132

1

…Деяния, предусмотренные частями первой или второй настоящей статьи, если они совершены в отношении лица, не достигшего четырнадцатилетнего возраста, наказываются лишением свободы на срок от двенадцати до двадцати лет…

ст.132 УК РФ

1

Меня давно не колотило так, как сегодня, и это казалось даже забавным: в конце концов, я столько всего пережила в своей жизни, что было глупо нервничать перед визитом к какой-то… Как её вообще назвать? Ясновидящая, экстрасенс? Ладно, неважно. В любом случае, я столько всего уже перепробовала, пытаясь забеременеть — можно попробовать и такое. Хуже точно не станет, потому что хуже некуда.

Сильнее замотавшись в шарф — хотя зачем, если скоро придётся зайти в подъезд? — я посмотрела на небо. Оно сегодня было хмурым, как никогда, хотя ещё накануне погода стояла хорошая. Но с самого утра его затянуло плотным, как куски бетона, серым маревом, и яркие краски нынешней осени сразу потускнели. И ветер стал зябким и противным, и любоваться листопадом сразу расхотелось.

В далёком детстве я ходила на рисование, и нечто похожее случалось со мной, если я замечала, что в жёлтую краску попал чёрный цвет. Мне тут же хотелось поскорее промыть её, вернуть прежнее сияние солнечного оттенка, но как я ни старалась — после попадания чёрной краски жёлтый цвет не становился тем же.

Вот и сейчас в радостную осень словно плеснули чернилами, и это казалось мне дурным предзнаменованием.

— Не ходи туда, Вик, — попросил муж вчера вечером. — Что за ерунду тебе Марина посоветовала? С каких пор ты веришь в бабок-гадалок?

— Она вроде не гадалка. Да и… ладно тебе. — Я улыбнулась Владу онемевшими от напряжения губами. — Всё остальное-то мы перепробовали…

Чистейшая правда: за десять лет лечения мы с мужем перепробовали всё, если не сказать больше. Но врачи лишь разводили руками, утверждая, что у меня нет ни единого отклонения, организм работает как часы. Просто беременность почему-то не наступает. Причём никакая — ни естественная, ни с таблетками, ни при помощи ЭКО. Просто не получается, и всё.

Марина была моей коллегой, мы вместе работали в бухгалтерии одной крупной строительной фирмы. Я знала её уже лет пять, но ничего не рассказывала по поводу нашего с Владом лечения — для меня это была слишком больная тема. И только недавно, пережив очередной неудачный протокол, я поделилась с ней своим отчаянием и наткнулась на неожиданный совет.

Марина дала мне адрес пожилой женщины, живущей в этом самом доме, перед которым я сейчас стояла, и пояснила, что она помогла и ей, и многим её знакомым. Делиться другими подробностями коллега отказалась наотрез.

— Да как я к ней поеду? — не поняла я, глядя на бумажку с адресом. — Надо же вначале позвонить…

— У неё телефона нет, — пожала плечами Марина. — Хотя, возможно, и есть, но номера я не знаю. Я попала к ней точно так же — получила адрес и поехала.

— Да ты шутишь, должно быть! — Я бы улыбнулась, но смешно мне не было. — Марин, жестокая шутка…

— Не шучу, — отрезала она решительно. — Поезжай — сама увидишь.

Увидишь…

Пока я видела лишь обычный серый панельный дом на фоне такого же серого неба. Обычный двор с обшарпанной детской площадкой. Переполненную стоянку машин — всё же сегодня суббота, многие сидят дома. Жёлто-алый ковёр из листьев на газоне. Чёрную дверь с кодовым замком…

Я не успела толком подумать, что не знаю код от подъезда — дверь распахнулась, и навстречу мне по ступенькам начала спускаться девушка с собакой на поводке. Я невольно посмотрела на пса и вздрогнула, зажмуриваясь.

Шоколадный лабрадор.

Сердце сжало будто стальными тисками, и несколько секунд я так и стояла, закрыв глаза и пережидая приступ того невнятного чувства, которому никогда не могла дать название.

— Простите… вам нехорошо? — раздался рядом чей-то встревоженный голос, и я почувствовала лёгкое прикосновение к плечу. Открыла глаза: та самая девушка… с лабрадором.

— Всё в порядке, — ответила я слабым голосом, и она улыбнулась, вдруг повеселев.

— Собак боитесь? — она кивнула в сторону пса, на которого я старалась не смотреть. — Зря. Тара добрая.

— Я не боюсь… — сказала я почти неслышно, но девушка уже поспешила прочь по своим делам, оставив меня наедине с воспоминаниями о похожей, но всё же совсем другой собаке, которой, скорее всего, давно не было в живых.

2

На бумажке, которую мне дала Марина, было написано вполне обычное имя — «Тамара Николаевна». И номер квартиры, которая обнаружилась на шестом этаже, среди других точно таких же квартир. Да и сам подъезд был совсем обычным — и не подумаешь, что здесь экстрасенс живёт. Ну или кто она там…

Перед дверью с нужным номером я немного помялась, чувствуя себя идиоткой. Даже грешным делом подумала: может, уйти? Влад прав: я занимаюсь ерундой. А ещё… Не перепутала ли я адрес? Вдруг номер дома не тот или Марина неправильно записала номер квартиры.

Позвонить в старый звонок-кнопку белого цвета я в итоге не успела. Послышался щелчок отпираемого замка, дверь открылась… и на пороге возникла незнакомая женщина, которую я точно никогда не забуду.

Я сразу поняла, что она слепая. Глаза были затянуты бельмами, как сегодняшнее небо пасмурными тучами, и напоминали два наполовину приготовленных куриных белка. Сквозь них просматривалась радужка — кажется, голубая…

— Заходи, хватит тут стоять, — сказала женщина спокойным и глубоким голосом. Совсем не таинственным, а каким-то обычным — как и всё вокруг, начиная от подъезда дома, в котором она жила, заканчивая её махровым халатом с ромашками. — Если, конечно, не передумала.

Я помотала головой, и только после этого вспомнила, что моя собеседница не видит.

— Не передумала, — ответила я, и женщина отошла назад, пропуская меня в квартиру.

Внутри тоже было… обычно. Я будто попала в фильм про времена своего детства. Небольшая прихожая с гардеробом, крючками и полочкой на стене, длинная скамейка-пуф из искусственной кожи, виниловые обои в синий цветочек, и… холодильник «Мир».

Я уставилась на этот холодильник в полнейшем шоке, чувствуя себя более чем странно, и как сквозь вату услышала ироничный голос хозяйки квартиры:

— Я бы предложила тебе разуться и пройти на кухню, но мне кажется, ты не сможешь пить со мной чай после того, что я тебе скажу.

Я перевела взгляд с холодильника на женщину… И вдруг заметила позади неё небольшую полочку, на которой стояли книги и… иконы.

Это настолько резко контрастировало с тем, что я себе навоображала по пути сюда про карты, хрустальные шары и гадалок, что я банально замерла, совсем ничего уже не понимая.

А она улыбалась, кажется, прекрасно осознавая, в каком недоумении я нахожусь.

Не старая ещё женщина… Бабушкой её назвать у меня не повернулся бы язык. Да, волосы седые, и на лице полно морщин, но всё равно — было в ней что-то очень молодое. Наверное, душа? И это отличало её от меня — моя душа, увы, давно состарилась.

— Почему вы думаете, что не смогу? — кашлянула я, стягивая с головы свой бордовый берет. — Я с удовольствием…

— Потому что ты много лет прячешься от собственных мыслей, — пояснила женщина, и я вновь застыла. Кончики пальцев начали дрожать… — Во-от, вижу, ты поняла, о чём я говорю. Перестань прятаться. Прими себя. И правду о себе прими.

По моему телу волнами проходил холод. Потом — жар. И затем — опять холод.

Я почти не могла дышать, и даже не знаю, каким невероятным усилием воли мне всё же удалось произнести тихо и хрипло, будто умирающей:

— Тогда я… забеременею?

— Я не знаю, — ответила она, вздохнув. — Грех на тебе большой, девочка. Он — как камень на твоей душе, давит, и пока не скинешь этот камень, ничего хорошего не будет в твоей жизни.

— Грех?.. Но…

Я хотела сказать, что на мне нет грехов — но запнулась под её слепым взглядом, пробирающим до костей, до самой моей сути.

— Грех… — прошептала я, зажмуриваясь, как тогда, перед подъездом, когда увидела собаку, похожую на одного пса из прошлого.

Воспоминания сопротивлялись. Они не хотели открываться. Не желали думать о случившемся много-много лет назад.

Меня трясло.

— В церковь иди, — услышала я спокойный голос собеседницы, а потом меня почти грубо развернули и отправили за дверь. — Иди, девочка. Поверь, легче станет.

Створка с лязгом закрылась, стукнув о косяк так, что я вздрогнула, возвращаясь в реальность из своих воспоминаний.

Всхлипнула и, проигнорировав лифт, побежала вниз по лестнице так, будто за мной черти гнались.

3

Я выскочила на улицу, резко распахнув дверь — едва не дала в лоб какому-то мужчине, который после этого от души назвал меня сумасшедшей и, недовольно скривившись, нырнул в подъезд.

Сумасшедшая… Не так уж он и не прав.

Не в силах оставаться рядом с этим домом, я сбежала по ступенькам и пошла вперёд, не разбирая дороги. Мне было абсолютно безразлично, куда идти — лишь бы подальше отсюда.

Я чувствовала себя человеком, убегающим от пожара. Там, позади — огонь и пепелище, а впереди неизвестность, но лучше уж шагать вперёд, чем сгореть в огне.

Мимо прошли две женщины, и краем уха я уловила обрывок разговора.

— Самое трудное — убежать от себя, — говорила одна другой. — Хотя можно, конечно, попытаться, но…

Женщины ушли — а я осталась стоять посреди дороги. Они словно плюнули в меня сейчас этой фразой, заставив осознать, что бежать бесполезно.

Дело ведь не в доме. Не в слепой женщине. И даже не в её словах.

Дело во мне.

Вот только… что дальше? Мне было невыносимо думать о том, что она имела в виду. Я не могла дышать, если принималась рассуждать хотя бы немного. Задыхалась, словно попав в дым от пожара.

Я не смогу. Просто не смогу — и всё. Не осилю!

Вновь начав двигаться, я зашагала дальше, прижав одну ладонь к груди, где тянуло и болело, а другой зачем-то цепляясь за собственную сумку. В ушах звенело… Или это телефон звонит?

Очнувшись от своего оцепенения, я вытащила мобильник из сумки и посмотрела на экран. Звонил муж, и впервые в жизни мне совершенно не хотелось с ним разговаривать. Но поговорить было нужно: всё-таки я не хотела, чтобы он волновался.

— Алло…

— Вик, как ты? — Голос Влада звучал тревожно и настороженно. — Что сказала эта… как её там…

Я не могла сказать ему правду. Просто не могла — и всё.

Впрочем, мне ведь не привыкать лгать…

От этой мысли я зажмурилась, стискивая ткань пальто у себя на груди, и глухо ответила:

— Она не способна мне помочь.

— Вот! — Влад, кажется, вздохнул с облегчением. — А я говорил! Только время зря потеряла. Езжай домой!

— Да, хорошо, — ответила я негромко, зная, что не послушаюсь. — Конечно. Не волнуйся.

Влад положил трубку, а я, убрав телефон в сумку, продолжила свой путь в никуда.

4

Я не знала этот район. Была здесь впервые в жизни и шла просто вперёд по дороге, никуда не сворачивая и не задумываясь о цели своей прогулки. По правде говоря, в моей голове не было ни единой мысли — потому что я старательно сдерживала их, опасаясь собственных воспоминаний.

Мне было безумно страшно. Я будто стояла над пропастью, где в черноте манящей глубины мерцали чьи-то зловещие глаза. И я точно знала, что если сорвусь, чудовище, прячущееся на дне, меня не пощадит.

Поэтому и старалась не думать и не рассуждать, а просто шла и шла вперёд, надеясь, что со временем это странное наваждение закончится и я смогу вернуться домой к Владу. Должно закончиться! Иначе и быть не может.

Почти всё время, передвигаясь по тротуару, я смотрела себе под ноги, изучая причудливые узоры на асфальте, сплетённые из мокрых листьев, блестящих луж и грязи. В этом году улицы очень плохо чистили, по-видимому, дожидаясь, пока все листья покинут ветви деревьев — но они пока не собирались этого делать, раскрашивая город яркими красками начала октября.

В какой-то момент я подняла голову — и остановилась, словно столкнувшись с невидимой стеной, потому что прямо передо мной неожиданно оказались ворота, светлый забор, уходящий вправо и влево, а за ним возвышалась… церковь.

«В церковь иди», — набатом зазвучал голос той странной женщины, и я, сглотнув, посмотрела на золотые купола по ту сторону забора. Их было всего два — один над церковью, другой над колокольней, — и они умудрялись сверкать настолько ярко, что слепили мне глаза, несмотря на то, что солнца не было и в помине.

Я никогда не была верующей. Воспитанная в атеистической семье, я даже и не помнила, когда ходила в церковь в последний раз. Но даже если бы вспомнила, скорее всего, это оказалась бы какая-нибудь экскурсия. Я не носила крест, не верила ни в Бога, ни в дьявола, не молилась.

Я вообще не понимала, почему эта женщина сказала мне именно про церковь.

Более того… Сейчас, глядя на ослепительно-яркие купола, я вовсе не хотела подходить ближе. Даже наоборот. Я чувствовала, как мой страх усиливается, стоит лишь представить, что я туда захожу.

Сердце билось где-то в горле, мешая дышать, но я не могла сдвинуться с места. Ни туда, ни сюда — стояла, как идиотка, и таращилась за забор.

«А ведь он был верующим человеком, — мелькнула вдруг робкая мысль. — В отличие от тебя…»

Содрогнувшись, я всё же отвернулась — мне почудилось, что внутри меня, в противовес светлой энергии, что шла от этого места, плеснуло тьмой.

Невозможно. Невыносимо. Нереально.

Зачем мне туда идти?! Что это изменит?!

Я сжала ладони в кулаки и побежала прочь, чувствуя, как жарко и больно становится в области сердца, а глаза непроизвольно наливаются слезами.

5

Сколько времени прошло, прежде чем я, наткнувшись на незнакомый сквер, села на лавочку? Не знаю. Но именно в этот момент я, растирая озябшие ладони, поняла, что всё-таки нужно с чего-то начинать. Нет, не с церкви — туда я не пойду ни за какие коврижки. Но хотя бы… со звонка маме.

Да, так будет лучше всего. Не со Владом же мне говорить? Он вообще не в курсе, что случилось со мной двадцать лет назад.

С матерью у меня были сложные отношения. Всегда были. Хотя до одиннадцати лет я порой делилась с ней своими радостями и горестями, несмотря ни на что — а вот после как отрезало.

Мне и сейчас не слишком хотелось с ней говорить. Но других вариантов у меня не имелось.

Мама взяла трубку почти сразу, поинтересовалась, как дела у нас с Владом, я ответила кратким «хорошо», а потом… словно нырнула в прорубь.

— Мам… А где сейчас Алексей Дмитриевич?

В трубке повисла такая звенящая тишина, что я даже заподозрила прерванную связь. И на всякий случай позвала ещё раз:

— Мам?..

— Вика, — свистящим шёпотом проговорила мама, и голос её звучал напряжённо, — ты… зачем спрашиваешь? Мы ведь договорились, что не вспоминаем об этом никогда и ни при каких условиях!

Я сглотнула. Что я должна ответить? Что какая-то неизвестная женщина, чей адрес дала мне накануне коллега, заявила, что на мне большой грех и я много лет прячусь от собственных мыслей? Мама не поймёт.

По правде говоря, она всегда меня не понимала.

— И всё же, мам, — повторила я упрямо, — ты знаешь ответ на мой вопрос?

— Не знаю! — рявкнула она агрессивно. — И прекрати немедленно думать об этом! Ты с ума, что ли, сошла?!

В горле заклокотал истерический смех.

Я хотела сказать, что да, наверное, сошла, раз вообще решилась обратиться к матери. Она не станет мне помогать. Даже ради того, чтобы у неё всё-таки появились внуки — не настолько она любит детей.

— Чтобы я больше не слышала от тебя имя этого человека, — строго и почти торжественно заявила мама. — Нервы только треплешь и мне, и себе. Он нам столько горя принёс, а ты… Не смей вспоминать!

Я не ответила. Просто положила трубку.

6

Минуты текли медленно, складываясь в часы, а я всё сидела на лавочке.

Вновь позвонил Влад, и я сообщила ему, что решила прогуляться, проветрить мозги. Он знал, что в последнее время меня одолевала депрессия из-за неудавшихся попыток сделать ЭКО, на которое я возлагала большие надежды, поэтому не слишком удивился. Только попросил быть осторожнее и слишком поздно не возвращаться.

А я вертела в руках мобильный телефон и всё никак не решалась позвонить Нине — единственной своей подруге, оставшейся со школы. Остальные одноклассники до сих пор настолько принимали меня в штыки, что я даже не появлялась на встречах выпускников — знала, что меня там видеть никто не захочет.

Да, я общалась только с Ниной. Хотя у нас был длительный период охлаждения — как раз тогда, в конце пятого класса, — но потом она словно оттаяла и вновь начала разговаривать со мной. Однако случившееся никогда не обсуждала.

И я, по правде говоря, не знала, в курсе ли она того, о чём я спрашивала маму. Но попытаться определённо стоило. Только не по телефону — после разговора с мамой я осознала, что мне проще будет встретиться с Ниной, чем пытаться выдавить из неё информацию, не видя её лица.

Мне почему-то было важно именно это — видеть лицо.

Нина согласилась пересечься легко и быстро, заявив, что если у меня какой-то вопрос, то я могу зайти к ней в течение двух часов — после она с сыновьями отправится на карате. Я лишь завистливо вздохнула, услышав эту ремарку. Нина была счастливой матерью двоих шебутных близнецов шести лет от роду, и вся её жизнь крутилась в основном вокруг них. Муж периодически заикался о том, что хочет ещё и дочку, но Нина пока держала оборону, заявляя, что это случится не раньше, чем мальчишки станут более самостоятельными.

До Нины я добиралась полчаса, трясясь в стареньком трамвае. Мне повезло: в своём бесцельном блуждании я умудрилась подойти к скверу, возле которого была удобная остановка общественного транспорта, поэтому в назначенное время я уложилась. Не знаю, что бы стала делать, если бы не успела… Наверное, ждала бы Нину у подъезда до возвращения.

Дома у подруги я была несколько раз, и каждый раз поражалась тому, какой там бедлам. Нет, всё было чисто, просто разнообразные игрушки, особенно детали от конструктора, находились здесь повсюду, и нужно было постоянно смотреть под ноги, чтобы не наступить на какую-нибудь пластмассовую штучку и не грохнуться. Нина даже шутила: мол, посмотри хорошенько вокруг — ты точно хочешь ребёнка? Я на это лишь улыбалась. Меня не смущали никакие трудности материнства — только бы оно наступило.

И на самом деле желанная беременность была единственной причиной, по которой я сейчас поехала к Нине. Мне не хотелось ничего спрашивать, вспоминать и копаться в прошлом, совсем не хотелось. Если бы я могла, последовала бы совету мамы, как следовала ему долгие-долгие годы.

Однако я почему-то поверила этой слепой женщине. Может, потому что подсознательно понимала… То, что она сказала, может быть правдой.

— Проходи, Вик. — Нина за руку втянула меня в квартиру и улыбнулась. — Рада тебя видеть. Разувайся и иди на кухню, чаю попьём. Мальчишки пока у себя в комнате, так что у нас есть немного времени… Ну, я на это надеюсь.

Нина, поставив передо мной тапочки, ушла в сторону кухни — видимо, ставить чайник, а я, быстро сняв верхнюю одежду и переобувшись, помыла руки и отправилась туда же.

Подруга хлопотала возле стола, умудряясь одновременно протирать его и расставлять чашки, сдвигая к краю кучу разноцветных металлических машинок.

— Федя и Мишка с утра пораньше тут гонки устраивали, — проворчала Нина, вздохнув. — Пока я квартиру пылесосила, безобразничали. Я их отругала и они, вон, затихли, сидят у себя, гараж собирают. Ох, дурдом… Какое печенье будешь — овсяное или миндальное?

Я была не уверена, что смогу хоть что-то проглотить, и потому ответила:

— Можно просто чай, Нин.

— Хм… — Подруга, задумчиво нахмурившись, повернулась ко мне, вгляделась в лицо. — Что с тобой, не пойму? Странная ты какая-то. И чего на пороге застыла? Садись в уголок, там уютнее.

Я, чувствуя, как стремительно холодеют ладони, подошла к дивану, опустилась на сиденье, всё не решаясь сказать, зачем приехала. Слишком уж хорошо понимала: как только я озвучу свой вопрос, хорошее настроение Нины как ветром сдует.

Она налила нам обеим чаю, поставила на стол вазочку, в которой лежали два вида печенья и какие-то конфеты, села рядом со мной, сделала большой глоток из чашки и, покосившись на меня, легко, полушутливо толкнула локтем в бок.

— Что-то мне тревожно уже, Вика. На тебе реально лица нет. Надеюсь, никто не умер.

— Я…

Сглотнув, я осознала, что дольше тянуть время невозможно.

— Я не знаю, умер или нет, — почти прошептала я, поёжившись. — Нин… скажи… где сейчас Алексей Дмитриевич?

Нина, в этот момент потянувшаяся за печеньем, резко уронила руку на стол, развернулась ко мне всем корпусом — и от выражения её лица я непроизвольно вздрогнула.

— Чего это ты про него вспомнила? — слегка презрительно произнесла подруга, глядя с таким подозрением, что меня сразу затошнило. — Не поздновато?

Мне захотелось залезть под стол.

7

Сколько мы так просидели, не знаю. Нина молчала, да и я тоже. Только она продолжала пить чай, а я до сих пор не сделала ни глотка.

Отвернувшись к окну, я иногда пыталась открыть глаза, но их по-прежнему резало — и я опять жмурилась, пытаясь собраться с мыслями и найти хоть какие-то слова.

Хоть какие-то!

Но нашла, наверное, не те.

— Почему ты… нет, почему вы все — все! — поверили ему, а не мне?

— Потому что это было очевидно, — ответила Нина, но уже без агрессии. — Вик, для чего ты завела этот разговор? Тебя спустя столько лет вдруг начала мучить совесть?

— Подожди… — Я стиснула ледяные руки на коленях. Что же тут так холодно? Может, у Нины до сих пор не топят? — Я хочу понять. Ведь было следствие… Суд… Приговор… Его признали виновным… Но вы тем не менее…

— Следствие, суд, приговор, — хмыкнула Нина. — Ты как с Луны свалилась. Никого не интересует правда, особенно если дело касается подобной статьи. Сажают всех без разбора. Никто даже разбираться не стал, было что или не было. Зачем? Им там премии и звания дают не за правду, а за посадки, понимаешь? Чем больше народу посадили — тем больше премий получили. И плевать, что кроме твоих слов, у них на Алексея Дмитриевича ничего не было.

— Но почему вы решили, что я сказала неправду? — прошептала я, сама не понимая, зачем это спрашиваю. — Ты не думала о том, что мои слова всё-таки были правдой?

Несмотря на то, что я не смотрела на Нину, каким-то образом поняла, что она стиснула зубы. И сквозь них сказала:

— Вик, прекрати. Я тебя умоляю. Сейчас-то зачем врать?

— Я не вру. И не вра…

— Прекрати! — повторила Нина, с громким стуком поставив чашку на стол. — Ладно, сама напросилась… Все наши общаются с Алексеем Дмитриевичем до сих пор! Мы его приглашаем на встречи выпускников, ходим к нему в гости, а он — к нам. Он — крёстный моих близнецов!

Я вздрогнула и всё-таки развернулась, посмотрев на Нину, которая выглядела по-настоящему разозлённой. Кажется, её трясло.

А вот я будто заморозилась. И холод от ладоней пробирался всё выше и выше, схватывая в ледяные тиски сердце и душу.

— Я думала, ты единственная мне поверила, — тихо произнесла я, не понимая, как так может быть. Ведь Нина общалась со мной… со школы общалась… И при этом…

— Я тебе не верила. — Она покачала головой. — Ни тогда, ни сейчас. И общаться, честно говоря, не собиралась. Но ты же помнишь, моя мама всегда входила в родительский комитет, она была одной из тех, кто инициировал сбор на адвоката. Она переписывалась с Алексеем Дмитриевичем, и однажды он написал в своём письме просьбу ко мне. Он помнил, что мы с тобой были подругами, и просил меня не отворачиваться от тебя.

— Что?..

Нина смотрела на меня с жалостью, как на глубоко больное животное, а я…

Я просто была не в силах осознать то, что она мне говорила.

Он… попросил… но почему?

— Честно признаюсь, я не сразу смогла выполнить его просьбу, — продолжала Нина, глядя мне в глаза. — Злилась. Но потом мама сказала: «Мы почти ничего не можем сделать для него. Сделай хотя бы эту малость». И я решила, что должна. Но никогда не говорила с тобой о нём, потому что… — Она раздражённо выдохнула. — Потому что невозможно, Вик! Даже спустя двадцать лет, когда от того, что ты скажешь правду, уже ничего не изменится, ты продолжаешь упорствовать. Уму непостижимо…

Наверное, этот момент был подходящим для признания — но у меня просто язык не поворачивался.

Мне казалось, что если я в эту секунду скажу правду — настоящую правду, а не ту, которая была записана в уголовном деле, — мой тщательно выстроенный мир рухнет, рассыпавшись на миллионы колких песчинок.

И я моментально окажусь в пустыне, где ни воды, ни еды, ни людей… Одно осуждение.

— Мне нужно поговорить с ним, — проговорила я медленно, уже понимая, что ничего от Нины не добьюсь. — Дай, пожалуйста, телефон… Или адрес…

— Нет, — отрезала моя школьная подруга, которая, наверное, на самом деле никогда не считала меня подругой. — Не дам. Вик, ты уже достаточно потопталась по его судьбе, оставь мужика в покое. Если тебе так надо покаяться в своём грехе — иди в церковь, в конце концов!

Я вздрогнула и помотала головой.

— Нет… только не в церковь.

Нина хмыкнула.

— Да в целом, куда хочешь иди. Главное, чтобы прочь из моей квартиры.