Альфы кису не обидят

Пролог

С самого утра всё шло к чертям.
— Ну почему я такая тупая? — бурчу я себе под нос, тыкая провод зарядки в мёртвый разъём. — Ну зачем я попёрлась в эту глушь? Работать на удалёнке из деревни — шикарная идея, говорили они. Экологично, романтично… ага, сейчас!

Мой ноутбук выплёвывает последние два процента заряда и умирает, даже не попрощавшись.
— Нет-нет-нет! — я трясу его, как будто это его воскресит. — Господи, давай, малыш, ты же мой боевой конь! Ты не можешь меня так предать! У нас через час встреча с самым вредным клиентом!

Домик, который я сняла «для перезагрузки и свежего воздуха», встречает меня тишиной. Внутри пахнет сырым деревом и старым чаем. Снаружи небо громыхает так, что дрожат стены.
— Вот и свежий воздух, — бурчу я. — Бабушка, спасибо за совет «поезжай к корням». Корни мне помогут, ага.

Телефон показывает две палки сети. Интернета нет.
— Отлично! — я в сердцах швыряю подушку в стену. — Ну просто мечта! Что ещё? Гроза! Молния! Ну давай, ударь ещё сюда для полного комплекта!

В голове вдруг всплывает голос бабушки, её любимая байка: «Ты, Маруся, не бойся молнии. Молния разрезает реальность. Через неё можно попасть куда угодно».
— Попасть бы туда, где есть вайфай, — фыркаю я.

Грохот становится сильнее. Свет в доме мигает — и запасной генератор отдает концы вслед за основным электричеством.

— Нет! — я подскакиваю. — Всё, хорош! Паниковать некогда!

Я хватаю свой ноутбук, пихаю его в пакет, засовываю телефон туда же, затягиваю всё это в рюкзак. Выхожу на крыльцо — под ногами грязь и лужи. В сарае нахожу старый велосипед. Колесо почти спущено.
— Ничего! — шиплю я, качая педалькой. — Ты выдержишь, я знаю. Я тоже выдержу! Доберёмся до магазина — у них там вайфай. Если что — сяду посреди прилавка, но созвон проведу.

Я выкатываюсь на дорогу. Дождь хлещет по лицу, ветер подвывает, небо сверкает так, что перед глазами пятна.
— Давай, Маруся, вперёд! — приказываю себе. — У тебя митинг с директором канатного завода! Ты — железная леди! Тебя ничего не остановит!

Под колёсами хлюпает грязь. Велосипед трясётся, тормоза скрипят, но я мчусь вперёд.
— Главное — не убиться, главное — не убиться, главное — не…

Резкая вспышка. Вся моя реальность лопается белым светом. В грудь будто бьёт кувалда. Велосипед вырывается из-под меня. Я чувствую, как меня отбрасывает в воздух — и всё темнеет.

В голове на последней секунде звенит голос бабушки: «Молния — путь в другой мир…»
— Ага… загробный… — шепчу я, прежде чем всё вокруг исчезает.

Глава 1

Очнулась я от того, что солнце лупит прямо в глаза. Щурюсь, морщу нос — голова раскалывается. Руки дрожат.
— Охренеть, — выдыхаю я хрипло. — Кажется, я всё-таки вырубилась.

Пытаюсь сесть, но под ладонями не мокрая дорога, не грязь, а мягкая, сухая трава. Оглядываюсь. Вокруг — яркая поляна, солнечные пятна на высоких стеблях, а за ними лес, будто вырезанный из старой книжки с иллюстрациями. Ни одной лужи, ни одной лужицы — всё сухо. Только я вся мокрая.

— Ну офигенно, — бормочу я, глядя на свои липкие джинсы. — Всё высохло, кроме меня. Велик где? — верчу головой. Велосипеда нет. Ну хоть бы колесо оставили! — Неужели стащили? Тут кто-то вообще есть?

Рюкзак лежит рядом — тяжёлый, грязный и тоже мокрый. Но хоть ноутбук внутри. На автомате я прижимаю его к себе.
— Так… спокойно. Марусь, ты просто ударилась головой и сейчас лежишь где-то в кювете. Очнёшься — и всё как рукой снимет. — Сама себе не верю.

Слушаю воздух. Тишина — такая чистая, что звенит в ушах. Ни машин, ни далёкой дороги — ничего. Даже насекомых не слышно.
— Так, ага… — я медленно поднимаюсь на колени. — И где я вообще? — поднимаю голову к небу. — Это что за приколы? Где я тут вайфай искать буду?

Я так и сижу на поляне ещё пару минут, пока солнце жарит лицо, а внутри медленно оседает холодок паники. Потом глубоко вздыхаю, закидываю рюкзак на плечо и говорю вслух:
— Сидеть тут — точно не вариант. Значит, идём. Куда — непонятно. Но, если сидеть, то явно ничего хорошего не высидеть.

Я выбираюсь с поляны и иду наугад. Через лес, мимо каких-то зарослей, стараясь не думать, что вдруг тут змеи или медведи. Дороги нет, ноги скользят по мху, джинсы цепляются за колючки. В какой-то момент я просто перестаю ругаться — не хватает сил.
Шум воды слышен раньше, чем я вижу озеро. Я буквально вываливаюсь из зарослей — и останавливаюсь.

Озеро чистое, вода блестит на солнце так, что режет глаза. Вокруг — ни души.
— Созвон я уже точно пропустила, — шепчу я, бросая рюкзак на берег. — Но возможность освежиться упускать нельзя.

Я стягиваю с себя мокрую одежду, отбрасываю к рюкзаку, по щиколотку захожу в воду — приятно холодит кожу, размывает грязь и страх. Шаг за шагом я вхожу глубже и наконец ложусь на спину, раскинув руки. Вода прохладная, ласковая. Я выдыхаю и впервые за всё утро чувствую, как напряжение отпускает.

— Спасибо тебе, озерцо, — бормочу я.

Я ныряю, закрываю глаза. И вдруг — странное ощущение. Словно вода тянет меня вглубь. Я пытаюсь грести назад, но тело уходит ещё ниже.
Сквозь мутную рябь я вижу в центре озера… свет? Большое светящееся нечто медленно пульсирует прямо подо мной. Я забываю про воздух и таращусь. Что это?!

Паникуя, я резко выпускаю воздух и рвусь вверх. Но не всплываю. Вода будто держит меня. Лёгкие горят.
Вдруг в голове звучит чей-то голос — мягкий, глубокий, пробирающий аж до дрожи.

«Успокойся».
— Чего?! — мысленно ору я. — Спокойнее всего я бы чувствовала себя на берегу!

Голос не спорит. Он просто становится тише, как колыбельная, и вдруг я понимаю — я не тону. Я просто зависла где-то между дном и поверхностью. Вокруг всё светится.

Я смотрю на нечто, и оно тоже смотрит на меня. Словно огромный глаз внутри света, но глаз этот меня не пугает — наоборот, в нём что-то притягательное.
Свет переливается мягкими волнами, из него будто вырастают тонкие линии, как нити или корни.
— Кто ты?.. — шепчу я губами, но звуков нет.

«Я богиня. Одна из богов этого мира», — голос возникает прямо у меня в сердце. «А ты чужая. Так интересно. Ты не двуликая».

Я только хлопаю глазами и продолжаю смотреть. Ответить нечего.
«Чужая, но ты мне нравишься», — голос почти смеётся. «Думала убить тебя, но оставлю. Если выполнишь моё поручение».

Я хочу спросить, что за поручение? Не люблю неопределенные технические задания. Но она не даёт мне спросить:
«Ты не сможешь без второго лика. Но мы это исправим».

Свет вокруг вспыхивает ярче, меня отпускает — и я понимаю, что падаю вниз. Озеро будто растягивается подо мной. Я не задыхаюсь, но барахтаюсь, как дура, потому что так велит инстинкт.

И тут — сотни, тысячи светящихся силуэтов вырастают в воде. Все формы и размеры: лисы, волки, птицы, рыбы, даже огромные кошки. Они кружат вокруг меня, их глаза сияют, а вода превращается в что-то похожее на невесомый воздух.

Я вижу одного духа отчётливо. Жёлтые глаза сверкают. Она медленно подплывает ко мне, взгляд цепкий, но не злой. Красивая кошка. Кажется, рысь.
Мы падаем вместе всё глубже, но страх куда-то уходит. Я не понимаю, что происходит, но вдруг рысь смотрит мне прямо в душу — и в следующий миг она буквально впрыгивает в меня.

Я резко делаю вдох, не знаю как, но я на поверхности воды. Лёгкие разрываются свежим воздухом. Я вылетаю из воды, хватаюсь за берег и на последнем издыхании вылезаю из озера.

Вода капает с волос, по плечам бегут мурашки. Я падаю в траву, прижимая ладони к земле, и хриплю:
— Ну офигеть. Просто офигеть.

Я лежу на берегу, ещё пытаюсь отдышаться — лёгкие обжигает свежий воздух, вода стекает с волос, руки дрожат. Солнце так и лупит в глаза, но закрывать их страшно.

Сквозь пульсирующую рябь в ушах вдруг слышу хруст веток. Открываю глаза — и прямо перед моим лицом вижу… ботинки. Большие, кожаные, явно не мои.

— Что за… — сиплю я, поднимаю взгляд выше. Надо мной возвышается мужчина. Высокий, массивный, кудряыве волосы падают на лоб, глаза цвета полынной зелени смотрят на меня с таким видом, будто я стащила у него личную еду из миски.

— Ты кто такая? — голос низкий, грубый. От него внутри всё сжимается. — И кто позволил тебе купаться в священном озере?

Я моргаю, пытаясь сообразить, что вообще происходит, но тут замечаю, что за его спиной стоят ещё двое. Такие же крупные, с одинаково недовольными лицами. Все трое выглядят так, будто только что вышли из драки и вполне готовы затеять новую — со мной.

Глава 2

Они стоят вокруг меня — трое, большие, красивые и жуткие одновременно, и переглядываются так, будто я у них на витрине и каждый мысленно примеряет меня к себе.
У меня в горле пересохло. Я уже одета, но чувствую себя всё такой же голой.

— Если она ничья, — медленно произносит тот, что всё это время молчал, — как сама и говорит… Значит, можно забрать себе. Пока ей нет двадцати одного — её статус не закреплён.

— Альфа будет доволен, — лениво поддакивает второй.
— Пойдём, Маша, — говорит первый и обнажает клыки снова. — Теперь ты наша.

Я стискиваю рюкзак и вскидываю подбородок, хоть внутри всё дрожит.
— Я не ваша!

Он смотрит на меня так спокойно, что хочется стукнуть его этим рюкзаком по голове.
— Наша, если Альфа не скажет обратного.

— А он не скажет, — лениво отзывается тот, что всё время держался чуть в стороне. Он теперь ближе, и его голос звучит, будто он точно знает, что говорит. — Кто в здравом уме отпустит самку? Точно устроит ей гон и всё.

Я открываю рот — спросить, что ещё за «гон» — но самый борзый, тот самый первый, усмехается и хищно прищуривается:
— Я участвую.

Грудь стягивает холодом.
— Я… Я ничего не понимаю! — срываюсь я. — Что за гон? Что значит участвуешь?! Кто этот Альфа вообще? Что за дикий балаган?!

Они смотрят на меня, как на ребёнка, который лепечет что-то странное — но не потому, что не понимает, а будто капризничает.
Ни капли сомнения в их глазах — только это звериное спокойствие, от которого по спине ползут мурашки.

— Альфа решит, — хмуро бросает самый спокойный, не глядя на меня, а будто через меня. — Ты сама всё знаешь. Раз ничья — значит, без защиты.

— Может просто себе заберем? Я бы забрал… По праву первого, — усмехается самый борзый, не скрывая клыков. — Чего на неё смотреть? Видно же — молодая, запах чистый. Вожак доволен будет.

— Пойдём, Маша, — вдруг говорит третий, самый тихий. Имя звучит на его языке так странно, будто он пробует его на вкус. — Теперь ты принадлежишь клану Лютых.

— Я не ваша! — срываюсь я. Голос дрожит, но не от страха — от злости. От этого дикого непонимания, в которое меня втянули.

— Кто отпустит ничью самку? Ты что, не понимаешь? — Он кидает на меня насмешливый взгляд. — Хватит ломаться. Всё уже решено.

— Я ничего не понимаю! — вскидываю руки, чуть не роняя рюкзак. — Что значит гон?! Что значит «ваша»?! Я… я не местная!

Они переглядываются и хмыкают. Словно я сказала глупость, не достойную ответа.
— Не придуривайся, самочка, — лениво тянет самый тихий, но в его голосе сквозит предупреждение. — Всё ты знаешь. Нечего мяться

— Или тебя понесут, — добавляет борзый и делает шаг ближе. Его рука тянется к моему запястью — горячая, цепкая.

— Не смей! — я дёргаюсь, но за спиной тут же возникает второй — и я понимаю, что меня загнали в ловушку. Шансов вырваться — ноль.

— Пойдём, — снова звучит спокойно, как констатация. — Давай, девочка. Иди добровольно. Мы тебя не обидим.

В конце концов я понимаю, что сил дёргаться больше нет. Они подходят слишком близко, обходят сбоку и сзади, не оставляя мне даже мысли о побеге. Я шагаю по мягкой траве босиком — кроссовки остались где-то на берегу, но мне всё равно. Я прижимаю к груди рюкзак так крепко, что болят плечи.

Тот, что всё время молчал, идёт сбоку. Он бросает на меня короткий взгляд — вроде равнодушный, но цепкий, хищный.

— Что ты так вцепилась в свою странную сумку? — голос у него низкий, спокойный, но внутри всё сжимается от этого спокойствия. — Она тебе жизни важнее?

Я сглатываю, крепче прижимаю рюкзак к животу.
— Там и есть вся моя жизнь, — выдыхаю я. И это правда. Кто я без моего ноутбука. Там и проекты и работа, и друзья…

Он ничего не отвечает. Только хмыкает так тихо, что я не понимаю — смеётся он или злится. А потом снова смотрит вперёд, будто мой ответ его вполне устроил.

Я иду рядом с ними, пытаясь дышать ровно. Под ногами хрустит лесной мох, впереди виднеются какие-то тропинки, но мне всё равно. Потому что внутри всё так же пульсирует одна мысль: «Если у меня заберут рюкзак — что у меня тогда останется?».

И никто из них даже не думает объяснить мне, что будет дальше.

Мы шли долго — или мне так казалось. С каждым шагом лес вокруг менялся: становился гуще, потом вдруг редел, стволы деревьев раздвигались шире, и где-то далеко слышались звуки — будто кто-то смеётся или лает.

Под ногами мягкий мох сменился вытоптанной тропой. Потом камни, жёсткие ветки, сухая хвоя. Я шла молча, прижимая рюкзак, ловя на себе редкие взгляды своих «проводников» — тяжёлые, оценивающие, но не злобные.

А потом лес резко кончился.
Я вышла за ними следом — и замерла.

Впереди раскинулась целая долина, будто вырезанная прямо в сердце леса. Сверху это место напоминало старый лагерь: деревянные домики, между ними натянуты верёвки с сохнущей одеждой. Каменные круги — кострища, вокруг которых лежат шкуры и подушки. В центре возвышается огромный деревянный шатёр, с резными столбами и флагами, на которых угадываются странные звериные символы.

Дальше — за шатром — невысокий частокол, но внутри его целый живой улей: кто-то таскает дрова, кто-то чинит крышу, кто-то сидит у костра и что-то разделывает. Мужчины. Женщины. Дети. Все с чуть неуловимым звериным запахом. Кто-то босиком, кто-то в мехах, кто-то полураздетый. Воздух дрожит от запаха дыма, костей и чего-то пряного.

Я стою, будто приросла к земле.
— Это что?.. — выдавливаю я.

Самый тихий, который шёл сбоку, останавливается, чуть поворачивает голову ко мне.
— Резервация клана Лютых. — Он говорит это так спокойно, будто «резервация» — это «дворик за домом». — Здесь ты будешь до решения Альфы.

Я не знаю, что сказать. Смотрю, как к нам оборачиваются чужие лица: чёрные волосы, смуглая кожа, светлые волосы, янтарные глаза. С любопытством, но без страха. Кто-то хищно ухмыляется, кто-то принюхивается.

Глава 3

— Я не мама, — выдыхаю я почти беззвучно. — Маленький, ты ошибся.

Но ребёнок не слышит — дышит часто-часто, обнимает меня ещё крепче. В груди стягивает так, что тяжело выдохнуть.

И вдруг сбоку рычит самый наглый из всех троих.
— Прочь!

Он грубо хватается за ворот малыша, отдёргивает его от меня, будто котёнка. Мальчонка взвизгивает от неожиданности, его маленькие пальцы ещё цепляются за мою джинсу — но их сдёргивают.
— Это не твоя мать. Беги отсюда, щенок! — рычит он и буквально пихает ребёнка назад, в сторону шатра.

Малыш спотыкается, смотрит на меня огромными глазами — и убегает, не оборачиваясь.
Я стою, застыв, с приоткрытым ртом, всё ещё ощущая на ноге его маленькие ладони.
— Зачем ты так?! — срываюсь я, оборачиваясь на этого наглого, но он только фыркает.
— Это не твой щенок. Нечего его жалеть.

Я открываю рот, чтобы что-то сказать — и не нахожу слов.
Мы ещё немного стоим на краю этой странной живой деревни — резервации. Тот, что всё время был самым тихим, вдруг уходит, растворяясь между шатрами и кострами. Двое других остаются рядом со мной. Один просто опирается на столб, лениво щурясь на людей вокруг. Второй — самый наглый — иногда бросает на меня взгляд, будто я товар на рынке, который он вот-вот заберёт себе.

Внутри всё ещё глухо пульсирует пустота — после того, как они оттолкнули ребёнка, у меня даже злость куда-то провалилась. Я просто стою, пытаясь хоть как-то осознать, куда попала.

Спустя несколько долгих минут тот, что уходил, возвращается. Лицо у него всё такое же спокойное.
— Альфы нет, — бросает он, не глядя на меня. — Ждёшь тут.

— Тут? — слова вырываются сами. Голос срывается от усталости. — Я не понимаю, где тут. Что значит — тут?!

Они переглядываются. И по лицам видно: они и сами не знают, что со мной делать. Эта их звериная уверенность трещит по швам, когда дело касается мелочей.
В конце концов самый спокойный рычит куда-то за спину:
— Равва! Иди сюда!

Из-за соседнего шатра выходит женщина. Сразу бросается в глаза, что она не похожа на них: не такая массивная, но с той же звериной статью — прямая спина, лёгкий шаг, взгляд острый. Волосы густые, чёрные, убраны в толстую косу, перекинутую на грудь. Кожа смуглая, на шее — ожерелье из костей и каменных бусин. Одежда простая — старая рубаха, кожаный пояс, юбка, подбитая мехом по краям. Но в ней есть что-то такое… что сразу чувствуешь: с ней лучше не спорить.

— Что? — спрашивает она хрипловато, не глядя на меня. Смотрит на мужчин — и только на них.

— Самка без клана. Альфы нет. Приглядеть бы за ней, — отвечает тот же самый спокойный, будто отдаёт приказ. — Не трогай и дурь в голову не забивай. Просто приведи в порядок. А то одета как-то странно она.

Женщина переводит взгляд на меня. Её глаза — светлые, почти золотые, но не хищные, а выцветшие, как старая трава под солнцем. Она оглядывает меня медленно, взгляд останавливается на моём рюкзаке, который я так и не выпустила из рук.

— Живая хоть? — спрашивает она негромко.

Я только киваю. Глупо. Она хмыкает и чуть качает головой — так, будто ей это всё до боли знакомо.
— Ну пойдём, ничейная, — говорит Равва и кивает подбородком куда-то за шатры. — Хватит тут вонять страхом. Посидишь в моём круге. Чай дам.

И на секунду мне хочется поверить, что эта женщина — хоть немного адекватнее этих мужчин.

Равва разворачивается так резко, что подол её юбки взлетает и цепляет мне руку. Я чуть не роняю рюкзак, но успеваю подхватить его, вцепляюсь обеими руками и почти бегу за ней. Мужчины даже не смотрят вслед — словно я перестала быть их проблемой.

Мы огибаем шатёр с резными столбами, проходим мимо нескольких кострищ, у которых сидят другие — кто-то смеётся, кто-то грызёт кости, кто-то смотрит прямо мне в глаза и принюхивается, будто воздух пробует. От этих взглядов я только крепче сжимаю плечи.

«Круг» Раввы оказывается небольшим участком чуть в стороне от основных костров. Несколько низких деревянных домиков стоят полукругом, между ними — сложенный из камней очаг. Вокруг него расстелены шкуры и лежат вытертые подушки. Рядом сушатся связки трав, развешенные на натянутой верёвке. Где-то в стороне слышно бульканье — похоже, у неё есть котёл или что-то вроде кухни под открытым небом.

В этом месте сразу теплее — не только от костра. Тут нет настороженных взглядов, никто не скалится. Наоборот, несколько женщин, сидящих у огня, бросают на меня короткие взгляды, но быстро возвращаются к своим делам: кто-то чистит коренья, кто-то чинит одежду, кто-то просто курит трубку, не отвлекаясь.

— Садись, — велит Равва. Она тычет пальцем в одно из меховых мест у очага. — Греешься, ждёшь тут. Вон котёл. Пить хочешь — сама возьмёшь. Ничего не трогай больше.

Я опускаюсь на шкуру — жёстко, колко под коленями, но после всего это почти рай. Снимаю рюкзак с плеч, ставлю перед собой, обнимаю его как ребёнка. Равва присаживается напротив, вытягивает руки к огню, и пламя отблескивает на её косе и шрамах на запястьях.

— Что ты за зверь-то? — спрашивает она вдруг, не глядя на меня.

— Я… — я запинаюсь, потом выдыхаю: — Никакой. Я вообще… Я не местная.

Равва медленно поднимает на меня свои выцветшие глаза. Морщит лоб, чуть склоняет голову к плечу, словно в ней просыпается что-то тёплое — или любопытное.

— Зверь есть у всех, — говорит она негромко. — Я за тебя отвечаю, пока старший не вернётся. И мне лучше бы знать. Но дело твое.

Она откидывается чуть назад, смотрит на женщин у костра и вдруг шипит коротко:
— Готовьте глину и траву. Если Альфа решит, что ты останешься, тебе придётся смыть с себя всё старое.

Я сижу, обнимая свой рюкзак, и вдруг понимаю, что хочу хотя бы что-то сказать, хоть как-то зацепиться за здравый смысл.
— На мне нет ничего старого, — выдыхаю я и смотрю на Равву, стараясь, чтобы голос звучал твёрже, чем я себя чувствую. — Смывать нечего.

Глава 4

Она чуть склоняет голову к плечу, уголки её губ всё ещё тронуты этой едва заметной улыбкой. Смотрит, как палка догорает в очаге — и снова смотрит на меня.

— Ну так ты ведь чужая, — говорит она спокойно.

А мне хочется заорать — громко, на весь этот лес, этот костёр, на всех этих людей, что шепчутся и принюхиваются, будто я кусок мяса. Но я просто стискиваю рюкзак и отворачиваюсь к пламени.

Равва ещё какое-то время сидит напротив меня — молча, будто смотрит сквозь меня и сквозь огонь. Потом она тихо поднимается, отряхивает ладони от пепла и уходит прочь, не сказав больше ни слова. Её шаги растворяются в шорохе травы.

Женщины, сидевшие ближе к костру, тоже начинают по одной подниматься. Кто-то уносит свои связки трав, кто-то берёт с собой котёл, кто-то просто уходит, будто для них всё кончилось, а я — не их забота.

Я остаюсь одна в этом круге — только треск пламени и тяжесть рюкзака на коленях. Мне страшно и пусто, и так обидно от этого странного мира, что горло саднит.

Я отворачиваюсь от огня, вглядываясь в ночь за спиной, но вдруг краем глаза замечаю, как кто-то садится напротив — туда, где минуту назад сидела Равва.

Он делает это спокойно, с ленивой грацией зверя. Садится не так, как люди — не стесняется разложиться почти полубоком, опираясь одной рукой на шкуру.
Красивый. В этом слове вся первая мысль, что приходит в голову. Волосы тёмные, чуть волнистые, падают на плечи. Скулы острые, губы полные, глаза под густыми ресницами тёмно-золотые — и в этих глазах та же звериная усмешка, что я уже видела, только у него она мягче, теплее.

— Чего сидишь? — спрашивает он, голос низкий, но не грубый. Словно он просто лениво поинтересовался у соседки на лавочке.

Я вздыхаю так, что хочется закашляться, и утопаю взглядом в рюкзак.
— Мне некуда идти, — говорю я. — Надо ждать какого-то напыщенного гада.

Он чуть хмыкает, кидает в костёр сухую ветку. Огонь трескается ярче, освещает его волосы.
— Почему?

— Потому что он вроде как должен что-то за меня решить, — фыркаю я. — Хоть я об этом и не просила.

Мужчина улыбается уголком губ, глаза в полусвете костра сверкают жёлтым.
— А ты?— я поднимаю на него взгляд.

— А я? — Он смеётся тихо, почти не слышно — в этом смехе нет ни насмешки, ни угрозы.
— А я тоже кое-кого жду.

Я на секунду задумываюсь — и вдруг выдыхаю:

— Тоже напыщенного гада?

— Пока не знаю.

Он усмехается шире, огонь играет на его клыках — да, клыках, теперь я вижу их ясно. Но почему-то в этот раз меня это не пугает.

Я сижу, смотрю, как он подкидывает ещё ветку в огонь. Пламя вспыхивает, бросает свет на его волосы и скулы. Он явно не торопится — сидит так, будто у него вечность впереди.

— Хочу домой, — вырывается у меня вдруг. Голос звучит тише, чем я ожидала — будто говорю не ему, а костру.

Он смотрит прямо, не моргая.
— Где твой дом? — спрашивает он просто.

Я морщу лоб, сжимаю пальцы на лямке рюкзака.
— Не знаю. Видимо, довольно далеко. Я больше никогда не соглашусь приезжать в эту местность. К чёрту свежий воздух!

Он хмыкает коротко, но не смеётся — скорее так, будто обдумывает мои слова.
— Кто отпустил тебя одну в путешествие так далеко от дома?

— Никто, — фыркаю я. — Я не спрашивала разрешения.

— Сбежала значит? — В его голосе всё ещё ленивый интерес, но что-то чуть меняется, становится острее.

Я сжимаю губы, криво усмехаюсь.
— Ага. Из жестоких городских джунглей. Кажется, это была моя ошибка.

Он хмыкает уже громче — уголок рта дергается, глаза блестят в свете костра.
— Никогда не слышал про городские джунгли. Кто там главный?

— Где я живу? — переспрашиваю я и слабо хохочу. — Ну да. Главный — мэр, конечно. Только я даже имени его не помню. Знаешь, они так часто меняются… да и мне было всё равно.

Он медленно кивает, взгляд снова цепляется за меня — внимательный, как у зверя, который наконец что-то для себя решил.
— Не знаю, что там придумал твой клан, — говорит он, чуть наклоняясь ближе. От него пахнет костром и холодной ночью. — Но я не могу выпустить молодую самочку никуда одну. Ещё и немеченую.

— Какую ещё самочку? — я дергаюсь, хмурюсь, чувствую, как уши предательски краснеют. — Не поняла.

Он смотрит на меня серьёзно, чуть хищно.
— Тебя. Будешь частью клана Лютых, пока за тобой не придут. Если за тобой вообще придут. Я так понял твой клан довольно беспечный.

Я замолкаю, замираю, не в силах даже моргнуть.
— Так это… я тебя ждала? — выдыхаю я. Голос предательски дрожит

.Он протягивает ко мне руку ладонью вверх — сильную, широкую, с чуть загрубевшей кожей, пальцы длинные, уверенные. Я смотрю на неё, не смея коснуться, хотя внутри всё сжимается от какого-то странного предчувствия.

Он ухмыляется одним уголком губ — чуть насмешливо, но совсем не обидно.
— Если тебе так легче — пусть так и будет.

Его ладонь всё ещё вытянута ко мне, как будто это не приказ, а предложение. Но я чувствую каждой клеткой кожи: стоит мне её взять — и назад дороги не будет.

И всё равно я осторожно кладу свою руку в его — маленькую, холодную. Он обхватывает мои пальцы, сжимает так, что становится тепло.

Он чуть сжимает мою ладонь в своей — крепко, но не больно. Огонь потрескивает между нами, от него веет сухим жаром.

— Я — Райвен, — говорит он, не сводя с меня глаз. — Альфа клана Лютых.

У меня чуть подкашивается спина, но я не отнимаю руку. Райвен склоняет голову чуть вбок, будто изучает меня со всех сторон.
— С этого момента ты под моей опекой, чужачка. До гона ты будешь жить у нас, под защитой клана. А потом — выберешь себе пару, как положено.

Сердце подскакивает к горлу — я глотаю воздух, вырываю руку из его ладони.
— Какой ещё гон? Что это вообще значит — гон?!

Он моргает медленно, взгляд чуть сужается — он явно ищет подвох.
— Ты не знаешь? — Спокойный голос дрожит хищной ноткой. Он обводит меня взглядом так, будто ищет враньё под моей кожей. — Серьёзно?

Глава 5

Райвен отстраняется и указывает подбородком на мой рюкзак.
— Покажи, что там.

— Это личное, — выдыхаю я, обнимая рюкзак ещё крепче. Слова звучат почти по-детски упрямо.

Он чуть приподнимает бровь.
— Если это не опасно для клана — я не заберу. Просто покажи.

Я закатываю глаза, но всё же расстёгиваю молнию. Крышка рюкзака откидывается, и на свет костра появляется весь мой «багаж»: ноутбук в пакете, телефон, две зарядки и блокнот, который теперь похож на спрессованный кусок тряпки — бумага размокла и слиплась.

Райвен смотрит на всё это с таким выражением, будто я вывалила перед ним дохлую курицу в блестящих проводах. Он медленно подцепляет провод зарядки кончиком когтя.
— Что это? — хрипло спрашивает он. — Зачем тебе эта… дрянь?

Я фыркаю и вытаскиваю у него провод из рук.
— Я на них работаю.

— Ты ведьма? — задаёт он так серьёзно, что я невольно фыркаю громче. На его лице ни намёка на шутку — глаза серьёзные, янтарные, внимательно следят за мной.

— Нет, я не ведьма. — Смеюсь, но быстро осекаюсь. — Я проджект.

Он моргает раз-два.
— Кто ты?

— Не важно. — Я машу рукой и зарываю всё обратно в рюкзак. — У вас тут есть электричество? Куда мои шайтан машины подключить можно?

Он слегка прищуривается — не угрожающе, но так, будто проверяет меня на трещины.
— Ты не ударялась головой? Вроде тебя нашли на берегу без сознания…

Я только фыркаю и резко застёгиваю молнию.
— Всё, забудь.

Райвен чуть усмехается и качает головой — медленно, будто старается не спугнуть меня своим странным звериным пониманием жизни.
— Ты, чужачка, довольно загадочная самочка.

Я закатываю глаза, но чуть смягчаюсь — обнимаю рюкзак и тихо спрашиваю:
— Можно я это оставлю?

Он смотрит прямо — взгляд тёплый, но цепкий.
— Если пообещаешь, что не станешь использовать это против клана.

— Обещаю, — выдыхаю я. И правда — куда я денусь с этой грустной техникой, если тут и розетки-то нет.

Райвен кивает. Медленно подаётся вперёд, чуть дотрагивается пальцами до ремня рюкзака.
— Пойдём. Кажется, тебя зовут Маша?

— Да.

Он усмехается чуть шире — клыки блестят в свете костра.
— Красивое имя. Пойдём, Маша. Ты будешь жить со мной.

Он встаёт первым, легко, почти бесшумно, протягивает мне руку. А я смотрю на его ладонь и понимаю: назад дороги нет. И странно — внутри всё ещё дрожит, но мне не так страшно, как должно быть.

Райвен идёт чуть впереди — не держит меня за руку, но я иду за ним, как будто между нами натянут невидимый поводок. Резервация уже стихает: костры затухают, люди прячутся в домики или сидят у последних углей, обмениваясь короткими фразами, похожими больше на рык, чем на слова.

Мы сворачиваем с основной тропы, за маленьким плетёным забором начинается территория, где явно не ходят все подряд. Его дом — не самый большой, но заметно выделяется: стены собраны из грубых бревен, крыша подбитая шкурами, дверь тяжёлая, с вырезанным символом, похожим на волчью голову. Окна закрыты меховыми пологами, откуда пробивается мягкий янтарный свет.

Райвен толкает дверь плечом, открывает её так легко, будто она почти невесомая, и кивает мне войти.
Внутри тепло, пахнет чем-то сухим и терпким — смесь дыма и свежих трав. Вместо пола — грубые шкуры и толстые ворсистые ковры. В углу сложены охапки дров, над ними висит старый железный котёл, с которого вьётся лёгкий пар. По стенам развешаны трофеи: клыки, когти, странные резные маски, какие-то связки сухих цветов.

В центре — низкий деревянный стол, вокруг — подушки и шкуры, на которых можно и сидеть, и спать. В дальнем углу угадывается что-то вроде спальни: большая лежанка, закиданная мехами и серыми подушками, сверху нависает полог из светлой ткани. На деревянной балке висят амулеты и несколько старых кожаных ремней — наверное, оружие или что-то ритуальное.

Я замираю на пороге, вцепившись в рюкзак, пока Райвен не проходит мимо и не оборачивается через плечо:
— Чего встала? Проходи. Это теперь и твой дом.

Я делаю пару шагов внутрь, стискивая лямки рюкзака, но взгляд цепляется за ту большую лежанку в углу — шкуры, подушки, полог. И в горле сразу пересыхает.

— А… где я буду спать? — спрашиваю я тихо, будто боюсь, что мой голос разлетится пеплом по его дому.

Он смотрит на меня так, будто вопрос удивил его больше, чем всё, что я несла с собой.
— Со мной, конечно же, — отвечает он спокойно, будто говорит о том, что солнце встанет утром.

Я чуть отшатываюсь, делаю неловкий шаг назад и вжимаюсь спиной в стену. Сердце колотится так громко, что кажется, его слышно даже за треском котла.
Райвен замечает, как я замерла, и хмыкает — почти устало. Подходит ближе, но не касается, просто встаёт так, чтобы смотреть мне прямо в глаза.

— Я не знаю, что у вас там творится в этих… — он чуть криво улыбается, — …городских джунглях. Но у Лютых всё строго: самок против воли никто не берёт.

Он чуть склоняет голову вбок, голос его становится ниже, спокойнее, но от этого внутри только теплее.
— Тебе нечего бояться. Здесь ты под защитой. Под моей. Но это не значит, что я залезу на тебя ночью.

Я пытаюсь что-то ответить, но слова застревают между горлом и ртом. Только киваю еле заметно — и вдруг понимаю, что он действительно не врёт.

Он смотрит на меня ещё пару секунд — будто что-то проверяет внутри меня. Потом чуть довольно кивает:
— Ты голодна?

— Да, — признаюсь я, и тут же в животе громко урчит, будто подтверждая мои слова.

Райвен хмыкает, подходит к котлу у стены и большой деревянной ложкой зачерпывает что-то в глиняную тарелку. Садится напротив меня, ставит её на низкий стол и пододвигает поближе.
— Ешь. Это похлёбка.

Я осторожно наклоняюсь над тарелкой — запах простой, травяной, с дымком. Пар щекочет нос.
— Ты готовишь? — спрашиваю я, выуживая ложку из похлёбки.

Райвен морщится, сжимает плечи и чуть кривит губы:
— Может быть не вкусно, но сытно. У меня нет самки, которая делала бы домашнюю работу. Готовлю, как могу.

Глава 6

Райвен окидывает взглядом своё тело, потом переводит глаза обратно на меня — искренне не понимая, что не так.
— Ну да. Я же дома.

— Но… ты полностью голый! — у меня голос звучит на грани истерического смешка.

— Конечно. — Он чуть хмыкает и разводит руками. — Маша, ты же тоже была голой, когда тебя нашли. Что-то я не понимаю, в чём проблема.

Я замираю, вцепляясь в край тарелки, и чувствую, как щеки горят жарче костра.
А он смотрит на меня с этой своей спокойной, звериной простотой — и, похоже, ему правда не приходит в голову прикрыться.

Я сижу с этой остывающей похлёбкой и делаю вид, что мне безумно интересна каждая крошка травки в тарелке. Но взгляд сам собой предательски соскальзывает— туда, где он, абсолютно спокойно, шагает к лежанке, перебирает шкуры, будто выбирает, чем укрыться.

И вот я вижу всё.
Абсолютно всё.

Он не возбуждён. Вообще. Стоит спокойно, как будто голым быть совершенная норма. Но даже в этом «покойном» состоянии… ну, мягко говоря, впечатляет. У меня внутри что-то странно сжимается — смесь неловкости и чего-то такого… чего я не хочу сейчас признавать.

«Ну, Маша… — мысленно рыдаю я, не отводя глаз. — Ты, конечно, видела взрослые видео. Но чтобы вот так — в живую, в двух шагах, и такого внушительного размера…»

Я чуть прикрываю рот ладонью, потому что из меня может вырваться смешок — или нервный визг, я уже не уверена.

«Страшно представить, что такую шутку можно вообще засунуть в живого человека…»

Он вдруг поворачивается ко мне через плечо — спокойно, как будто словил мой взгляд, но не делает из этого трагедии.
— Ты чего замерла? — спрашивает он с лёгкой хрипотцой. — Есть будешь или спать идем?

Я тут же отрываю глаза от него и утыкаюсь обратно в свою миску. Щёки горят.
— Ем! — отзываюсь я сипло. — Прекрасный ужин!

А внутри гулко стучит только одно: «Ты влипла, Маша!»

Я доедаю похлёбку, медленно-медленно, лишь бы не вставать и не сталкиваться взглядом с этим голым напыщенным гадом. Но Райвен уже заканчивает возиться с лежанкой — перетряхивает шкуры, расправляет меха, что-то отодвигает, а потом просто ложится на спину. Складные, широкие плечи утопают в подушках, глаза закрыты, он дышит ровно, будто здесь никого кроме него и нет.

А я так и сижу у низкого стола, обнимая пустую миску, как спасательный круг. Рюкзак прижат к боку. И не знаю — вставать? Лечь на пол? Притвориться шкурой?

Минуты проходят, костёр в котле чуть затухает, тени по стенам становятся длиннее. Райвен не двигается, только иногда чуть морщит нос во сне или приоткрывает один глаз.

Вдруг он тихо рыкнул — даже не слово, а какой-то звук в горле.
— Маша. — Голос ленивый, чуть насмешливый. — Иди сюда.

Я моргаю и медленно ставлю миску на стол. Рюкзак не отпускаю — но встаю, подхожу к лежанке так, будто иду к клетке со львом.
— Что?

Он открывает глаза, смотрит снизу вверх и хмыкает.
— Ложись. Ты что, собираешься ночевать на полу?

Я чуть мну край своей футболки.
— В одежде можно?

Райвен расплывается в ленивой усмешке, обнажая клыки.
— Ты совсем дикая. — Он качает головой, будто объясняет ребёнку очевидное. — Никто не ложится в постель одетым. Либо ты раздеваешься, либо я раздену тебя сам. Твои вещи всё равно надо постирать.

Я замерла. Внутри всё клокочет — от стыда, от злости, от непонимания, но тело не двигается.
— Я не буду раздеваться.

Он вздыхает — устало, по-звериному. Медленно поднимается, и я тут же отползаю назад, вжимаясь спиной в деревянную стену. Сердце колотится так, что уши звенят. Но Райвен всё такой же спокойный — просто хищник, который решил сделать так, как считает нужным.

— Ты сама выбрала, — говорит он. И подходит ближе, без спешки. Я дёргаюсь, но он ловит мои руки так легко, будто я котёнок. Одним движением стягивает футболку через голову, потом справляется с джинсами. Я жмурюсь и почти не дышу — ещё секунду, и я остаюсь голой, прямо перед ним.

Он оглядывает меня быстро, без всякого интереса. Просто проверяет, будто убедиться, что всё на месте. Потом резко разворачивается и ложится обратно в меха — на спину, руки за голову.

А я так и стою, прикрываясь ладонями, чувствую, как кровь стучит в висках. Райвен даже не смотрит.
— Ну? — бросает он лениво. — Ложись уже. Я не кусаюсь во сне.

Я медленно подбираюсь, укладываюсь рядом на самый краешек лежанки, на шкуры — такие мягкие, горячие от его тела. Сжимаю колени к груди, руками прикрываю грудь. Но вскоре понимаю: ему действительно всё равно. Его дыхание ровное, глаза закрыты.

Я выдыхаю и осторожно вытягиваюсь на мехах, позволяя теплу шкур укутать меня полностью.

Я засыпаю тяжело — то проваливаясь в тепло его мехов, то вздрагивая от собственного дыхания. Несколько раз во сне мне кажется, что он дышит совсем близко — медленно, глубоко, как большой зверь, которому всё равно, где ты и что ты. Но страх отступает, и сон наконец затягивает.

Просыпаюсь утром — сперва даже не понимаю, где я. Над головой потолок из грубых брёвен, по полу стелется утренний свет, костра уже нет, только слабый запах дымка. Шкуры подо мной всё ещё тёплые.

А потом всё накатывает разом: молния, поляна, свящённое озеро, звери, гон… Райвен.

— Доброе утро, Маша, — слышу его голос.

Я дёргаюсь и резко открываю глаза. Райвен — одетый, с распущенными волосами, ходит по дому, что-то перекладывает у стены, стучит крышкой котла. Он поворачивается, подходит ко мне и кладёт что-то на мех у моей руки. Какие-то сложенные тряпочки.

— Что это? — спрашиваю я хрипло.

— У тебя кровь пошла. — Говорит он спокойно, как будто говорит про дождь за окном. — Равва сказала, это тебе подойдёт.

Я не сразу понимаю. Смотрю на его лицо, потом на тряпки — и тут доходит. Кровь. Та самая.
Резко опускаю взгляд — между ног красные разводы, бёдра испачканы, мех подо мной тоже. Чёрт. Видимо, началось ночью, когда я спала.

Глава 7

— Ну ты же мыться идёшь, — он усмехается, подходя ближе. — Маша, ты чего так зациклена на том, чтобы спрятать своё тело? Тебя обижали в твоём клане?

— Нет! — я выпаливаю слишком быстро.

Райвен хмыкает, чуть трогает пальцами моё плечо.
— Тогда я не понимаю. — Его голос такой будничный, что спорить бессмысленно. — Пошли.

И он выталкивает меня за порог — голую, замотанную в край шкуры. Ведёт вокруг дома. Под ногами мягкая трава, утренний воздух холодит кожу. За домиком открывается маленький летний душ — деревянный помост, перегородка из жердей, бочка наверху с водой, трубка с простым краном. Всё открыто.

— Вот тут мойся. Я принесу полотенце. — Райвен кидает на меня взгляд и, довольный, разворачивается обратно в дом.

Я стою, обнимаю себя за плечи, осматриваюсь. Никакой уединённости — мимо проходят люди, кто-то тащит вёдра, кто-то что-то жарит на костре. Чуть дальше другая женщина тоже поливает себя из бочки. И никому вообще нет дела, что я стою тут голая и вся в крови.

«Что с вами не так?» — думаю я, тяжело вздыхая. Но всё же открываю кран — холодная вода бьёт по коже, смывает липкость ночи, жар щеки, запах крови. Становится легче.

Я только заканчиваю тереть плечи ладонями, когда слышу, как за спиной трещит ветка. Оглядываюсь — Райвен возвращается, в руках большое полотенце из плотной ткани. Он подходит близко, укрывает меня этим полотенцем так бережно, что оно ложится на плечи, словно обнимает.

Он чуть наклоняется к моей шее — вдыхает так глубоко, что у меня мурашки бегут по спине.
— Вот так, — говорит он хрипло, улыбаясь одними глазами. — Теперь ты пахнешь чистотой. Вкусно.

Я замираю под этим полотенцем, стискивая край ткани у шеи.
Я возвращаюсь в дом, плотно кутаясь в полотенце. Райвен идёт чуть впереди, кидает на меня редкие взгляды, будто проверяет, не сбегу ли по дороге обратно.

Внутри уже тепло — пахнет дымом, свежим отваром и чем-то мясным. На лежанке аккуратно сложена одежда. Не моя, но чистая — грубый льняной топ на шнуровке, длинная тёплая рубаха, что-то вроде мягких брюк из плотной ткани и шерстяные носки. Всё чуть великовато, но приятно — после всего, что было.

— Это теперь твое, — говорит Райвен просто, когда я подхожу ближе. — Потом Равва ещё что-то принесёт. А пока это.

Я киваю, натягиваю рубаху через голову, шнурую топ на груди — ткань колется, но пахнет свежей водой и дымом. Брюки сидят свободно, почти как домашние штаны. В этой одежде я чувствую себя хоть чуть-чуть защищённой.

Райвен опускается к низкому столу и ставит передо мной глиняную чашку с парящим отваром и деревянную миску, полную вяленого мяса — плотными тёмными кусочками.

Я моргаю.
— Это всё мне?

Он хмыкает, кидает в меня взгляд из-под распущенных волос:
— Ты теряешь кровь. Нужно мясо. И чай. Пей.

Я открываю рот — возразить или съязвить, но закрываю. Он садится напротив, наблюдая, как я пробую первый кусок. Солоновато, пряно, немного жестковато — но сытно. Запиваю отваром — терпкий, чуть горчит, но приятно греет внутри.

— У меня дела, — говорит Райвен так, будто речь идёт о чём-то совершенно обычном. Он уже поднимается, застёгивая на поясе широкий кожаный ремень. — Хочешь — можешь выходить. Не хочешь — сиди здесь. Никто тебя не тронет. Если что-то нужно — зови Равву.

Я смотрю, как он стягивает волосы в низкий хвост и накидывает плащ.
— Куда ты идёшь?

— Работать. — Он усмехается уголком губ. — Я не просто лежу на шкурах целыми днями, чужачка. Я Альфа этого клана.

Он подходит ближе, кладёт ладонь мне на макушку — легко, но от этого жеста внутри что-то странно сжимается, почти приятно.

А потом он уходит, и я остаюсь одна в его доме. Сижу, обхватив миску обеими руками. Первое время просто ем, потом допиваю чай — и вокруг становится слишком тихо.

Сначала я просто смотрю на костяные амулеты, на перевёрнутые горшки у стены. Потом замечаю, что посуда грязная, а шкурки смяты. На полу возле дров — крошки, щепки. Кто-то явно в этом доме не слишком любил убираться.

Я встаю, закатываю рукава новой рубахи повыше. Шерстяная ткань чуть колется на запястьях, но сейчас мне всё равно — внутри тепло от чая, от мяса и от его голоса, что всё ещё звучит в голове: «Никто тебя не тронет. Ты под защитой.»

Я начинаю с посуды — аккуратно уношу миски и кружки к бочке у двери. Вода ледяная, но пальцы быстро привыкают. Потом берусь за шкуры — встряхиваю их, поправляю на лежанке, расправляю складки, чтобы нигде не сбилось.
Каждая мелочь вдруг кажется важной — так я будто благодарю его за то, что он не смотрел на меня, как на кусок мяса, когда я дрожала под его руками.

Шуршу по дому босыми ногами — выметаю щепки у костра, складываю кости и обломки в мешок, вытираю пыль с низкого стола. Это его дом — но он впустил меня в него и сказал, что теперь я тут живу. А я не хочу жить в грязи.

Я выпрямляюсь, оглядываюсь — и впервые за день мне нравится то, что я вижу. Чисто, тихо, тепло.
Добро за добро.

Я заканчиваю теребить шкуры и складывать тряпки в угол — дом сразу становится чуть уютнее. Но внутри свербит: я понятия не имею, где Райвен берёт еду. В котле почти пусто, в ящиках — только какие-то сухие травы и странные корешки. Ни соли, ни муки, ни мяса.

— Ну и где вся еда, Райвен… — шепчу я себе под нос, открывая очередной скрипучий ящик. — Чем ты питаешься? Лапами мышей ловишь?..

В конце концов я сдаюсь. Вздыхаю, поправляю рубаху и выхожу из дома. Солнце уже высоко, вокруг резервация гудит — кто-то носит связки дров, кто-то ругается, что-то делят. Ветер доносит запах дыма и свежего мяса.

Я иду по тропинке — не быстро, разглядываю хижины, шатры, кострища. Кто-то смотрит на меня краем глаза, кто-то принюхивается, но никто не шипит и не рычит. На меня всем почти плевать. Только маленькие дети снуют босиком — один малыш даже смеётся и машет мне рукой.

Я пытаюсь найти глазами Равву — где-то же она должна быть? Но среди всех этих шкур и палаток женщины с косой не видно. Зато вижу другое.

Глава 8

Он исчезает между шатрами, а у меня ещё долго гулко стучит в висках: «Посмотрим, Маша. Посмотрим…» Я выдыхаю, обхватываю локти руками, чтобы перестать дрожать.

И тут взгляд цепляется за знакомую фигуру — Равва. Та самая женщина с косой, простая, но в ней всё равно есть что-то, что сразу заставляет выпрямиться. Она идёт от большого шатра с корзиной трав за спиной. Я почти бегу к ней.

— Равва! — окликаю я, стараясь, чтобы голос не выдал, насколько мне стрёмно после этой встречи. — Можно тебя?..

Равва чуть косится на меня — взгляд колкий, но не злой. Скидывает корзину на землю.
— Чего тебе, чужачка?

— Где… где брать еду? — выдыхаю я наконец. — Я… я у Райвена всё перерыла, ничего не нашла. Он же тоже ест…

Равва хмыкает, наклоняет голову к плечу — и в её глазах впервые мелькает что-то похожее на смешок.
— А ты думала, он на воздухе живёт? — Она кивает в сторону дальних шатров и навесов. — Там, у костров. Еда общая. Берёшь, сколько надо. Кому мясо, кому травы. Или иди в лес — соберёшь, что хочешь. На своих двоих никто тут не помрёт.

Я медленно киваю, будто эти слова надо записать на лбу.
— А… вещи? Стирать где?

Равва поднимает палец, чуть машет им в сторону протяжного ручья за дальними хижинами.
— Там бродишь — найдёшь место, где полоскать. Если не хочешь в речке — вон за кострищем ямы с бочками. Женщины знают. Можешь помогать — никто слова не скажет. Только не лезь к чужому клу. У каждого свои запасы.

Она берёт свою корзину, перекидывает на спину и кидает на меня прощальный взгляд.
— Глазами смотри, ушами слушай. Тут всё просто. Лишних не кормим. Но и голодным не дадим сдохнуть.

Я выпрямляюсь, чуть крепче сжимаю руки на животе. И вдруг понимаю: у этого дикого мира свои правила — но в них можно жить.
Если кто-то вроде Райвена рядом — и если самой хоть немного не быть совсем беспомощной.

Равва уходит к другим женщинам. А я смотрю ей вслед.

Я стою ещё пару минут, глядя, как Равва растворяется среди шатров, а потом решаю: пора. Если уж я тут живу, то с пустыми руками сидеть не буду.

Я иду к большому костру, где дымится несколько котлов и лежат корзины с копчёным мясом, кореньями, свежими травами. Здесь никто не рвёт из рук — кто-то берёт, кто-то раскладывает. Все обмениваются короткими словами, кто-то кидает взгляды на меня, но без интереса.

Я выбираю осторожно: пару кусков сушёного мяса, немного свежего — жирного, с прослойками, несколько пучков трав, пригоршню каких-то зерён, которые пахнут дымком и пряностью. Сую всё это в выданный мне старый мешочек и прижимаю к груди.

Дорога домой кажется легче — ноги чуть не заплетаются под весом мешка, но в груди тепло распирает. Райвен защищает — а я хотя бы накормлю его вкусно.

Возвращаюсь в дом, первым делом вытаскиваю весь старый хлам из котла — вымываю его до скрипа ладонями. Вода ледяная, пальцы краснеют, но мне всё равно — давно я не стояла так у печки. Запах свежих трав быстро забивает все звериные духи в доме — теперь тут пахнет уютом.

Разбираю мясо, что-то мелко режу, что-то мариную прямо пальцами в горсти соли и толчёных трав. Зерно кидаю в кипящую воду, жду, пока разварится. Жарю, тушу, пробую на язык — пересаливаю, смеюсь про себя, добавляю ещё травы.
Я всегда любила готовить. Даже в «жестоких городских джунглях» это был мой маленький остров, где можно не думать о работе хотя бы полчаса в день.

Теперь я мешаю деревянной ложкой эту простую похлёбку — густую, наваристую, жирную и самой приятно от того, как хорошо в доме. Этому Альфе и правда не хватало “самочки” в доме.

Когда крышка на котле наконец захлопывается, а под крышкой томится запах мяса и трав — я выдыхаю и откидываюсь спиной на стену.

Я ещё раз приоткрываю крышку котла, поднимается густой пар — пахнет мясом, пряными травами и чем-то тёплым, домашним. Я улыбаюсь себе под нос и зачем-то поправляю волосы, будто Райвен вот-вот войдёт и увидит меня.

Почему-то даже хочется, чтобы он вернулся скорее.
Не потому что страшно — а потому что… ну просто. Хочется, чтобы он вошёл, втянул носом запах и посмотрел так же спокойно, как тогда утром, когда он укрывал меня полотенцем.

Я вытираю руки о подол рубахи, выхожу на улицу и сажусь прямо на пороге, подперев плечом тяжёлую деревянную дверь. Солнце уже клонится к закату, резервация живёт своей жизнью — кто-то таскает воду, кто-то зовёт детей, кто-то ругается у костра. Никому нет дела до меня. И мне — будто впервые нет дела до всех.

Я подтягиваю колени к груди, кладу подбородок на руки и просто смотрю на эти хижины, на дымок от костров. Ну, вот он твой новый дом, Маша. Дикая ты или не дикая — теперь всё равно. И никаких созвонов и интернета. Такой вот детокс.

Мысленно перебираю, что ещё надо бы сделать — может, постирать эти шкуры, или свою одежду? Но потом лениво отмахиваюсь от этой мысли.
«Нет. Сегодня не буду. Хватит с него на первый день. Прибралась, ужин приготовила — и достаточно. Может завтра. Тоже баловать не стоит. А то привыкнет, что я всё делаю.»

Я хмыкаю, утыкаюсь лбом в колени и улыбаюсь самой себе.
«Ещё оставит себе навсегда. Не хватало ещё. Пусть не расслабляется.»

Сквозь шум костров я вдруг ловлю далёкий знакомый рык и смех — кто-то громко окликает Райвена. Сердце у меня едва слышно подскакивает в груди. Может, он и правда уже идёт домой.

Я ещё сижу на пороге, обнимая колени, когда замечаю движение чуть дальше — у шатра через несколько домов. Тот самый мальчишка. Маленький, лохматый, босой. Тот самый, что вчера звал меня мамой.

Он крадётся к столу, где кто-то только что разложил еду. Протягивает маленькие руки к миске с чем-то горячим. И вдруг женщина, что сидит рядом, резко шлёпает его по рукам и что-то грубо говорит. Мальчик дёргается, вжимает плечи, но не отвечает — просто уходит прочь, хмурый, обиженный.

Я замираю. Тут вроде бы все носятся друг за другом, едят, помогают… но этого мальчишку прогнали? Почему?
Не выдерживаю — поднимаюсь и иду к нему сама. Он присел на корточки за чужим домом, возится с пучком сухой травы, но видно, что хочет реветь.

Глава 9

— Тогда стой тут.

Я фыркаю, захожу внутрь, быстро зачерпываю в миску горячую похлёбку — кладу сверху кусок сушёного мяса. Выношу еду и опускаюсь прямо на землю перед ним.
— Держи.

Он садится на траву у стены дома, подминает ноги и уплетает всё в миг — жует шумно, смотрит исподлобья, но с каждым глотком взгляд становится мягче.

Я глажу его по лохматой голове — и в этот момент слышу шаги.
Райвен возвращается. Идёт по тропинке спокойно, но взгляд сразу цепляется за Дарика. Малыш дёргается, хватается за край моей рубахи и буквально зарывается мне в бок, будто пытается спрятаться.

Я отшатываюсь, чуть прикрываю его руками.
— Эй, — шиплю я на Райвена. — Ты что, обижаешь детей?

Он замирает, чуть склоняет голову набок, смотрит прямо мне в глаза.
— Я? — Спокойный голос звучит так, будто я спросила, не ворует ли он кур. — Я не обижаю. — Он обводит нас взглядом и молча заходит в дом, будто не видит смысла дальше что-то объяснять.

Дар доедает последние кусочки и тихонько говорит:
— Спасибо, мама.

— Я не мама… — начинаю я, но он уже резко вскакивает, ставит миску на землю и уносится между шатрами, босой и быстрый, как дикий котёнок.

Я смотрю ему вслед, прижимая ладони к коленям.
А в доме Райвен шумно двигает котёл.
И я думаю: «Что же у вас тут творится, Лютые…»

Я захожу в дом — внутри тепло от огня и от того запаха мяса, который разлился по стенам. Райвен уже сидит у низкого стола, наваливается на миску — ест медленно, но так, что понятно: ему нравится.

Он поднимает взгляд, вытирает губы тыльной стороной ладони, улыбается едва заметно:
— Ты вкусно готовишь, чужачка.

Я фыркаю, скидываю платок с плеча и присаживаюсь на край шкуры.
— Я всегда любила. Научилась ещё до… — замолкаю. — Ну, в общем.

Райвен кивает, доедает кусок мяса, откусывает так шумно, что слышно треск.
— Обычно самки не умеют готовить, пока не обретают пару. — Он хмыкает, глаза чуть смеются. — Мой друг два года жаловался на стряпню своей. Говорил: «Скорее бы этот период прошел, чтобы нос не отвалился от её варева». — Он тычет деревянной ложкой в мою сторону. — Твоей паре повезёт.

— Моей паре?.. — хмыкаю я. — Может, и не будет у меня никакой пары.

— Будет. — Райвен говорит так спокойно, будто речь идёт о смене погоды. Он зачерпывает последний кусок и вылизывает ложку дочиста.

Я жду, пока он допивает чай, потом не выдерживаю.
— Что это был за ребёнок?

Райвен чуть напрягается в плечах, но даже не смотрит на меня. Ставит миску на край стола.
— Я не хочу об этом говорить.

— Райвен… — я подаюсь вперёд, и голос у меня уже не такой мягкий. — Этот Дар… он ищет маму. И еду. Это дикость какая-то, даже для ваших звериных условий. Что это вообще?

Он скользит взглядом мимо меня, дотрагивается пальцем до амулета над столом. Спокойный, но в глазах что-то нехорошее сверкает.
— Ему дают еду. — Слова короткие, чуть рваные. — Просто он ещё мал, чтобы готовить сам. Но с голоду он не умрёт.

— Но он всё равно голодный! — Я не сдерживаюсь, поднимаю голос. — Где его мать?

— Мать мертва.

— Где его отец?

Райвен поворачивает голову, и на его губах расплывается эта хищная улыбка — злая, но довольная, будто он вспоминает что-то, что считает справедливым.
— Отец тоже мёртв.

— Я не понимаю, — шепчу я, чувствуя, как внутри всё холодеет. — Почему он один? Чего у вас тут брошенный ребёнок вообще делает один?

Он медленно склоняет голову, смотрит на меня.
— Тебе и не надо понимать.

— Нет! Надо! — перебиваю я, почти вскакивая с шкуры. — Я не понимаю, Райвен! Почему так? Почему никто его не забирает? Ты — Альфа. Ты должен отвечать за всех. За детей — в первую очередь!

Он смотрит спокойно, не злится, не рычит — но в глазах эта звериная пустота, как сталь.
— А ты, Маша, хочешь его забрать? — тихо спрашивает он вдруг. — Если тебе так надо понимать.

Я замираю. А в голове уже начинает крутиться слишком опасная мысль: А если и да?

Я стою посреди его дома — уже не у шкуры, не у стены. Стою прямо перед ним, почти нависаю, хотя он сидит спокойно и даже не двигается. В голове всё грохочет: «Ты хочешь его забрать? Если тебе так надо понимать…» — отдается эхом в груди.

Я думаю об этих его словах. О том, как Дар смотрел на меня снизу вверх — голодный, чужой, беззащитный. О том, как он жался к моей рубахе, когда Райвен появился у дома.

Кому он тут нужен, кроме меня? — вдруг проносится внутри. Никому.

— Если кроме меня он тут никому не нужен, — выдыхаю я и слышу, как голос чуть дрожит, но держится, — тогда да. Я его заберу.

Райвен сидит всё так же — локоть на колене, пальцы едва трогают край стола. Он смотрит на меня медленно — снизу вверх, как хищник, которому не нужно ни слова, чтобы сомкнуть челюсти. Но не двигается.

Я в упор гляжу ему в глаза — и впервые замечаю, что эти янтарные блики могут быть не только теплыми, но и ледяными.

— Если ты так решила, — говорит он наконец, очень тихо. Губы трогает хищная тень улыбки. — Тогда он твой. Посмотрим, как ты с этим справишься.

Я стискиваю зубы так, что больно челюсти.
— Посмотрим, Райвен, — шепчу я в ответ и смотрю на него зло, как на главного виновника всего, что этот маленький Дар сейчас шатается тут один.

А он всё так же сидит. Хищный. Удовлетворённый. Будто кто-то в этой схватке проиграет — и он заранее знает, кто именно.

Моё сердце всё ещё стучит так громко, что я едва слышу, как потрескивает огонь в котле.

Я резко разворачиваюсь, хватаю свой старый рюкзак, как будто в нём теперь моя броня, и иду к двери. Райвен не двигается, но взгляд — хищный, острый — впивается в спину так, что хочется обернуться и заорать на него.

И он всё-таки говорит, когда я почти выхожу за порог:
— Маша.

Я останавливаюсь, не оборачиваясь.
— Что ещё? — рычу я сквозь зубы.

Глава 10

Я нахожу его не сразу. Бреду между шатрами и кострищами — кто-то уже спит, кто-то тихо разговаривает у огня. Но Дар не у костра, не под навесом…
В конце концов замечаю его: маленький хлипкий шалаш из слабо связанных веток и шкур. Больше похоже на детскую игру, чем на дом.

Я подхожу ближе, осторожно заглядываю внутрь — и сердце сжимается. Он свернулся калачиком на старой шкуре, нос зарыт в локоть, волосы в соломе. Дышит часто-часто. Открывает глаза, когда чувствует мой запах, смотрит на меня пару секунд и снова зажмуривается, будто боится, что я уйду.

Я даже не думаю. Просто опускаюсь на колени, протискиваюсь в этот крошечный шалаш и ложусь рядом. Обнимаю его тоненькие плечи, Дар поджимается под бок, прячет лицо у меня под подбородком.

— Мама? — шепчет он тихо, почти во сне.

— Спи, малыш, — выдыхаю я и провожу пальцами по его растрёпанным волосам.
Где-то внутри всё ещё гулко звенит страх и злость на Райвена — но рядом с этим ребёнком мне впервые спокойно.

Я не помню, как засыпаю. Просто чувствую — рядом маленькое горячее дыхание, и этого сейчас достаточно.

Меня выдёргивает из сна резкий рывок — чья-то сильная рука хватает меня за плечо и дёргает так, что я чуть не ударяюсь затылком о деревянный прут шалаша.

Я тут же прикрываю Дарика спиной и рукой, щурюсь в полутьме.
Передо мной Райвен. Злой так, что даже в темноте видно, как глаза сверкают звериным янтарём.

— Ты что тут делаешь? — рычит он низко.

Я моргаю, пытаюсь разлепить мысли во сне. Голос цепляется за самый важный кусок.
— Сплю, — говорю я тихо и оборачиваюсь, чтобы Дар не проснулся. — Не шуми. Разбудишь ребёнка.

Райвен рычит ещё громче, будто сейчас взорвётся от своей бессильной злости.
— Ты какого чёрта тут делаешь, я тебя спрашиваю?!

Я только смотрю на него в упор, упрямо, и шепчу:
— Ты же сам сказал, что он мой. И что к тебе с ним нельзя. Забыл?

Он замолкает. В глазах сверкает злость и что-то ещё, что он сам, наверное, не хочет признавать. Пальцы сжимаются в кулаки. Он разворачивается так резко, что ветки шалаша едва не ломаются. Исчезает в темноте.

Я обнимаю Дарика крепче, почти успокаиваюсь — «Перебесится твой Альфа…»

Но через пару минут слышу шаги. Райвен возвращается — тяжёлый, медленный. В лунном свете вижу, как он кидает у входа в шалаш целую охапку чистых шкур — мягких, густых. Ни слова не говоря. И снова уходит.

Я выдыхаю, прижимаю малыша ближе к себе. Подгребаю шкуры, укладываю Дарика поудобнее — он во сне только тихонько вздыхает, зарываясь в мех.

Я ложусь рядом и засыпаю.

Я просыпаюсь от того, что в шалаше уже светло — тонкие ветки пропускают мягкие лучи солнца. Дарик всё ещё спит у меня под боком, уткнувшись лбом в моё плечо. Он дышит так спокойно, что у меня сердце сжимается: хоть где-то ему спокойно.

Я тихонько выбираюсь из-под него, стараюсь не разбудить. Потягиваюсь — и понимаю, что спать в одежде на шкурах — та ещё идея. Спина затекла, шея ломит. Кажется, я за ночь несколько раз свернулась калачиком, лишь бы прикрыть Дарика и не дать ему замёрзнуть.

«Надо бы хоть разлечься нормально, а не спать, как свернувшийся ёж…» — думаю я и выскальзываю из шалаша.

Иду к общему костру — тут уже кто-то возится с котлами, варит похлёбку, жарит на решётке мясо. На меня поглядывают, но никто слова не говорит. Беру пару кусков сушёного мяса, немного каши и свежей травы — кладу всё в миску.
Пахнет просто, но тепло. Я улыбаюсь, представляя, как Дарик распахнёт свои огромные глаза.

Возвращаюсь к шалашу — он уже чуть шевелится под шкурами. Сажусь рядом, ставлю миску так, чтобы запах разбудил его сам.
Через минуту он действительно распахивает глаза — сонные, слипшиеся. Смотрит на меня, потом на еду, будто не верит, что это всё правда.

— Доброе утро, — шепчу я. — Держи. Ешь, пока тёплое.

Дар хватается за ложку так, будто она может улететь — жует жадно, но всё время косится на меня, будто ждёт, что я вдруг исчезну. Я улыбаюсь и трогаю его волосы — лохматые, тёплые.

Пока он ест, я оглядываюсь на его хлипкий шалаш. Ничего там нет — только старая шкура и всё. Ну теперь шкур стало побольше. Ни воды, ни тряпок для умывания. Даже маленькой ёмкости нет, чтобы хоть ноги помыть.

«Так не пойдёт.» — думаю я.

Когда Дарик доедает, вытираю ему рот краем своей рубахи. Он только смотрит на меня теми огромными глазами.

— Теперь надо тебя искупать, — говорю я. — И одежду твою тоже.

Он смешно хмурится и тут же мотает головой: видно, что не любит воду. Но я поднимаю его, беру на руки — лёгкий, будто котёнок. Я мало что знаю о детях, но кажется, он должен весить больше.
— Идём, — говорю твёрдо. — Не бойся. Я с тобой.

Мы идём к реке. Я держу его одной рукой, а другой глажу по спине — он прижимается, цепляется за мою рубаху.
Ветер пахнет свежей водой и чем-то хвойным. Где-то вдалеке уже гудит резервация.
А у меня внутри странно тихо и спокойно: «Вот и вся моя новая жизнь. Ну и ладно.»

Вода в реке холодная, но чистая — прозрачная до самого дна. Дарик сидит на камне по пояс в воде, хмурится и мотыляет ногами так, что брызги летят мне прямо на живот. Я сижу рядом, подбираю полы рубахи, чтобы не намочить, и скребу ему шею ладонью — он смешно шмыгает носом и косится, будто я сейчас его утоплю.

— Сиди смирно, зверёныш, — шепчу я, улыбаясь.

Потом отламываю гибкую веточку, разжёвываю кончик — вот тебе и зубная щётка. Даю ему, чтобы он сделал и себе нечто подобное. Идея грызть ему нравится. Пока Дар плещется, я этой импровизированной щёткой чищу ему мелкие зубки — он недовольно ёрзает, но открывает рот послушно, как котёнок.

Холодный ветер пробегает по воде, пробирает под ногти, но внутри у меня тепло. Я смотрю на его тоненькие плечи и чувствую, как эта хрупкая маленькая жизнь вдруг оказывается крепко привязанной к моей.

Может, это и есть моё задание? — вдруг приходит в голову.
Может, богиня, эта светящаяся, что дышала мне в лицо под водой, знала, что тут ничейный ребенок?

Глава 11

Я выпрямляю спину, беру его ладошку в свою. Дар смотрит на меня недоверчиво — в глазах ещё таится страх, что его снова кто-то прогонит. Я сжимаю его руку крепче.

«Было бы хорошо знать точно…» — думаю я, глядя на медленно плывущую вниз по течению пенку.
«Но придётся действовать интуитивно.»

Дарик чихает и облизывает губы, а я хохочу и споласкиваю его лоб ладонью. Понимаю, что забрала бы ребенка в любом случае. Может я и не мечтала стать мамой так рано, но и жить в резервации я тоже не мечтала. Вот поймем, как домой уйти, заберу мелкого с собой. Надо только придумать, как ему документы оформить…

— Готово, мой зверёныш. Чистый, блестящий, почти как новый.
Он фыркает и тыкает носом мне в плечо — так просто, по-детски, будто впервые верит, что я не исчезну.

Дарик носится вдоль воды, плещет ногами в отмели — солнце сегодня щедрое, небо чистое, ветер тёплый, так что его маленькая рубаха и штаны быстро отстирались и теперь развешаны на большом плоском камне. Солнечные пятна скачут по его мокрым волосам — он то садится в песок, то что-то роет, то бежит обратно ко мне, чтобы ткнуться лбом в бок и проверить, на месте ли я.

Я лежу прямо на траве, на шкуре, грею щёку на солнце и подставляю ладони к свету. Кусок пляжа кажется раем.

«Вот так и будем — ты и я. Два потеряшки.» — думаю я, глядя, как трепещет на ветру его маленькая рубашка.

Когда всё досохло, я помогаю ему натянуть штаны и рубаху — Дар кривится, ёрзает, но не вырывается. Наоборот — сам подставляет руки, чтобы я поправила ему ворот.

— Красавчик мой, — ворчу я, встряхиваю ему волосы. Он тихонько хихикает, как котёнок.

Мы идём обратно через резервацию.
Но когда подходим к его шалашу, настроение падает. Эта жалкая конструкция из перекошенных веток, драной шкуры и дыр в стенках… Больше похоже на костыль, чем на дом.

Дар сразу бросается туда, тычет пальцем в угол, где валяются его старые тряпки — трогает их с какой-то дикой привязанностью, словно это сокровище.
А у меня внутри всё сжимается.

«Ну и как тут жить? На ночь снова лезть к нему в эту коробку? Его отмыть можно, но этот сарай — нет.»

Я выдыхаю, опускаюсь на корточки, смотрю на кривую палку, что подпирает одну из стенок.
— Надо бы нам домик нормальный сделать, зверёныш… — шепчу себе под нос.

Дар замирает, глядит на меня широко распахнутыми глазами, будто и сам не верит, что можно иметь «домик нормальный».

«Вот только я вообще не строитель…» — мысленно морщусь я. — «Палки я рубить не умею, гвозди из пальцев не высыпаются. И что же теперь?»

Я поднимаюсь, отряхиваю ладони.
«Ну ладно. Будем думать. Сама не построю — кого-нибудь попрошу. Только кто тут за просто так поможет?»

Дарик тянется ко мне, цепляется за мою руку, прячет нос в ладонь — и я понимаю, что этот крошечный комок уже мой. И всё, что мне остаётся — научиться справляться.

Я всё ещё стою у этой дырявой кучи веток, глажу Дарика по макушке и пытаюсь придумать, с какой стороны вообще подойти к этой проблеме «домика». Солнце уже клонится, в резервации тянет дымком и вечерним гулом голосов.

И вдруг из-за соседних кострищ выходит третий из тех троих, что меня нашли в тот первый день. Самый молчаливый. Высокий, плечи широкие, волосы собраны на затылке кожаным шнурком, взгляд прямой, тяжёлый.

Он останавливается напротив нас, хмуро оглядывает меня и Дарика.
— Ты что тут забыла с мальцом? — спрашивает он негромко, но так, что Дарик сразу цепляется за мою руку.

Я выпрямляюсь, как бы страшно ни было под этим взглядом.
— Это теперь мой ребёнок, — говорю я упрямо. — Он мой.

Он долго молчит. Смотрит на меня так, будто внутри взвешивает всё, что знает обо мне и о Дарике. Потом кивает на жалкий шалаш.
— Где вы живёте?

— Вот тут, — показываю я на эту дырявую кучу палок, чуть с вызовом. — Тут Дар жил. Тут теперь мы и живём.

Он поднимает одну бровь. Медленно, лениво, но взгляд в упор.
— Тебя это устраивает?

— Нет, — фыркаю я. — Но почему-то всем было нормально, пока ребёнок так жил.

Он смотрит ещё пару секунд — потом чуть кивает, и в его глазах появляется что-то неожиданно простое, спокойное.
— Ладно. Я помогу.

— Что? — я моргаю. Не ожидала. Совсем.

— Помогу с домом. — Он подаётся вперёд, проверяет ветки, кидает на Дарика взгляд — не злой. — Так жить нельзя.

Я сжимаю губы. В горле странный комок — будто хочется заплакать, но не от обиды, а от облегчения.
— Мне нечем тебя отблагодарить, — выдыхаю я.

Он чуть усмехается уголком губ — первый раз за всё время.
— Не надо. Я — Мэт.

Я киваю, запоминаю это имя.

— Хорошо. Спасибо, Мэт.

Вечером мы уже оба по уши в древесной трухе — он приносит какие-то ровные бревна, показывает, как зачищать их от коры. Я тащу сухие ветки, держу жерди, подаю ему куски старой шкуры, чтобы залатать дыры. Дарик сидит рядом, что-то мурлычет себе под нос, время от времени подаёт мне сучки и крошки мха — «для красоты».

Я честно делаю всё, что Мэт говорит: где подержать, где подтянуть, где забить клин. Руки ноют, в коленях грязь, волосы в опилках, но мне всё равно — шалаш к вечеру уже больше похож на сносное укрытие. Прочный каркас, новые шкуры поверх, вход перекрыт дополнительным пологом. Дарик уже тыкает пальцем, будто показывает, где он будет спать.

Мэт отряхивает ладони, вытирает пот со лба и чуть качает головой.
— Пока оставим так. Но вам надо строить нормальный дом. Отдельно. Это займёт больше времени.

Я стою напротив него, усталая, но с какой-то странной улыбкой.
— Спасибо, Мэт. Правда.

Он кивает. Не говорит лишнего. Просто смотрит на меня и Дарика — и уходит к своим.

А я присаживаюсь на свежий порог нашего укрытия, обнимаю Дарика за плечи и думаю: «Ну вот. У нас с тобой теперь крыша есть. И это уже начало.»

Глава 12

Следующую неделю я провела привыкая к новой реальности. Время растекалось между кострами, ручьём, дымом от варева и тихим голосом Дарика, который иногда всё ещё шептал мне «мама» — так, будто боялся, что я передумаю.

Мэт больше не приходил. Я иногда ловила его взгляд издалека — тяжёлый, спокойный, без всяких обещаний. Он сделал, что сказал, и ушёл по своим делам — и даже это было странно приятно: не висеть никому камнем на шее.

А вот Райвен… Райвена я не видела. Слышала, как кто-то за костром шептал, что что-то произошло — что мужчины Лютых сейчас чем-то заняты, где-то решают «свои вопросы». Никто не говорил внятно. Да я и не лезла с расспросами — за эту неделю я поняла главное: чем меньше лезешь — тем дольше живёшь.

Мужчин почти не было видно. Только женщины сновали туда-сюда с вёдрами и детьми, у костров жужжали разговоры, и резервация жила своей ровной жизнью.

А я жила своей.
Пока Дарик носился вокруг «нового шалаша», я готовила простую еду на общем огне, собирала в лесу сухие травы, стирала его маленькие рубахи, чистила шкуры и даже пробовала обмениваться с другими женщинами мелочами.
«Добро за добро,» — говорила себе тихо. Так тут живут.

Пару раз Дар приносил мне какие-то странные сокровища — гладкий камушек, пёрышко, косточку. Я забирала всё и складывала у изголовья — вдруг эти детские трофеи и правда что-то значат. Для него точно значат.

Я училась — не строить планов, не ждать чудес и не дёргаться каждый раз, когда слышу мужской рык за спинами женщин.
Я сижу у костра — Дарик дремлет у меня на коленях, обхватив мои пальцы своими маленькими ладошками. Я просто глажу его волосы и думаю, что он почти не плачет. Может, боится распугать это маленькое «мама», которое вдруг случилось.

Рядом к костру подходит одна из женщин — не из самых старших, но такая, что с ней я уже пару раз успела обменяться пучками трав и парой слов. Она кладёт на край костра пучок сушёных кореньев, бросает на меня взгляд из-под светлых ресниц.

— Может, и хорошо, что ты его забрала, — говорит она вдруг просто. — Другой бы никто не взял.

Я смотрю на неё, осторожно вынимаю свою руку из ладошек Дарика, чтобы не разбудить его.
— Почему? — спрашиваю я шёпотом. — Он же просто ребёнок.

Женщина хмыкает, сжимает губы в тонкую линию.
— Просто… Не всегда бывает просто, чужачка.

Она подвигается ближе к огню. От её голоса веет чем-то тяжёлым, старым, как если бы вытряхивали прошлогоднюю пыль из сундука.
— Это ребёнок, которого родила пара Альфы.

Я моргаю. Слова не сразу доходят.
— Так это… это Райвен его отец?

— Нет. — Она поджимает губы ещё крепче. — Несколько лет назад наш клан воевал с другим кланом. Невесту Альфы похитили… и… — Она качает головой, смотрит в огонь. — Вернулась она оттуда уже пузатая. Войну мы выиграли, тот клан вырезали до корней. Альфа убил того, кто с ней это сделал. Он свою невесту любил очень.

Я сглатываю, Дарик чуть сопит у меня на коленях. Мой пальцы замирают в его волосах.

— А когда она умерла? — выдыхаю я.

— В родах, — кивает женщина. — Порвался весь внутри от боли, когда она не выжила. Мальчишку вот… — Она косится на Дарика. — Не любит он его за отголоски той боли. Не может смотреть. Но выбросить тоже не смог. Щенка должны были в лес унести. Но не смог.

Она отводит глаза — где-то между нами горит костёр, и я вдруг понимаю, что мне холодно.
— Поэтому никто его не берёт. Боятся гнев Альфы испытывать.

Я сжимаю Дарика крепче к груди, чувствую, как он чуть шевелится во сне — будто знает, что о нём говорят.

Женщина встаёт, кидает ещё пару палочек в огонь.
— Может, у тебя доброе сердце, чужачка. А может, ты просто глупая. Только теперь ты его не бросай.

Она уходит к другим женщинам, а я сижу и чувствую, как моё сердце стучит не в груди — а где-то в этой маленькой голове у меня на руках.

«Может и правда… моё задание.» — думаю я и вдыхаю запах копоти и свежего ночного ветра.

Ночью впервые за всё это время пошёл дождь. Не просто морось — настоящий, тяжёлый, ливень, который барабанит по крыше так, будто бьёт в барабан.
Я просыпаюсь от того, что холодная капля падает мне прямо на лоб. Вскидываюсь — Дарик тоже шевелится, сопит, жмётся ко мне ближе.
Крыша шалаша хлюпает и дышит сыростью. Я хватаю старую шкуру, пытаюсь заткнуть щели — тут течь, там течь. Вода всё равно капает. Руки мёрзнут, волосы прилипают к щекам.

Я уже ползком закрываю очередную дыру, когда кто-то отбрасывает полог — сильная рука хватает меня за шкирку рубахи и вытаскивает на улицу, прямо под ледяной ливень.

Передо мной Райвен. Мокрый насквозь, волосы прилипли к вискам, глаза сверкают звериным янтарём.
— Бери ребёнка.

— Что ты хочешь? — огрызаюсь я, едва дыша от злости и холода.

Он рычит коротко — не громко, но так, что внутри всё вздрагивает.
— Я твой Альфа, самка. Хватит спорить. Бери ребёнка — и иди со мной.

Я глотаю злость и возвращаюсь за Дариком. Он ещё спит полусонный, прижимаю его к груди, укрываю куском шкуры. Райвен хватает меня за локоть — и мы идём сквозь ливень. Дождь хлещет по лицу, холод пробирается под мокрую рубаху, но дом Райвена близко.

Его дверь с глухим скрипом захлопывается за моей спиной — внутри тепло, от костра идёт сухой жар. Райвен ставит меня прямо посреди шкуры, отходит, что-то роняет на стол. Хмурится — взгляд тяжёлый, недовольный, но голос ровный:
— Ложись. Спать.

Я киваю — уже не спорю. Опускаю Дарика на мягкие шкуры у стены — он с удовольствием растягивается, сразу мурлычет что-то себе под нос и зарывается лбом в мех.

Я разворачиваюсь, собираясь улечься рядом. Райвен смотрит и вдруг хмыкает:
— Ты одетая.

— И что? — шепчу я, уже злая от всего. — При ребёнке я не буду ходить голой. Это неправильно.

Он чуть склоняет голову набок, как зверь, который что-то вынюхивает.
— Это нормально. Так теплее. Так спит вся стая.

Глава 13

Утро приходит, когда в доме ещё полумрак, а угли в очаге едва тлеют. Дарик спит у меня под боком, носом уткнувшись в мой бок — он даже во сне хмурится, будто боится снова остаться один. Я осторожно подтягиваю одеяло к его плечам, потом выскальзываю из-под него, натягиваю на себя вчерашнюю рубаху.

Райвен лежит на спине, волосы раскинулись по подушке, грудь ровно поднимается и опускается. Огромный, спокойный, зверь в своей берлоге. Но стоит мне шагнуть к двери с Дариком на руках, его голос разрывает утреннюю тишину:

— Куда ты.

Я вздрагиваю. Останавливаюсь в дверях, оборачиваюсь через плечо.
— Спасибо, что пустил нас на ночь. Мы уходим.

Он приподнимается на локтях — взгляд ленивый, но под ним сверкает хищный блеск.
— Нет. — Слова падают, как камень в воду. — Вы оба будете жить у меня.

Я смотрю на него в упор. В груди всё сжимается: хочется напомнить ему всё, что он говорил. Но я опускаю глаза на Дарика. Маленькое тело тяжёлое на руках, дышит ровно, спокойно. Ему лучше в доме. Лучше под крышей, где нет дыр и дождя.

Я сглатываю злость и киваю.
— Хорошо.

Осторожно возвращаю Дарика обратно на шкуры, укрываю до подбородка — он только шевелится, вздыхает и снова утыкается лбом в мех. Райвен хмыкает, медленно опускается обратно на шкуры, взгляд не отрывается от меня.

— Но он будет спать отдельно, как и положено детям, — говорит упрямо, сжав ладони в кулаки.

— Хорошо. Я постелю ему отдельно.Нам, — уточняю я. — Нам с ним.

— Нет. — Его голос ленивый, но в нём нет ни драмы, ни улыбки. Только этот звериный упрямый холод. — Ему. Ты будешь спать со мной.

Я замираю. Слова щёлкают в голове, как хлыст.
— Ты же сказал, что не тронешь меня.

— Не трону, — отзывается он спокойно. Даже не мигает.

— Тогда зачем? — шепчу я, и голос звучит чуть надтреснуто. — Зачем так?

Он смотрит мне прямо в глаза. Долго. Мягкий янтарь, звериный свет — и сталь под ними.
— Это моё условие.

Я чуть поджимаю губы. Хочется фыркнуть, рявкнуть, уйти. Но внутри всё кричит — ребёнку лучше будет здесь.
Спорить я не хочу.

— Хорошо, — выдыхаю я и сажусь рядом, глажу Дарику макушку. Через полчаса я снова иду к двери — стараюсь не грохнуть ею, но всё равно скрипит. На спине ощущаю его взгляд так отчётливо, что даже волосы на шее встают дыбом.

— Куда на этот раз? — лениво кидает Райвен за спиной. Голос такой спокойный, что мурашки бегут по рукам.

Я оборачиваюсь через плечо:
— Возьму продуктов. На завтрак и обед. Или ты думаешь кормить нас воздухом?

Он хмыкает, лениво кивает — разрешает, будто я прошу у него гору золота.
— Иди.

Я выхожу, прижимая руки к груди — ветер утренний, но внутри всё горит. Безумие. Просто безумие.
Но может, и к лучшему. Не в шалаше же мокнуть.

Я иду к общему костру, набираю крупу, несколько ломтей мяса, коренья, травы. В мешочек кладу пару лишних кусков — вдруг понадобится. Ребёнок всё равно съест больше, чем я думаю.

Возвращаюсь в дом — Райвен всё ещё сидит у костра, полусонный, но уже довольно щурится, когда запах свежего мяса разносится по дому. Я хмыкаю: ещё бы не щурился, напыщенный гад.

Я вожусь у котла: варю кашу с травами, жарю мясо на камне, мелко рублю остатки, чтобы Дарику было проще жевать. Райвен тянется носом к пару — огромный, хищный, а смотрит так, будто сейчас утащит кусок прямо с ножа.

Дарик просыпается, сонный, волосы торчат в разные стороны. Он садится на шкурах, трет глаза кулачками и тихонько шепчет:
— Мама…

Я сразу разворачиваюсь к нему, улыбаюсь так тепло, что щеки горят:
— Чисть зубы, маленький. Сейчас будешь кушать.

Он послушно слезает со шкуры, но вдруг замирает — взгляд цепляется за Райвена. Малыш сразу вжимается в стену, глаза испуганные, плечи поднимаются. Внутри у меня всё сжимается.

Я резко оборачиваюсь к Райвену и сверлю его взглядом:
— Ты пугаешь моего ребёнка.

Он лениво поднимает одну бровь.
— И что мне сделать?

— Скажи ему, что не причинишь ему вреда, — шиплю я.

Он фыркает, будто я сказала что-то смешное. Но смотрит на Дарика и произносит глухо, чуть рыча:
— Ты теперь живёшь в этом доме. И можешь не бояться быть тут.

Дарик таращится на него ещё пару секунд, носом шмыгает, но взгляд чуть мягче. Я бы добавила что-то добрее — но для Райвена и это уже подвиг.

Малыш кивает и топает к своей импровизированной зубной щётке. Я не выдерживаю и шиплю Райвену сквозь зубы:
— Формулировка ужасная. Но хоть что-то.

Он только лениво хмыкает, глаза всё ещё хищные, но в уголках блестит довольный свет.

Пока Дарик чистит зубы, я заканчиваю с кашей и мясом, раскладываю всё по деревянным мискам. Ставлю перед каждым. Райвен тянется к своей — выуживает кусок мяса, вгрызается в него, как хищник.

Дар садится рядом, берёт ложку двумя руками и так же жадно уплетает кашу, словно её может кто-то отнять. Щёки розовеют, глаза прищуриваются. Они оба одинаково жмурятся от удовольствия — большой зверь и маленький зверёныш.

Когда Дар доедает свою кашу и откидывается на шкуры, сытый и довольный, Райвен вытирает ладонь о шкуру, поднимается. Движется, как зверь — всё так же медленно, но так, что воздух вокруг будто чуть сжимается.

Я смотрю на него из-за котла, убирая пустые миски.
— Ты куда? — спрашиваю я тихо. Вопрос рождается сам — будто я теперь должна знать, куда уходит мой Альфа. Ха. Мой…

Он поворачивается через плечо, взгляд тяжёлый, цепкий — будто прикидывает, как много я ещё смогу выдержать.
— Старайся сегодня поменьше выходить из дома, — говорит он низко, и голос этот идёт по позвоночнику, как лезвие.

— Почему? — машинально спрашиваю я. Но он не отвечает. Только чуть качает головой, будто не видит смысла что-то объяснять.

Я сжимаю губы, вытираю руки о подол рубахи.
— Ладно. Не буду. — Я не из тех, кто рвётся под чужие когти.

Глава 14

— Господи… — шепчу я и бросаюсь к нему.

Он отмахивается от меня рукой, пытается рычать, но выходит только хрип.
— Ложись. — Шепчу я так резко, что сама удивляюсь. — Ложись, Райвен.

— Не… надо… — он пытается уцепиться за стену, но сползает прямо на шкуры, тяжело дыша.

Я под него подкладываю свернутую шкуру, чтобы приподнять голову. Срываю с него рубаху — ткань прилипла к плечу и боку. Глубокий порез у ключицы и рваная рана на рёбрах. Кровь хлещет по рукам, когда я её оттираю.

— Лежи тихо. — Я почти шиплю, бегу к своему рюкзаку, вытаскиваю жалкие припасы, которые успела выменять у местных на травы: кусок чистой ткани, спиртовую настойку, иглу с ниткой. Вот и работай так на «удалёнке».

Он пытается оттолкнуть мою руку.
— Самка… не трогай…

— Молчи! — рявкаю я так, что он удивлённо замирает. — Молчи и не дёргайся.

Я промываю рану холодной водой, зубами разрываю ткань на полосы. Он шипит сквозь клыки, рычит, но не отталкивает меня. Под пальцами его тело горячее, как камень, пульс колотится бешено.

Я мажу настойкой, накладываю повязку, зашиваю рваный край, когда кровь перестаёт литься так сильно. Он хрипит что-то бессвязное, пальцы сжимают мех так, что чуть не рвёт шкуру.

— Всё, всё, Райвен… — шепчу я, даже не замечая, как по щекам течёт пот или слёзы. — Потерпи. Ты же Альфа, или кто ты там…

Когда всё затягиваю и перевязываю, он обессиленно откидывается на спину, глаза полузакрыты, губы бледные, но дышит чуть ровнее.

Я вытираю руки о свою рубаху и сажусь рядом, глядя на этого зверя, который теперь вроде как мой… сосед?
Когда кровь наконец перестаёт капать сквозь повязку, я вытираю руки, оттираю кровь с его шеи. Райвен лежит молча — глаза полуприкрыты, но взгляд цепляется за меня, тяжёлый, мутный от усталости.

Я быстро подогреваю остатки похлёбки — густой навар, немного мяса, крепкий тёплый бульон. Когда подношу к нему ложку, он пытается отмахнуться: нос сморщился, губы дернулись в ленивой усмешке.

— Ты же сам говорил, что я вкусно готовлю, — ворчу я, выпрямляясь у костра. — Вот и ешь теперь.

— Не надо, — сипит он хрипло. — Я сам…

— Ага, ты едва дышишь, — фыркаю я, так что Дарик во сне что-то тихонько шепчет, но не просыпается. — Ешь давай. Ты потерял много крови.

Он фыркает, клыки блестят в полумраке, но рот всё-таки приоткрывает. Я кладу ему на язык горячий кусочек — он морщится, но прожёвывает медленно. Глотает шумно, будто сам удивлён, что еда идёт внутрь.

Я кормлю его ложку за ложкой, подношу всё медленно, а он сначала пытается что-то бормотать сквозь зубы — но потом стихает. Только глаза всё время смотрят на меня снизу вверх, мутные, золотые, звериные.

Когда миска пустеет, он выдыхает — губы чуть дрожат, взгляд тяжелеет ещё больше. Я смахиваю крошки с его подбородка пальцами, а он хватает мой запястье — на секунду, не сильно, но так, что внутри всё горячо вздрагивает.

— Самка… — сипит он, но голос рвётся и ломается.

— Всё. — Я успокаиваю его почти шёпотом. — Спи. Еда в животе есть, кровь не течёт. Спи.

Он выдыхает, закрывает глаза, ресницы дрожат. Через пару минут тяжёлое дыхание выравнивается, плечи расслабляются. Он спит.

Утро приходит слишком быстро. В доме тепло от костра, но всё равно чувствуется эта странная тяжесть воздуха — словно ночь ещё не отпустила. Райвен просыпается первым: я замечаю, как он медленно открывает глаза, моргает, сжимает пальцы на мехах — проверяет, жив ли.

Я поднимаюсь с корточек у котла, зачерпываю ложкой остатки бульона.
— Ешь, — говорю я, и голос звучит мягче, чем вчера. — Давай, тебе нужно набраться сил.

Он чуть хмыкает, уголок губ подрагивает в едва заметной звериной усмешке. И от этой усмешки ясно: сил у него прибавилось.

— Не надо, — рычит он тихо. — Сам.

Он поднимается, садится медленно, но уже без хрипа в груди, отбирает у меня миску и ест — большими черпками, шумно, жадно. Я сижу напротив и смотрю, как он оживает на моих глазах — жует, проглатывает, чуть прищуривает янтарные глаза, будто вкус проверяет.

— Что вчера произошло? — спрашиваю я тихо, когда он выдувает воздух и ставит пустую миску на пол. Беру ее и насыпаю добавку.

Он долго молчит. Взгляд цепляется за меня, за угол, где спит Дарик, потом снова возвращается ко мне — тяжёлый, прямой.

— У нас снова назревает война, — говорит он глухо, будто слова застревают у него под рёбрами. — Между кланами. Это всегда грязно, долго… и сложно. Особенно для таких, как ты.

Я моргаю, не сразу понимаю:
— Для таких, как я?

Он склоняет голову набок — звериный силуэт в полутьме, волосы ещё спутаны.
— Немеченные самки, — Губы его трогаются почти звериным рычанием. — Таких будут пытаться украсть первыми. Чтобы запечатать пару. Чтобы размножить кровь.

Я чувствую, как внутри что-то холодеет — сквозь кости, сквозь пальцы, что сжимаются на коленях.

— Я не трофей, — шепчу я. — Я не…

Он подаётся ближе — глаза сверкают почти ласково, но в них пустыня и сталь:
— Здесь ты под моей защитой. Даже если ты её не чувствуешь. Но если уйдёшь — станешь добычей. Поняла?

Я глотаю воздух. Хочется возразить, укусить его словами. Но Дарик во сне шевелится, сопит, и я только шепчу сквозь зубы:
— Поняла.

Глава 15

Он опускается обратно на шкуры.

Я молча сижу напротив него, пока он доедает последние куски мяса и хлебает бульон прямо из миски, будто силы утекают меньше, если не мельчить.

Когда он ставит миску обратно и откидывается на шкуры, я чуть сдвигаюсь ближе, упрямо глядя ему прямо в глаза:
— Ты уйдёшь туда? Сегодня?

Он прищуривается, проводит ладонью по шраму на ключице — свежая повязка чуть пропиталась кровью, но рана уже не хлещет, больше похожа на царапину.

— Нет. — Голос глухой, спокойный, тяжёлый. — Мы отбили вчера нападение. Сегодня будет тихо. Может быть.

Он чуть поворачивает голову, взгляд на секунду цепляется за угол, где Дарик сопит в своей «комнатке». Взгляд мягче не становится.

— Полежу. Час, два… Сколько нужно. Потом — посмотрим.

Я выдыхаю. На секунду даже не знаю, что сказать — между рёбер что-то отпускает. Пусть и ненадолго.

— Хорошо, — шепчу я. — Лежи. Восстанавливайся.

Он фыркает, хищно усмехается уголком рта — клыки чуть блеснули в полумраке.
— Даже если бы ты сказала «нет» — я бы всё равно остался. Самка не будет мне указывать.

— Знаю, — фыркаю я в ответ и поднимаюсь, чтобы убрать остатки завтрака. — У тебя просто отвратительные манеры.

Он хрипло хмыкает, но не спорит. Просто откидывается на спину, укрывает рану мехом — и впервые за всё время выглядит так, будто ему можно быть слабым. Хотя бы на пару часов.

Я только ставлю миску в бочку с водой, когда под рёбрами вдруг обжигает боль — резкая, странная, будто кто-то зацепил кожу изнутри когтями. Я шиплю, хватаюсь за край стола, потом сползаю на шкуры прямо у очага.

— Чёрт… — выдыхаю сквозь зубы. Ладонь накрыла ребро — жар под кожей, будто пульсирует.

Райвен приоткрывает глаза, хрипло усмехается краем рта, хоть сам всё ещё бледный.
— С днём рождения, Маша.

Я моргаю, не сразу понимаю смысл слов. Смотрю на него, потом туда, где ноет боль. Приподнимаю подол рубахи — и прямо под грудью, ближе к сердцу, проступает что-то тёмное, чёрно-синее, как клеймо. Сложный символ — звериные линии, полумесяц, когти или клыки. Оно будто светится изнутри.

— Что это? — выдыхаю я.

Он рычит коротко, но голос ровный:
— Метка Двуликих. Твой зверь готов к гону.

Я поднимаю глаза, слова застревают:

— Что это за гон?

Райвен фыркает, едва приподнимает голову на подушке. В янтарных глазах — недовольство, усталость, но и звериное «ну что с тобой делать».

— Как так вышло, что ты ничего не знаешь?

— Я не отсюда.
— Ты не отсюда, — говорит он почти глухо. — В ваших городских джунглях молодняк ничему не учат?

Я чуть фыркаю, стараясь улыбнуться, хоть сердце всё ещё колотится под этим клеймом.
— Учат. Другим вещам.

— Стоило бы учить важным, — цедит он. Проводит взглядом от моего лица до метки — и обратно. — Теперь поздно.

Я сжимаю подол рубахи, сажусь поудобнее, чтобы не упасть снова.
— А где твоя метка Двуликих?

Он чуть щурится, лениво.
— Они только у самок. Чтоб не трогали раньше времени.

— То есть… теперь… — я сглатываю. Слова режут язык.

— Теперь с тобой можно спать, да. — Он говорит спокойно, без усмешки. — Но ты должна пройти Гон.

Я нахмуриваюсь. Голова гудит от новой боли, а сердце ещё больше.
— Что такое Гон?

Он кривит губы, недоволен этим разговором — видно сразу.
— Это твой первый оборот. Когда ты выпустишь свою животную суть. Все самцы будут ждать тебя в лесу. Ты выберешь себе пару среди них.

— А если не выберу? — спрашиваю я тише.

— Такое редко происходит. — Голос его снова рвётся рыком.

Молчу пару секунд, не знаю, куда деть руки. Потом выдыхаю и спрашиваю почти не дыша:
— А какой у тебя зверь?

Он усмехается краем рта, взгляд звериный, тяжёлый.
— Волк. Как и у всего нашего клана.

— А какой зверь в твоем клане? — спрашивает он.

— У нас такого нет

Он долго молчит, скользит взглядом по моему лицу и по метке, что дышит у меня под кожей.
— Но у тебя точно есть зверь, Маша. — Он указывает на метку. — Ты не пустая.

Я сглатываю, пальцы дрожат.
— Ладно. И что теперь?

Он откидывается, закрывает глаза, но голос всё ещё льётся, низкий, упрямый:
— Сейчас Гон проводить опасно. Тебя могут украсть. Но если не проведём — внутри стаи поднимется бунт. Ходить без метки тебе нельзя.

— Так вот же она, — упрямо тычу пальцем в своё ребро. Символ горит, пульсирует.

Он тяжело выдыхает, чуть хрипло смеётся, устало, без веселья:
— Без метки от самца, Маша. — И замолкает, закрывает глаза так, будто не хочет сейчас слышать больше ни одного вопроса.

Я всё ещё сижу на шкурах, держу подол рубахи у груди — метка пульсирует, будто шепчет, что уже поздно от неё прятаться. Райвен лежит с закрытыми глазами, но я чувствую, что он не спит. Просто молчит, чтобы я не задавала лишних вопросов.

Но у меня есть ещё один. Он крутится в голове, жжёт горло.

— Райвен… — тихо зову я. Он не открывает глаз, но уголок губ дёргается — слышит.
Я дышу глубже и всё-таки спрашиваю:
— А если я не волк? У меня… не может быть пары с кем-то из вас?

Он выдыхает носом — не злится. Просто открывает один глаз, тёмно-золотой, звериный.
— Может, конечно. — Слова падают глухо, тяжело, но в них нет рыка. — Смешанные браки нечасты. Но случаются.

Я провожу пальцами по горячей коже под меткой — она пульсирует под кончиками, будто там что-то стучит внутри меня, но уже не только моё.
— А ребёнок? — спрашиваю я.

Он хмыкает, еле заметно, взгляд всё такой же тёплый и хищный.
— Ребёнок всё равно будет или тем, или тем. Зверь сам выбирает.
Пауза. Он закрывает глаз снова, чуть хрипло, но спокойно добавляет:
— Так что, самка… ты точно найдешь пару.

Он снова замирает, дыхание чуть сбивается. Я уже думаю, что он всё — вырубится, но Райвен вдруг приоткрывает глаза, рычит сквозь зубы и медленно начинает стягивать с себя остатки рубахи и повязки — видно, что ему мешает кровь, тянет свежий шов. Пальцы соскальзывают, плечи дрожат, но он рычит и всё равно цепляется за ткань, будто не даст себе быть слабым даже передо мной.

Глава 16

Я лежу, вцепившись пальцами в мех под спиной — дыхание рвётся, сердце колотится так громко, что кажется, его слышно даже в углу, где спит Дарик. Райвен всё ещё склонился надо мной, глаза сверкают в полумраке — слишком хищные, слишком близко. В этом взгляде так много мужского голода, что внутри всё сжимается и горит.

Но вдруг он резко моргает — будто внутри что-то щёлкает. Глаза не сразу, но тяжелеют обратно к привычному звериному спокойствию. Райвен рывком отстраняется — не отводя взгляда, будто вырывает себя силой из этого наваждения.

— Спи, — говорит он глухо, низко. И это «спи» звучит так, будто он сам не уверен, что сейчас это может.

Он отступает к лежащей одежде, быстро натягивает на себя рубаху, затягивает ремень. Двигается резко, молча, будто загоняет зверя обратно под кожу. Я сжимаю одеяло на груди, не могу оторвать от него глаз — внутри всё ещё дрожит эта его близость.

Он кидает короткий взгляд через плечо — звериный, но уже холоднее. Открывает дверь. Холодный воздух врывается в дом вместе с запахом дождя и ночи.

— Спи, — повторяет он, и голос чуть срывается. Потом он выходит и закрывает за собой дверь, не оборачиваясь.

Я лежу ещё пару минут, прислушиваюсь к себе — сердце стучит в горле, внизу живота тепло, будто я горю вся. Он же обещал. Он сказал — не тронет.

Я выдыхаю, вжимаюсь глубже в шкуры, прижимаю ладони к груди — пытаюсь успокоиться. Он обещал.
Повторяю это шёпотом, будто оберег.
И засыпаю — на этот раз слышу, как сердце всё ещё грохочет от того, что зверь был так близко.

Я уже почти сплю, когда слышу, как за дверью скрипят петли — тяжёлые шаги, запах мокрого меха и ночного ветра. Райвен возвращается. Я слышу, как он что-то стряхивает у порога — дождь пропитал его волосы и плечи насквозь.

Он ложится рядом — тяжёлый, горячий, пахнущий сырой землёй и зверем. Я тихо поворачиваюсь к нему, опираюсь на локоть и разглядываю лицо в полумраке — он мокрый, лохматый, но глаза ясные, в них нет прежнего голода. Есть что-то спокойное, упрямое.

— Не бойся меня, — глухо говорит он, не открывая глаз. — Меня не надо бояться. Я хорошо контролирую зверя.

— Твой зверь хочет меня обидеть? — шепчу я. Глупо — но это вырывается само.

Он смотрит прямо в меня — так близко, что сердце подпрыгивает.
— Мой зверь хочет тебя присвоить. — Говорит спокойно, хрипло. — Ты источаешь сильный запах. И пока тебя не покроют — это не прекратится.

— Покроют? — я спотыкаюсь на этом слове, будто вкус у него горчит на языке.

Он хмыкает и сжимает ладонь в мехе между нас.
— Пока твой самец не возьмёт тебя и не перекроет своим телом твой запах — ты будешь приманкой для всех вокруг.

Я моргаю, гляжу на него не веря:
— Но мы же спим вместе. Разве этого недостаточно? Чтобы я… ну… чтобы я пропиталась твоим запахом?

Райвен вдруг приподнимает голову — его голос становится ниже.

— Ты хочешь пахнуть мной? — хрипло спрашивает он. Янтарь в глазах горит.

— Я не это имела в виду! — заикаюсь я, но язык всё равно цепляется за его взгляд.

Он усмехается. Губы растягиваются чуть звериным оскалом.
— В целом — это неплохая идея. — Он медленно проводит пальцем по моему плечу. — Я могу поставить на тебе временную метку. Пока не будет подходящего времени для Гона.

— Что за временная метка? — слова звучат сухо, но внутри всё дрожит.

— Она сойдёт через пару дней, если не обновлять. — Он дышит мне в висок. — Но я заявлю, что ты моя. И твой запах перекроется моим.

Я моргаю, не сразу понимая:
— Это как?..

Райвен чуть скалится, показывает клык, скользит носом по моей щеке.
— Укушу тебя.

— То есть… — я сглатываю. Сердце колотится, ладони вспотели. — У меня выбор между сексом и укусом?

Он хрипло смеётся, но в голосе нет веселья — одно звериное:
— У тебя сильный запах. Он точно привлечёт самцов из атакующего клана. Лучше не рисковать. Лучше всего — лишить тебя невинности. Но я не хочу брать тебя против воли. Так что обойдёмся временной меткой.

Я таращусь на него — глаза режет жар. Голова пустая, но внутри звенит от его спокойной логики.

А он — как будто добивает меня окончательно, рычит прямо в ухо:
— Или могу позвать кого-то из волков. Если тебе кто-то понравился. Переспишь с ним.

Моё дыхание срывается. Внутри всё пульсирует.
Что ты несёшь, Райвен?..

— Нет, — шепчу я, даже не узнавая свой голос. Он звучит сухо, хрипло — будто выдран прямо из горла.

Райвен смотрит на меня секунду, янтарные глаза сверкают в полумраке. Потом он кивает — коротко, будто что-то для себя решает. И перекатывается так медленно, так тяжело, что у меня перехватывает дыхание.

Его тело нависает надо мной, огромное, горячее. Шкура под моей спиной мягко приминаяется под его весом, его бедра давят в мои, а ноги чуть раздвигают мои колени шире. Я даже не пытаюсь отодвинуться — внутри всё натянуто, как струна.

Я смотрю ему прямо в глаза — не отрываясь. Губы чуть приоткрыты, язык прилипает к нёбу. Райвен склоняется ближе, и я чувствую, как его член трётся о моё бедро — твёрдый, горячий, с бархатистой кожей. От этого внизу живота собирается жаркий, липкий комок — пульсирующий, мягкий, но тяжёлый, как расплавленный мёд.

Он вдруг тихо, низко рычит — этот звук проходит по коже дрожью.
— Не дразни меня. — Голос хриплый, звериный. — Твой запах и так приторный, а твоё возбуждение вообще сводит с ума.

Я сглатываю, язык цепляется за сухое горло.
— Это… больно? — выдыхаю я. Голос почти не слышен.

Райвен скалится, в уголках глаз тлеет что-то звериное.
— Что именно?

— Укус. — Слова рвутся комками. — Это больно?

Он чуть мотает головой, прижимается ближе — лоб к моему лбу, дыхание горячее.
— Я не знаю. Обычно это делают во время секса. И точно не больно. — Его губы чуть касаются моих. — Боишься?

— Да, — шепчу я. Честно. В этом жаре, в этом животном всхлипе — одно правда: мне страшно.

Глава 17

Я лежу, укрытая его мехами, всё ещё горячая изнутри — внутри всё трепещет, но уже не от страха, а от странного спокойствия. Райвен сидит рядом, опираясь локтем о колено. Его глаза лениво сверкают янтарём, но в них нет прежнего напряжения — он будто успокоился. Смотрит на меня так, как смотрят на что-то, что теперь точно своё.

Я выдыхаю и вдруг спрашиваю первое, что крутится на языке:
— Почему я не чувствую так запахи, как ты?

Он фыркает, чуть склоняет голову набок, как зверь.
— Ну ты самка. — Его голос ленивый, тяжёлый, но почти ласковый. — Самки не так ощущают запахи. Но больше сконцентрированы на потомстве.

Он кивает подбородком в сторону угла, где спит Дарик, свернувшись комком на своих свежих шкурах.
— С этим у тебя явно никаких проблем.

Я улыбаюсь криво — всё ещё не верю, что этот маленький комок спит так спокойно в нашем доме. В его доме. В нашем доме?

Собираюсь с мыслями — слова цепляются за горло.
— Почему ты тогда… забрал нас к себе?

Он чуть хмурится, как всегда, когда я задаю вопросы, которые цепляют что-то внутри. Его ладонь скользит по моей ноге, задерживается на укусе — этот след всё ещё пульсирует под кожей.
— Ты нравишься моему зверю, — отвечает он наконец. Говорит просто, без прикрас. — Даже когда не пахла так, как сейчас. Зверь ощущает в тебе свою самку.

Я дергаю бровями. Сердце сжимается от этой правды, но внутри сразу же поднимается упрямство.
— То есть за тебя всё решает зверь?

Он щурится, и в его глазах скользит тот хищный свет, который мне теперь не страшен.
— Нет, конечно. — Рычит он чуть глухо. — Мы с ним едины в этом вопросе. Но ты сделаешь свой выбор. Вне зависимости от моих желаний.

Я смотрю вниз — туда, где на внутренней стороне бедра медленно проступает фиолетово-красная метка укуса. Она будто горит, но не болью.

— А это? — шепчу я, проводя пальцем вокруг следа.

Райвен опускает ладонь поверх моей руки — его пальцы грубые, горячие.
— А это — чтобы самцы не сошли с ума до твоего Гона. — Он чуть склоняется, почти рычит в мои волосы. — Я же укусил тебя, а не твоего зверя. Моя метка исчезнет, когда ты обернёшься.

— Когда я обернусь… — повторяю я тихо, и внутри от этого всё снова дрожит. Но уже без страха.
Он всё ещё смотрит на меня, когда я в который раз скользну взглядом к укусу. В его глазах что-то меняется — становится не мягче, а наоборот, чуть настороженнее.
— Ты знаешь, какой у тебя зверь? — спрашивает он тихо.

Я моргаю. Перед глазами всплывает тот странный момент в озере — светящееся нечто, стая духов, и рысь, что смотрела на меня своими янтарными глазами, как зеркало.

— Кажется, знаю, — говорю я чуть тише, чем хотелось бы. Голос дрожит, но это правда.
— Это хорошо. — Он проводит пальцами по моей ноге, чуть цепляет когтем мою кожу — почти ласково, но внутри всё вздрагивает. — Попробуй обратиться к ней. Выстраивать связь. Чем ближе к Гону — тем легче будет.

Я выдыхаю, прикусываю губу.
— Она не выйдет раньше Гона? — спрашиваю я с замиранием в горле.

Он усмехается чуть хищно, губы растягиваются в ленивой звериной улыбке.
— Ну, если ты её призовёшь — выйдет в любой момент. — Говорит спокойно, будто речь идёт не о хищном звере под моей кожей, а о котёнке. — Просто в момент Гона это точно произойдёт.

— Почему? — выдыхаю я. Сердце грохочет, ладони липнут.

Он проводит большим пальцем по моей ключице, чуть сжимает её, будто возвращает меня на землю.
— Потому что ты будешь пить напиток Предков. — Голос низкий, мягкий, но в нём нет сомнений. — И он обострит всё, что в тебе есть.
Пауза. Он чуть склоняется к моему уху, и от его дыхания по шее пробегает жар.
— Это пробудит твоего зверя и объединит с тобой.

Я устраиваюсь поудобнее на тёплых мехах. Сначала кажется, что всё колет — под ребрами, внизу живота, в том месте, где ещё пульсирует след от его зубов. Но потом этот жар медленно растекается, тяжелеет, становится сонным.

Райвен ложится рядом — я чувствую, как его рука проходит сквозь мои волосы. Ладонь большая, тёплая, грубая, но двигается так осторожно, будто гладит не самку, а что-то хрупкое, редкое.

Где-то там, за пологом, сопит Дарик. Всё тихо. Только треск огня в очаге да его дыхание — ровное, низкое, звериное.

Так странно. Я чувствую его пальцы на своей голове, его жар вдоль спины. Он только что сделал со мной то, от чего внутри всё плавится до сих пор. Облизал меня, поставил на мне свой укус. Но ни разу — ни разу! — даже не поцеловал.

Я провожу кончиком языка по сухим губам, глаза сами закрываются. А хочу ли я, чтобы он меня целовал?

Внутри откликается что-то мягкое, тёплое. Словно рысь внутри меня мурлычет: Хочу. Может быть, хочу..

Утро выдалось тихим — но эта тишина гулкая, натянутая, будто воздух что-то скрывает. Райвена нет — место рядом холодное, мех сбился в кучу. Я смотрю на него всего пару секунд, но внутри почему-то нет страха — есть странная пустота и остаточное тепло от его ладони в волосах.

Дарик просыпается весёлый, цепляется ко мне за плечо, ест кашу с мёдом так жадно, что я едва успеваю подсовывать ему новые ложки. Потом мы выходим на улицу — воздух прохладный, свежий, солнце ещё не прожигает землю. Всё кажется обычным… пока я не замечаю, как на меня смотрят мужчины.

Нет, не просто смотрят — принюхиваются. Я ловлю их взгляды — тяжелые, долгие, цепкие. Каждый, кто проходит мимо, будто втягивает воздух носом и хмурится, будто чувствует что-то, что не должен был чувствовать.

Я невольно кутаюсь в рубаху, крепче прижимаю к себе Дарика. Он шмыгает носом, что-то лепечет про палку, которую нашёл в пыли. А у меня внутри всё сжимается от этих звериных взглядов.

И тут — голос сбоку.
— Цветочек распустился, да? — Сухо, с ехидцей, но в голосе слышно, что он сам напряжён. Я оборачиваюсь — и встречаюсь с наглым взглядом того самого волка, что в первый день сказал, что «ждёт мой Гон».

Глава 18

Я ещё стою на краю тропы, когда вижу Райвена. Он возвращается из-за дома, волосы всё ещё слегка мокрые — значит, только что мылся где-то у реки или в душевой за домом. Замечает меня сразу, взгляд цепляется так же цепко, как и у всех этих принюхивающихся волков. Только у него в янтарных глазах не голод — а довольный звериный свет.

Он подходит ближе — тяжёлый шаг, плечи расправлены. Останавливается рядом, чуть склоняется ко мне и резко втягивает носом воздух возле моей шеи. Я чувствую, как мурашки касаются укуса на бедре — дрожь по спине мгновенная.

Он выдыхает коротко и довольно прищуривается.
— Хорошо. — Говорит так тихо, что слышу только я. — Ты вкусно пахнешь.

— Почему все так делают? — шиплю я, мотая головой. — Почему все носятся вокруг и нюхают меня? А потом кривятся.

Он хмыкает, зубы блестят, клыки слегка выглядывают — но не угрожающе, а с этим звериным «ну что мне с тобой делать».
— Потому что ты пахнешь как самка, готовая к спариванию. — Он медленно проводит пальцами по моим волосам, чуть цепляет пряди.

— А чего тогда все морщатся? — я упрямо смотрю ему в глаза. — Только что один подошёл… он тоже так смотрел. Словно я…

— Потому что ты пахнешь мной, — спокойно перебивает он, склонив голову набок, как волк. — А никто не тронет моё.

— Значит, я твоя? — вырывается у меня, и голос дрожит от злости или чего-то горячего внутри. — Я думала, это временно.

Он хрипло усмехается — и эта усмешка больше рычит, чем смеётся.
— Пока пахнешь мной — значит, моя.

Прежде чем я успеваю ответить, рядом снова появляется этот волк. Он подходит близко, хищно щурится, как шакал, вынюхивающий чужое мясо.
— Альфа. — Кивает Райвену и ухмыляется мне. — Когда у Маши будет Гон?

Я напрягаюсь вся, пальцы сжимаются на ремне сумки, Дарик за моей спиной тихо прижимается к ноге.

Райвен поворачивается к нему медленно — глаза прищуриваются, взгляд тяжелеет.
— Если нападений больше не будет — в ближайшую полную луну. — Его голос звучит спокойно, но в этой спокойной хрипоте слышится хищник, который готов перегрызть кому-то горло.

Волк облизывает губы, ухмыляется мне, будто слышит только то, что хочет услышать — и хватает этот шанс лапами.
— Ну что ж. Посмотрим, кого выберет твой зверёк. Цветочек.

Он отходит, даже не поклонившись, и растворяется в людях. А я смотрю на Райвена, чувствую, как в животе всё горячо и пульсирует: «Пока пахну тобой — значит, твоя…»

Я смотрю ему в лицо — вижу, как Райвен провожает взглядом этого волка. Глаза у него темнеют, уголок губ дёргается, будто внутри хищник медленно поднимает голову. Даже Дарик это чувствует — тихонько жмётся ко мне за спину, будто подальше от чужого запаха.

Я осторожно трогаю Райвена за руку — его пальцы горячие, жёсткие, но сжимаются вокруг моих почти сразу.

— Ты недоволен, — говорю я тихо. Голос ровный, но внутри всё стучит. — Ты смотришь на него как будто…

Он рыкнул тихо, едва слышно — хрип, что вибрирует где-то в груди.
— Сел помешался на тебе. — Райвен скалится чуть в сторону, где тот скрылся за домами. — Мне это не нравится.

— Почему? — спрашиваю я осторожно, сжимая пальцами его запястье.

Он скользит взглядом по моему лицу, потом опускает глаза туда, где под моей одеждой ещё пульсирует метка укуса.
— Я вижу, что он тебе не нравится. — Говорит спокойно, но в голосе слышно зверя, который явно хочет защитить свою самку. — Думаю, он тоже это видит. Но не хочет принимать.

Я выдыхаю, цепляюсь за мех его воротника.
— Я правда не хочу его. — Тихо, почти шёпотом, но он слышит — вижу, как уголок его рта дрогнул, глаза лениво сузились.

— Знаю, — говорит он, глухо рычит, опуская лоб к моему виску. Его нос чуть касается моей щеки, и от этого внутри всё дрожит. — Но он будет пытаться. А я не намерен делиться.

Я прижимаюсь к его ладони. Слышу, как Дарик за моей спиной что-то тихо бормочет себе под нос, ковыряя палочкой землю — ему всё это взрослое звериное дело пока не понять.

А мне — приходится.
Я поднимаю глаза в янтарь Райвена, который смотрит на меня так близко, что внутри всё сжимается и раскрывается одновременно.

— Когда… — выдыхаю я, язык чуть цепляется. — Когда эта луна? О которой ты говорил.

Он не сразу отвечает. На секунду взгляд цепляется за мои губы. Потом поднимает глаза обратно — тяжёлые, спокойные, но там в глубине сверкает что-то горячее.
— Через два дня, — отвечает он глухо. — Полная луна. Если не будет новых нападений — ты пройдёшь Гон тогда.

Я едва слышно выдыхаю. В груди что-то колотится, но не так, как раньше — без паники. Теперь внутри будто кто-то осторожно шепчет: «Готовься»

— Через два дня… — повторяю я тихо. — А если будут нападения?

— Не будет. — Отвечает он так, будто знает наверняка. — Буду надеяться, что ты выберешь меня, Маша.

Он наклоняется, кончиком носа касается моей скулы. От этого внутри всё сжимается и тянется к нему одновременно. Воздух вокруг тёплый, чуть влажный от недавнего дождя — пахнет мокрой землёй, зверем и чем-то моим, что теперь спутано с его запахом.

Я открываю рот, но слова куда-то уплывают, потому что он вдруг рывком выпрямляется и резко произносит:
— Пошли.
— Куда? — я моргаю, цепляясь за его рукав.

Он хмыкает, взгляд скользит по мне и Дару, который пинает камушек у моих ног:
— Прогуляемся. Покажу тебе пару мест. Не всё же сидеть в четырёх стенах.

Дарик поднимает голову — глаза сияют. Он сразу хватает меня за пальцы своей маленькой ладошкой, будто боится, что уйду одна. Райвен кидает на него короткий взгляд и хмыкает что-то себе под нос.

Мы идём по тропе вдоль леса. Ветки ещё капают остатками ночного дождя, но солнце уже пробивается сквозь листву. Райвен не спешит.

Дарик бежит впереди, постоянно подбирает палки, тычет ими в каждую лужу и тараторит мне что-то про «змею», которую якобы видел. Я слушаю его вполуха — большую часть внимания держу на Райвене. Он иногда указывает рукой:
— Там ручей. — Показывает, как вода уходит под камни и дальше в лес.
— Тут скалы. — Камни заросли мхом, но с них открывается вид на всю долину — травы, лес, какие-то дымящиеся дома клана.

Глава 19

Я не двигаюсь. Я даже дышу так медленно, будто боюсь спугнуть этот момент.

Тогда он чуть опускается ниже — губы мягко касаются моего носа. Лёгкое, почти ленивое прикосновение, от которого по спине пробегает жар. Потом он проходит по моему носу, чуть цепляет кончиком губы кожу на переносице.

Я цепляюсь пальцами за его запястье, не отталкиваю. И он чувствует это.

Тогда он прикасается губами к моим губам — едва, осторожно, будто не целует, а пробует вкус. Его дыхание горячее, тяжёлое. Он трётся губами о мои — снова и снова, легко, как дикий зверь, что всё ещё ждёт моего страха.

Но я не отталкиваю.

Тогда он целует — мягко, глубоко, но не жадно. Его губы тёплые, язык осторожно касается моего, и от этого внутри всё дрожит, будто укус снова проступает под кожей. Этот первый настоящий поцелуй пахнет лесом.

И я понимаю, что да — я хотела этого.

Его губы ещё касаются моих, когда он вдруг отстраняется — медленно, не отрываясь взглядом. Янтарные глаза смотрят так близко, что мне кажется, он видит, как у меня внутри всё дрожит и пульсирует.

Он чуть хрипло выдыхает, лоб почти касается моего.
— Не стоило, — рычит он глухо, голос садится, словно прокатывается где-то глубоко в груди. — Не стоило этого делать… до твоего Гона.

Я сглатываю, слова застревают у меня под языком. Его ладони всё ещё держат меня за шею и спину — горячие, тяжёлые, будто не отпустят, даже если я дернусь.

— Почему? — шепчу я едва слышно.

Он скалится, уголок губ подрагивает, но в этом нет злости — только зверь, который еле-еле держит себя на цепи.
— Потому что ты должна сама решать, кого хочешь. — Его голос почти ласковый, но хищный. — Я не удержался.

Он всё ещё обнимает меня — ладони крепко прижимают к его груди, я слышу, как под пальцами бьётся его пульс, тяжёлый, рваный. И вдруг он снова склоняется ближе — так медленно, что у меня перехватывает дыхание.

— Маша, — рычит он у моих губ, совсем близко. — Но ты сейчас не оттолкнула.

Я молчу. Внутри всё стучит: Не оттолкнула. Да.

Он едва касается губами моих губ ещё раз — легко, мягко, как будто проверяет: не передумаю ли я за эти секунды. Тёплый выдох прерывается прямо в моём рту. Этот второй поцелуй короткий, но ещё более настоящий.

Он всё ещё держит меня за плечи, тепло от его ладоней расползается по коже под рубахой — от этого внутри становится так странно спокойно, хоть слова он говорит тяжёлые, будто камни на грудь кладёт.

— Хочу, чтобы ты стала моей Луной, — рычит он вдруг, но мягко, почти шёпотом. Янтарь его глаз горит, а пальцы на моей спине цепляются чуть сильнее.

Я моргаю, сердце вздрагивает.
— Я не понимаю… что это значит? — шепчу я, чувствуя, что слова уже знаю, но хочу услышать.

Райвен скалится легко — зверь в нём чуть выдыхает, но глаза всё ещё цепкие.
— В волчьем клане так называют жену Альфы. — Он наклоняется ближе, носом цепляет мой висок. — Луна — это самое ценное, что есть в клане.

Я выдыхаю смех — выдавленный, горький.
— У меня ребёнок, — напоминаю я тихо, сжимая пальцы у него на рубахе.

Он хмыкает, будто эта правда не пугает его вовсе.
— Помню. — Говорит он твёрдо, без паузы. — Если станешь моей Луной — у тебя скоро будут ещё дети. Много.

Мурашки пробегают по спине, но внутри всё-таки теплеет — этот зверь знает, чего хочет.

Я поднимаю глаза, ищу в его взгляде хоть каплю смущения. Но он смотрит так спокойно, что мне приходится спросить:
— А на Гоне… что будет? Как это вообще… происходит? Этот «выбор»?

Он чуть склоняет голову набок, будто волк за его глазами обнюхивает мои вопросы.
— Ты будешь полностью под инстинктами, — говорит он глухо, ровно. — Выбирать будешь не ты. Выбирать будет твоя волчица… точнее, твой зверь.

Я замолкаю — внутри всё дрожит от этого «твой зверь». Райвен продолжает:
— Она выберет самого сильного, подходящего самца. Того, кто сможет защитить тебя и твоё потомство. И позволит ему себя укусить.

— Укусить? — пересыхает у меня во рту.

Он кивает.
— Этот укус — как клеймо. Это создаст нерушимую связь. После такого никто больше не сможет тебя требовать. Ты будешь только его.

Он ещё какое-то время просто держит меня — ладони тяжёлые, горячие, обнимают так, что в груди всё медленно успокаивается. Райвен не торопится говорить ничего лишнего. Он не спешит целовать ещё раз. Просто дышит возле моего виска — горячо, глубоко, с этим звериным спокойствием.

Дарик к этому моменту уже забрался к нему за спину, держит Райвена за край меха и бормочет что-то про палку, которую он якобы притащил для нас обоих. Райвен ухмыляется, легко сгребает Дарика под бок и кивает мне, будто давая знак: «Пошли домой.»

Мы идём обратно медленно. Он держит меня за талию — его ладонь тяжёлая, и от этого даже в животе что-то сжимается приятно. Иногда он кидает взгляд в сторону кустов или на тропу — следит, принюхивается. Словно даже самый мирный лес — не лес, пока у его Луны под ногами камень не ровно лежит.

Когда мы возвращаемся к дому, он ещё раз смотрит на меня — хищно, спокойно и чуть ласково одновременно. Потом отпускает и уходит куда-то по своим делам, а я стою у двери, держу Дарика за руку и не знаю, что теперь делать с этим «Буду надеяться, что ты выберешь меня.»

Следующий день проходит так, словно я больше не принадлежу ни старой жизни, ни этой новой — я зависаю где-то посередине. Я варю Дарику кашу, стираю его рубаху, раскладываю свежие шкуры в углу. Слышу, как где-то снаружи Райвен переговаривается с другими волками — грубые голоса, запах мокрого меха и гари от костров.

Кажется, он чувствует мои мысли даже на расстоянии — раз в пару часов заходит, чтобы просто глухо пробурчать «Ты ела?» или прикоснуться ко мне кончиками пальцев.

Я стою у окна, смотрю на лес за стенами резервации. В груди всё гудит — рысь внутри будто катается, ворочается, шипит и урчит. Она живая. Она тоже ждёт гон.

Глава 20

Когда солнце почти тонет в лесу, а небо становится густым, как остывающее молоко, меня зовут на середину поляны.
Дарика со мной нет — его уводит одна из женщин, и он даже не плачет, просто кидает на меня взгляд своими огромными глазами, будто чувствует: это не его ночь.

В центре поляны уже собрались все — мужчины стоят чуть поодаль, кто-то с каменными лицами, кто-то с хищными усмешками, но у всех глаза одинаковые: янтарь, мерцающий в сумраке. Самки держатся ближе к костру — их взгляды мягче, но в них слышится то же звериное: это правильно, это твой выбор.

Передо мной — старая волчица. Лицо её сухое, как старая кора дерева, волосы спутаны в длинные тугие космы, глаза такие светлые, что в них нет ни возраста, ни времени.

Она протягивает мне миску, в которой темнеет густой напиток. Я не чувствую запаха, но язык заранее подёргивается, будто внутри уже всё знает: выпьешь — и будешь не ты.

— Прежде чем ты выпьешь, — говорит старая волчица ровно, не моргая. — Все мужчины, что хотят быть выбраны твоим зверем, уйдут в лес. Они станут ждать тебя там.

Я сжимаю пальцы на миске так крепко, что костяшки белеют. Ощущаю каждый взгляд — и один взгляд особенно тяжёлый, горячий, как раскалённый камень. Райвен. Он не говорит ни слова. Просто встречается со мной взглядом. На секунду его янтарные глаза пронзают меня насквозь — и я вижу в них всё: волка, мужчину, зверя, который не допустит соперника.

Он отводит взгляд первый. Делает шаг назад — и исчезает в тени деревьев. Его широкие плечи скользят меж стволов, как ночь, что не остановить.

За ним уходят ещё волки — десятки. Тяжёлые лапы по земле, шорох, хруст веток. Один за другим они скрываются в темнеющем лесу, будто растворяются в самой ночи. Когда последний уходит, старая волчица смотрит на меня так близко, что я вижу свои страхи в её глазах.

— Пей, — шепчет она. — Пей, девочка. Пусть твой зверь вспомнит свой путь.

Я подношу миску к губам. Напиток горький, чуть тёплый — он жжёт горло, будто огонь течёт внутрь, обжигает все человеческое, что ещё цепляется за кости. Где-то под сердцем что-то срывается с цепи.

Колени подкашиваются, дыхание рвётся. Я слышу рык — но он не из леса. Он из меня.

И когда я падаю на траву, последним вижу не небо и не волчьи глаза. Последнее, что я вижу — свои руки, которые уже не мои. Там, где кожа — пушистый золотой мех, пятна и янтарные когти.

Рысь.

Я встаю — но не я. И слышу зов леса.

Беги.

Я открываю глаза — но это уже не мои глаза.
Мир дрожит в тысячах запахов. Ветер несёт их со всех сторон, каждый разрезает воздух тонкими струйками — мокрая кора, мох, вонь старых кротовых нор, сладковатый дух крови, который кто-то оставил на кустах.
Запах волков — тяжёлый, горячий, полный звериной силы. Я знаю, что это самцы. Они ждут меня — или мою рысь. Она знает, чего хочет — но не каждого.

Я выскакиваю на поляну, лапы мнут влажную траву, когти цепляют корни, и это так приятно — чувствовать подушечки лап, силу в хребте. Каждая мышца дрожит, рвётся бежать дальше. Хочу бежать. Хочу дышать лесом, хочу чувствовать, как он открывается подо мной.

В какой-то момент натыкаюсь носом на шлейф запаха. Волк. Ближе. Он резкий, хищный, но не тот, что нужен. Рысь втягивает воздух, хищно прищуривает янтарные глаза. Запах чужой — грубый, маслянистый, неприятный.

Огромный бурый волк выходит из тени — шерсть свалявшаяся, глаза горят в темноте. Он рычит, тяжело ступает ко мне. Рысь шипит — звук рвётся из груди низко, как у кошки.
Но бурый не останавливается. Двигается ближе, язык высунут, слюна капает на траву. Я отшатываюсь, рычу громче — хищно, злое ворчание, которое говорит: «Не подходи.»

Он делает ещё шаг — и рысь взмывает. Лапа с когтями бьёт по его наглой морде, оставляя багровый след через нос и глаз. Волк взвизгивает, мотает головой, но рысь уже разворачивается и исчезает между деревьев, растворяется в ветре.

Я бегаю так ещё долго — хвост колышется, дыхание рвётся горячими клочьями. Каждая лапа пульсирует от силы. Запахи волков цепляются за нос, но ни один не зовёт так, как должен. Всё не то.

Но потом что-то меняется.

Сначала это приходит как металлический вкус на языке — сырой, тёплый, липкий. Кровь. Запах крови взрывается в лесу, будто кто-то разорвал плоть рядом.

Рысь замедляется. Шерсть на загривке встаёт дыбом. Глаза щурятся, уши дёргаются — впереди треск сучьев, низкое рычание, но не волчье. Тяжёлый, едкий запах. Медведи. Чужаки.

Я не сразу понимаю, что происходит — рысь видит это обрывками. Большие тела с разодранной шкурой, когти, которые режут волков в клочья. Шерсть летит по воздуху вместе с кровавыми клочьями. Кто-то рвёт горло молодому волку, слышится глухой визг, крик, рык — запах страха и злости перемешивается с горячим духом смерти.

Я стою в тени под низкими ветками. Рысь не двигается, глаза светятся, дыхание короткое. Медведи-оборотни ходят по поляне, шипят, вытягивают носы. Они принюхиваются. К волкам. К земле. К крови. И — к рыси тоже. Кто-то задирает морду, втягивает носом мой запах. Рысь не шевелится — в теле пульсирует дикое ощущение.

Но медведь рычит и уходит дальше — к новым волкам, к тем, кто бросается на него с разодранными боками. Лес дрожит от хруста костей и рёва.

А я стою в этом хаосе — зверь дышит жарко, лапы готовы прыгнуть в любую секунду. Но никто не трогает рысь.

Пока нет.

Рысь не хочет больше стоять и дышать чужой кровью. Лапы срываются с земли, хвост выстреливает вверх, уши прижимаются. Лес мелькает тенями, запахи раскалываются, как прутики под когтями.

Я бегу туда, где сильнее всего тянет тепло и сила. Где пахнет так вкусно, что даже рысь внутри меня тихо мурлычет, будто домашняя кошка, что нашла лучшее место на свете.

И вот оно — поляна, земля разодрана когтями и тяжёлыми лапами. В середине — огромный волк. Огромный, тёмный, шерсть густая, нос в крови. Он стоит над поверженным медведем — тот ещё дергается, но волк клацает зубами и рвёт горло, разрывая всё одним движением.