Алетта Снеговая и шепот фонтанов

Территория ветра и забытых вещей

«Крыша была моим королевством, а плетеная корзинка — всем наследством. Я и не подозревала, что самое ценное наследство спрятано в моей крови и смотрит на мир фиалковыми глазами».

Глава 1.

Если бы у меня спросили, что такое счастье, я бы, не задумываясь, ответила: это когда ты сидишь на крыше, прислонившись спиной к шершавой, прогретой за день вентиляционной будке, а ветер, настоящий, не из окна, перебирает твои волосы и забирается под подол платья, щекоча коленки. Внизу, как раскрытая книга, лежит весь мой мир — приют «Луч». Отсюда, с высоты, он не казался таким унылым. Алым пятном выделялись черепичные крыши сараев, извилистой серой лентой убегала главная дорожка, а заросли старого сирени у забора превращались в таинственный, непроходимый лес. Где-то там, за высоким забором с колючкой, гудел чужой, большой город. Но мне хватало и своего королевства. Королевства с четырьмя этажами, треснувшим стеклом на чердаке — моими потайными воротами — и одним-единственным подданным, которого, впрочем, кроме меня, никто не видел.

Сегодняшнее утро пахло пыльцой и обещанием приключений. Солнечный зайчик, пробившийся сквозь листву старого клена, поймал меня за нос и настойчиво тянул наверх. Еще вчера, затаив дыхание, я заметила в самой гуще ветвей, прямо у ствола, какое-то движение. Не просто ветка качнулась, а именно движение — острое, живое. Возможно, это было гнездо. А возможно, и нечто большее — например, замаскированный наблюдательный пункт тайных агентов из параллельного мира или даже гнездо маленького, совсем ручного дракончика. Проверить эту гипотезу было делом чести для любой уважающей себя исследовательницы.

Я вцепилась пальцами в шершавую кору, ощущая ее мелкими занозами в подушечках. Нога, обутая в старенький, но еще крепкий ботинок, нащупала надежную опору. Подъем был отлажен до автоматизма. Еще рывок — и вот я уже на своей любимой толстой ветке, что раскачивалась, как корабельная мачта в бурю. И тут я его увидела. Не гнездо. Не дракончика. А простое, но от этого не менее прекрасное, гнездышко из травинок и мха, а в нем — три крошечных, в крапинку, яичка. Они были так беззащитны и совершенны, что у меня перехватило дыхание.

— Снеговая! Опять ты по заборам лазишь, как кошка одичалая! Немедленно слезай!

Голос Марьи Ивановны, словно ледяной душ, окатил меня с ног до головы. Он всегда был таким — не громким, но плотным, густым, как кисель, и наполненным таким безразличным раздражением, что по спине бежали мурашки. Я медленно обернулась, цепляясь за ствол. Внизу, посреди вытоптанной травы, стояла она. Вся — прямая линия, от тугого, как ракушка, пучка волос цвета воронова крыла до носков ее практичных, на низком каблуке туфель. Руки, скрещенные на груди, белый воротничок блузки, плотно прижатый к шее, и взгляд, который не видел во мне Алетту, а видел лишь «проблему», «нарушителя спокойствия», «лишнюю заботу».

— Я сейчас! — крикнула я, заставляя свой голос звучать бодро и невинно. — Я тут гнездо нашла! Смотрите, какое маленькое, пушистое! И яички в нем!

— Мне твои яички до лампочки! — ее голос не повысился, но в нем зазвенела сталь. — Слезай, кому сказала! Платье новое испачкала, дрянная девчонка! И ботинки все в коре!

Я опустила голову, разглядывая свое платье. Да, оно было в рыжих подтёках от коры и зелёных разводах от мха, а на коленке краснела свежая, сочащаяся кровью ссадина. Неприятный комок подкатил к горлу. Это платье — ситцевое, в мелкий голубой цветочек, — выдали только на прошлой неделе. Оно было единственным, которое не жало под мышками и не топорщилось на талии. Теперь, наверное, его отправят в общий чан, а мне выдадут то грубое, коричневое, от которого чешется вся кожа. Вздохнув, я начала неспешный спуск. Последний прыжок — и я, не удержав равновесия, с размаху шлепнулась в мягкую, влажную от утреннего полива грядку с петуньями. Земля была прохладной и влажной, а цветы, хрупкие и бархатистые, прилипли к моим щекам.

Из кармана с легким, словно аплодисменты фей, хрустом посыпались мои утренние находки: голубая стекляшка, отполированная временем до состояния сапфира, несколько голубиных перьев с радужным отливом и самая ценная добыча — блестящая металлическая штуковина, странная, с зубчиками и дырочкой посередине, похожая на шестерёнку от какого-то очень сложного и важного механизма.

— Вот уж точно, ягоза несчастная, — Марья Ивановна с силой, от которой я взвизгнула, выдернула меня из цветов, ее пальцы, твердые и узловатые, как корни, впились мне в плечо. — Ни одного дня без приключений. И что с тобой делать? Руки-крюки, голова — ветер. Никакого чувства самосохранения! Упадешь когда-нибудь и шею свернешь, тогда я и отвечай. Иди, помойся. И ссадину зеленкой помажь. Скоро ужин.

Она не смотрела мне в глаза. Она редко смотрела в глаза детям — только поверх голов, будто вела вечный, утомительный счет: все на месте, все живы, тишина и благообразие. Я знала, что она не злая. Нянечка Таня, добрая, уставшая женщина с руками в трещинах от щелока, как-то проговорилась, притирая мне синяк, что у Марьи Ивановны двое своих детей-школьников и муж, который после завода валится с ног, а денег все равно не хватает. Ее строгость была броней. Броней женщины, которая до смерти боится, что на ее смене кто-то сломает руку, упав с дерева, или подавится за обедом, или, не дай бог, сбежит. ЧП в приюте — это не только крики и слезы, это комиссии, протоколы, выговоры, лишение премии, а для нее, возможно, и угроза потерять работу — ту самую, что кормит ее собственных детей. Ее забота была корыстной, как сама жизнь: тихо, ровно, без происшествий. А я была ходячим, вечно царапанным и перепачканным происшествием.

Я не стала расстраиваться. Секрет выживания в «Луче» был прост: нельзя позволять ударам задерживаться в сердце дольше, чем на пять минут. Я отряхнулась, смахнула с ресниц налипший лепесток и побежала к корпусу, на ходу подбирая выпавшие сокровища. В голове уже стучал новый, захватывающий план: вечером, на крыше, при свете луны я обязательно изучю железку. Может, это деталь от космического корабля пришельцев, выпавшая при посадке? Или ключ от потайной двери, ведущей в Нарнию? А может, это и есть сама дверь, только нужно найти, куда ее вставить?

Невольный свидетель

«Он был кентавром из моих книжек, а его противник — сгустком живого страха. В ту ночь я узнала, что сказки бывают настоящими. И от этого не было страшнее».

Глава 2.
Тишина на крыше была обманчивой. Она не была пустой, как в спящем корпусе. Она была густой, звучной, как натянутая струна. В ней пели далекие машины, шептались листья старого тополя за забором, поскрипывал флюгер на соседнем здании. И пахло свободой. Пылью дорог, ночными цветами с клумбы и чем-то неуловимо сладким, может, дымом из далеких труб. Я глубоко вдыхала, закутавшись в свое берюзовое одеяло. Оно было моим талисманом, моим доказательством, что у меня есть прошлое, даже если я его не помню.

В руках я вертела свою вечернюю находку — загадочную железку с зубчиками. При лунном свете она отливала серебром и казалась ключом от всех дверей.

— Может, это часть от ракеты, — мечтательно прошептала я.

— Скучно, — тут же отозвался Петька. Его невидимое присутствие ощущалось где-то справа. — Это явно деталь от портала в другое измерение. Смотри, какая сложная.

— И как же он работал, этот портал? — усмехнулась я.

— А вот как раз сломался, потому что эта штука выпала! — Петька всегда находил волшебное объяснение. Он был в этом мастер.

Я отложила железку и прижала ладони к чуть теплому шиферу. Где-то там, за миллионами огней большого города, жили мои родители. Я представляла маму с добрыми руками и папу, который одним взглядом мог бы заставить Витьку извиниться. Они бы не боялись моих глаз. Они бы любили их.

— Петь, а ты помнишь, как попал сюда? — спросила я тихо. Я редко спрашивала о его прошлом, это была неписаная территория между нами.

Воздух рядом заколебался. — Не совсем. Помню, что было весело. Бежал по крыше, играл в догонялки. А потом... пустота. И я здесь. Иногда кажется, что я просто застрял. Как заноза в времени.

Мы сидели в молчании, два одиноких призрака одного места. Я — призрак без прошлого, он — призрак без будущего.

Внезапно Петька встрепенулся.

— Тише! — его шепот стал резким, как лезвие. — Смотри вниз!

Я ахнула и пригнулась, следуя за направлением его невидимого взгляда. В переулке за забором, обычно пустом в этот час, что-то происходило. В луже бледного света от одинокого фонаря стояли двое.

Один был... не человеком. Высокий, могучий, он был кентавром. Настоящим, живым кентавром из моих книжек! Ниже пояса — мощное тело гнедой лошади с белым чулком на одной ноге, копыта, отливающие в свете луны темным металлом. Выше — торс человека в длинном, строгом сюртуке. Его лицо, с густой бородой и властными чертами, было напряжено. В руке он держал тонкий жезл, светящийся холодным, голубоватым сиянием. Он был направлен на вторую фигуру.

Вторая фигура заставляла кровь стынуть в жилах. Она казалась сделанной из живой тени и колющегося страха. Бесформенная, дрожащая, она пульсировала в воздухе, и от нее исходил такой холод, что я почувствовала его даже на теплой крыше. Два желтых, как у хищной птицы, глаза glowed в темноте.

— Довольно, — голос кентавра пророкотал, низкий и властный, словно удар грома под землей. — Закон есть закон. Ты нарушил договор, Страхожор. Твоя охота окончена.

Тварь — Страхожор — издала звук, похожий на скрежет стекла по металлу.

— Ваш закон... он для слабых... Я лишь питаюсь... — его голос был шепотом безумия, вползающим в уши. — Я сильнее ваших правил...

— Ошибаешься, — кентавр не дрогнул. Его жезл вспыхнул ярче. — Последний шанс. Сдайся.

Я сидела, вцепившись в выступ крыши, не в силах пошевелиться. Это было не похоже на взрыв банки с молоком. Это было не случайностью. Это был другой мир, настоящий, дикий и опасный, и он находился в двадцати метрах от меня. Петька замер, его испуганное молчание было громче крика.

Страхожор внезапно рванулся в сторону, пытаясь раствориться в тени. Но кентавр был стремителен. Он не побежал — он сделал один мощный, упругий шаг, его копыто громко цокнуло по булыжнику, и он преградил путь. Взмах жезла — и сноп голубоватого пламени, похожего на жидкий свет, окутал тварь. Тот завизжал — пронзительно, нечеловечески.

И в этот момент его желтые глаза, метаясь в агонии, поднялись и уперлись в меня. Он увидел девочку на крыше. Просто девочку. Свидетельницу.

— Невольный... свидетель... — просипел он, и в его голосе не было угрозы, а лишь странная, леденящая констатация. — Нарушен... закон... Тайна...

Больше он ничего не успел сказать. Сеть из света сжалась, и с глухим хлопком тварь исчезла. В воздухе повисла тишина, пахнущая озоном и страхом.

Кентавр стоял неподвижно, его могучая грудь вздымалась. И затем он медленно, очень медленно повернул голову. Его взгляд, тяжелый и всевидящий, поднялся и встретился с моим.

У меня перехватило дыхание. Он смотрел на меня не как на чудо или угрозу. Он смотрел на меня как на проблему. На досадную помеху. На нарушение того самого Закона, о котором он только что говорил.

В его глазах не было ни злобы, ни удивления. Был холодный, четкий расчет. И я, сидевшая на крыше, была переменной в его уравнении, которую нужно было срочно решить.

Мое оцепенение лопнуло. Годы тренировок — не выделяться, не привлекать внимания, быть серой мышкой — сработали лучше любого инстинкта. Я рванулась с места, как ошпаренная. Железка выскользнула из пальцев и с легким звоном покатилась в темноту. Мне было не до нее. Я влетела в слуховое окно, споткнулась о порог, с грохотом скатилась по лестнице с чердака и бросилась в спальню, на свою кровать.

— Алетта! — донесся испуганный шепот Петьки. — Он же... он же настоящий!

— Молчи! — прошипела я в ответ, натягивая одеяло с головой. Все внутри тряслось. Он видел меня. Он знал. А главное — я видела его. Я видела магию. А это, как сказала та тварь, было нарушением Закона. Что они делают с теми, кто нарушает Закон? Стирают память? Убирают с глаз долой? Отправляют в подземелье?

Я боялась. Боялась так, как никогда в жизни. Даже взрыв банки с молоком не казался таким пугающим. Потому что сейчас я знала — за этим взглядом кентавра стояла целая система, мир, о котором я не должна была знать.

Проверка

Глава 2.5.

«— Страх — это щит, за которым можно спрятаться. Но иногда этот щит оказывается стеклянным, и те, от кого ты прячешься, видят тебя насквозь».
Из дневника Алетты Снеговой

---

Прошло три дня с той ночи на крыше. Три дня ожидания, когда за мной придут. Но ничего не происходило. Жизнь в приюте текла своим чередом. Я почти начала верить, что все обойдется.

Мы завтракали в столовой, когда дверь распахнулась. На пороге стояла Марья Ивановна с бледным, напряженным лицом. Рядом с ней — Он.

В человеческом обличье он казался еще более внушительным. Высокий, представительный мужчина в безупречном костюме. Его серые глаза медленно скользили по залу, останавливаясь на каждом лице.

— Дети, это представитель органов опеки, — голос Марьи Ивановны звучал неестественно высоко. — Гражданин Краген. Плановая проверка.

Когда его взгляд упал на меня, я почувствовала, как кровь отливает от лица. Он подошел ближе.

— А тебя как зовут? — его голос был ровным, спокойным.

— Алетта... Снеговая, — прошептала я.

— Снеговая? — он переспросил, и в его глазах мелькнуло что-то, что я не смогла прочитать. — Алетта, скажи, ты вчера вечером не слышала ничего странного? Не видела ничего необычного во дворе?

Я заставила себя поднять на него глаза, стараясь выглядеть как можно более невинно.
— Нет, конечно. Я спала.

Он смотрел на меня долго и внимательно. Казалось, он видит каждую мою мысль, каждый страх.

— Ничего важного, — наконец сказал он. — Просто ночная птица врезалась в стекло. Испугала кого-то.

Его рука легла мне на голову — тяжелое, полновластное прикосновение. Затем он ушел.

Но напряжение не спало. Марья Ивановна проводила меня в свой кабинет.

— Что это было, Снеговая? — спросила она, закрывая дверь. — Почему он спрашивал именно тебя?

— Я не знаю, — честно ответила я.

— Этот человек не простой проверяющий, — сказала она тихо. — У него особые полномочия. Если он проявил к тебе интерес... — она не договорила, но я поняла.

Когда я вышла из кабинета, по спине бежали мурашки. Он проверял меня. И, похоже, пока что остался доволен. Но что-то внутри подсказывало — это только начало.

Я сжала в кармане свою железку-шестеренку. Моя серая, но безопасная жизнь только что дала трещину. И я до смерти боялась того, что выглянет из этой трещины.

Нестираемая

«— Память стерта, — сказал он с уверенностью профессионала. — А когда вы будете стирать? — спросила я. И в его глазах я впервые увидела не Стража Закона, а человека, столкнувшегося с невозможным».

Глава 3.

Неделя, прошедшая после визита инспектора Крагена, тянулась мучительно медленно. Каждый день я просыпалась с одним и тем же вопросом: «Придет ли он сегодня?» Я ловила себя на том, что замираю при звуке любой подъехавшей к воротам машины, а скрип двери в нашем корпусе заставлял мое сердце бешено колотиться. Но ничего не происходило.

Жизнь в приюте текла по своему заведенному руслу: подъем под резкий звонок будильника, умывание в ледяной воде, завтрак манной кашей с комками. На уроках я не могла сосредоточиться, за что получила выговор от учительницы и насмешки Витьки, который тут же окрестил меня «Снеговой-растяпой». Даже побег на крышу, мое главное убежище, теперь не приносил покоя. Вместо мирных мечтаний я только и делала, что вглядывалась в темноту переулка, ожидая снова увидеть тот странный, светящийся туман и могучую фигуру кентавра.

Петька, чувствуя мое состояние, пытался меня подбодрить.
— Ну, Фиалка, может, оно и к лучшему? — его голос прозвучал как-то неуверенно, пока я в сотый раз перебирала в кармане свою загадочную железку. — Может, он просто проверяющий и больше не появится? Забудь про эту ночь. Спим себе спокойно.

— Забыть? — я с горькой усмешкой покачала головой. — Петь, я не могу. Это было... настоящее. Настоящее как этот ветер. И он знает, что я видела. Я же видела, как он на меня посмотрел. Он не поверил мне.

— А может, поверил? — попытался возразить призрак. — Прошла же неделя. Никто за тобой не пришел.

Но я-то чувствовала — это затишье перед бурей. Ожидание становилось невыносимым. Я почти смирилась с мыслью, что дверь в тот иной мир захлопнулась перед моим носом, оставив мне лишь горький привкус несбыточной мечты.

И вот, в одно ничем не примечательное утро, буря грянула.

Мы завтракали в столовой. Воздух, как всегда, был густым от запаха подгоревшего молока и влажных тряпок. Я ковыряла ложкой в тарелке, размышляя, как бы спрятать эту безвкусную массу, когда дверь с грохотом распахнулась.

На пороге стояла Марья Ивановна. Но это была не та Марья Ивановна, что обычно будила нас своим стальным голосом. Ее лицо было бледным, а пальцы нервно теребили край фартука. Рядом с ней, заполняя собой весь дверной проем, стоял Он. Инспектор Краген. В том же строгом пальто, с тем же непроницаемым, высеченным из гранита лицом.

Тишина в столовой наступила мгновенно. Даже Витька замер с ложкой, нацеленной в открытый рот.

— Дети, — голос Марьи Ивановны прозвучал неестественно высоко и сдавленно, — это... гражданин Краген. Он представляет... благотворительный фонд. По работе с... одаренными детьми.

Последние слова она выговорила с трудом, словно ждала, что из-под пола сейчас явятся черти и утащат ее за такую ложь. Ложка, которую я держала, с оглушительным лязгом упала на стол. Все взгляды, включая тяжелый, как свинец, взгляд инспектора, устремились на меня. Я почувствовала, как по щекам разливается густой румянец, и уткнулась в свою тарелку, желая провалиться сквозь землю.

— Прошу прощения, — пробормотала я, голос мой прозвучал сипло и несмело.

Краген не удостоил вниманием общий испуг. Он медленно, с мерной поступью, прошел между столами. Его взгляд скользнул по перекошенному от страха лицу Юльки, задержался на Витьке, который внезапно обнаружил невероятный интерес к своему маникюру, и наконец остановился на мне. Он подошел так близко, что я почувствовала исходящий от него холодный, чистый запах, похожий на запах морозного воздуха и старой кожи.

— Алетта Снеговая? — спросил он тихо. Его голос был ровным, без единой эмоциональной нотки.

Я лишь кивнула, сжавшись в комок.

— Мне бы хотелось поговорить с тобой наедине, — сказал он, обращаясь уже ко мне, но глядя на Марью Ивановну. Та беспомощно кивнула, словно ее голова была на пружине.

— Конечно, конечно... Алетта, иди с... гражданином Крагеном. И... будь умницей.

Мое сердце колотилось так, что, казалось, его слышно на весь зал. Это оно. Меня все-таки забирают. Забирают за то, что я видела. Я встала, чувствуя, как ноги стали ватными, и поплелась за ним из столовой, под оглушительную тишину и десятки пар глаз, впившихся мне в спину. В глазах нянечки Тани я увидела слезы. Витька смотрел на меня с глупым восхищением — «Снеговую-то забирают!».

Мы снова оказались в кабинете Марьи Ивановны. Краген закрыл дверь с тихим, но окончательным щелчком. Он жестом указал мне на тот самый стул для провинившихся, на котором я сидела в прошлый раз. Сам он остался стоять, прислонившись к краю стола, его могучая фигура казалась еще больше в этой тесной комнате.

Он не сразу начал говорить. Он изучал меня. Его пронзительные серые глаза скользили по моему лицу, по моим рукам, сжатым в белых костяшках, по моей старой, поношенной кофте, которую я так ненавидела.

— Алетта, — наконец заговорил он, и его голос потерял официальные нотки, став каким-то... усталым. — Ты не бойся. Я не причиню тебе зла. Напротив.

Я молчала, боясь, что любой звук сорвется с губ истерическим криком.

— Я знаю, что ты была на крыше той ночью, — сказал он прямо, без предисловий. Ложь была бесполезной. — Я видел тебя. И ты видела меня. И... то существо.

Я сглотнула комок, вставший в горле, и кивнула, не в силах вымолвить ни слова.

— То, что ты видела, — его голос стал тверже, — является тайной, охраняемой Законами, которые не писались людьми. Они древнее и строже любых человеческих. Ты понимаешь?

Я снова кивнула, чувствуя, как по спине бегут мурашки.

— По этим Законам, — продолжал он, и каждое его слово падало, как камень, — свидетель, не принадлежащий к нашему миру, должен быть подвергнут процедуре стирания памяти. Немедленному и безоговорочному.

Ледяная волна страха накатила на меня. Я наконец подняла на него глаза, и он, должно быть, увидел в них животный ужас, потому что слегка покачал головой.

Путь к Порогу Миров

Глава 4.

«Мы шагнули в Зеркало, и мой старый мир остался по ту сторону. А передо мной парили острова, соединенные радугами, и я поняла: дом — это не место, куда возвращаешься, а то, что предстоит найти».

Последние часы в приюте пролетели в странном оцепенении. Под бдительным взглядом Марьи Ивановны я сложила в свою старую плетеную корзинку всё свое скромное богатство: берюзовое одеяло с вышитыми единорогами, потрепанную тетрадь с зарисовками и теориями, несколько заветных безделушек и ту самую железку-шестеренку. Каждое движение казалось прощанием с частью самой себя.

В спальне царила напряженная тишина. Другие девочки смотрели на меня взглядами, в которых смешались зависть, страх и смутная надежда. Им говорили, что я, Алетта Снеговая, «непоседливая фантазерка», была отобрана для учебы в «Институте перспективных исследований имени Ломоносова» — заведении настолько секретном и элитном, что его название ничего не говорило ни уму, ни сердцу. Легенда была продумана до мелочей, подкрепленная идеально поддельными документами.

— Пиши, — сдавленно произнесла Юлька, отвернувшись к окну. — Если, конечно, там разрешают.

Даже Витька не строил своих обычных рож, а смотрел на меня с подобострастным страхом. Нянечка Таня, украдкой вытирая слезы уголком фартука, сунула мне в карман сверток с пирогом.

— На счастье, девочка моя, — прошептала она.

Когда дверь кабинета Марьи Ивановны закрылась за нами, Краген повел меня не к парадному выходу, где уже собрались провожающие, а в противоположную сторону.

— Мы пойдем через черный ход, — сказал он тихо. — Излишнее внимание ни к чему.

Мы спустились в подвал, пахнущий сыростью и старым углем. В дальнем конце, за грудой поломанной мебели, была неприметная железная дверь. Краген провел перед ней рукой, и та отворилась беззвучно, открывая путь в узкий, освещенный тусклыми светящимися грибками тоннель.

И тут я не выдержала.

— Мне нужно вернуться! — вырвалось у меня. — Я не попрощалась... с одним человеком.

Краген посмотрел на меня с удивлением, затем понимание мелькнуло в его глазах.
— У тебя есть пять минут, — сказал он. — Но быстро.

Я бросилась обратно по тоннелю, сердце колотилось как сумасшедшее. Я влетела в подвал приюта и, не останавливаясь, помчалась по коридорам к нашей спальне. Комната была пуста — все были на обеде. Только пылинки танцевали в солнечных лучах, падающих через окна.

— Петька! — зашептала я отчаянно. — Петь, ты здесь?

Воздух у моей кровати заколебался, и я увидела знакомый прозрачный контур.
— Фиалка? Ты что вернулась?
— Я уезжаю, Петь. Сейчас. Навсегда.

Он молчал, и его молчание было красноречивее любых слов.
— Ты же всегда хотела попасть в сказку, — наконец прошептал он.
— Но я не хочу тебя бросать! Ты мой единственный друг!
— А я никуда не денусь. Буду тут сидеть на твоей кровати и пугать новеньких.

Я чувствовала, как по щекам текут слезы.
— Я найду способ вернуться! Обещаю! Научусь магии и... и помогу тебе!
— Не надо меня возвращать, Фиалка. Я... я уже привык. Но если ты научишься... навещай иногда. Расскажешь про свои приключения.

Из тоннеля донесся нетерпеливый голос Крагена. Я в последний раз посмотрела на размытый контур мальчика, который был моим единственным другом все эти годы.
— Прощай, Петь, — прошептала я и побежала прочь, не оглядываясь, потому что знала — если обернусь, не смогу уйти.

Краген ждал меня на платформе. На его лице я прочла странную смесь нетерпения и понимания.
— Все улажено? — спросил он.
Я лишь кивнула, смахивая предательские слезы.

Мы сели в темный седан, ничем не примечательный, если не считать идеальной чистоты. Краген молча вел машину, покидая знакомые улицы. Я прижалась лбом к прохладному стеклу, пытаясь запомнить каждую деталь уходящего прошлого. Мы ехали долго. Городские кварталы сменились спальными районами, потом появились поля и перелески.

Через несколько часов Краген свернул на проселочную дорогу, ведущую в густой, старый лес. Мы медленно двигались по извилистой грунтовке, пока не уперлись в глухую стену деревьев.

— Приехали, — сказал Краген, заглушая двигатель.

Он подошел к самому большому дубу, ствол которого был испещрен глубокими морщинами-трещинами. Он приложил ладонь к коре и что-то тихо произнес. И тогда дерево... сдвинулось. Беззвучно, как на хорошо смазанных петлях, часть ствола отъехала в сторону, открывая вход в тоннель, освещенный мягко светящимися грибками.

— Путеводные лишайники, — пояснил Краген. — Они растут только вдоль линий силы.

Тоннель привел нас в огромную, скрытую под лесом пещеру. И вот здесь волшебство началось по-настоящему. Посреди пещеры стоял Камнеход. Его вагоны, выточенные из темного, отполированного до зеркального блеска дерева, парили в сантиметре над землей на клубящихся подушках серебристого тумана.

Платформа кипела жизнью. Группа фей, звеня прозрачными крыльями, грузила в один из вагонов свертки с сушеными травами. Важный гном в кожаном фартуке, его борода заплетена в сложные косы с вплетенными самоцветами, отдавал распоряжения помощникам. Высокий эльф с холодным, как горное озеро, лицом сверялся с хрустальным свитком, на котором руны перетекали сами собой.

Краген подошел к кассе, вырезанной в стене пещеры. За ней сидел липрикон в очках, яростно стучавший костяшками на арифмометре.

— Двое до Узла Энигмарии, — сказал Краген, кладя на стойку несколько странного вида монет.

Липрикон быстрым движением втянул монеты в жилет и выдал два тонких металлических жетона с выгравированной руной.
— Вагон седьмой. Отправление через пять минут.

Мы вошли в указанный вагон. Внутри вместо купе были уютные ниши с мягкими подушками из ткани, напоминающей ночное небо. Стены вагона были живыми экранами, показывающими меняющийся пейзаж.

— Пристегни магический ремень, — сказал Краген.

Я нашла тонкий серебристый шнур. Он мягко обвил мою талию, излучая тепло.

Сад Отражений

Глава 5.

«— Магия — это не просто сила, дитя. Это язык, на котором мир говорит с тобой. И первый урок, который ты должна усвоить: некоторые миры говорят шёпотом, а некоторые — приговором».
Из наставлений Директора Энигмарии

---

Комната, куда меня проводили после встречи с декой, находилась в нейтральных владениях, на территории персонала. Она была маленькой, но невероятно уютной. Стены, словно живые, дышали. Прислонившись к ним ладонью, я чувствовала едва уловимое движение — ритмичное и тёплое, словно прислушивалась к биению огромного сердца. Воздух пах то старым деревом и воском, то свежеиспечённым хлебом с мёдом, хотя ни печки, ни еды в комнате не было.

Вместо кровати — широкая лежанка, застеленная пледами из струящейся ткани, которая меняла цвет, переливаясь оттенками заката, когда я провела по ней рукой. Окно, арочное и без стекла, было затянуто прозрачной переливчатой плёнкой, сквозь которую доносилось тихое пение невидимых птиц и журчание воды. Я стояла, боясь пошевелиться, впитывая каждой клеточкой это ощущение дома, которого у меня никогда не было.

Меня накормили. Еду принёс пухлый маленький домовёнок в аккуратном фартучке, пробормотавший что-то вроде «кушай на здоровье, дитятко» и растаявший в воздухе. На деревянном подносе дымился лёгкий, прозрачный суп, пахнущий лесными травами и кореньями. От одного запаха проходила усталость. Лепёшка, похожая на солнечный ореол, таяла во рту, оставляя послевкусие мёда, миндаля и чего-то неуловимого, отчего на душе становилось светло и спокойно. Я ела медленно, благоговейно, чувствуя, как дрожь в руках утихает, а тяжёлый комок страха в груди понемногу рассасывается.

Вскоре за мной пришла молодая женщина в мантии цвета весенней листвы, с вышитой ветвью, обвивающей каплю росы.
— Алетта? Меня зовут Илвина. Декан Лиана просила проводить тебя в Сад Ожидания. Церемония начнётся через пару часов. У тебя есть время отдохнуть и... освоиться.

Я лишь кивнула, на прощание погладив руку стены, и пошла за ней, сжимая в кармане свою шестерёнку — крошечный, твёрдый островок прошлой жизни.

Мы шли по бесконечным коридорам. Они были разными: то широкими и торжественными, с высокими сводами, по которым бежали светящиеся фрески, изображавшие историю миров; то узкими и уютными, где двери были похожи на входы в дуплянки, а с потолка свисали гирлянды из светящихся мхов. Повсюду кипела жизнь. Мимо нас пробежал отряд суетливых гномов, тащивших какой-то хрустальный шар; пара студентов с горящими глазами спорила о составе зелья; из-за угла доносились звуки арфы и смех. Воздух звенел от магии, и этот гул был похож на музыку сфер, которую я внезапно обрела способность слышать.

И вот Илвина остановилась перед высокой, стрельчатой дверью, целиком увитой живым плющом, с бутонами, которые медленно раскрывались и закрывались, испуская тонкий аромат.
— Приготовься, — улыбнулась она и толкнула дверь.

Моё дыхание захватило. Я замерла на пороге, не в силах сделать шаг. Я думала, что видела волшебство в Камнеходе, в парящих островах и сияющих башнях. Но это... это было иным. Это был Сад Отражений, и он был живым существом.

Воздух струился, густой и напоённый ароматами, которые я не могла определить — то ли цветы, то ли звёздная пыль, то ли сны. Он был видимым, переливался радужными отсветами, и в нём плавали, словно золотые рыбки, искорки чистого света. Деревья здесь не просто росли — они пели. Их листья, серебряные и изумрудные, были разной формы и размера, и каждый при малейшем дуновении ветерка издавал свой собственный, чистый звук. Вместе они сливались в нежную, фоновую музыку, мелодию, которая успокаивала душу и будоражила воображение.

Я сделала шаг, и мои босые ноги (ботинки я сняла у входа, следуя инстинкту) утонули в траве, которая была не зелёной, а цвета лунного света и мягко светилась. Ручейки не текли, а танцевали — они выписывали в воздухе замысловатые петли, спирали и кружева, прежде чем с лёгким серебряным смехом упасть в водоёмы. В тех водоёмах плавали не рыбы, а существа из чистого света, а кувшинки, огромные и бархатистые, светились изнутри, как ночники, меняя цвет в такт музыке листьев.

Но самым невероятным были отражения. Вода в озёрах, капли росы на траве, даже гладкие поверхности камней — все они показывали не то, что было над ними, а иные уголки Академии и, возможно, иных миров. Я наклонилась над крошечной лужей у своих ног и увидела там не своё лицо, а огромный зал с парящими книгами, где студенты летали между стеллажами на коврах-самолётах. В капле росы на лепестке гигантского ириса отражалась терраса, залитая солнцем, где цветы разговаривали друг с другом на языке ароматов. Это был сад, смотрящий в тысячу глаз одновременно, живая панорама всей Энигмарии.

Я шла, заворожённая, протянув руки, касаясь лепестков, которые отзывались на прикосновение мелодичным звоном. Огромный, похожий на мотылька, но сделанный из опалового света, порхнул и сел мне на плечо, шевеля прозрачными крылышками. Я чувствовала лёгкое, щекочущее тепло.

Сад был полон не только мной. Сюда, как и меня, поодиночке или маленькими группами, приводили других новичков. Мы были похожи на стайку испуганных, но восхищённых птенцов. Один мальчик с круглыми очками пытался поймать ручей, который упрямо уворачивался, весело звеня. Девочка с рыжими кудрями смеялась, потому что цветок, к которому она прикоснулась, начал тихонько подпевать её смеху. Даже взрослые, сопровождавшие некоторых детей, теряли свою важность: седовласый маг с посохом с удивлением наблюдал, как его собственная тень, отражённая в воде, пустилась в пляс.

Именно здесь, в этой райской тишине, я впервые увидела их — тех, кто был не как я. «Залётные», вроде меня, были легко узнаваемы. Одежда — простая, чуть потрёпанная, или, наоборот, новая, но безвкусная и кричащая, купленная наспех перед отъездом. Взгляд — растерянный, восторженный и испуганный одновременно. Они бродили по саду, широко раскрыв глаза, боясь прикоснуться к волшебным цветам, их движения были неловкими.

Зал Предназначения

Глава 6.

«— Выбор — это иллюзия, которую мы даём вам сегодня. Фонтаны не выбирают путь за вас. Они лишь показывают вам вас самих. И для кого-то это становится самым страшным наказанием».
Из речи Директора Энигмарии перед Церемонией Распределения

---

Низкий, бархатный гул колокола не стихал, а лишь нарастал, наполняя площадь могучей вибрацией, которая отзывалась в костях. Он, казалось, вытряхивал из нас последние крупицы страха и сомнений, оставляя лишь чистое, огненное ожидание. Толпа замерла, заворожённая.

Из главных врат Академии, таких высоких, что, подняв голову, я едва различала их вершины, украшенные каменными химерами, вышла женщина. Это была наша провожатая, учительница Илвина. Её мантия Флоры казалась сегодня ярче, а лицо было одновременно и серьёзным, и приветливым.

— Первокурсники! — её голос, усиленный магией, легко парил над площадью, достигая каждого уха. — Прошу следовать за мной. Держитесь рядом и постарайтесь не отставать. Путь к Фонтанам начинается.

Она плавно развернулась, и мы, как единый организм, двинулись за ней. Шёпот, смешки, вздохи — всё стихло. Слышны были лишь наши шаги по отполированному до зеркального блеска мрамору и этот всепроникающий звон колокола.

Мы приблизились к вратам. Вблизи они были ещё грандиознее. Из тёмного, почти чёрного дуба, они были покрыты сложнейшей резьбой, изображавшей всех мыслимых и немыслимых магических существ: драконов, фениксов, кентавров, существ из света и тени. И пока мы подходили, сцена на вратах ожила. Драконы расправляли каменные крылья, фениксы взмывали вверх, а в центре створов, на уровне человеческого роста, проступили три огромные руны. Они зажглись изнутри холодным серебряным светом.

— Это Врата Истины, — тихо, но чётко произнесла Илвина, обернувшись к нам. — Они откроются лишь для тех, чьё сердце чисто в своём намерении познать магию. Не бойтесь. Шагните вперёд с верой.

Она первой подошла к вратам и коснулась ладонью центральной руны. Свет вспыхнул ярче, и створы, не издав ни единого звука, поплыли внутрь, растворяясь в толще стен. Перед нами открылся проход в полумрак, откуда пахнуло ветром, древними камнями и озоном.

Мы вошли. И у меня снова перехватило дыхание.

Главный Зал Академии был настолько огромен, что его границы терялись в вышине. Сводчатого потолка не было видно — там, в поднебесье, клубились настоящие облака, сквозь которые проглядывали призрачные очертания двух лун и чуждых созвездий. Стены зала были сложены из циклопических каменных блоков, испещрённых фресками, изображавшими великие битвы и открытия магического мира.

По углам зала, на исполинских каменных жаровнях, пылали магические факела. Но их пламя было не обычным. Одно горело зелёным, как весенняя листва, огнём, от которого тянуло запахом дождя и цветущих лугов. Другое — синим, холодным, как пламя спиртовки, и вокруг него воздух мерцал, как в знойный день. Третье пламя было багровым и яростным, потрескивающим искрами, а четвёртое — золотым и почти неподвижным, как расплавленное солнце. Их свет сливался в причудливой игре, окрашивая зал в фантастические цвета.

Вдоль стен, в нишах и на специальных возвышениях, стояло древнее оружие. Не просто висело на стенах как украшение, а именно стояло, излучая едва ощутимую, но грозную мощь. Доспехи, в которых, казалось, только вчера сражались великаны, с вмятинами от ударов магических посохов. Щиты, испещрённые рунами, которые медленно перетекали, как ртуть. Мечи с клинками из закалённого света или вечного льда, от которых струился морозный пар. Всё это дышало историей, силой и напоминанием о том, что магия — это не только красота, но и битва.

Но самое впечатляющее зрелище ждало нас по бокам от центрального прохода. Здесь, на возвышающихся каменных скамьях, амфитеатром, сидели старшекурсники. Все до одного. Сотни, тысячи лиц в мантиях шести факультетов. Они не шумели. Они молча, с разным выражением лиц — от любопытства до снисходительного безразличия — наблюдали за нашей робкой процессией. Их объединённое магическое поле ощущалось как плотное, густое сияние, как стена из невидимой энергии. Идти под прицелом этих тысяч глаз было и потрясающе, и невыносимо страшно.

Илвина провела нас по центральному проходу к открытому пространству в центре зала, где на невысоком постаменте стояли шесть величественных фигур — деканы факультетов. Я сразу узнала Лиану с её живыми цветами в волосах. Рядом с ней стоял суровый мужчина в мантии цвета пламени и дыма (Прима), женщина с лицом-маской и хрустальным шаром в руках (Омен), коренастый гном в кожаном фартуке, увешанный склянками (Алхимия), эльфийка с руками, покрытыми тончайшими серебряными чернильными узорами (Аркана), и высокий, аристократичный мужчина с лицом, скрытым в тени капюшона, на мантии которого мерцала руна Энигмы.

А перед ними, на самом краю постамента, стоял Он.

Человек, который казался таким же древним и незыблемым, как сам этот зал. Директор. Он был высок и строен, одет в простые, но безупречно сидящие одежды тёмно-серого цвета. Его лицо, испещрённое морщинами мудрости, а не возраста, было спокойным. Но его глаза... Его глаза были двухцветными. Один — ярко-золотой, как пламя факела за его спиной, другой — серебряный, как лунный свет. И когда его взгляд скользнул по нашему строю, мне показалось, что он видит не просто группу испуганных детей, а наши души, наши страхи и самые сокровенные надежды.

Тишина в зале стала абсолютной. Даже магические факела словно застыли в ожидании.

— Добро пожаловать, — его голос был тихим, но он наполнил собой весь колоссальный объём зала, коснувшись каждого без усилия. — Добро пожаловать в Энигмарию. Дом для искателей. Пристанище для мятежных умов. И... испытательный полигон для вашего духа.

Он медленно прошёлся взглядом по нашим рядам, и его двухцветные глаза, казалось, сверлили каждого.
— Вы стоите на пороге. За моей спиной — шесть Фонтанов. Шесть путей. Шесть граней великого алмаза, что зовётся магией. Многие из вас думают, что сегодня вы будете выбирать. Это утешительная ложь.