Аконитовые грёзы

Пролог. Аделина Буланже

Над бушующим морем нависает непроглядный туман: волны ударяют в корму корабля, ветвистые молнии режут низкие антрацитовые тучи. Небо словно рушится на нас, пока неистовый ледяной ветер треплет черные паруса и два флага: с человеческим и драконьим черепами. Безумием охваченный корабль то канет в пучину, то взмывает во тьму небосклона, а на мачтах раскачиваются повешенные тела, озаряемые яркими вспышками света. Жуткая картина, выжженная в памяти моей и отравившая.

Не кричу, когда меня волочат по палубе – идти попросту не могу, израненное опороченное тело болит, и каждый вдох, каждое неловкое движение напоминает о страшных часах, когда бунтовщики пустили единственное платье корабля по кругу. Боли больше нет – она умерла в муках и криках, она скончалась в отчаянье и ненависти, она задохнулась в мольбах и слезах. Юбка рваная, грязная; разорвана блуза, скинут корсет. Липкая кожа. Сорванный голос. Кононир держит меня под руки, и мне кажется, что на долю секунды в глазах пирата скользит раскаяние.

Мерти – старпом, продавший своего капитана за пару мешков золота и возможность перехватить власть на Сердце Дракона в свои руки, – хохочет, как полоумный. Сам капитан, Гектор де ла Серна, прикован к штурвалу и почти не дышит – его кровью залита палуба.

Изрезанная грудная клетка. Стертая железными кандалами кожа.

Собственной боли не чувствую. Думалось, что и звука больше издать не смогу – но, увидев своего капитана, вою белугой. Разрывающая сердце боль значительно сильнее всех ухищрений предателей. Гектор вздрагивает, пытается поднять голову, дернуть руки, но вновь безвольно обмякает.

— Хей, капитан, — издевательски шипит Мерти, хватая Гектора за волосы и вынуждая того поднять голову, — подожди ты подыхать! Неужель не взглянешь на финальный акт представления?

— Будь проклят, Мерти, и все эти вшивые крысы… — хрипит де ла Серна. — Вы поплатитесь за предательство. Вы поплатитесь за…

— Нет-нет-нет, ты ошибаешься! Мы не поплатимся, мы получим оплату, — загорелое лицо Мерти кривится в ухмылке. — Ее муженек заплатил за все, и озолотит нас сверху, когда привезем ему твою голову. Жаль он не увидел, как девка отработала каждой своей дыркой бегство, но мы постарались исполнить его волю. Но увидел ты, верно? А это главное. И, может, он в твоих стеклянных глазах рассмотрит действо в красках.

Гектор дергается, а старпом ударяет его под дых ногой. Всхлипываю, почти падая, но кононир удерживает на ногах. В ветре тонет его тихий шепот мне на ухо: "Аделина, простите ради Господа…"

— Надеюсь, что Господь вас всех покарает, — обессиленно произношу одними губами.

"Сердце дракона" отныне не корабль, а поле кровавой бойни, оскверненное предательством. Палуба плывет у меня под ногами, вихрящийся ветер несет за собой смрад пота, сладковато-гнилостный запах. Молния бьет снова, и на мгновение я вижу все до жути четко: мой разорванный корсет болтается на гвозде, будто сброшенная кожа. Верёвки на мачтах. Не просто верёвки – кишки Барнаби, нашего кока. Он пытался меня спрятать. Черные паруса нещадно рвет ветер, и напоминают они крылья воронов.

— Смотри, Гектор, — пытается перекричать налетевший свистящий ветер Мерти, — я ведь говорил тебе, что девка на корабле – к беде! Ты не послушал, взял паскуду! Вот тебя беда и настигла! — старпом самодовольно становится за штурвал. — Волочите эту грязную девку на доску! Пусть прогуляется в пучину!

Толкая меня из рук в руки, команда, которая еще пару дней назад улыбалась мне и своему прежнему капитану, с упоением ожидает, когда я сделаю первый шаг на доску.

Умереть бы, да побыстрее; и, будь милостив Бог, не мучиться.

— Сквозь бури и грозы "Сердце дракона" несется по волнам вперед, — запевает Мерти скрипучим своим голосом, и скрежет этот сливается в какофонию звуков бушующего океана и грозы, — оставлены Богом, и лишь морской дьявол в пучинах с объятиями ждет!

Бросаю взгляд на повешенных – тех, кто остался верен Гектору, кто не тронул меня пальцем, – на их выколотые глаза, посиневшие лица. Перевожу взгляд на де ла Серна, с ужасом понимая, какая и ему судьба предстоит. Мужчина пытается пошевелиться, но лишь беззвучно открывает рот, проговаривая короткое "Адель…"

— Быстрее, леди Буланже, — глумится Мерти, скалясь. — А то мы решим, что вы вновь хотите подарить нам пару сладострастных минут, — вздрагиваю, делая скорый шаг на доску. — Не подумай, Адель, но твой женишок настрого запретил оставлять тебя живой. Хотя ты вполне себе куколка, я не прочь поразвлечься с тобой до берегов самой Франции. Можешь отсрочить миг смерти.

Доска узкая, шершавая. Она дрожит подо мной. Она – мой мост между жизнью и смертью.

Морская пучина разверзлась. Черные волны бьются о корму корабля, пенятся, ропочут, гневятся. Не знаю, как удается устоять на доске. Босые ноги в крови. Разорванное платье оголяет тело. Порывы ветра путаются в длинных волосах. И жуткая бездна зовет, манит…

Оборачиваюсь к старпому. Смотрю в его лицо бесчувственно.

— Однажды ты будешь молить Господа о быстрой смерти, — проговариваю шепотом, но звучит он громко, оглушающе. — Но тебя никто не услышит.

Мерти, ошарашенный, отшатывается, словно не веря ушам, а я, взглянув в последний раз на Гектора, делаю шаг в море.

Вода накрывает. Не понимаю, что происходит. Даже не пытаюсь барахтаться. Сознание туманится, и я не сопротивляюсь

I. Адель

Полутьма сепарэ скрывала меня от чудной публики Заведения. Я сидела на мягкой бархатной софе, приводя в порядок длинные вьющиеся волосы – убирала цветы, снимала сережки и колечки, украшающие пряди, – когда мне на ноги, урча, прыгнула арасса.

— Амори, – мягко улыбнулась дымчатому зверьку, почесывая кроху за вполне кошачьим пушистым ушком. Она от удовольствия потянулась, нырнула под руку бархатной чешуйчатой спинкой. — Что такое? Прибежала за лаской? — зверек уррукнул, бодаясь головой о ладонь. — Вот ты хитрюга, конечно. И питомцем не хочешь становиться, — игриво пожурила арассу, названную мной Амори, — но как ластиться, то ты всегда готова?

Зверек довольно причмокнул, устраиваясь на моих коленях, а я тихо посмеялась. Что ж, может своевольная арасса и не признавала во мне хозяйки, но я оставалась одной из немногих, к кому кроха шла на руки. Она казалась маленькой и хрупкой, но в ее глазах виднелся огонек дерзости, хитрости и мощной магической энергии.

За время, проведенное в Межмирье, я поняла, насколько многое открывают глаза, если внимательно в них заглянуть. У одних взгляд тянул в омут – вязкий, как смола, обволакивающий сознание и не отпускавший даже после того, как ты отводил взгляд. У других – раскрывал просторы вселенной: целые миры рождались и умирали в их зрачках, а ты чувствовал, как душа расширяется, пытаясь вместить эту бесконечность.

Но самыми опасными сущностями были те, чей взгляд казался бездонным. За их мнимой тишиной бушевала буря силы. Такие глаза не отражали свет – они поглощали его, и если смотрели на тебя слишком долго, начинало казаться, будто они высасывают само твоё "я". В них не было ни доброты, ни злобы. Только равнодушная мощь древних стихий.

Убийственная сила взгляда Амори пока не проявилась – детеныш еще, не подросла. Её золотистые глаза лишь изредка вспыхивали тёплым светом, когда она капризничала или играла. Но меня заверили, что даже взрослые арассы – те самые, чей взгляд может обратить врага в пепел одним лишь движением ресниц, – никогда не применяют свою магическую способность без крайней нужды.

"Они не убийцы, – объяснил мне когда-то Ноэ, убирая в баре после очередной смены Заведения. – Используют свой дар лишь в целях защиты. Всё остальное время, – он тогда многозначительно дернул бровями, – они предпочитают просто смотреть. И видеть больше, чем даже многим бессмертным дано".

Я гладила Амори по спинке, размышляя о том, что, возможно, именно поэтому арассы так редко смотрят в глаза. Не из-за страха навредить, а потому, что устают от бесконечной глубины чужой души, которая открывается им без всяких заклятий.

Амори, фыркнув, спрыгнула на пол и скрылась за дверью в зал. Я последовала за ней и выглянула украдкой из сепарэ, скользнула взглядом к готическим высоким окнам, за которыми клубилась мгла чернично-елочного цвета.

В Нигде не существовало ни дня, ни ночи, но вселенский мрак навис над городом плотной пеленой тумана. Там, за дверьми Заведения, по мощеным улочкам ползли тени, призраки задували свечи в фонарях, и зловещие силуэты таяли и переплетались в танце невидимых нитей. Блуждающие огоньки потерявшихся в Вакууме душ бесшумно плыли к Великому Древу, что раскинуло свои ветви в центре Нигде и тянулось в бесконечную тьму мироздания, сплетая собой неисчислимое множество затерявшихся в Пустоте островков-городков Межмирья, блуждающих средь Черных вод.

На улицах города тихо. На улицах – Час Жатвы, когда самые кровожадные твари и монстры выползали из убежищ на охоту. Кто им попадется сегодня? Спустившийся в Нигде божок одного из многочисленных людских пантеонов? Мифическая сущность – что в иерархии помладше, а потому не допущенная до всебожественного чертога Шуанны и живущая здесь, – не успевшая укрыться в родном доме? Затерянная людская душа, случайно оказавшаяся в Вакууме из-за ритуала, игр с магией, или столкновения со сверхъестественным? Так или иначе, Жатва не завершится, пока кровь трижды не окропит землю. До тех пор будет дрожать тишина, и практически никто не покажется на улочках города – ибо даже в Нигде мало существ, способных противостоять призрачным монстрам и кровожадным ужасам.

Продлится ли Жатва два часа или две вечности – все равно. В глубинах Пустоты время текло иначе, смешалось в дни первозданного хаоса в беспорядочном круговороте.

К этому привыкаешь. Не сразу, но привыкаешь.

Основной зал Заведения освещало большое количество жирандолей, свисающих на красных, тканных из звездной пыли нитях – огонь свечей практически никогда не тух, и лишь немногие здешние сущности обладали силой, способной заставить пламя, созданное хозяином, померкнуть. Многочисленные фрески и картины украшали стены из темного дерева. За мозаичными столиками расположилась разношерстная публика. Искусственный лунный свет лился из магического слухового окна. Вечнозеленые цветы с жилистыми глянцевыми листьями подслушивали разговоры, перешептываясь легким трепыханием.

Путники, искатели запретных знаний и погрязшие в грехах существа собирались здесь в поиске обманчивых надежд. Зловещий соблазн. Гул, хохот, звон бокалов, удары костей об игральные столы. Взлетающие карты, подчиняющиеся воле хитрого раздатчика и перепрыгивающие из руки в руку, знали свое предназначение и готовы были исполнить его, испортив радость одному и подарив жизнь другому. Раздатчик – манерный худощавый стригой Ноэ, – игриво улыбался и подтасовывал одинаковые черные карты с металлическим отливом. Они проявлялись в руках получателя и, казалось, магию нельзя обмануть… Но Ноэ умел, и тем создавал хаос за игральными столами. Именно потому он был одним из главных любимцев хозяина Заведения: стригой разорял нежить и божков, а если те раскрывали обман, то платили ценой даже большей – своими эмоциями. Неуловимое очарование стригоя притягивало, совершенная элегантность, выражаемая каждым словом и жестом, и изысканное благородство выдавали в нем особу голубых кровей.