Алекто. Сокровище морганов

Глава 1

   В самом слове «остров» есть какая-то магическая притягательная сила.  Живя на острове, теряешь связь с миром; остров – это самостоятельный мир.

Агата Кристи, «Десять негритят»

Остров Раденн с высоты птичьего полёта своей формой напоминал серп, острый конец которого взрезал морские воды, тогда как его противоположная сторона была обращена к материку. И так же, как серп, остров был плоским. Вернее сказать, плоским он был только посередине, потому как в тех местах, где суша соприкасалась с морем, его окаймляли довольно высокие скалы. А ещё, ближе к побережью, суровую местность украшали мягко очерченные зелёные холмы.

Алекто, которая в свои семнадцать лет никогда не покидала Раденн, знала остроконечную часть побережья как свои пять пальцев. Аллод – земельное владение её рода, известный на острове как Дом папоротников, примыкал к береговой линии и со всех сторон был окружён целым лесом этих растений. Собственно, заросли папоротников были на острове повсюду – благодаря им он и получил своё название: «Раденн» на языке первых поселенцев означало «папоротник». И только вокруг имения, принадлежащего потомкам герцога де Лармор, эти растения разрослись так пышно, что были похожи на тёмно-зелёную, почти чёрную стену. И эти папоротники со слоями резных листьев, покоящимися друг на друге, лёгкие, хотя и огромные, и выглядывающие из-под них мхи, бледно-зелёные, коричневые, седые, уходили далеко вглубь острова, и снова выплывали на прозрачные просторы побережья.

Заросли папоротника и сырых кустарников расступались, исчезали, сменялись голой песчаной почвой. Берег в этой части острова представлял собой нагромождение скалистых обломков и как широкий волнорез разрубал течение, образуя сплошную нить водоворотов. Эта нить изгибалась, тянулась к берегу, потом опять уходила в сторону, и водовороты кружились в непрерывном танце. Поближе к берегу каждый миг возникали и перекатывались друг через друга пенистые буруны, разбивавшиеся о скалы. Вся поверхность воды кипела. Неудивительно, что для мореходов эта часть острова считалась самой опасной, и потому здесь был построен первый и пока единственный на Раденне маяк.

К этому маяку Алекто с детства притягивало с какой-то необъяснимой, магической силой. А может, не к самому маяку, а к этим скалам, похожим на тускловатый ледник, к этим искривлённым волнам, выпуклость которых солнце подчёркивало желтизною бликов, пока они снова не исчезали в серой глубине. Алекто была наслышана о предательском нраве моря, о трагических случаях, о кораблекрушениях, о рыбаках, заплативших жизнью за собственную неосторожность. Даже для того, кто давно знал море, войти в воду здесь, где такое течение и столько водоворотов, было чистым безумием.

И поэтому Алекто очень удивилась, когда увидела какую-то фигуру, которая, как ей показалось сначала, ползла по земле. Но вот фигура выпрямилась; теперь Алекто могла почти твёрдо сказать, что это была женщина. Она скрылась за огромным, покрытым пятнами седого мха валуном и на какой-то миг стала невидимой. Потом фигура показалась опять и начала подниматься по выступу скалы. Да, это была женщина.

 «Пожалуй, девушка, и даже очень молодая», - подумала Алекто, следуя за ней взглядом. Сложением незнакомка напоминала саму Алекто, но в ней было больше хрупкости и меньше изящества.

В Алекто трудно было сразу признать аристократку или девушку из простонародья. В ней было сходство и с той и с другой. Её зелёный шерстяной жипп*, надетый поверх красного блио*, прекрасно подчёркивал линии её стройной фигуры: изящные плечи, высокую грудь и узкую талию. Судя по манере держаться и нежной свежести лица, она была избавлена от тяжёлой работы. Однако всё в ней сияло тем чисто физическим оживлением, каким наполняет человека длительное и свободное общение с природой. Гордая манера держать голову, обвитую чёрной косой, и смело смотреть сине-зелёными глазами придавала Алекто независимый вид. А в глубине этих смелых необычного цвета глаз плясали задорные искорки, выдававшие в девичьей натуре неисправимую мечтательницу и любительницу приключений...   

Незнакомка, за которой наблюдала Алекто, заметно прихрамывала; одежда у неё была испачкана землёй и кровью. На одной руке, висящей, как плеть, виднелась рана, к которой девушка то и дело прижимала ладонь другой руки.

Она хотя и хромала, но шла довольно быстро. Вероятнее всего, незнакомка стремилась к воде, чтобы смыть кровь. Алекто не была уверена, нужна ли девушке её помощь. Однако, если она была не из местных, её следовало бы предупредить о том, что берег здесь крут и обрывист и что лучше обойти скалу с другой стороны. Чтобы преодолеть расстояние, разделявшее Алекто от незнакомки, требовалось какое-то время, и девушка попыталась привлечь к себе внимание громким окриком.

Когда ветер донёс до незнакомки голос Алекто, она вскинула голову, и на её бледном лице отразился испуг.

- Эй, здесь нельзя подходить к воде! – продолжала кричать Алекто, сопровождая свои слова выразительными жестами. – Здесь опасно, слышишь? Ты можешь оступиться и упасть в воду! Ты утонешь!

Она видела, как жалкая фигурка нерешительно топталась на белых скалистых обломках: как будто незнакомка вняла её предупреждению и вместе с тем боялась повернуть обратно. Она даже пару раз оглянулась назад с видом затравленного зверька – можно было подумать, что её преследовали.

Перепрыгивая с камня на камень, Алекто заспешила к незнакомке. Глядя себе под ноги, девушка на какое-то время потеряла незнакомку из виду, а, когда снова подняла голову, всё уже изменилось.

Всё произошло быстро и тихо - Алекто не сразу поняла, что произошло непоправимое. Незнакомка не смогла устоять на ногах, не сумела уцепиться за берег раненой рукой. Она упала с высоты, ударилась виском об острый выступ скалы; тело рухнуло в воду, покачнулось и исчезло, точно схваченное морем, и даже брызг почти не было видно. Воронку вокруг тела уже нельзя было отличить от других воронок, беспрерывно крутившихся у скалы. И прежде чем Алекто смогла наконец добежать до того места, где случилось несчастье, она заметила, как за выступом скалы скрылась чья-то тень.

Глава 2

Алекто шла быстрым шагом по щебнистой дороге, которая извивалась между двумя высокими стенами зелёной травы. Было что-то таинственное и влекущее в этой дороге: она начиналась у маяка и, белая, твёрдо утоптанная, бежала дальше в глубь равнины. Иногда расширяясь, иногда суживаясь, она поворачивала то в одну, то в другую сторону, и казалось, вот-вот оборвётся. Но за ближайшим повором появлялась вновь, маня и уводя за собой неизвестно куда. И только межевые камни с вырезанными на них родовыми гербами местами прерывали этот казавшийся бесконечным бег – вся равнина у побережья была издавна поделена между знатными семействами.

С одной стороны дороги, которой Алекто прошла от скал в глубь равнины, раскинулись, насколько хватало глаз, холмы, с другой, но уже ближе, виднелось широкое полукружие аллода Дом папоротников. Или, как его называли на местном наречии, Бруиден да Ре.

Вдоль каменной, старинной кладки ограды зелёной стеной высились папоротники, заслоняя собою дворовые строения и сам дом. Дом был не очень высок и с каждым годом всё больше врастал в землю, но благодаря дубовым, искусной резьбы рамам и добротной черепице на крыше он не походил на развалину. Хотя и замком - таким, какими их возводили на материке, в Нейстрии, - его никто не назвал бы. Это была старинная усадьба, где много лет ничего не воздвигали заново, а только поддерживали то, что было давно построено. И её размеры, и обилие растительности, и немыслимый возраст дома производили впечатление чего-то достойного почтения. Как было достойно почтения семейство, которое испокон веков владело имением Бруиден да Ре.

Алекто оставалось до имения несколько шагов, когда за её спиной послышался стук колёс. Дорога в этом месте суживалась, и девушка, отступив в сторону, пошла по обочине. Её обдало целым облаком тонкой мучнистой пыли, достаточно, однако, прозрачной, чтобы можно было различить повозку с двумя седоками, запряжённую парой породистых лошадей в блестящей упряжи. Свернув с дороги, повозка уверенно покатила к владениям Бруиден да Ре.

К тому времени, как Алекто вошла в дом, оба гостя уже расположились в гостиной у камина и начали разговор с хозяйкой имения, графиней Бертрадой де Лармор. Алекто собралась было присоединиться к ним, но какое-то необъяснимое чувство удержало её за дверью. А может, она просто ещё находилась под впечатлением того, что недавно увидела на скалах, и это чувство было нежеланием участвовать в разговоре с незнакомыми ей людьми.

- Встретив меня, - говорил один из мужчин, обращаясь к графине, - вы спросили, с добрыми ли вестями я приехал из Лютеции на Раденн. Что ж, я могу огорчить и обрадовать вас. И начну, пожалуй, с огорчительной вести. Дело в том, что я уже не так уверен, как прежде, что ваши сёстры, дамы Арогаста и Оригона, проиграют тяжбу. Я выяснил, что среди их покровителей при дворе короля немало влиятельных людей, которые возмущены бедственным положением этих благородных женщин и готовы любыми средствами защищать их права в суде.

- И эти слова я слышу от вас, мэтр Хильден?! От одного из лучших адвокатов Лютеции? Вы же клялись памятью своих предков, что оградите меня от хищнических притязаний моих сестёр! – в праведном негодовании вскричала Бертрада.

- Понимаете, мадам, здесь дело тонкое, я бы сказал, весьма деликатное дело наметилось. С одной стороны, вы и ваши права на имение; с другой, ваши родственницы и их связи в Лютеции. Серьёзные связи, хочу ещё раз заметить, которые могут ощутимо усложнить ваше и без того непростое положение... - попытался возразить мэтр Хильден.

- А разве вы, мэтр, – резко прервала его Бертрада, – не должны в первую очередь защищать мои интересы? Разве я плачу вам не за то, чтобы вы отстаивали мои права в этой тяжбе, несправедливой по сути? Или, может, вы хотите, чтобы я увеличила оплату за ваши старания? Так ведь я не отказываюсь! Я уже говорила вам, что готова истратить последние деньги – только бы мои сёстры забыли о существовании этого имения! Бруиден да Ре больше не их кормушка: он принадлежит мне и моей дочери, и мы желаем распоряжаться нашим имуществом по своему усмотрению!

- Причина вашего гнева мне вполне понятна, но тратить последние деньги я вам всё же не советую, - заметил Хильден со сдержанной усмешкой. – Предположим, отдадите вы на судебные издержки все деньги – до последнего либра*. Но что же дальше? Как вы будете жить, продав утварь, скотину и тех немногих сервов*, что у вас остались? Вы об этом подумали, мадам? А о вашей дочери Алекто, о её будущем? Вы же не хотите сделать её бесприданницей?

Бертрада промолчала.

- Не горячитесь, мадам, и подумайте хорошенько, - настаивал её собеседник. - По правде говоря, вы оказались в чрезвычайно стеснённых обстоятельствах. С тех пор, как исчез ваш управляющий, имение Бруиден да Ре разваливается буквально на глазах. Чтобы вернуть ему прежний статус, вам, несомненно, нужна твёрдая рука помощника – нового мажордома.

- С этим спорить не буду: одной вести хозяйство аллода у меня не получается, – отозвалась Бертрада с явной досадой. – Я всё надеялась, что Мадобод найдётся, что, если он сбежал, одумается и вернётся в имение. Право, не понимаю, что могло заставить его бросить насиженное место, где у него были кров и очаг и власть над челядью? Но всё же я верю, что он ещё отыщется: ведь мы на острове, и сбежать отсюда незамеченным не так уж просто...

- А между тем, пока вы, мадам, будете ждать его возвращения, хозяйство имения придёт в полный упадок, - с неодобрением заметил адвокат. – Полагаю, вам вряд ли захочется снова оказаться на грани разорения...

- Что же мне делать? Разве на Раденне можно найти толкового мажордома? – В голосе Бертрады прозвучало отчаяние. Подумав, она прибавила со вздохом: - Есть только один выход: выписать управляющего из Лютеции.

- Зачем же вам эти хлопоты и дополнительные расходы?! – вскричал адвокат. – Мессир Соран, мой друг, который по моей просьбе согласился помочь вам, был мажордомом у богатейших собственников Нейстрии. Он прошёл практику в крупных землевладениях и имеет представление о том, как нужно вести хозяйство. – Тут Хильден выдержал значительную паузу и с льстивыми нотками в голосе прибавил: - Я почитаю за честь иметь в друзьях такого усердного и трудолюбивого человека...

Глава 3

Как только за гостями закрылась входная дверь, Алекто вбежала в гостиную.

Это была самая большая в доме комната, два окна которой выходили на море, синевшее сквозь ряд гигантских изумрудного цвета папоротников. Входившего в гостиную встречало яркое пламя, весело полыхавшее в огромном камине; слева деревянная лестница с балюстрадами из фигурных столбиков вела на верхние этажи, где с перил внутренних балконов свешивались цветные гобелены. Справа, через дверной проём с низкой притолокой, можно было попасть в столовую залу, соединённую с кухней. Комната была обставлена мебелью, которая, судя по стилю и добротности, была куплена лет пятьдесят назад и стоила немалых денег. С тех пор она уже не раз подвергалась починке грубой рукой неопытного дворового мастера, и прежняя дорогая обивка кресел была заменена простой и дешёвой. Стены тоже некогда украшали красивые и дорогие гобелены, а теперь старые и поблекшие. Впрочем, стены над лестницей были густо увешены семейными портретами, которых насчитывалось больше десятка, в старинных, сильно потёртых массивных золочёных рамах. А над входной дверью и камином торчали на стенах водружённые здесь уже много десятилетий назад огромные лосиные и оленьи рога, привезённые из Нейстрии.

Госпожа Бертрада всё так же сидела у камина, словно вросла в кресло; она даже не шевелилась – лишь в раздумии покусывала губы и хмурила лоб.

В последнее время графиня де Лармор, урождённая дама де Монфор, слегка пополнела и – в юности статная, немного надменная – стала ещё величавее. На её скромном тёмном одеянии – она почти не снимала траура по мужу – не было ни одного украшения; а в её чёрных глазах, у которых лучиками собирались тонкие морщинки, таилась печаль. Графиня отличалась спокойным невозмутимым нравом и держалась как особа королевских кровей, но Алекто предпочла бы хоть иногда видеть её улыбающейся.

- Матушка! – закричала Алекто, подбегая к креслу, в котором сидела графиня; глаза у девушки возбуждённо блестели, на щеках играл румянец. – Я вам сейчас такое расскажу...

Алекто осеклась под безучастным взглядом матери.

Бертрада молча, с угрюмым или, может, задумчивым видом оглядела стоявшую перед ней девушку с головы до ног. Было ясно, что сейчас её ничего не волновало так сильно, как недавний разговор с адвокатом и его приятелем из Нейстрии.

- А, впрочем, об этом поговорим потом, - догадавшись о настроении матери, поспешно прибавила Алекто. - Скажите, кто эти люди и зачем они приезжали к нам?

Мгновение мадам Бертрада раздумывала, словно колебалась, говорить или не говорить. Но нужно было что-то сказать, и графиня заговорила – как всегда, сдержанно, хотя в груди у неё клокотал гнев.

- Алекто, я не хотела, чтобы ты узнала об этой тяжбе... по крайней мере, до дня твоего совершеннолетия. – Бертрада нахмурилась, неспешным движением поправила выбившуюся из её строгой причёски тёмную прядь с вплетёнными в неё серебристыми нитями. – Мои сёстры, Арогаста и Оригона... Так вот... эти, прости за грубость, мегеры задумали погубить нас! Понимаешь, они хотят отобрать у нас Дом папоротников. Они опустились до состояния нищих бродяжек: обивают пороги домов самых знатных семейств Лютеции, жалуются всем, будто я их добро присвоила. Но это неправда!

После этих слов графиня встала наконец с кресла, подошла к стоявшему в углу гостиной дубовому шкафу и, вынув оттуда связку бумаг, разложила их на столе.

- Смотри сюда, Алекто, и читай. Когда ты прочтёшь, ты убедишься, что аллод, который злобные старухи хотят оттягать у нас, принадлежал Харибальду де Лармор, твоему отцу и моему законному мужу. И мы - его единственные наследницы...

Руки и голос Бертрады дрожали, когда она развёртывала на столе свитки с описью всего имущества имения и читала выписки из завещания прежнего владельца Бруидена да Ре.

- Я никогда не рассказывала тебе о том, как стала женой Харибальда, но теперь ты должна узнать об этом. Мой род, род де Монфор, один из самых древних в Нейстрии, с незапамятных времён мои предки жили в своём имении близ Лютеции: там, в имении, они рождались и умирали. После смерти родителей мы – три сестры – стали хозяйками огромного дома и земельных владений, но как этим всем наследством распорядиться, не знала ни одна из нас. Сначала мои сёстры (они старше меня) продали земли, потом мы чуть не потеряли сам дом, проев последние крохи. В это время к нам на помощь явился Харибальд, посватавшись за меня. Мои сёстры долго колебались, прежде чем согласиться на этот неравный, как они считали, брак: Харибальд был хоть из графского рода, но аллод его находился не в Нейстрии, а на каком-то, по их представлению, захудалом острове. Всё же угроза разорения и продажи последнего имущества заставила их принести меня в «жертву». Я вышла замуж за Харибальда, который, к слову сказать, был младше меня на четыре года: я засиделась в девках как невыгодная среди местной знати партия. Родительское имение было спасено и приведено в порядок. Но какой ценой! Арогаста и Оригона заставили Харибальда подписать договор, согласно которого он обязался выплачивать им пожизненное содержание. Тогда этот договор казался мне даже справедливым: ведь нужно было и сестёр обеспечивать, и дому давать необходимый уход. Но после смерти Харибальда я вдруг обнаружила, что мы вовсе не так богаты. Оказалось, мой муж вёл тяжбы с вилланами* из соседних деревень: он подозревал, что они пускают на его луга свою скотину – и пытался как мог защитить свою собственность. А это стоит немалых издержек! Лишь благодаря деловой сноровке Мадобода нам удалось избежать разорения...

- А что же ваши сёстры, матушка? – с любопытством спросила Алекто, внимательно выслушав мать.

Та вздохнула:

- На мою беду, эти пиявки так присосались к Бруиден да Ре, что по- доброму договориться с ними не получилось. Мало того, что они требуют от меня денег, как когда-то от Харибальда, так теперь ещё и предъявили свои права на всё имение!

Покачнувшись, Бертрада прислонилась плечом к шкафу, где на полках, кроме хозяйственных архивов, хранились также фамильные сокровища. А самым ценным среди них была позолоченная голова основателя Арморикского герцогства, к которому род де Лармор возводил своё происхождение. Первый господин Арморика принадлежал к тому же клану, что и король Нейстрии, и его потомки очень гордились своим родством с правящей династией. Но спустя столетие клан начал дробиться на множество семейств, Арморикское герцогство потеряло свою независимость, а представители рода де Лармор лишились герцогского титула и стали служить королю Нейстрии.

Глава 4

 ...Она явилась, вынырнув из толщи пенисто-мутной воды, в длинном белом платье невесты, подол которого был усеян мелкими ракушками, а в складках ткани плотным слоем осел грязно-серый песок. Утопленница вся светилась изнутри тусклым зеленоватым светом; распущенные волосы, похожие на водоросли, извивались зловещими змейками, и ни одна из прядей не повторяла движение остальных; глаза, лишённые зрачков, были холодны и страшны.

- Знаешь, а ведь это тебя я ждала тогда на берегу, – заговорила девушка, при этом не раскрывая рта: её голос просто звучал у Алекто в голове. – Ждала на том месте, куда ты приходишь, чтобы со скал полюбоваться морем. Мне нужно было увидеться с тобой, пока не случилась беда...

- Разве мы знакомы? – Изумилась в своих мыслях Алекто.

У неё не было ни малейшего сомнения в том, что тогда, на скалах, она увидела эту девушку впервые. Только как незнакомка узнала о месте, куда она, Алекто, приходит послушать шум волн, под который так приятно мечтать? И что ещё ей известно о привычках Алекто?

- Я знаю, что ты пыталась спасти меня, - продолжала утопленница, лицо которой теперь было наполовину скрыто извивающимися прядями, – и, в свою очередь, хочу помочь тебе, хочу предупредить тебя об опасности. Будь осторожна! Не доверяй новым знакомствам. Помни, что твои враги уже близко!

- Ты ошибаешься, - возразила ей Алекто, - у меня нет врагов! Любой человек на Раденне скажет тебе, что я ни разу никого не обидела – ни словом, ни делом! Так кто и за что пожелал бы мне зла?

В ответ незнакомка невесело рассмеялась:

- Наивная бедняжка, святая простота! Ты не знаешь, что люди становятся врагами, даже если им не причинять никакого вреда... Но ты богата: у тебя есть сокровище, которое другие мечтают заполучить любыми средствами, ценой любых жертв.

- Говоришь, что я богата, только это не может быть правдой, - снова не согласилась с незнакомкой Алекто, - мы с матерью едва сводим концы с концами.

- Богатство измеряется не только деньгами! Есть люди, которых лишает покоя, сводит с ума желание завладеть тем редким сокровищем, которое принадлежит тебе. Эти люди – твои заклятые враги. И если они окажутся хитрее или сильнее тебя, ты потеряешь всё! Свой дом, своё имя, свою жизнь...

Девушка взмахнула руками, как будто собиралась уплыть. Алекто тут же рванулась вперёд и даже протянула руку, будто хотела удержать странную советчицу. Ей не терпелось спросить у таинственной незнакомки, что и откуда ей известно о Доме папоротников и о замыслах неких врагов, о том, зачем она приехала на остров и видела ли своего убийцу.

- Послушай! Коль ты всё же явилась ко мне, чтобы поговорить, открой мне правду о себе, расскажи, кто твой жених и кто твой убийца!

- Для чего тебе это нужно? – удивилась утопленница.

- Я хочу найти твоего жениха, чтобы рассказать ему о том, что с тобой случилось, - не отступала Алекто, которой казалось, что ещё немного – и ей раскроется какая-то головокружительная тайна. – Убийца же должен понести наказание... Разве это непонятно?

- Час возмездия ещё не наступил, - грустным и немного зловещим голосом ответила незнакомка. – Если я нарушу клятву, мы с тобой больше никогда не увидимся и тогда ты не узнаешь правды...

- Какой правды? О чём? Я тебя не понимаю, – пробормотала озадаченная Алекто.

В надежде получше разглядеть лицо собеседницы, Алекто пристально всматривалась в размытое водой пятно. Она собиралась повторить свой вопрос и добиться ответа от незнакомки, но та опередила её:

- Ты и сама скоро всё узнаешь...

После этих слов утопленницу начало опутывать, точно саваном, длинными чёрными водорослями и окутывать водными завитками, так что теперь не было видно даже очертаний её фигуры.

Разгорячённая любопытством, Алекто была готова броситься в омут с головой вслед за нею:

- Постой! Неужели ты так и не скажешь, кого же мне следует остерегаться?

- Будь внимательна: скоро я подам тебе первый знак, - только и ответила незнакомка.

И, взмахнув руками, она исчезла так же внезапно, как и появилась – пласты мутной, с пенными пятнами воды сомкнулись за нею, поглотив в своей бескрайней толще...

Пробуждение Алекто было резким, как от сильного толчка. Вряд ли она припомнила бы сновидение, столь же необычное, загадочное и пугающее, как это.

А если страхи мои напрасны? – подумалось ей. – Ведь это всего лишь сон... Но тогда откуда эта девушка появилась на скалах? Неужели и вправду поджидала меня? И что значат её предостережения, её намёки на сказочное богатство?..

Как ни старалась Алеко усыпить своё любопытство убеждением, что слова незнакомки это плод её сновидения, спокойствия в её душе уже не было.

Но ещё более странным и пугающим открытием прошедшей ночи стало для неё ощущение, будто встреча с утопленницей была вовсе не во сне, а наяву. Даже окончательно проснувшись, Алекто всё ещё испытывала радостное возбуждение и детский восторг – чувства, которые неизменно появлялись у неё при встрече с морем.

Алекто любила море, его мощь, его величавую, беспредельную, ни с чем не сравнимую красоту. Летом, когда вода у берега прогревалась и становилась как парное молоко, она могла целыми днями плескаться в волнах; она радовалась солнечному теплу и ласковой воде всем своим существом, а, устав плавать, подолгу лежала на спине с раскинутыми руками, покачиваясь на волнах и подставив лицо солнцу и бризу. Море было её родной стихией (она умела плавать с тех пор, как помнила себя) – жизнь вдали от него казалась ей такой же немыслимой как жизнь без воздуха.

И вот сейчас эти знакомые, привычные с детства чувства сначала обрадовали, а потом напугали её. Ей казалось, что она даже помнит, как во сне её руки рассекали водную толщу, когда она пыталась поближе подплыть к незнакомке, как вода обтекала её тело – мягко, почти ласково, точно убаюкивала её, не хотела отпускать из своих объятий. Думая об этом, Алекто кончиком языка провела по губам – и едва не вскрикнула: этот вкус, вкус морской соли, она никогда не перепутала бы с другим...

Глава 5

Когда Алекто появилась у ворот, за которыми возвышался дом маркграфа – настоящий каменный замок, там уже собралось общество из местной знати. Их называли рахинбурги, что значило «добрые люди», и все они были землевладельцами, вассалами короля Нейстрии, чью власть на острове представлял сам маркграф, а также центенарий, его правая рука.

Маркграф Эд де Туар – высокий, внушительного вида седоватый мужчина с тонким аристократическим лицом – производил впечатление очень богатого человека. Собственно, он таким и был. Во всех его движениях и в его речи чувствовалось, что это человек, крепко стоящий на ногах; его жена носила роскошные наряды и любила поговорить об «изысканной жизни» в столице королевства Лютеции и различных увеселениях.

Дуан Бальд, центенарий, или сотник, был представителем королевской администрации. На Раденне он возглавлял «сотню» - собрание всех свободных людей, которое вершило правосудие и следило за порядком. Внешне господин сотник являлся полной противоположностью маркграфу: был приземистый, рыхлый, краснощёкий. Они не были похожи друг на друга, но всё в них говорило о том, что это люди одного типа, одинакового происхождения и имущественного положения.

Остальные представители местной знати выглядели довольно скромно: их наружность говорила о том, что если им когда-нибудь и была знакома роскошь, то они давно уже от неё отвыкли. На этих мужчинах была отнюдь не модная, выцветшая одежда, украшенная дешёвыми побрякушками, сработанными местными умельцами. У многих были преждевременно состарившиеся лица, исхудалые от труда и забот. Жизнь на Раденне, где растительность была не такой богатой, как на материке, где зимы были суровыми и скудной почва, для них, дворян и недворян, превратилась в тяжёлую жизненную борьбу. Одним из них в память о предках остались фамильные гербы и затупившиеся, но когда-то закалённые в сражениях мечи, другим – земли, с которых они и сами кормились и обеспечивали пропитание своим сервам.

Каминный зал в доме маркграфа был высокий и мрачный; большое стрельчатое окно всегда оставалось полузакрытым тяжёлыми тёмными занавесями, падавшими на пол широкими складками. Скамьи и стулья в этом зале были массивны и сделаны из тёмного дуба. Огромный камин напоминал открытый вход в склеп и пылавший в нём огонь как будто служил наглядным доказательством существования пекла, который ждал грешников по ту сторону могилы. Редкие покои так соответствовали своей обстановкой внешности своих обитателей, как соответствовал каминный зал маркграфа находившейся в нём группе людей.

Увидев на пороге зала девушку, собравшиеся, только что с жаром, громко спорившие о чём-то, сразу умолкли. Сидевший в кресле с остроконечной спинкой и украшенными резьбой подлокотниками Эд де Туар также устремил свой взор на молодую гостью. Алекто успела заметить, что в глазах маркграфа сначала вспыхнуло недовольство, но потом он, видимо, заставил себя смягчиться и даже улыбнулся ей.

- Мне нужно серьёзно поговорить с вами, мессир маркграф, - заявила Алекто, сделав несколько решительных шагов по направлению к креслу, на котором возвышался над всеми Эд де Туар.

- Мадемуазель Алекто, не могли бы вы отложить ваше дело на более поздний срок? Как видите, сейчас я занят, - с натянутой улыбкой, любезно отозвался маркграф, хотя в его взгляде блестели колючие льдинки.

- Нет-нет, дело очень важное, - возразила Алекто и, бросив взгляд на Дуана Бальда, прибавила: - Вот, кстати, и мессир центенарий здесь: ведь речь пойдёт об убийстве...

После слов девушки на лицах присутствующих отразилось изумление, а маркграф и центенарий обменялись быстрыми взглядами.

- Мессиры, прошу простить, - прочистив горло, обратился к собранию Эд де Туар, - но мы с центенарием отлучимся на какое-то время. Прошу вас не расходиться!

Маркграф сошёл со своего кресла, похожего на трон, и, жестом позвав за собой Дуана, взял Алекто под локоть.

- Поговорим в столовой, - сказал он девушке и повёл её за собой.

В столовой, вокруг длинного стола, деятельно хлопотали слуги, заботливо проверяя, всё ли готово к обеду. Звеня ключами, старший из них отворял ящики буфета, размещал и украшал всё, громко стуча по полу огромными деревянными сабо.

Велев слугам удалиться, де Туар пригласил гостью сесть у стола и сам уселся напротив неё; Дуан, не получив приглашения, стоял в стороне со сложенными на круглом животе руками и взглядом пересчитывал приборы на столе.

- Знаете, мадемуазель, если бы на вашем месте была другая девушка, я без раздумий выставил бы её вон, - первым заговорил маркграф, придав своему голосу по-отечески строгий тон. – Вы врываетесь в почтенное собрание и во всеуслышание заявляете о каком-то невероятном диком злодеянии! Совершенно непростительное поведение для девушки из такого благородного семейства как ваше...

Де Туар посмотрел на Алекто с укоризной, как если бы она была нашалившим ребёнком, и осуждающе покачал головой.

- Ладно, - выдержав паузу, с серьёзным лицом проговорил он, - рассказывайте, что случилось?

Алекто, поощрённая его вниманием, несколькими словами живо воссоздала картину, увиденную ею на скалах. «Это убийство!» - заключила девушка и умолкла, с замиранием сердца ожидая ответа маркграфа.

Однако ни де Туар, ни Дуан Бальд не сказали ни слова. Молчание было какое-то натянутое.

- Я уверена, что девушка не из местных, - снова заговорила Алекто, удивляясь про себя безучастности маркграфа. - Вы, как представители королевской власти на Раденне, должны найти её родных и, конечно же, заняться поисками её убийцы. Кто знает, что это за человек, что у него на уме и не опасен ли он теперь для девушек острова?

- Какие глупости вы говорите, мадемуазель, - поморщился де Туар, плохо скрывая досаду. – Убийств на Раденне не было уже более десяти лет – и это доказательство того, что мы с мессиром Бальдом сумели навести здесь порядок. За каждым жителем острова, склонным к злодеяниям, следят наставники из «сотни». Если девушка, которую вы видели, и тот, кто по вашим словам, столкнул её со скалы, не местные, то мы, власти острова, не несём никакой ответственности за это происшествие.

Глава 6

Погребение Мадобода пришлось на погожий день, один из тех дней, которые поздняя осень дарит людям в напоминание об ушедшем лете и в преддверии грядущей зимы. На жнивье, словно башни, стояли высокие скирды; над ними с громким карканьем кружило вороньё. В неглубоких ложбинах между холмами низко стлались сизые туманы: то пастухи жгли костры. Глубокая синева моря сливалась с лазурью неба; в прозрачном воздухе кое-где над крышами поднимались вверх тонкие струйки дыма. На гребни холмов, на потемневшие межи и окутанные паутиной заросли папоротников бледно-золотое солнце бросало прощальные лучи.

Алекто, вся в чёрном, с убранной под шляпу косой, стояла позади матери, прижав к груди букет из мелких луговых цветов – скромный дар осени. Попрощаться с мажордомом пришли все обитатели Дома папоротников и несколько крестьян из соседнего селения. В выражении лиц, в смутном перешептывании тех, кто стоял сейчас у могилы Мадобода, девушке чудилось нечто необычайное и возмутительное. Она слышала, как кто-то тихо сказал, будто мажордом покончил с собой, бросившись в море со скалы. Разумеется, эти домыслы были нелепы: Мадобод никогда бы не решился на самоубийство. Во-первых, вряд ли кому-либо ещё из литов жилось на Раденне так же сытно и привольно, как управляющему Бруиден да Ре; во-вторых, Мадобод был уже в том возрасте, когда смерть может подкрасться в любой момент, - и, значит, нет смысла торопить её...

Когда все простились с покойником и гробовщик принёс крышку, Алекто отвлеклась от своих раздумий и подошла к могиле, чтобы положить цветы. В какой-то миг девушке сделалось жутко – ей показалось, будто старик вдруг открыл глаза, вперил в неё незрячий взгляд и прошелестел синими губами: «Невеста...» Алекто вздрогнула, да так сильно, что от испуга выронила букет. Бенедикта, миловидная белокурая девушка, кузина Данафрида, которая держала её под руку, в изумлении заглянула ей в лицо.

- Что с тобой? Тебе нездоровится? – с озабоченным видом прошептала Бенедикта. – Ты стала белой как снег... Давай уже уйдём отсюда!

Алекто выглядела рассеянной, её знобило; руки дрожали, ноги отяжелели, а в голове зловещий голос повторял: «Невеста, невеста...», – она не сразу позволила подруге увести себя от могилы Мадобода.

- Бедный Мадобод, - со слезами в голосе проговорила Алекто, когда они медленным шагом пошли вдоль каменных надгробий. – Расторопный преданный слуга, добропорядочный и скромный человек. Кто бы мог подумать, что он окончит свой жизненный путь не в тепле домашнего очага, а в морском омуте?

Алекто искренне горевала о старике. Она знала Мадобода с детства и, не имея ни отца, ни деда, когда-то даже считала мажордома главой семьи. Она чувствовала его доброжелательность и готовность помочь её матери; от слуги, для которого Бруиден да Ре стал родным домом, исходило ощущение надёжности – часто в детстве Алекто искала у него утешения и защиты. Только повзрослев, она стала замечать и другое: какая-то тяжёлая непреходящая забота томила старика, а порой он смотрел на неё так, точно силился что-то вспомнить или хотел что-то сказать, но сдерживался.

- Не нужно было убегать из имения, - резким тоном отозвалась на её слова Бенедикта. – Сидел бы в Бруиден да Ре, выполнял свою работу, как все эти годы, глядишь, и пожил бы ещё чуток!

- Ты тоже не веришь, что он сам бросился со скалы? – взволнованно воскликнула Алекто, обрадовавшись, что подруга разделяет её мнение.

- Нет, конечно! – Бенедикта фыркнула. – Мадобод ваш, хотя и странный был старик, со своими причудами, но из ума он точно не выжил!

Алекто хотела было поделиться с подругой своими подозрениями, поговорить о случае на скалах и рассказать о незнакомке, явившейся во сне, но девушка вдруг сжала её руку.

- Посмотри-ка!

Алекто остановилась и только сейчас заметила, что они находятся в самой гуще кладбища, среди низеньких холмиков, заросших крапивой, с покосившимися на них крестами. Там и сям белели могильные плиты, но многие из них так густо одел мох и мелкие кустики клевера, что невозможно было разобрать надгробных эпитафий.

То, на что она указывала Алекто, было усыпальницей, сложенной из серого камня в виде башни, покрытой у подножия, как и всё вокруг, седоватым пухом мхов и неровными пучками невысокой травы. Это был родовой склеп де Лармор: возвышаясь над могилами простолюдинов, он будто господствовал над всей равниной.

Алекто прибавила шагу и, пробираясь сквозь колючие заросли, подошла к усыпальнице. Одиннадцать имён на один род графов де Лармор из его раденнской ветви: Арчибальд де Лармор, Алиенор и Мариетта – его жёны, Готлиб де Лармор, Дагоберт де Лармор, их жёны, дети, умершие во младенчестве... Наконец, братья Вальдульф и Харибальд. Последний де Лармор был отцом Алекто, которого она не помнила – в сердце её жил только образ, созданный рассказами Бертрады. Но этот образ был смутным, окутанным туманом какой-то неразгаданной тайны; вот и сейчас из родового склепа в душу Алекто ворвался поток чувств и мыслей, если и не новых для неё, то всё же неожиданных и не вполне определённых. И она так погрузилсь в них, что совсем забыла о Бенедикте.  

В раздумиях Алекто присела на могильную плиту, почти ушедшую в землю. Осеннее солнце слегка нагрело камень, но девушке по-прежнему было зябко. Недалеко от неё бежал ручеёк: там копились тайны болот и непроходимых зарослей. А какие тайны были сокрыты здесь, в этой липкой чёрной земле? Какие судьбы были у людей, чьё присутствие теперь выдавали лишь эти серые угрюмые камни? Какими они были, графы де Лармор – её предки, которые спали теперь непробудным сном в этой усыпальнице?

Алекто сидела задумавшись, а в голове у неё проносились стихи безымянного поэта:

 - «Строит хоромы богач, мудрец воздвигает гробницу. / То - для тела приют временный, это – наш дом. / Там мы только гостим ненадолго, а здесь обитаем; / То – беспокойство, а здесь вековечный приют».

- А здесь кто похоронен? – Звонкий голос подруги заставил Алекто отвлечься от грустных раздумий. Бенедикта обогнула усыпальницу – и её спина, затянутая тёмно-синим жиппом, исчезла из вида.

Глава 7

Дневная жизнь на Раденне мало-помалу замирала, редко где ещё мерцали огоньки в окнах низеньких домишек; откуда-то доносились отдалённые голоса, блеяние овец и стук колёс; иногда долетали со стороны моря резкие порывы ветра.

Алекто остановилась у окна, расплела косу и стала медленно расчёсывать густые чёрные волосы, в которых запутались соломинки из её шляпки.

Расположенная на верхнем этаже комната, не слишком маленькая и очень чистая, с кроватью и скромной, но приличной мебелью, служила спальней дочери графа де Лармор. Одну стену почти целиком занимала белая изразцовая печь с маленькими выемками внизу: в зимние студёные вечера в них трещали сверчки, оглашая всю комнату своим стрекотом. Напротив печи стоял одиноко громадный, должно быть, столетний комод. Спальные покои вдовы графа де Лармор находились здесь же – дверь против двери – с другой стороны узкого коридора, куда вела лестница, когда-то покрытая лаком и нарядная, а теперь только сохранившаяся от разрушения.

Из окна своей комнаты Алекто могла видеть море – сейчас оно было почти чёрным, гладким и спокойным, напоминая прирученного зверя. Но перед мысленным взором Алекто снова и снова вставали буруны с пенистыми шапками, которые перекатывались друг через друга, устремляясь к скалам, чтобы затем разбиться о них и с сердитым рокотом откатиться назад. Она снова видела скалистые обломки, и кружившие в непрерывном танце водовороты, и фигурку девушки, топтавшейся на краю обрыва.

«Бывает, камешек из-под ноги выскользнет, да человек тут же с обрыва в воду сорвётся... А бывает и другое – когда человека в спину с обрыва толкают...» - услышала – как наяву – Алекто голос Мартины.

Если Мадобода постигла та же участь, что и незнакомку, были ли они жертвами злодеяния одного и того же человека? Что могло их связывать? Погиб ли Мадобод в тот же день, что и девушка с материка, или раньше?

Наконец Алекто положила гребень на комод, достала из шкафчика тёмный шерстяной шаперон – капюшон с короткой накидкой и, перед тем как надеть его, прислушалась к звукам в доме. После ужина, когда все разошлись, Бертрада почти сразу поднялась к себе, пожелав дочери доброй ночи. Но Алекто беспокоилась не о том, что может понадобиться матери в столь поздний час: она не хотела, выходя из дома, повстречаться с новым мажордомом.

Если бы её спросили, что она думает о Теобальде Соране, ей пришлось бы признаться, что этот человек внушает ей страх. Когда накануне похорон Мадобода он появился в Бруиден да Ре со своими вещами и был представлен домочадцам, Алекто ощутила исходившую от него опасность. Коренастый, с острым скошенным подбородком и холодным взглядом из-под нависших над глазами густых бровей, Соран представлял собой полную противоположность старику Мадободу. Глядя на него, Алекто даже успела подумать, что от такого человека не знаешь, чего ожидать: в подчёркнутой почтительности мажордома к хозяйкам Дома папоротников угадывалось нечто вызывающее, как будто он старательно подавлял в себе некий протест. С того момента, как он занял место Мадобода, Алекто не могла избавиться от ощущения, что Соран следит за нею: осторожно, исподтишка, краем глаза. Поэтому сейчас, собираясь отправиться на встречу с Мартиной, девушка хотела убедиться, что не столкнётся с мажордомом где-нибудь на лестнице.

В доме было тихо, и Алекто, на цыпочках выйдя из своей комнаты, неслышно затворила за собой дверь. Отсчитав четвёртую ступеньку, которая под ногой издавала противный скрип, девушка перешагнула через неё и спустя какое-то время уже бежала по двору Дома папоротников.

Пройдя через дорогу, отделявшую деревню от равнины, Алекто в нерешительности остановилась у калитки дома Мартины. Позвать хозяйку или так, без приглашения, войти? Поколебавшись, девушка открыла калитку и быстро пошла вперёд.

Дом Мартины был низкий, серый, и, как все дома на Раденне, сложен из камня. Стоял он в глубине двора, повернувшись к дороге боковой стеной, на которой блестело небольшое окно. Крыльцо с зубчатым навесом и низенькой дверью выходило на амбар с выступающей вперёд крышей, которую поддерживало несколько столбиков. Когда Алекто шла по дорожке к дому, ей показалось, как с крыльца спустилась какая-то тень и, свернув за амбар, растворилась в темноте.

Вот как, - с удивлением подумала Алекто, - стало быть, не только мне была назначена встреча!

Дверь в дом была распахнута, и девушка сразу очутилась в низкой, но просторной комнате с огромной печью: из этой печи врывались в открытую заслонку густые волны свежеиспечённой сдобы.

- Мадемуазель Алекто! – раздался откуда-то из боковуши голос Мартины, а в следующее мгновение, переступив через порог, она уже шла навстречу гостье.

С неожиданной живостью хозяйка дома ловко и любезно подставила Алекто стул.

- Садитесь, мадемуазель, прошу вас! Очень польщена честью, которую вы оказываете мне своим посещением.

Предположив, что разговор, для которого её пригласила Мартина, будет долгим, Алекто села на стул и, развязав шаперон, откинула капюшон. Тяжёлые волны с завитками на концах, благоухая морской свежестью, рассыпались по её плечам и спине.

Мартина вдруг застыла на месте, откровенно любуясь девушкой, которая, может, и сама не сознавала, как была восхитительна в это мгновение. Раза два пристально взглянув на свою молодую гостью, она прошептала:

- Как похожа на отца! О небеса, как же похожа!

- Вы первый человек, от которого я слышу такие слова, - отозвалась Алекто, немного смущённая.

Мартина качнула головой и умолкла, поджав губы: точно сожалела о том, что вырвалось из её уст помимо её воли.

- Может, вы голодны? – внезапно спохватилась она. – Я и сама с утра только кусочек хлеба съела. Да ещё недавно добрую кружку эля выпила.

- Должно быть, с тем гостем, который был здесь до меня? – не удержалась от любопытства Алекто.

От её взгляда не укрылось, как лицо Мартины на минуту как будто застыло; затем она снова оживилась и, повернувшись к Алекто спиной, принялась хлопотать у печи.

Глава 8

- ...Мадам, вы должны укротить вашу дочь! В последнее время Алекто ведёт себя непозволительно дерзко, вмешивается в дела местного совета, проявляя неуважение к господам рахинбургам, а также подвергает сомнению мои полномочия на Раденне! – Громко говорил, бегая по гостиной и теребя пряжку на широком кожаном ремне, Эд де Туар.

Маркграф явился в Бруиден да Ре после того, как звон церковного колокола оповестил жителей острова о смерти вдовы пекаря, а по округе разнёсся слух о том, что совершилось очередное убийство. Расспросив островитян, Эд де Туар очень скоро нашёл источник этих слухов и, рассерженный, немедленно отправился в поместье графини де Лармор.

- Мессир граф, Алекто находится под сильным впечатлением от смерти Мартины: ведь женщина умерла у неё на руках, - вставила графиня в поток взволнованной речи собеседника. – Полагаю, у моей дочери есть причины заявлять о том, что Мартина была отравлена. И я не думаю, что Алекто сомневается в ваших полномочиях, мессир. Всё, чего она хочет, это привлечь внимание местных властей к череде смертей, произошедших на Раденне за столь короткий срок...

Уловив недовольство маркграфа, Бертрада быстро прибавила:

- Но обещаю вам, мессир, что поговорю с ней, как вы того желаете.

Графиня де Лармор сидела в своём любимом кресле у камина, от которого веяло жаром, и, сложив руки на коленях, с затаённой тревогой следила за шагавшим из угла в угол маркграфом.

Сейчас она боялась одного: что Эд де Туар, в котором она видела своего будущего родственника, из-за возмутившего его поведения Алекто расторгнет помолвку. В последний раз, когда они говорили о будущем обручённых, Бертрада просила маркграфа поторопиться со свадьбой. Тот ответил ей, что свадьбу сыграют сразу после окончания Трескового карнавала и затем отправят новобрачных в Лютецию. Хотя графине очень не хотелось расставаться с Алекто, она понимала, что только вдали от острова девушка будет в безопасности. События последних дней заставили Бертраду пережить серьёзные волнения и страхи: что-то злое, разрушительное входило в размеренную (с позабытыми потрясениями минувших лет) жизнь обитателей Бруидена да Ре. Графиня уже не могла легкомысленно отмахнуться от знаков, которые ей подавало небо: несчастный случай с Мадободом и внезапная необъяснимая смерть Мартины были первым предостережением.

- У Алекто очень впечатлительная натура, - продолжала Бертрада, будто оправдываясь перед маркграфом за дочь. - Гибель Мадобода для всех нас горькая утрата и жестокое потрясение. Но Алекто скорбит о нём больше других. Этот старый слуга был из тех, кому в таком имении, как Бруиден да Ре, трудно найти замену...

- Кстати, об имении! – воскликнул Эд де Туар, не дав графине договорить и останавливаясь напротив кресла, в котором она сидела. – Между нами говоря, ныне всё, что касается Дома папоротников, начинает обрастать невероятными слухами. Местные шепчутся о каких-то трагедиях прошлых лет, призраках рода де Лармор, проклятом наследстве. Я на острове немногим больше десяти лет, но вы, мадам, что вы об этом знаете?

- Проклятия? – изумилась Бертрада. – Ну что вы, мессир, я никогда об этом не слышала. Вот уже почти два столетия род де Лармор живёт на этой земле, и, если верить семейным преданиям, несчастьям или каким-либо страшным трагедиям в этом доме не было места. Что касается призраков, о которых сплетничают суеверные люди, то лично я, сколько здесь живу, ещё не встретила ни одного из них.

- Гм... – Маркграф с задумчивым видом потёр переносицу. – Наверное, глупо было бы верить, но некоторые старожилы полагают, что призраки рода де Лармор имеют какое-то отношение к маяку.

- Это сущий вздор! – возразила Бертрада. – Смотритель маяка, если речь идёт о нём, никакой не призрак. Это такое же, как мы с вами, смертное существо из плоти и крови...

- А ещё говорят, будто Мартина, вдова пекаря, была колдуньей и умела говорить с призраками, - не унимался маркграф. - Она могла видеть их так же ясно, как я сейчас вижу вас. Не напрасно же её мысли постоянно вертелись вокруг братьев Лармор, Харибальда и Вальдульфа. Она не только говорила о них – она говорила с ними, вернее, с их призраками!

- О мессир! – не выдержав, воскликнула Бертрада. – Оставьте мёртвых в покое! Подобные разговоры совсем уж не к лицу мужчине вашего возраста и, простите, положения...

Эд де Туар пристально посмотрел на неё и собирался было снова открыть рот, но графиня опередила его:

- Мартина была кроткой и набожной женщиной – это вам скажет любой житель округи или даже всего острова. Какое уж тут колдовство?! Ну подумайте сами, мессир...

В голосе Бертрады звучал укор: как будто мудрая наставница терпеливо поучала своего неразумного, склонного к поспешным необдуманным выводам воспитанника.

Маркграф вдруг шагнул к ней и, заглянув ей в лицо, изменившимся голосом проговорил:

- Мадам, если хотите знать моё мнение, слушайте внимательно. Я думаю, причина гибели вашего мажордома и Мартины, которая, как мне сказали, в молодости была его любовницей, кроется в Бруиден да Ре. Что-то нечисто в этом поместье, какая-то тёмная история приключилась с его бывшими обитателями. И вы, мадам, прожив здесь столько лет, должны бы догадываться, что ещё, помимо постели, связывало этих людей. Что было общего между холостяком мажордомом, который служил графу Харибальду, и замужней женщиной, которую вы столь легкомысленно называете набожной?

На какое-то время в гостиной воцарилась тишина.

Алекто, которая, узнав о приезде маркграфа, слушала его разговор с графиней, стоя на верхних ступенях лестницы, затаила дыхание, боясь выдать своё присутствие. Конечно, она знала, что подслушивать нехорошо, что это противоречит правилам приличия и светского воспитания. Но она знала также и то, что порой подслушивание чужих разговоров может оказаться полезным. Как сейчас, например. Вдова пекаря Мартина и Мадобод, управляющий из Бруиден да Ре, были любовниками? Право же, неожиданное открытие... Но даже если всё так и было, это ведь не повод убивать обоих да ещё после стольких лет? И кому это нужно? Пекаря нет на этом свете уже лет десять; Мадобод никогда не был женат... Значит, как подозревает маркграф, этих двоих связывала некая общая тайна...

Глава 9

Тресковый карнавал можно было смело назвать наиболее значительным событием и самым шумным, весёлым праздником на Раденне. Это были отголоски языческих Сатурналий, любимых римлянами, которые прибыли на остров среди первых поселенцев. Праздник символизировал эпоху всеобщего благоденствия и равенства; во время карнавала снималась разница между слугой и господином, слуги и даже крестьяне пировали вместе с господами, дарили друг другу свечи и глиняные фигурки в виде рыб. Это и была та особенность карнавала, который островитяне, желая придать ему местный колорит, назвали Тресковым.

В эти дни, в середине ноября, треска собиралась в большие стаи и начинала двигаться мимо острова к своим основным нерестилищам у северных островов. Раденнские рыбаки выходили в море, закидывали сети, иные ловили треску на крючок, в качестве наживки используя нарезанные кусочки рыбы, мясо мидий и разнообразных моллюсков. Рыбаки, предпочитавшие ловить треску, не удаляясь от берега, знали, что её любимые места это твёрдое дно, камни и обломки затонувших кораблей. Каждый мечтал поймать самую крупную рыбину, размер которой мог превышать рост взрослого мужчины. И почти каждый возвращался домой с богатым уловом. Тогда, проходя мимо рыбачьих домиков, обнесённых низкими стенами из бурого камня, можно было видеть под навесами гирлянды серебристых рыб. Возле стен сушились на шестах сети; в воздухе витал ароматный запах наваристой тресковой похлёбки и запечённой на решётке тресковой печени. Хозяйки делали заготовку на долгую зиму: рыбу вялили, сушили, мариновали.

А вечером жители острова собирались все вместе, чтобы посмотреть на красочное шествие в ярких костюмах и выступления акробатов, послушать песни менестрелей, закружиться в зажигательных танцах под громкую музыку, подурачить друг друга в вечер масок и узнать о своём будущем в ночь гадания.

Тресковый карнавал начинался музыкальными состязаниями менестрелей и заканчивался гаданиями над огромным чаном с водой, в которой плавала треска.

В первый день, уже с самого утра, вся округа наполнилась необычным шумом. Тарахтели, не переставая колёса, фыркали лошади, раздавались приветственные возгласы. Со всех дорог к дому маркграфа съезжались повозки, верхом и пешком прибывали жители острова. К представителю королевской власти на Раденне шли охотно – одни из уважения, другие из любопытства, а больше всего в надежде сытно поесть, поплясать и развлечься. В дом входили только очень немногие и почти все в ожидании веселья прогуливались по двору или сидели на расставленных слугами маркграфа грубых длинных скамьях. Во всех уголках – среди сидевших, стоявших, прогуливавшихся по двору – только и было разговоров, что о прибытии важных гостей из Лютеции.

Денежные затруднения графини де Лармор и её уединённый образ жизни не позволяли участия в праздниках. Впрочем, она и не стремилась к этому. В течение двенадцати лет, с того дня, как не стало её мужа, Бертрада не снимала траура. Живя в Доме папоротников на правах хозяйки имения, завещанного ей графом Харибальдом, она всецело отдалась воспитанию единственной дочери. Не появляясь на приёмах и званых обедах, при случайных встречах она обдавала холодом всякого, кто осмеливался намекнуть ей на возможность вторичного брака. Эта статная женщина в неизменно чёрном платье, ниспадавшем тяжёлыми складками, казалось, несла на себе отпечаток некой жертвенности.

Однако порвать все связи с местной знатью было невозможно, и, получив приглашение от маркграфа на Тресковый карнавал, Бертрада отправила туда Алекто. Сама же осталась дома, сославшись на головную боль и усталость.

Когда Алекто появилась во дворе маркрграфского дома, там было шумно от гомона собравшейся толпы. Мужчины вели оживлённые разговоры; женщины, придерживая длинные юбки руками, учтиво приседали перед знакомыми при встрече на дорожках или в дверях. Кое у кого из девушек были на блио пышные оборки – несомненный намёк на достаток в семье, но у большинства весь наряд состоял из скромной юбки и лифа, схваченного цветным пояском, тонкого обруча из поддельного золота на гладко убранных волосах и украшений с блестящим стёклышком, купленных у заезжих купцов.

У мужчин чёрные котты смешивались с белыми полотняными камизами; рядом с серыми домоткаными куртками из местного льна виднелись тёмные длинные плащи.

Все эти люди были пятым поколением колонистов из Нейстрии и потомками некогда покорённых франками первых поселенцев острова. Теперь все они молились одному богу и разделяли одни заботы. Они сеяли пшеницу и овёс, сажали овощи и виноградные лозы, ловили рыбу, ухаживали за фруктовыми садами. Они говорили, изредка вставляя кельтские и латинские слова, а некоторые песни пели на забытом и непонятном языке загадочного племени арнуфильгов.  

Алекто, выделявшаяся среди местного общества своей изящной фигурой, гордо поднятой головой и грациозностью движений, ничуть не стеснялась ни своего платья бордового бархата, доставшегося ей от матери, ни простой причёски, украшенной живыми цветами. Она с любопытством посматривала вокруг сине-зелёными глазами и, казалось, не замечала того, что некоторые мужчины бросали на неё мимолётные, но красноречивые взгляды.

И вот вниманием Алекто завладело несколько блистательных пар в пышных, переливавшихся всеми цветами радуги нарядах. Очевидно, эти люди прибыли на остров из столицы королевства и составляли небольшую группу привилегированных гостей маркграфа. Среди них выделись двое мужчин. У одного, кутавшегося в бархатную мантию, отделанную богатой вышивкой и мехом, была тонкая фигура, аристократическое и ещё красивое, но измождённое лицо. Другой, высокий, широкоплечий, с мужественным лицом, походил на рыцаря и, однако, носил чёрную, до пят, сутану, застёгнутую на пуговичный ряд, с воротником-стойкой. Черты его лица, осанка отличались внушительностью и величавостью, присущей служителю церкви. И всё же Алекто он показался воином, вырядившимся в священника. Хотя, возможно, когда-то он и был воином, из тех, кого называли тамплиерами, а теперь стал служить церкви в мирной жизни.

Глава 10

Состязания менестрелей на Раденне устраивались не только на потеху гостям, но и на радость самим музыкантам. Ведь не каждый день талант столь щедро поощрялся: наградой победителю было обещано личное покровительство маркграфа. Это значило, что, странствуя по острову, выигравший в состязаниях менестрель получал бесплатный кров и еду в любом доме. Музыкант имел также право выбрать дом по своему желанию и остаться гостить в нём столько, сколько ему будет угодно.

Когда в пиршественном зале прозвучал громкий голос маркграфа: «Музыка!», менестрели, сидевшие во дворе, схватили свои инструменты и побежали в замок. Вслед за ними потянулись и остальные гости; одни вошли внутрь, а другие толпой обступили открытые двери и окна.

Первый участник состязаний, стройный юноша, откинул назад кудрявую голову и затянул незатейливую песенку о любви пастушки и пахаря под аккомпанент такой же незатейливой мелодии.

Окинув взглядом слушателей, Алекто заметила, как Радегунда кивком головы представила её герцогу Ортенау. Герцог пристально взглянул на девушку и что-то сказал Радегунде, небрежно пожав плечами.

Уловив эту небрежность, Алекто так и вспыхнула, а затем, отведя глаза, увидела маркграфа.

Эд де Туар неотлучно находился в зале, уделяя внимание гостям из Лютеции с таким усердием, что весь обливался потом и поминутно утирал платком лоб и затылок. Однако, несмотря на радушие, Алекто показалось, что втайне маркграфа удручает какая-то неотступная мучительная забота. Не менее озабоченным, несмотря на любезную улыбку, не сходившую с его лица, выглядел и Дуан Бальд.

Состязание шло своим чередом. Один странствующий менестрель сменял другого. Лилась музыка, звенели голоса; гости – они же слушатели – вели себя по-разному. Одни слушали внимательно и с удовольствием, другие отпускали непристойные шутки и громко выражали своё мнение. Полыхал огонь в огромном закопченном камине; обильно лился эль, вино же подавали в кувшинах только на тот стол, за которым сидели гости из Лютеции.  

И вот, когда уже умолкли дудки, волынки, арфы и свирели, и хозяин замка обратился к судьям из числа почётных гостей с просьбой назвать победителя, объявился ещё один участник.

То был рослый темноволосый юноша с приятным лицом и чёрными жгучими глазами. С его плеч ниспадал широкими складками длинный плащ, на зелёной шляпе, поля которой были загнуты на затылке, трепетало ястребиное перо.

Юноша взял виолу, настроил её и, проведя смычком по струнам, извлёк из неё негромкие звуки; поиграл немного и затем запел. У него был сильный и певучий голос, а слова старинной песни оживали в простых, знакомых каждому образах: скалистый берег, бушующее море, тёмное грозовое небо. Под звуки виолы они создавали историю о любви рыцаря и прекрасной рыбачки, которая, не дождавшись его из далёкого похода, бросилась со скалы в морскую пучину.

Все, кто был в это время в зале, словно зачарованные, не сводили с юного менестреля горевших восхищением взоров.

Последний аккорд – и он закончил. Ещё мгновение смотрел неподвижно вперёд, затем как ни в чём ни бывало отложил виолу и слегка поклонился притихшим слушателям.

Раздался гром рукоплесканий. Было ясно: безвестный певец никого не оставил равнодушным.

- Как твоё имя? Откуда ты? – Отступив на шаг, принялся расспрашивать юношу маркграф, заметно подобревший после обильной еды и хмельного вина.

- Моё имя Обер Видаль. Я странствую по всему миру, а родом я из Дорестада, поэтому меня часто называют просто Дорестадец, - ответил юноша, учтиво сняв шляпу.

- Ты прибыл издалека, Дорестадец, - заметил маркграф. И прибавил: - Ни у кого в этом зале не осталось сомнения, что лавры победителя по праву достались тебе. Ты уже решил, у кого из жителей нашего острова хотел бы погостить?

В ожидании ответа менестреля собравшиеся в замке замерли с одинаковым выражением любопытства на лицах. В наступившей тишине слышно было только слившееся в единый звук тяжёлое дыхание присутствующих, напоминающее шум гигантских мехов. Даже слуги, вносившие блюда, застыли на месте.

- Я счёл бы за честь остановиться в Бруидене да Ре, - наконец раздался звучный голос менестреля.

Тотчас удивлённые взоры разом, как по единому велению, обратились к Алекто.

Но вряд ли кто-либо из собравшихся в доме маркграфа испытывал большее недоумение, чем сама Алекто. Почему странствующий менестрель выбрал именно Дом папоротников? И могло ли относиться к этому человеку, чужаку, предупреждение утопленницы остерегаться новых знакомых?

Но какими бы тревожными ни были мысли и чувства Алекто, она не могла не подчиниться воле маркграфа.

Приближался вечер, и пора было начинать танцы. Свежий вечерний ветерок уже обвевал лица, разгорячённые едой, хмелем, разговорами и смехом.

Оглядев гостей, Эд де Туар – как и подобало хозяину замка – подошёл к одной из дам, прибывших вместе с герцогом Ортенау и пригласил её. А когда та в знак согласия поклонилась ему, маркграф махнул музыкантам и крикнул:

- Эй, музыку!

Зазвучала мелкая барабанная дробь, сопровождаемая мелодией волынки, и долгожданные танцы начались. Взявшись за руки, мужчины и женщины образовали хоровод и принялись ходить по кругу то в одну, то в другую сторону. Движения ускорялись по мере того, как быстрее, веселее и задорнее звучала музыка. Женщины сохраняли всю важность и грацию, свойственную этому танцу, который назывался кароль; мужчины же передвигались широким шагом, иногда вприпрыжку. Время от времени танцующие разрывали цепь и кружились на месте, чтобы затем, снова взявшись за руки, продолжить движение по кругу.

Цепочка заканчивалась танцем пар. Вообще же пары то и дело сменялись и всякий раз подбирались по-иному. Кое-кто из мужчин запасся нитяными перчатками, но у большинства их не было, и перед началом танца руку, в которой должна была покоиться рука дамы, они обматывали куском полотна. По окончании танца все кавалеры отводили своих дам к лавкам или хотя бы к стене, благодарили за удовольствие и учтиво кланялись.

Глава 11

Обер ловко перепрыгнул через ручей между холмами и протянул руку, чтобы помочь Алекто, но она опередила его и теперь бежала по знакомой дороге к мерцавшим в темноте огням Дома папортников.

Но тут на остров с пронзительным свистом налетел вихрь, и на весь небосклон, от края до края, упала сплошная завеса дождя, сгущавшаяся с каждой минутой. Огоньки факелов, горевших в поместье Бруиден да Ре, мигнули в последний раз и внезапно исчезли в непроглядной ночной мгле.

Алекто, растерянная, остановилась. Всё вокруг поглотил мрак; наполняя грохотом гулкое пространство между небом и землёй, бесновалась буря.

- Мы заблудились? – догадался Обер: он стоял теперь рядом с Алекто, так близко, что его рука касалась руки девушки.

Алекто не знала, что ответить. То, что она не могла найти дорогу домой, когда Бруиден да Ре был уже так близко, казалось ей каким-то глупым недоразумением.

Между тем мрачное небо над головой, застланное тучами, время от времени располосовывали молнии; холодные дождевые струи безжалостно хлестали по лицу.

Когда в небе снова сверкнула молния, Алекто вдруг увидела маяк. И в то же мгновение его свет разорвал дождевую завесу, как бы приглашая войти в него, предлагая заблудившимся путникам надёжное укрытие. Море, такое же тёмное, как и небо, вздымалось и высоко вскидывало волны, окаймлённые белой бархатной пеной.

- Мы можем переждать грозу на маяке! – Сквозь шум ливня до Алекто донёсся голос менестреля.

- Не самая удачная мысль! – Так же, крича, чтобы быть услышанной, возразила Алекто. – На маяке не рискнул бы остаться на ночлег даже самый отчаянный и бесстрашный рыбак. С давних времён в этих краях существует поверье: смотритель маяка – не человек, а призрак. И призрак не слишком добродушный...

- Смотритель маяка - призрак? – удивился Обер. – Не может быть!

- Может!

Голос Алекто перекрыл очередной раскат грома. Она вздрогнула в своём насквозь промокшем, ставшем ощутимо тяжёлым бархатном платье.

- Вы же можете простудиться! – крикнул Обер и, схватив Алекто за руку, увлёк за собой.

Они бежали сквозь пелену дождя; позади смыкалась непроглядная темнота, впереди – в синем свете частых вспышек молнии – на них надвигались, всё ближе и ближе, суровые прибрежные скалы.

Когда до маяка оставалось всего несколько шагов, Алекто вдруг резко остановилась.

- Я не пойду туда! – заявила она; голос её дрожал – от холодного дождя или, может, от страха.

Обер посмотрел на неё, потом в сторону маяка, свет которого пробивался сквозь сплошную завесу дождя, и крепко сжал её ладонь:

- Да вы не бойтесь! Кем бы ни оказался смотритель маяка, я сумею вас защитить!

Юноше, очевидно, был неведом страх – и Алекто, чувствуя надёжное тепло его руки, успокоилась. Невзирая на упругие струи дождя, хлеставшие в лицо с холодной яростью, Обер, ни на миг не выпуская руку девушки из своей, приближался к маяку. Алекто следовала за ним – вся во власти отчаянного страха, смешанного со жгучим любопытством.

Это было странное место, одновременно зловещее, пугающее и полное мистического очарования. Сколько Алекто себя помнила, столько её тянуло к маяку с такой непреодолимой силой, будто там, внутри него, за толстыми стенами, были спрятаны некие магниты. Она прибегала на скалы, любовалась морем, предавалась мечтам и... смотрела на маяк. Как часто ей хотелось набраться храбрости и переступить незримую преграду, которая ощущалась между ней и маяком! И каждый раз, сделав по направлению к нему несколько шагов, она останавливалась, объятая суеверным страхом. Она словно цепенела, глядя на это мрачное место, наводящее на неё неизъяснимый ужас. Ещё никогда она не подходила к маяку столь близко, как сейчас, следуя за Обером...

Алекто уже видела жёлтое пламя на вершине башни маяка – ветер раздувал его, и оно металось из стороны в сторону, как будто танцевало дикий неистовый танец. У входа в маяк Обер остановился и, с силой толкнув тяжёлую дубовую дверь, обитую железными скобами, заглянул внутрь.

- Эй, хозяин, - приветливо крикнул он, делая шаг вперёд, - мы можем войти?

Ему никто не ответил, но Алекто была уверена, что слышала чьё-то сердитое ворчание.

- Послушайте, мы не причиним вам зла, - продолжал вести переговоры храбрый менестрель. – Нам только нужно укрыться здесь от бури. Будьте добры, не откажите нам в гостеприимстве. Нас всего двое, и, даю слово дворянина, мы уйдём отсюда, как только утихнет гроза.

Не дождавшись ответа, Обер решительно вошёл в небольшое полутёмное помещение. На первый взгляд оно казалось нежилым, но сложенный из грубых камней очаг и горевший в нём огонь свидетельствовали о том, что хозяин где-то рядом.

- Думаю, смотритель поднялся туда. – Обер махнул рукой в темноту, наверх, куда уводила крутая винтовая лестница, и присел у очага рядом с Алекто.

Какое-то время они сидели молча, прислушиваясь к гулким шагам на ступенях лестницы, которые, отдаляясь, становились всё глуше. Очевидно, не поверив миролюбивым намерениям гостей, хозяин маяка предпочёл скрыться.

- Мадемуазель, вы по-прежнему считаете смотрителя маяка призраком? – первым нарушил молчание Обер, с любопытством рассматривая лестницу, которая ажурной чугунной лентой обвивала ствол башни.

- Не знаю, - ответила Алекто, протянув к огню озябшие руки. – Но если хотите, я расскажу вам местную легенду. Много лет назад - ещё до того, как на остров прибыли первые воины короля Сиагрия, - на месте, где сейчас стоит маяк, был дом старого отшельника. Годы, прожитые им в глухом безлюдном месте, изменили его облик: он превратился в ужасное чудовище, которые заманивает одиноких путников и безжалостно убивает их. Только свой чудовищный облик он принимает в дни Малой воды, в остальное же время отшельник похож на обычного человека...

- Дни Малой воды? – переспросил Обер, в удивлении вскинув брови.

- Так у нас называют морские отливы, - пояснила ему Алекто, стуча зубами от холода в промокшем насквозь платье.

Глава 12

Росшие у каменной ограды гигантские папоротники обрызгали Алекто и сопровождавшего её менестреля холодной росой, прежде чем они вошли во владения Бруиден да Ре. У ворот им пришлось остановиться, чтобы пропустить небольшой экипаж, который в это время как раз отъезжал от Дома папортников.

Какой поздний визит, - удивилась Алекто, зная о том, что графиня обычно никого не принимает не то что посреди ночи, но даже сразу после ужина.

Она успела заметить женский силуэт в окне экипажа, из чего сделала вывод, что гостья была знатной или весьма обеспеченной дамой: подобные средства передвижения были по карману только богатым людям. Внимание Алекто привлёк также огромный чепец в кружевах, покрывавший голову дамы: издалека он был похож на кочан капусты, что не могло не вызвать у девушки улыбку.

Графиня де Лармор сидела у камина, в котором догорали дрова; одна её рука бессильно вытянулась вдоль тела, другая покоилась на подлокотнике кресла. Лицо у хозяйки Дома папоротников было мрачным, а губы так сурово сжаты, как будто готовились раскрыться для строгого порицания, гневного окрика или вопля отчаяния.

- Матушка, - Алекто с порога чуть не бегом бросилась к графине, - вы, наверное, волновались за меня и поэтому не ложились спать. Простите, если моё позднее возвращение принесло вам тревогу...

Бертрада медленно подняла голову, её глаза скользнули по лицу девушки и затем остановились на её мокром платье.

- Алекто, ты не простудилась, когда возвращалась с карнавала? – спросила графиня, но в её голосе не было привычного для Алекто беспокойства: как будто мысли её всё ещё витали вокруг недавнего визита.

- Платье немного промокло. Я бы с удовольствием обсушилась у огня. – Алекто оглянулась на тлеющие в камине поленья.

- Нужно позвать Катрин: пусть затопит камин, - тем же безучастным голосом отозвалась Бертрада. – Поленья за ночь совсем сгорели...

- Матушка, вы провели ночь здесь, в гостиной? У нас были гости? Я видела, как из ворот выехал экипаж. Кто это был?

Алекто, охваченная любопытством, приготовилась слушать ответ, но тут графиня увидела стоявшего за спиной дочери менестреля. При виде незнакомого юноши Бертрада нахмурилась сильнее прежнего.

- Где ты была, Алекто? Где ты была всю ночь, после того, как ушла из дома маркграфа? – Изменившимся, строгим голосом приступила к расспросам графиня.

- По дороге домой нас застала гроза, - ответила девушка без всякого намёка на торопливые (и поэтому чаще всего вызывающие недоверие) оправдания, - и нам пришлось укрыться от дождя на маяке...

Бертрада выпрямилась так резко, как будто что-то ударило её в грудь, и настороженно переспросила:

- Где?

- На маяке, - ответила Алекто и прибавила с улыбкой: - Теперь я знаю наверняка, что все легенды о кровожадном призраке, якобы обитающем на маяке, не более чем выдумки! Мы с Обером...

- Ты – с кем?! – Бертрада резко оборвала дочь: так неожиданно полоснуло её слух это «Мы с Обером».

Алекто догадалась о причине её гнева. Девушка, обручённая с одним мужчиной, проводит ночь наедине с другим: подобное могло вызвать лишь порицание, осуждение или же возмущение.

- Матушка, позвольте представить вам Обера Видаля. Он - странствующий менестрель и наш гость... – после короткой заминки начала Алекто, но её неожиданно перебил появившийся в гостиной Соран.

- Бродячий потешник? – как бы между прочим уточнил мажордом, бесцеремонно вступая в беседу графини и её дочери.

Соран принёс дров и, как ни в чём ни бывало, присел на пол у камина и начал разводить огонь.

- Не смейте насмехаться надо мной, - произнёс менестрель, с трудом сдерживая гнев. – Имейте ввиду, что вы говорите с дворянином!

- В этом доме я с любым буду говорить так, как посчитаю нужным, - не оборачиваясь, отозвался Соран таким пренебрежительным тоном, от которого даже Алекто стало не по себе.

- С каких это пор слуги, надевшие на себя ливрею мажордома, стали устанавливать в чужих домах свои порядки? – в свою очередь произнёс Обер с нескрываемой насмешкой.

Соран тут же вскочил на ноги с поразительной для его возраста прытью, подошёл к менестрелю вплотную и вгляделся в его лицо пристальным зловещим взором.

- Да кто ты такой, чтобы дерзить мне?! – процедил Соран сквозь зубы. Кровь залила его лоб, щёки и даже белки глаз, загоревшихся неистовой злобой.

Обер смотрел на него спокойно, открыто и смело.

Они стояли друг против друга: мажордом и рослый темноволосый юноша. Ни единый мускул не дрогнул на мужественном лице Обера: угрожающий тон Сорана не только не испугал его, но как будто даже ещё больше раззадорил.

Алекто поняла, что пришло время вмешаться в мужской поединок, пока он не закончился дракой.

- Обер победил в музыкальном состязании и был пожалован милостью мессира маркграфа, - громко заявила она, испытывая к управляющему те же чувства, что и Обер: негодование и злость.

- Что значит: «пожалован милостью маркграфа»? – спросил Соран враждебно, и было видно, как не понравилась ему эта новость.

Алекто коротко рассказала о выступлении менестрелей в доме Эда де Туара и о том, как Обер, благодаря своему таланту, стал победителем и в награду получил привилегию гостя.

- Он – наш гость, - заключила девушка, ставя точку в разговоре. – И он останется в нашем доме столько, сколько посчитает нужным.

Когда Алекто, войдя в свою комнату и сняв измокшую одежду, переоделась ко сну, к ней постучалась графиня.

- Прости, но мне бы хотелось знать наверняка, как долго этот человек пробудет у нас в гостях? – спросила Бертрада, явно озабоченная появлением чужака в своём доме.

- Этого я не знаю, - ответила Алекто. И заметив недовольство на лице матери, поспешила её успокоить: - Но, учитывая враждебность, с которой его здесь встретили, вряд ли он задержится.

Могла ли Алекто предположить, как она заблуждалась? Так случилось, что Обер Видаль поселился в Доме папоротников. Но ни он сам, ни обитатели имения не знали тогда, чем всё это закончится.