9

Кошка

Введение в заблуждение.

Посвящается моей любимой кошке Вике, которая многому меня научила.

Сначала был шаг.

Потом второй.

Потом ещё.

Дорога и идущий. Кто кого.

В представлении людей, если дорога, то сразу нечто линейное, а в глазах особенно прикольных двуногих — даже прямо-линейное. Но для него дорога всегда была пространством. Иногда сферическим, иногда — кубическим, порой — космическим. Но всегда бесцельным. Направление — не более.

Самураи — это образ жизни, да, такие дела. Смиритесь.

Цель он искал в той же дороге, меняя векторы и ориентиры. В молодости — ещё и скорость, но потом надоело. Махнул рукой.

Сначала были подвиги. За ними пришла слава. Дальше — больше. То есть, очень много славы. Вокруг менялись температуры, освещённость, влажность, почвы, гады, звери, птицы, горизонты, облака, скудность и изобилие, препятствия и свободы, трудности и удачи, гостеприимство и враждебность. Перечислять долго хоть и приятно.

Дорога, своей монотонностью и бесконечностью забирала силы горстями. Иногда, чтобы проверить связь с реальностью и не сойти с ума, ему приходилось пересчитывать цвета у радуги. Цифра «7» оставалась для него заветным свидетелем против дороги. Пока он осиливает, ведёт в счёте и «держит» дорогу «за холку». Пока.

Но он был далёк от мысли недооценивать противника. Поскольку у того помощник имелся покруче радуги.

Пустота.

Внутри не имелось, не находилось, не нащупывалось абсолютно ничего.

Он видел много красоты и много уродства, много доброты и много злости, повидал счастливых и неудачников, богатых и бедных и понял только одно:

Человек слаб.

Любой. Каждый. Всякий. По определению, сути и идентичности.

Вот лошади и кошки у богов получились и вполне себе удались, а вот человек — нет. Не получился, не вышел, не годен.

Он видел, как трусили сильные, как глупили умные, как жадничали щедрые, как ленились трудолюбивые. На его глазах люди одинаково сильно страдали от золота и нищенства, от власти и угнетения, от славы и забвения, от жары и холода, от непосильного труда и праздности. Головы сворачивало всем. Ни один не устоял, не остался в порядке, не выдержал, не выстоял, не сохранил себя. Кто прогибался, кто поддавался, кто терялся, кто забывался, кто слеп, кто глох, кто немел и много чего ещё. С него хватит. Дорога одолевает всех. Они все слабаки, и что самое неприятное, — их нельзя за это упрекать и нет смысла в этом винить. — так устроен Мир. Слабость — это норма, так что уж тут остаётся.

И он тоже слаб.

История стара как Мир. И столь же неизменна, многолика и бесконечна.

И что же ему оставалось делать? Искать смерти? Так её и искать не надо, он подстерегает на каждом шагу, да только сама решает, кого, как и когда. Ищи, не ищи, ты ей не указ.

Да, у него была свобода. Много свободы и той самой в которой слышится сладкое звучание слова «воля». Быть вольным и свободным — это хорошо, ради этого он ничего не имел, чтобы не тащить на себе и не охранять. Но и тут не всё так красиво и окончательно. За свободу нужно держаться. Ею нужно дорожить, её необходимо ценить и очень, очень сильно бояться потерять. А это уже несвобода.

Так что же?

А ничего. Чёрная меланхолия. Меланхоличная, как нечто очень меланхолическое. От неё, говорят, очень легко и просто умирают.

Умрёт и он. Обязательно умрёт.

Ну а пока он не испытал, не испробовал, не встретил, не предпринял ещё одно. Нет, это «ещё одно» не дарило надежду и не вкладывало смысл, оно существовало только чтобы убедиться ещё и в его бесполезности и тщетности, не более того.

Пару раз в жизни он встречал случаи, когда здоровых, сильных, злых, драчливых, храбрых воинов побеждала любовь к женщине. Разумеется, они тоже не устояли и поддались: вкусили, пошли на поводу, предали себя, всё, чем жили до этого, разрушили и развеяли по ветру. Они ослабли настолько, что не удержались и позволили себе эту слабость. Да, они её стеснялись, всячески отрицали, качали головами, взрывались, делали страшные глаза и много чего ещё, но всё-таки были счастливы. Им явно и показательно хорошо в этой их слабости, этого не спрятать. Тогда он понял, что и любовь — это тоже трещина и прореха, и неволя, и плен, и риск очевидный, но, чёрт возьми, она существует как минимум и господствует как максимум, и он готов был рискнуть.

Его хвалили, им восхищались, иногда проявляли реальный интерес, порой подражали, пытались у него учиться. Случалось, его хотели, бывало — жалели. Его даже ненавидели! Да, удавалось заслужить.

Но не любили.

Никто.

Никогда.

И что самое тягостное — это было взаимно.

Нет, конечно же, он не сдавался с самого начала. Надежда, она тоже далеко не просто так свой хлеб ест, тоже кое-что может и умеет. К тому же тогда ещё он чувствовал, что должен самому себе.

Но вот дорога.

Дорога вела, расстилалась, манила, не кончалась, мастерски «делала хорошую мину при плохой игре», но пустоту не заполняла, а даже наоборот — становилось страшно.

Когда-то он верил, что встретит, найдёт, заслужит, отвоюет, заработает, вырвет из глотки, если понадобится, любовь человека.

Сейчас он был бы рад даже любви зверя.

«Врёшь, не согнёшь! — сжимал он кулаки и зубы. — Я ещё буду прежним».

1.1. Кошка и Король

Их привела стража.

Король сидел на своём месте и проживал своё самое обычное, рабочее утро. Прошла ночь, а в этой летней кромешной тьме в его королевстве могло случиться очень много всякого худого и дурного, могла забрести какая-нибудь нечисть и напакостить. Поэтому он даже слегка вздохнул и обмяк, когда под локти ему втащили в залу всего лишь двух девчонок.

Одна совсем щупленькая, тёмненькая, в мужском костюме, на тоненьких ножках и с каким-то непонятным огромным бантом на шее.

«А может, шарф?» — машинально отметил про себя Монарх.

Вторая — светленькая, посправней немного и с длинной, змеевидной косой.

Едва скользнув по ним взглядом, он сначала хотел просто отмахнуться, но что-то его остановило.

Она смотрела на него…

«Ах ты ж… », — нахмурился Король, вглядевшись и увидев, что смотрит не на него а сквозь него. Вернее, даже нет, не так. Смотрит-то она на него, но не так. ТАК на него не смотрят. Никто. Никогда.

В её взгляде не виднелось ничего из привычного. А глаз он повидал предостаточно. На него смотрели слуги с обожанием, хоть и притворным; в него врезались взглядом ненависти пленные враги; с ним заискивали бегающими лукавыми глазками проезжие купцы. Взглядами его молили, убивали, продавали, ласкали, завлекали, вопрошали, но вот сейчас…

Она смотрела на него без малейшего интереса. Как на белую стену. Или чёрную — без разницы. В её взгляде имелось много свободы, но больше усталости. Ни капли глупости или слабоумия, но чуть нетерпения и с лихвой высокомерия вплоть до унижения. А ещё ему подумалось, что она смотрит примерно так, как по его представлениям должны смотреть люди, которые будут жить спустя много лет после них. Их далёкие потомки.

Король сразу же понял, что оставит её в живых. Он мог бы довольно неглупо объяснить и его знати, и войнам, и самому себе, почему не пустил её в шатры лучникам, не выдворил на конюшни наездникам и не сжег на костре. Но он — Король, и не обязан никому и ничего. Тем более — объяснять.

Им овладело любопытство, что она такое, кто это, почему такая, и как так случилось, что уже с прожитыми годами на горбу, он видит такое впервые. Ну а вдруг он много чего ещё не встречал в жизни? Но такого не может быть. Он видел и знал всё на свете, прошел этот мир насквозь и занырнул в него до дна. Он видел всё и столько же знает.

И вот вам.

Король испугался:

— На колени! — отшатнулся он к спинке трона в испуге.

— Она немая. — Вдруг взяла эту «глазастую» за рукав кофты та, что с косой, пока стражники сделали шаг на них, чтобы толкнуть вниз. — Она не говорит и не слышит.

Король немного сник и проморгался. Все замерли и затихли, с ожиданием в позах и взглядах.

Все, кроме неё. Она всё так же спокойно стояла и с этим своим непонятным, неописуемым взглядом.

«Кажись, и впрямь немая», — подумал Король.

Это слегка меняло дело, но он видел и немых, и глухих, и слепых. Но не таких.

Так пока он приходил в себя, она, увидев или почувствовав, что у неё за спиной стражники зашевелились, оглянулась на них, и посмотрела точно так же, как и на него, как на белую или чёрную стену. Не испугалась и не заинтересовалась. Не напряглась, не зажалась и не сгруппировалась. Ничего из этого. Она вела себя как некой монотонной тягомотине, от которой уже порядком устала.

«И со стражей не заигрывает».

И тогда Королю стало ясно, что её нужно оставлять у себя, никуда не пускать и наблюдать, наблюдать, наблюдать, пока не поймёт, в чём тут дело, стоит ли её бояться или опасаться, она первая и последняя такая или будут ещё, не ведьма ли она, (хотя ведьм он тоже видел и даже жег их на трескучих кострах), и вообще, почему это всё так впервые, и не помнит он ничего подобного на своём веку.

— Чьи вы? — вскинул подбородок на белобрысую. — Откуда? Кому служите? За кем шпионите? Признавайтесь. — Всё-таки взялся он за свою обычную процедуру, хоть и знал, что все они говорят примерно одно и то же.

Со временем не прояснилось ровным счетом ничего.

Вот, например, однажды ночью Монарху не спалось. Он долго ворочался, маялся, нудился в простынях, потом не выдержал и слез с ложа. Но и в комнате особо делать было нечего, поэтому решил пройтись. Праздную прогулку по ночному замку себе позволить не мог, а вот проверить, кто чем дышит, и дышит ли ещё — это в самый раз.

В одной из комнат, где зимой женщины расстилали и сортировали пряжу, он увидел её одну стоявшую у окна. Своей неподвижной, застывшей фигурой она ему напоминала каменную статую, взирающую на лес и черное небо. Он даже замедлил шаг и приблизился почти на цыпочках, чтобы услышать и не спугнуть её невидимое дыхание. Она повернула к нему голову так, будто стояла тут и ждала его всю свою жизнь, жутко устала, ей надоело и удерживает её на месте только лишь желание попрощаться.

Король застыл и сам. Встал как вкопанный в замешательстве и ожидании.

Но опять не произошло ничего. Она снова только лишь посмотрела этим своим взглядом, потом повернулась и ушла. Но не от него, а на него. Развернулась в его сторону, заставив правителя чуть отодвинуть плечо, прошла мимо и вышла, не сделав больше ни лишнего жеста, ни движения.

Так продолжалось долго.

Эта «приблудная», как он её называл, вела себя так, будто это она здесь хозяйка и только лишь позволяет ему приживаться около неё из милости и по доброте душевной. И почему он её не сжег? Дал слабину. Может, он тоже добрый?

Вот так не прогибаясь, не приспосабливаясь, не унижаясь, она умудрялась как-то не плести заговоров и не претендовать на монеты и золото; не пыталась понравиться ни ему, ни знати; не проскочило и намёка от неё в заигрывании, кокетстве или лукавстве. Ей совершенно ничего не было нужно, кроме как просто находиться в этих стенах его замка и всё. Тем более что в стенах-то она находилась, но жила только своей собственной жизнью в своём собственном мире.

А ещё он изо дня в день даровал ей жизнь и чисто из любопытства.