продолжит лежать, как жердь, пока она не отодвинется. Она видела, что он может и дальше так жить, а она не может. Она подумала: если это продолжится, она умрет. Умрет, словно он действительно ее задушил.

Поэтому она сказала:

- Прости меня.

Прости меня. Я совершила то, в чем ты меня обвиняешь. Мне жаль.

Пожалуйста. Пожалуйста. Прости меня.

Он сел в кровати. Ничего не ответил.

Она сказала, что действительно забыла, как отдала пирог, но сейчас вспомнила, что сделала это, и ей жаль.

- Я не лгала, - сказала она. – Я забыла.

- Ты забыла, что отдала пирог Эндрю? – спросил он.

- Должно быть. Забыла.

- Эндрю. Ты отдала его Эндрю.

Да – сказала Квини. Да, да, да, именно это они и сделала. И она начала реветь и вешаться на него, умоляя ее простить.

Ладно, прекрати истерику – сказал он. Он не сказал, что простил ее, но достал теплую махровую салфетку и вытер ей лицо, и лег рядом с ней, и обнял, а довольно скоро и захотел сделать всё остальное.

- Больше никаких уроков музыки «Мистеру Лунная соната», - наконец сказал он.

Какое облегчение.

А в довершение всего потом она нашла пирог.

Она нашла его завернутым в кухонное полотенце и в вощеную бумагу, как запомнила. Его положили в пластиковый пакет и повесили на крючок на заднем крыльце. Конечно. Лоджия – идеальное место, там слишком холодно зимой, но не до мороза. Должно быть, так она думала, вешая пирог там. Что это – идеальное место. А потом забыла. Она была слегка пьяна – должно быть. Полностью забыла. А он вот здесь.

Она нашла его и выбросила. Ничего не сказала Стэну.

- Я его выбросила, - сказала она. – Он был столь же хорош, как всегда, и все эти дорогие фрукты и продукты, но ни в коем случае не стала бы я нести в дом этот пирог. Так что я просто его выбросила.

Ее голос, столь печальный в грустных эпизодах рассказа, теперь был полон смешливого веселья, словно всё это время она рассказывала мне анекдот, а выброшенный пирог был его солью.

Мне пришлось высвободить голову из ее рук, повернуться и посмотреть на нее. I

Я сказала:

- Но он был не прав.

- Ну, конечно, он был не прав, - сказала она. – Мужчины – не обычные люди, Крисси. Это – одна из вещей, о которой ты узнаешь, если когда-нибудь выйдешь замуж.

- Значит, никогда не выйду, - сказала я. – Никогда не выйду замуж.

- Он просто ревновал, - сказала она. – Он просто сильно ревновал.

- Никогда, - сказала я.

- Ну, мы с тобой очень разные, Крисси. Очень разные, - она вздохнула. – Я – создание любви.

Я подумала, что эти слова можно было бы увидеть на киноафише. Создание любви. Возможно, на афише одного из фильмов, которые шли в кинотеатре Квини.

- Ты будешь так прекрасна, когда я сниму эти бигуди, - сказала она. – Очень скоро у тебя появится бойфренд.

- Но сегодня идти на поиски уже будет поздно, - сказала она. – Завтра спозаранку. Если Стэн что-нибудь спросит, отвечай, что ты заходила в пару контор и они записали твой номер телефона. Говори – магазин, или ресторан, или что-то такое, чтобы он думал, что ты ищешь работу.

Меня взяли на работу на следующий день, сразу же там, куда я пришла, хоть мне и не удалось стать столь уж ранней пташкой, честно говоря. Квини все-таки решила уложить мои волосы по-другому и накрасить мне глаза, но результат получился не тот, на который она надеялась.

- Ты на самом деле принадлежишь к более естественному типу, - сказала она, я смыла всё это и накрасилась своей красной помадой.

Квини уже было слишком поздно идти со мной, чтобы проверить свой абонентский ящик. Ей пора было готовиться идти в кинотеатр. Была суббота, работать нужно и днем, и вечером. Она достала ключ и попросила меня проверить ее ящик, в качестве услуги. Объяснила, где он находится.

- Мне пришлось завести свой ящик, когда я писала твоему отцу, - сказала она.

Я получила работу в аптеке, находившейся в подвале универмага. Меня поставили за буфетную стойку. Придя туда впервые, я почувствовала, что положение мое попросту безнадежно. Моя прическа расплавилась на жаре, усы пота появились над верхней губой. Ну хотя бы спазмы уже не такие резкие.

За прилавком пила кофе женщина в белой униформе.

- Вы пришли насчет работы? – спросила она.

Я ответила утвердительно. У женщины было тяжелое квадратное лицо, подведенные брови, фиолетовая бабетта на голове.

- Вы говорите по-английски?

- Да.

- В смысле, вы не только что его выучили? Вы не иностранка?

Я ответила, что нет.

- Я пыталась нанять на работу двух девушек за последние два дня, но обеих пришлось отпустить. Одна утверждала, что говорит по-английски, а на самом деле нет, а другой мне пришлось всё объяснять десять раз. Хорошенько вымойте руки над раковиной, и я выдам вам передник. Мой муж – фармацевт, а я - кассир. (Я только сейчас заметила седого мужчину за высоким прилавком в углу, он смотрел на меня, но притворялся, что не смотрит).

- Сейчас затишье, но вскоре у меня будет много работы. В этом квартале много стариков, после дневного сна они начнут приходить сюда за кофе.

Я завязала передник и встала за стойку. Я нашла работу в Торонто. Я попыталась разобраться, что к чему, не задавая вопросы, и пришлось задать только два – как работает кофеварка и как быть с деньгами.

- Заполняете счет и несете его мне. Как вам эта идея?

Нормально. Люди приходили по одному или по двое сразу, в основном просили кофе или колу. Чашки у меня были вымыты и вытерты, прилавок чистый, по-видимому, я правильно заполняла счета, поскольку жалоб не было. Покупатели в основном – старики, как и говорила женщина. Некоторые разговаривали со мной дружелюбно, говорили, что я здесь новенькая, и даже спрашивали, откуда я. Другие, кажется, пребывали в некоем трансе. Одна женщина попросила тост, я его сделала. Потом я сделала сэндвич с ветчиной. В очереди из четырех человек возникло легкое волнение. Мужчина попросил пирог и мороженое, я нашла мороженое, твердое, как цемент, который нужно долбить. Но мне это удалось, и моя уверенность в себе возросла. Я говорила им: «Пожалуйста», формируя заказ, и «Стоимость», вручая счет.

Во время затишья женщина вышла из-за кассы.

- Вижу, ты сделала кому-то тост, - сказала она. – Ты читать умеешь?

Она указала на знак, приклеенный к зеркалу за прилавком.

Завтраки не подаются после 11:00.

Я ответила, что думала – это нормально, сделать тост, если можно делать тосты-сэндвичи.

- Ну, ты ошиблась. Сэндвичи-тосты – да, десять центов сверх цены. А тосты – нет. Теперь поняла?

Я ответила, что поняла. Я не была столь разбита, как могла бы быть. Всё время, пока работала, думала, какое это будет облегчение – вернуться и сказать мистеру Воргилле, что да, я нашла работу. Теперь я могу поискать собственную комнату, в которой смогу жить. Возможно, завтра, в воскресенье, если аптека будет закрыта. Я думала: даже если у меня будет одна комната, Квини будет куда убежать, если мистер Воргилла снова впадет в безумие. А если Квини решит уйти от мистера Воргиллы (я всё равно считала, что это возможно, несмотря на то, как Квини окончила свой рассказ), благодаря нашим двум зарплатам мы сможем снять маленькую квартиру. Или хотя бы комнату с электрической плитой, туалетом и душем для нас. Это будет так же, как тогда, когда мы жили с родителями, только родителей там не будет.

Я украсила каждый сэндвич латуком и маринованным огурцом. Вот что обещал другой знак на зеркале. Но когда я достала маринованный огурец из банки, подумала, что это, кажется, слишком, и разрезала его надвое. Я как раз вручила мужчине сэндвич, когда женщина вышла из-за кассы и сделала себе чашку кофе. Отнесла кофе в кассу и выпила его стоя. Когда мужчина допил сэндвич, заплатил за него и вышел из магазина, она подошла снова.

- Ты дала тому мужчине половину маринованного огурца. Ты всегда делаешь такие сэндвичи?

Я ответила утвердительно.

- Ты разве не знаешь, как резать маринованные огурцы? Одного должно хватить минимум на десять сэндвичей.

Я посмотрела на знак. Сказала:

- Там ничего не сказано у кусочках. Сказано о маринованном огурце.

- Этого довольно, - сказала женщина. – Снимай передник. Я не потерплю дерзостей от сотрудников, уж этого точно не потерплю. Можешь забирать свой кошелек и убираться. И не спрашивай, где твоя зарплата, потому что мне ты не принесла никакой пользы, а это можешь просто считать учебой.

Седой мужчина снова выглянул, едва заметно улыбаясь.

Так я снова очутилась на улице и шла к трамвайной остановке. Но теперь я уже знала, куда ведут некоторые улицы, и знала, как использовать пересадки. У меня даже был опыт работы. Я могла сказать, что работала за буфетной стойкой. Если кто-то потребует рекомендации, будет мудрено, но я могу сказать, что буфетная стойка была в моем родном городе. Пока ждала, достала список других мест, куда собиралась обратиться, и карту, которую мне дала Квини. Но было уже позже, чем я думала, и большинство мест, кажется, находились слишком далеко. Я боялась говорить мистеру Воргилле. Решила идти назад пешком, в надежде, что он уйдет к моему возращению.

Поднимаясь на холм, я вспомнила о почте. Нашла дорогу, забрала письмо и снова пошла домой. Решила, что теперь он точно ушел.

Но он не ушел. Когда я проходила мимо открытого окна гостиной, выходившего на тропинку за домом, услышала музыку. Квини такое включать бы не стала. Это была сложная мелодия, иногда доносившаяся из открытых окон дома Воргиллы – музыка требовала вашего внимания и звучала долго. Классика.

Квини была на кухне в очередном своем коротком платье и при парадном макияже. На запястьях браслеты. Она расставляла чашки на подносе. Когда я зашла в помещение с солнца, у меня на мгновение закружилась голова, каждый дюйм моей кожи расцветал потом.

- Тсс, - сказала Квини, потому что я с треском закрыла дверь. – Они дома, слушают записи. Он с другом Лесли.

Как только она это произнесла, музыка резко оборвалась и началась оживленная беседа.

- Один из них включает запись, а другой должен угадать, что за мелодия, просто по маленькому кусочку, - объяснила Квини. – Они включают эти маленькие эпизоды, а потом выключают, снова и снова. Это бесит до безумия.

Она начала резать тонкими кусочками деликатесного цыпленка и раскладывать на бутерброды с маслом.

- Ты получила работу? – спросила она.

- Да, но она оказалась не постоянной.

- О, ладно, - похоже, ей было неинтересно.

Но музыка зазвучала вновь, она подняла глаза, улыбнулась и спросила:

- Ты ходила в…?

Тут она увидела письмо у меня в руке.

Она выронила нож и быстро подошла ко мне, сказала мягко:

- Ты зашла прямо вот так, держа это в руке, я должна была тебя предупредить, чтобы ты спрятала это в кошелек. Мое частное письмо.

Она вырвала письмо из моих рук, и как раз в этот момент чайник на плите начал свистеть.

- О, сними чайник, - сказала она. – Крисси, быстрее, быстрее. Сними чайник, иначе он придет сюда, он не выносит этот звук.

Она отвернулась и разрывала конверт.

Я сняла чайник с конфорки, и она сказала:

- Завари чай, пожалуйста…,

мягким озабоченным голосом человека, читающего срочное сообщение.

- В заварочном чайнике? – спросила я.

- Да-да, просто налей воды, там всё измерено.

Она рассмеялась, словно мой вопрос был шуткой. Я залила водой чайные листья, и она сказала:

- Спасибо. О, спасибо, Крисси, спасибо.

Повернулась и посмотрела на меня. Ее лицо покраснело, браслеты на запястьях звенели в изысканном смятении. Она сложила письмо, задрала юбку и засунула его за эластичный пояс своих чулок.

Сказала:

- Иногда он обыскивает мой кошелек.

Я сказала:

- Чай – для них?

- Да. А мне нужно вернуться к работе. О, что я делаю? Мне нужно нарезать сэндвичи. Где нож?

Я подобрала нож, нарезала сэндвичи и сложила их на тарелку.

- Не хочешь узнать, от кого мое письмо? – спросила она.

Я и подумать о таком не смела. У меня по-прежнему было чувство, что комната кружится вокруг меня, хотя она больше не кружилась в физическом смысле.

Я предположила:

- Бэт?

Потому что надеялась, что частное прощение от Бэт могло быть именно тем, что заставило Квини расцвести.

Я даже не посмотрела, что там за надпись на конверте.

Выражение лица Квини изменилось, рот скривился, и она сказала: «Да ладно». Потом к ней вернулась жизнерадостность. Она подошла, обняла меня и прошептала на ухо голосом дрожащим, застенчивым и ликующим.

- Письмо от Эндрю, - сказала она. – Пожалуйста, отнеси им поднос. Я сейчас не могу. О, спасибо.

Прежде чем уйти на работу, Квини зашла в гостиную поцеловать мистера Воргиллу и его друга. Обоих поцеловала в лоб. Меня она одарила воздушным поцелуем и сказала:

- Пока-пока.

Принеся поднос, я заметила досаду на лице мистера Воргиллы, и это не из-за Квини. Но разговаривал со мной с удивительной терпимостью, познакомил меня с Лесли. Лесли – полный лысый мужчина, с первого взгляда показался мне почти ровесником мистера Воргиллы, но потом я к нему привыкла, и, учитывая его лысину, он выглядел намного моложе. Не таких друзей я ожидала увидеть у мистера Воргиллы. Он не был бесцеремонным всезнайкой, с ним было спокойно, он ободрял. Например, когда я рассказала ему, что устроилась работать за буфетной стойкой, он сказал:

- Знаете, это что-то да значит. Вас взяли в первое же место, куда вы обратились. Видимо, умеете производить хорошее впечатление.

О любом опыте рассказывать было легко. Присутствие Лесли всё делало легче, кажется, он смягчал поведение мистера Воргиллы. Словно он оказывал мне сдержанные знаки внимания в присутствии своего друга. Или, возможно, почувствовал, что я изменилась. Люди чувствуют разницу, когда ты их больше не боишься. Он не мог быть уверен, что я изменилась, и не представлял, как это произошло, но его это озадачивало и заставляло быть более осторожным. Он согласился с Лесли, когда тот сказал, что мне удачно удалось избавиться от той работы, а потом даже сказал, что та женщина, похоже, грубая пройдоха, иногда такие попадаются в этих «заведениях на углу» в Торонто.

- И она не имела права тебе не заплатить, - сказал он.

- Думаю, муж должен был выйти на авансцену, - сказал Лесли. – Если он – аптекарь, он – ее босс.

- Пусть лучше сварит специальную дозу, - сказал мистер Воргилла. – Для своей жены.

Не так уж оказалось трудно разливать чай, предлагать молоко и сахар, и передавать сэндвичи, и даже разговаривать, когда знаешь что-то, чего не знают другие, про опасность, в которой они находятся. Вовсе не потому, что мистер Воргилла не знал, что я испытываю что-то еще, кроме неприязни к нему. И вовсе не потому, что сам он изменился, а если и изменился, это потому что изменилась я. Я изменилась достаточно для того, чтобы чувствовать себя почти столь же непринужденно, как с Квини.

Вскоре мистер Воргилла сказал, что ему пора на работу. Пошел переодеться. Потом Лесли спросил, не хочу ли я с ним поужинать.

- Тут за углом одно заведеньице, куда я хожу, - сказал он. – Ничего выдающегося. Ничего такого, как «У Стэна».

Я была рада слышать, что там ничего выдающегося. Ответила: «Конечно». Высадив мистера Воргиллу в ресторане, мы поехали на машине Лесли в заведение «рыба и картошка фри». Лесли заказал Супер-Обед, хотя недавно съел несколько сэндвичей с цыпленком, а я заказала Обычный. Он заказал пиво, а я – колу.

Он говорил о себе. Сказал, что жалеет, что не поступил в педагогический колледж, а вместо этого выбрал музыку, что не располагает к оседлой жизни.

Я была слишком поглощена своей ситуацией, чтобы хотя бы спросить, на чем он играет. Отец купил мне обратный билет со словами: «Никогда не знаешь, как там сложатся обстоятельства с ними». Я подумала об этом билете, когда увидела, как Квини засовывает письмо Эндрю за пояс чулок. Даже еще не зная, что это – письмо от Эндрю.

Я не просто приехала в Торонто, и не просто приехала в Торонто, чтобы получить работу на лето. Я приехала, чтобы стать частью жизни Квини, или, если понадобится, частью жизни Квини и мистера Воргиллы. Даже когда я фантазировала о жизни Квини со мной, фантазии как-то были связаны с мистером Воргиллой и с тем, как она воздаст ему по заслугам.

А когда я думала об обратном билете, я воспринимала как должное кое-что еще. Что я вернусь и буду жить с Бэт и моим отцом, буду частью их жизни.

Мой отец и Бэт. Мистер и миссис Воргилла. Квини и мистер Воргилла. Даже Квини и Эндрю. Это были пары, и у каждой из них, сколь бы ни была она разъединена, оставалась в памяти частная норка своего собственного жара и смущения, от которой я была отрезана. И я должна была, хотела быть отрезана, потому что в их жизнях не видела ничего, что могло бы меня направить или вдохновить.

Лесли тоже был отрезанным ломтем. Хотя рассказывал мне о разных людях, с которыми был связан узами крови или дружбы. Его сестра со своим мужем. Его племянницы и племянники, женатые пары, к которым он ездил в гости и проводил праздники. Всех этих людей он видел в довольно радостном свете. У всех были проблемы, но у всех была ценность. Он рассказывал о их работе, безработице, талантах, везении, ошибках в суждении, с огромным интересом, но без особого энтузиазма. Он был отрезан, или казался отрезанным от любви или мести.

Потом я увидела в этом изъян. Почувствовала раздражение, даже подозрение, которое женщина может почувствовать по отношению к мужчине без мотивации. Который может предложить только дружбу, и предлагает эту дружбу столь легко и щедро, что даже в случае отказа сможет идти дальше столь же беззаботно, как прежде. Он не был одиноким парнем, надеявшимся подцепить девушку. Даже я это понимала, при всей своей неискушенности. Просто человек, которому комфортно в моменте, за неким рациональным фасадом жизни.

Его компания – именно то, что мне сейчас было нужно, хотя я вряд ли это понимала. Вероятно, он был демонстративно добр ко мне. Так же как, я думаю, прежде была добра к мистеру Воргилле, или, по крайней мере, защищала его, столь неожиданно, немного ранее.

Я была в педагогическом колледже, когда Квини снова сбежала. Я узнала эту новость из письма отца. Он писал, что не знает, как или когда это произошло. Мистер Воргилла скрывал это от него какое-то время, а потом сообщил, на случай, если Квини вернется домой. Отец ответил мистеру Воргилле, что, по его мнению, шансы на это невелики. В письме, адресованном мне, он написал, что, по крайней мере, мы не можем сказать, что Квини на такое не способна.

Еще много лет, даже выйдя замуж, я получала рождественские открытки от мистера Воргиллы. Санки, груженные яркими пакетами. Счастливая семья встречает друзей возле украшенных дверей. Вероятно, он думал, что именно такие сценки мне теперь близки, учитывая мою нынешнюю жизнь. Или, возможно, он просто вслепую доставал их со стеллажа. Он всегда указывал обратный адрес, напоминая мне о своем существовании и сообщая, где он находится, в случае, если появятся какие-то новости.

Я сдалась и больше не ждала новостей. Я так никогда и не узнала, с Эндрю сбежала Квини или с кем-то другим. Осталась ли она с Эндрю, если сбежала с ним. После смерти отца осталось немного денег, мы предпринимали серьезные попытки ее найти, но безуспешно.

А сейчас что-то произошло. Когда мои дети выросли, муж вышел на пенсию и мы с ним много путешествуем, мне кажется, что я часто вижу Квини. Не благодаря какому-то определенному желанию или усилию, и не потому что я верю, что это действительно она.

Один раз это было в переполненном аэропорту, на ней был саронг и украшенная цветами соломенная шляпа. Загорелая и взволнованная, выглядит богато, в окружении друзей. А в другой раз она стояла в толпе женщин у дверей церкви в ожидании выхода свадебной процессии. В тот раз на ней был пестрый замшевый жакет, она не выглядела преуспевающей. В третий раз она остановилась на перекрестке, вела шеренгу дошкольников в бассейн или в парк. День был жаркий, ее полную фигуру женщины средних лет легко было рассмотреть, шорты в цветочек и футболка со слоганом.

Последняя и наиболее странная встреча – в супермаркете в Твин-Холлс, Айдахо. Я вышла из-за угла с пакетом новых вещей, которые выбрала для пикника, а там старуха опиралась о магазинную тележку, словно ждала меня. Маленькая сморщенная женщина с искривленным ртом и кожей нездорового багрового цвета. Волосы – желто-коричневые патлы, пурпурные штаны цеплялись за холм ее живота, она была из тех женщин, у которых с возрастом непременно исчезнет талия. Штаны могли быть из комиссионки, как и пестрый, но покрытый катышками сморщенный свитер, застегнутый на груди не больше, чем у десятилетнего ребенка.

Тележка была пуста. У нее даже не было кошелька.

В отличие от тех других женщин, эта, кажется, знала, что она – Квини. Она улыбнулась мне с такой радостью узнавания, она так жаждала, чтобы ее узнали, что можно было подумать – это мгновение было даровано ей, когда ей позволили покинуть царство теней на один день из тысячи.

А я лишь ухмыльнулась, как при виде полоумной незнакомки, и пошла дальше к кассе.

Потом, на парковке, я, извинившись, сказала мужу, что кое-что забыла, и побежала обратно в магазин. Я ходила по рядам и искала. Но за столь короткое время старуха, кажется, ушла. Она могла уйти сразу после меня, и сейчас уже шла по улицам Твин-Фоллс. Пешком, или ехала в машине, которую вел какой-нибудь родственник или сосед, или даже она сама. Это было возможно, но вряд ли она еще в магазине и мы ходим между полок, не находя друг друга.