Алгоритм неизвестности

Пролог

Все написанное является художественным вымыслом автора.

Все персонажи и описываемые события являются вымышленными.

Любое совпадение с реальными людьми или событиями является случайностью.

В городе, где нет метро,

по утрам холодеет мое нутро.

По глазам быстро мимо мелькают дни…

Запомни меня молодым, запомни меня живым.

25/17

Пролог

Мыслей не было — была цель. Убежать. Страх — лучший мотиватор. Босые стопы не чувствовали холод, ноги проваливались в сугробы выше колена. Преследователей не было видно, только слышно, они громко перекрикивались между собой — не боялись, что их кто-нибудь услышит в ночном зимнем лесу. Беглеца гнали, как зверя на охоте, не хватало только борзых, вспарывающих длинными лапами пушистый январский снег. Лучи фонарей метались по темным стволам деревьев, хвойные лапы елей рассеивали их яркий свет в безлунной ночи. В лесу было шумно, снег хрустел, сминаясь под ногами, со стороны можно было подумать, что повзрослевшие дети играют в детсадовскую игру «Кошки-мышки». Молодые люди с улюлюканьем и угрозами короткой цепью шли, огибая припорошенные снегом кустарники. Убегавший слышал все, что ему кричали, — в лесу прекрасная акустика и звуки разносятся на большие расстояния.

Сегодня он уже один раз сумел обмануть смерть и сбежать с места своей казни, теперь надо было, чтобы усилия не пропали даром. Эти места он не знал, бежал наугад, он старался, чтобы со спины его всегда прикрывали деревья. Беглец забежал за толстый пень и упал на снег, силы не были бесконечными, пригоршня снега, брошенная в рот, ненадолго утолила жажду. Он осторожно выглянул из-за срезанного ствола, ему сегодня определенно везло, шесть человек, которые его искали, уходили в сторону, не зря он все-таки не пожалел ноги и побежал по руслу талого ручья. В истоках ручья стояла золотодобывающая артель, стоки с которой уносились потоком воды, вырывающимся из скалы. Дикий химический состав не давал ручью замерзнуть даже в лютые крещенские морозы. Беглец прятался выше по течению и наблюдал, как преследователи дошли до ручья, где терялись следы в глубоком снегу, пошарили фонарями по лесной чаще и двинулись вниз по руслу.

Голоса становились тише, беглец потер задеревенелые стопы, чувствительности в ногах почти не было. Очень хотелось пожалеть себя, лечь, свернуться в позу ребенка в материнском чреве и уснуть, а проснуться уже дома, там, куда захотелось вернуться впервые за долгое время. Еще вчера любая подворотня или подвал были для него намного привлекательнее квартиры, где он жил с рождения, с ней не было связано приятных детских воспоминаний, а только лишь мрачные картины взрослых пьянок и наказаний от отчима.

Беглец еще раз аккуратно выглянул из-за пня, шестеро с фонарями удалились на достаточное расстояние. Он встал на ноги и стал карабкаться по снежному склону оврага наверх. Лезть приходилось на четвереньках, конечности проваливались и проскальзывали, но жажда жизни и отчетливый шанс на спасение подпитывали силами уставший организм. Он выбрался на ровную поверхность, справа виднелась пирамида триангуляционного геодезического знака, голова упала лицом вниз от бессилия. Он закрыл глаза, несколько раз откусил от ровного снежного полотна, растаявшая вода приятно освежала пересохшее горло. В ушах гулко стучало. Пора было вставать и бежать дальше.

С трудом он заставил себя разомкнуть будто налитые свинцом веки, поднял голову и увидел перед собой пару высоких треккинговых ботинок коричневого цвета. Взгляд поднимался выше, перешел на плотные серые штаны и сразу же уткнулся в черную, идеально круглую дырку пистолетного глушителя. Так близко он никогда не видел оружия. Разрядом тока в голове пробежала дурацкая мысль о том, что круто было бы из такого пострелять. Пистолет в руке дернулся, звук выстрела был похож на резкий выдох. Глаза беглеца закатились к переносице, словно хотели рассмотреть дырку, образовавшуюся в середине лба. Голова упала на снег, который стал усердно впитывать в себя горячую густую кровь. Вспыхнула вспышка фотокамеры на телефоне, ноги в коричневых ботинках развернулись и по своим же следам зашагали прочь от мертвого тела подростка с босыми ногами.

1

— А сейчас молодожены исполнят свой первый танец в качестве мужа и жены, — хорошо поставленный голос ведущего свадебного банкета в колонках, развешенных по стенам банкетного зала загородной базы отдыха, сменили первые аккорды песни «Под цыганским солнцем».

Норвежский сидел за столом на почетном месте свидетеля жениха, а в центре зала в плавном грациозном танце кружились Макс и Аня. Сергею нравились свадьбы: нарядные люди, приятные пожелания молодоженам. Атмосфера счастья и добра, то, чего сейчас так не хватает современному обществу. Гости окружили порхающую по танцполу пару, у каждого в руке была фигурная синяя свеча, пламя которой символизировало зажжение нового семейного очага. Норвежский в этом не участвовал, он вообще не любил быть в центе внимания на праздниках, вот сидеть в углу стола, спокойно выпивать и закусывать, наблюдать за ходом праздника — это ему было по душе. Когда Макс рассказал ему о предложении руки и сердца, которое он сделал Ане, Сергей сразу понял, что отвертеться от свидетельских обязанностей не удастся. Его радовало одно, что Макс был богатым человеком, а значит, что вся суета по вопросам организации банкета, украшения автомобилей и найма фото-, видеооператоров ложилась на плечи специально обученных и подготовленных людей, для кого все эти мероприятия были частью рабочего процесса.

Норвежский был рад за друзей. Девушка из небольшого поселка, в шести часах езды от Берегового, смогла вернуть Максиму любовь к жизни и помогла пережить тяжелое время, связанное с трагическими событиями. За три года, прошедшие с того времени, Сергей ни разу не слышал от друга, что тот устал от своей возлюбленной или, что она ему надоела. Это была первая девушка, которой Макс был по-настоящему очарован и покорен. Максим теперь был хозяином всего бизнеса, что остался ему от матери, но так как он ничего не понимал в медицине, то сделал самый грамотный ход, который только мог сделать умный человек в его ситуации. Он нанял управляющего, бывшего главного врача областной больницы из соседнего региона. Человек сразу оказался на своем месте, и деятельность ООО «Гармония» не только не остановилась, но и стала развиваться. К уже действующим направлениям добавились офтальмология и флебология — очень востребованные населением медицинские услуги. Также, в качестве эксперимента, было создано новое юридическое лицо, под которым открыли ветеринарный кабинет «Пуша» с милым котенком на логотипе. Пока небольшой, специализирующийся только на помощи хозяевам собак и кошек, но в дальнейших планах был выход на рынок оказания помощи фермерским хозяйствам и их подопечным. В общем, дело, начатое Викторией Сергеевной, росло и процветало, Максим осуществлял общий контроль, имел массу свободного времени и постоянное поступление приличного количества денежных средств.

Норвежский тихонько поднялся со стула и через стеклянную дверь вышел на деревянную террасу. После душного банкетного зала с ароматами еды и парфюма на улице было хорошо. Мороз пощипывал лицо, холодный воздух обжигал легкие. Сергей облокотился на перила и стал смотреть вдаль, где острые еловые пики соприкасались с темным, усыпанным звездами небом. В городе, даже маленьком, никогда не увидишь таких звезд, будут мешать фонари, свет фар автомобилей и огни наружной рекламы. На природе по-другому, здесь в безоблачную ночь можно изучить небесную мозаику, сложенную из мерцающих точек. Все с детства знают, что люди на Земле могут видеть свет тех звезд, которых уже нет. В этом есть что-то мистическое, словно видишь душу, улетающую от остывающего тела — прощальный привет с порога смерти.

Дверь сзади скрипнула, на террасу вышел новоиспеченный муж.

— Чего сбежал? — вставая рядом с Норвежским, спросил Максим.

— Душно, устал, а здесь хорошо.

— Зря Сашка не поехала, тут как в пятизвездочном отеле. Ей комфортно бы было.

— Да куда, девятый месяц. Она устала уже ходить, мечтает о родах, — с улыбкой произнес Сергей.

— Классно! Станешь батей, пацан твой подрастет, будешь ему покупать все то, чего у тебя не было, и сам играться. — Максим обнял друга за плечо. — Мы тоже с Анькой работаем над этим вопросом, но что-то пока туго.

— Все будет хорошо, главное голову себе не забивай чушью всякой.

Максим посерьезнел.

— Я, когда к свадьбе готовился, несколько раз хотел все бросить и сделать как вы с Сашкой. Регистрация, вечер с самыми близкими и самолет туда, где тепло купаться, вкусно есть и интересно гулять. Потом вспоминал мать, я вообще последнее время часто о ней думаю, сентиментальный стал, она всегда хотела, чтобы у меня была большая свадьба, много людей. Чтобы родня дальняя приехала. Так что все это, — Максим нарисовал в воздухе круг указательным пальцем, — я больше в память о ней сделал. Анька тоже не особо хотела такие тожества. Надеюсь, мать где-нибудь там радуется, что я хоть что-то сделал, как она хотела.

Максим улыбнулся и бросил короткий взгляд в звездное небо.

— Оставайся завтра на день, по лесу покатаемся, здесь снежики хорошие, мощные, плов вкусный будет, баня, а вечером домой поедешь.

— Не, Макс, я и сегодня-то не хотел здесь ночевать, Сашка уговорила по темноте не ездить. Утром встану, чая хлебну — и домой. Знаешь же, как тяжело далась ей беременность, а сейчас чуть-чуть осталось. Надо, чтоб все хорошо было.

— Будет, куда ж вы денетесь. На работе как? Отпуск дадут к родам?

— Должны. Пока спокойно все. Заявление подписанное лежит в столе. Надеюсь, проблем не будет.

2

Пожилая преподавательница монотонно выдавала материал. Окна аудитории, где проходили занятия по сольфеджио, выходили на проезжую часть улицы. Сигналили таксисты, водители автобусов включали аварийку в знак благодарности при отъезде от остановки. Обычная уличная рутина. Шел мелкий снег, мороз колол щеки студентов музыкального училища, которые выбежали на перекур за угол здания.

Полина сидела на втором ряду у окна и пыталась хоть что-то понять из лекции. Она сама хотела пойти учиться именно в музыкальное училище, родители, наоборот, ее отговаривали, но без особого усердия. Учиться Полине нравилось, но иногда знания давались с большим трудом. У стены аудитории стояло фортепиано с коричневой лакированной крышкой и вытертыми, некогда желтыми, педалями. Над инструментом висели портреты выдающихся композиторов прошлого, и все они, как казалось Полине, с укоризной смотрели на непонятливую первокурсницу.

С момента, когда она в дождливый осенний день наткнулась на висящий на дереве труп, прошла, по подростковым меркам, целая вечность. Те страшные события она почти не вспоминала, только если по телевизору или в интернете случайно видела что-то о «Постановщике из Берегового», как убийцу окрестили жаждущие славы журналисты, да и то старалась сразу же переключить канал или закрыть страницу браузера. Полина окончила школу и из худенькой большеглазой девочки, любящей своих собак, превратилась в молодую девушку. Стройная фигура, вьющиеся каштановые волосы и немного пухлые щечки, которые добавляли ее образу детской наивности. Хотя уж кем-кем, а наивной Полину точно нельзя было назвать, она уже не боялась конкуренции со стороны более старших подруг, но к романтичным увлечениям относилась очень серьезно. Если любить, то по-настоящему, а не так, что раз-два и разбежались, как у остальных. Что такое любовь, Полина еще не знала, поэтому она умело отваживала чересчур настойчивых ухажеров и дальше пресловутой френдзоны никого не пускала.

Наконец она поняла, что не дает ей сосредоточиться на учебе, какие мысли уводят транспортирование одноголосных и многоголосных примеров на второй план. Позавчера она и ее лучшая подруга Верка ходили в гости. Сверстники Полины называют такие вечерники вписками, но ей не нравилось это слово, за ним была какая-то пошлость и грязь. Они пошли в гости к другу старшего брата Верки, это было уже не в первый раз, и девчонки знали, что там можно было не переживать за возможные домогательства. Обычная компания молодежи: пар вейпов и гитара. Никаких игр на раздевание и стимуляторов сильнее разливного пива. Обычно Полина не сидела там долго — становилось скучно, да и никто из компании не был ей очень уж интересен. Это Верка всё клинья била к хозяину квартиры, говорит, что с детства в него влюблена, но тот постоянно делает вид, что не замечает ее намеков.

В этот раз тоже все начиналось как обычно. Шли разговоры, кто-то обсуждал видео на телефоне, говорили часто все вместе, и никто особо друг друга не слушал. Хлопала балконная дверь, пуская вместе с замерзшими молодыми людьми и запах табака. Верка снова пристала к хозяину квартиры, просила помочь разобраться с новым приложением для обработки фото на смартфоне. Полина сидела в дальнем углу широкой кровати, по-турецки поджав под себя ноги, и листала ленту каналов в мессенджере. Один из парней попытался ненавязчиво оказывать ей знаки внимания, но Полина вежливо дала понять, что ей это неинтересно. Она смотрела в строки на экране телефона, а мысли были о другом. В последнее время она все чаще задумывалась о глобальном. Через два года ей будет двадцать лет, а еще через десять — тридцать. Это ведь половина жизни, считай, а что она сделает к этому времени, кем станет? А если никем, то как жить вторую половину жизни, зная, что ты бездарно потеряла лучшие годы. Сейчас училище, потом, естественно, консерватория в Москве, а дальше… А если муж, семья, то как выбрать между ними и карьерой? Как, оказывается, непросто быть взрослой и почему дети стремятся поскорее вырасти и не ценят беззаботность. Чем старше становишься, тем больше ответственности и проблем, которые необходимо решать самостоятельно, ведь за тебя этого никто не сделает. Интересно, когда родители поняли, что стали взрослыми?

В комнату зашли два парня, Полина на миг подняла голову, лица были незнакомые, и она вновь погрузилась в тяжелые размышления о непростом взрослом будущем.

Когда дети будут, их же надо воспитывать, а как? Кто может научить, как это делать? Что вообще делать с маленьким ребенком? Ну, с подгузниками, допустим, понятно, приятного мало, но дело нехитрое. А как понять, почему он плачет среди ночи? Младенец же не расскажет, что его беспокоит, а может, ничего не беспокоит, а он просто вредный маленький засранец. У соседей такой рос, орал днем и ночью, даже за стенкой покоя не было, не мог же у него круглосуточно живот болеть или два года зубы лезть. Нет. Просто доводил своих родителей и заодно Полину через бетонное перекрытие.

Зазвучала гитара. Полина снова подняла взгляд, один из недавно пришедших незнакомцев сидел на полу, прислонившись спиной к стене, и ловко перебирал пальцами струны.

Заметался пожар голубой,

Позабылись родимые дали.

В первый раз я запел про любовь,

В первый раз отрекаюсь скандалить…

Голос у парня был мелодичный и приятный, Полина знала, чьи это стихи, у нее дома был томик лирики Есенина, маленькая зеленая книжка в твердом переплете. Полина не увлекалась поэзией, но эти стихи ей нравились. Она внимательнее посмотрела на доморощенного певца. Черный спортивный костюм, белые с затертыми подошвами носки, короткие темные волосы. Музыка перешла с перебора на бой. Полина оценила спортивную фигуру и жилистые руки, ладонь, сжимавшая гриф гитары, казалось, с легкостью могла бы сломать его при желании владельца. Полина продолжила изучать интересный объект.

3

Планерки как таковой не было, Норвежский и оба его подчиненных сидели каждый за своим столом, пили кто чай, кто кофе и общались на тему дел, которые были в производстве отдела по раскрытию тяжких и особо тяжких преступлений против личности уголовного розыска УВД Северской области.

— Там мы таксиста и нашли, — Любавин продолжал докладывать о том, чем они с Костей занимались все выходные, — хорошо зима, с запахом особо бороться не пришлось. А нарик этот все под запись рассказал, где они с Клещом сели в такси, как убивали, как потом он уже в задушенного водилу ножом тыкал. Клещ так велел. Деньги тоже Клещ забрал, этот говорит, там «нормально» было — тысяч семь.

— Дебилы, — Норвежский резюмировал услышанное.

— А чего ты ждал от отморозка и молодого нарколыги? Мне вообще кажется, что Клещу на деньги плевать, так, покуражился и все, поэтому и с машиной не стал сам заморачиваться, а этот дурачок и счастлив, думал, что тачку скинет и обдолбится…

— Да нечем там думать, — Грачев перебил приятеля. — У него кисель вместо мозга. Готов поспорить, что в итоге на себя все возьмет. Клеща, если все получится, мы сегодня возьмем, и он в СИЗО быстро решит вопрос о том, кто главным на суде пойдет.

Все трое оперативников выглядели неважно. Норвежский вообще последние месяцы плохо спал: как Сашу выписали из перинатального центра, где она лежала на сохранении, так он и перестал нормально высыпаться. Все следил, как она спит, как дышит. Ей виду не показывал, но в душе Сергей сильно переживал, чтобы все прошло хорошо и через месяц он забрал уставшую, но счастливую жену из роддома с новым членом их семьи на руках.

Возможно из-за этого, а может, просто с опытом и возрастом Норвежский стал более циничным и жестким на службе. Если раньше он иногда пытался понять тех, кого ловил, в плане того, почему они это сделали и что их привело к такому изгибу судьбы. Бывало, даже проскакивала жалость. Сейчас он стал другим. Сейчас он ни при каких обстоятельствах не споткнулся бы о тот порог в домике ноябрьской ночью, а возможно, просто нажал бы на спусковой крючок в середине исповеди жестокого убийцы.

Грачев выглядел так же, как и каждый день до этого на протяжении почти целого года. Тогда, прошлой зимой, когда Норвежский впервые заметил кардинальные изменения настроения своего коллеги, у них состоялся короткий по продолжительности, но емкий по смыслу разговор:

— Ты сколько в браке? — вопросом ответил Грачев на обеспокоенность начальника.

— Два с лишним, — Норвежский ответил не раздумывая.

— Мы пять, вроде немного, а с другой стороны… — Костя ученическим движением поправил очки. — Дочке год скоро, бегает уже вовсю. Ругаться стали часто, нет, даже не так. Я как-то резко стал все делать неправильно: закрывать шкаф, наливать чай, купать ребенка. Мне жена постоянно об этом говорит, что я все делаю не так, как надо, что я вообще мало что умею делать. И говорю что-то не то вечно, по ее мнению, а когда я спросил, как же надо, то получил ответ достойный размещения в женском паблике: «У тебя нет ощущения, что у нас все, как в старой карусели, лошади бегут по кругу, все скучно и однообразно, а это надоедает и раздражает. А механизм этой карусели тем временем изнашивается».

— Может, тебе отпуск взять? Иди на месяц, я решу с кадрами. — Норвежскому было немного неловко выслушивать откровения о чужой личной жизни. — Больше времени вместе с женой и дочкой будет, а там, глядишь, и наладится все.

— Спасибо, можно попробовать, но мне кажется, что это начало конца. Какая-то она другая стала, сначала говорила, что это после родов и психика скоро восстановится, потом, что от усталости, а сейчас вот так.

Отпуск не помог, когда дочке Грачева было полтора года, его жена нашла себе любовника. Костя сначала пытался бороться за семью, пересилил себя — простил, но это не помогло. Развод, суд и встречи с дочкой по выходным. С тех пор глаза Кости загорались только при общении с ребенком, все остальное время он выглядел отрешено. Норвежский больше не лез к нему в голову, да и поводов для этого не было, на работе Грачева его душевные переживания отражались очень редко.

У Паши Любавина все было хорошо, а выглядел он помято потому, что до трех ночи пил виски и сейчас чувствовал себя отлично. Так как Паше было уже далеко не двадцать лет, когда можно всю ночь куролесить, а наутро выглядеть свежим и бодрым, его внешний вид соответствовал ночному времяпрепровождению. Паша был в предвкушении сегодняшнего дня, вчера им подсказали, где искать Клеща. Эти криминальные элементы только в кино друг за друга горой, а в жизни Любавин еще не встречал бандита, который при нажиме разной степени интенсивности, не сдал бы своих подельников. Причем часто в качестве нажима хватало всего лишь правильных слов. Паше нравилось учувствовать в задержаниях, еще с ОМОНа, там и в то время, правда, особо думать не надо было, главное — скорость и натиск, а сейчас по-другому — интереснее.

— Мне вчера шепнули, что Клещ в доме сидит, где птицефабрика. Только не за речкой, а ближе к железке. Кроме него там минимум двое, одного я знаю, такой же, как и Клещ, можно не жалеть. Про второго не слышал, возможно, не местный или вышел недавно.

— Адрес какой, — Сергей открыл в интернете карту Берегового.

— Речная, 17.

Курсор забегал по экрану монитора.

— Хреново, что за забором сортировочная, если туда побегут, сложно будет.

4

Клещ сидел на стуле посередине кабинета отдела Норвежского. Руки его были скованы наручниками. Рану, оставленную пулей из пистолета Сергея, обработали в приемном покое травматологии. Клеща накачали обезболивающим, и поэтому сейчас он бросал дерзкие взгляды на сидящих за своими столами оперативников и молчал. Норвежский наблюдал за неприятным субъектом и сделал пока один, но точный вывод, что никаких чувств, кроме злобы и досады от поимки, Клещ не испытывает.

Любавин без слов, только выразительным взглядом спросил у Норвежского разрешение начать допрос, Сергей кивнул, прикрыв на секунду глаза.

— Ты можешь вообще ничего не говорить, за тебя это уже сделали твои корешки, — Паша встал, обошел стол и сел на него, теперь он был прямо напротив задержанного отморозка. — Наркоша, с которым ты таксиста убил, еще вчера все рассказал, а те, с кем тебя взяли, сейчас поют. Зачем им на себя нагребать, проще тебя по полной вломить, один хрен ты присядешь и надолго.

Клещ фыркнул и поводил нижней челюстью из стороны в сторону, словно разминая лицо.

— У тебя один шанс хоть на какое-то смягчение, — Любавин продолжал, поглаживая свои крупные кулаки. — Рассказать нам то, чего мы не знаем. Не про себя, про район, про город. Кто? Чего? Где? И когда? Тогда, так уж и быть, напишешь явку.

Норвежский смотрел на Клеща, и ему было противно. Этот человек всю свою жизнь шел против нормального общества. Он не сделал ни толики полезного в своей сознательной взрослой жизни. Сергей хорошо знал его биографию по пухлым томам уголовных дел. Клещ из своих тридцати двух лет тринадцать провел в лагерных бараках: первый раз на «малолетке», второй уже на строгом режиме. Обе статьи, по которым Клещ отбывал наказание, были «убойными». Последние два года он был на свободе, но, как говорилось в известной поговорке: это была не его заслуга, а недоработка Сергея с коллегами. Норвежский часто задумывался о мерах наказания для тех, кого он ловит. Вот для чего такого, как Клещ, держать в колонии? Ведь он точно не перевоспитается, он насквозь пропитан блатными идеями и понятиями, и никогда не будет жить как нормальный человек. Если у него к тридцати годам не наступило просветление в мозгах, то вряд ли это придет к сорока или пятидесяти. Не проще ли вернуть высшую меру? Не сразу, конечно, после суда к стенке ставить, а пусть посидит такой лет десять с постоянным ожиданием последнего выхода из камеры. Конечно, Норвежский знал о тонкостях судебной системы, знал он и о так часто упоминаемых либеральными журналистами и блогерами процентах оправдательных приговоров в стране. Однако, задерживая очередного подобного «Клеща», Сергей укреплялся в мысли, что по-настоящему остановить таких может только пуля, решетки здесь бессильны.

— Я бродяга по жизни, а ты, мусор, мне крысой предлагаешь стать, пошел ты на… — четко выговорив последнее короткое слово своей напыщенной фразы, Клещ протяжно шмыгнул носом и смачно плюнул под ноги Любавина.

Паша вопросительно посмотрел на Норвежского. Сергей встал из-за стола, подошел к Клещу и резким движением ноги выбил из-под того стул. Клещ завалился на пол, подтянул колени к груди, а руками, как мог, прикрыл голову.

— Ты гнида и не стоишь одного волоса с головы тех, чью жизнь ты оборвал, — Норвежский поставил ногу на правое плечо Клеща, тот завыл от боли. — Хоть заорись. Ты вошь, такая же, как и любой другой живущий твоими гнилыми принципами, и должен быть мне благодарен, что я живу по закону, а не по зову совести, а то сейчас бы железнодорожники смывали с вагона субстанцию, которая заменяет тебе мозг.

Норвежский убрал ногу.

— Не сокращайся, никто не будет тебя бить. — Сергей подошел к окну и взял с радиатора отопления половую тряпку. — На, вытри свои слюни и сопли. Ты же считаешь себя блатным, а они должны отвечать за свои слова и поступки, так? Вот считай, что я с тебя сейчас спрашиваю, как с понимающего. Накосячил — отвечай. Такому же ты молодых на районе учил? А если ты, падаль, сейчас за собой не уберешь, я тебя отдам бурятам, они как раз клич по мессенджерам кинули, кто их друга-таксиста завалил. Вряд ли они станут слушать твои бредни про «порядочную» жизнь.

Любавин смотрел на начальника со смесью восхищения и недоумения во взгляде, таким он Норвежского видел впервые. Грачев, который так и не поднялся со стула, внимательно следил за происходящим в кабинете.

— И можешь не понтоваться своим авторитетом, он у тебя есть только перед глупой пацанвой, которым ты сказки про блатную романтику втираешь, и бичьем, типа того, с которым тебя взяли. Никто в городе не будет за тебя впрягаться, и в лагере никаким блатным ты не был и не будешь. Потому что ты мелкая тупая шавка, ничего, кроме банального гоп-стопа, не способная придумать. На меня смотри! Никаких смягчающих тебе не будет. У тебя два варианта: или к бурятам и, скорее всего, пропасть без вести, или открыть свой рот, спокойно рассказать обо всем, что может меня заинтересовать, и тогда уехать снова за забор, но уже на особый режим. И учти еще, во-первых, я могу повлиять на твое распределение в камеры, а во-вторых, следователь может навешать на тебя все, что захочет, а тогда уже не просто особый, а ПЖ. Так что твое ближайшее будущее зависит только от моего настроения и благосклонности. Минута у тебя, чтобы вытереть пол и начать рассказывать.

Норвежский развернулся и снова сел за свой стол. Костяшки его пальцев были белыми.

***

Вадим сидел в своем кабинете, на экране был открыт файл с очередным отчетом по осмотру места преступления, на голову криминалиста были надеты массивные мониторные наушники, в которых Кинчев уже подходил к последним строкам своей «Посолони». Пальцы быстро скакали по клавиатуре.