Ангедония

Пролог

Эта книга содержит деликатные материалы, которые могут вызвать раздражение у некоторых читателей, включая описания физического насилия, психических манипуляций и крови.

Пожалуйста, читайте с осторожностью.

Пролог

В комнате не хватало воздуха. Он был спёртым, густым, пахнущим пылью старого чердака и страхом. Она пыталась вдохнуть глубже, но горло сжимал спазм. Ладонь, прижатая ко рту, становилась влажной от слёз, которые текли по щекам предательскими горячими ручьями. Сердце колотилось с безумной частотой, опережая взмахи крыльев колибри. За свинцовым окном бушевала гроза; вспышки молний на мгновение освещали жуткий карнавал заброшенных вещей — скелеты рояля, покрытые паутиной сундуки, тени которых на стенах плясали, как демоны. Рокот грома заглушал тяжёлые, размеренные шаги в коридоре, доносившиеся снизу, из тёмной глотки дома.

С оглушительным грохотом распахнулась дверь, ударившись о стену и сбросив со стеллажа груду старых книг.

Проклятье, он нашел ее.

Снова.

Половицы жалобно заскрипели под его ногами, будто плача от его тяжести. Сердце пропустило удар, а лёгкие замерли в тщетной попытке стать невидимой. Дверь захлопнулась. Шаг. Щелчок выключателя — и старая люстра под потолком на мгновение озарила чердак мертвенным желтым светом, прежде чем снова погрузиться во тьму. Ещё шаг.

— Это было довольно утомительно, цветочек, — его голос прозвучал сладко и протяжно, заполняя собой всё пространство, как ядовитый газ.

Она замерла, стараясь не издать ни звука, превратившись в комок сжавшихся от страха нервов.

— Я просто хочу поговорить. Ты же знаешь, как я за тебя волнуюсь.

Его голос дрогнул с такой искусной, леденящей душу искренностью, что по коже пробежали мурашки. Он тяжело вздохнул, и этот вздох, полный показного разочарования, прозвучал громче любого грома.

— Это всё не приносит мне никакого удовольствия. Я знаю, что ты здесь. Я чувствую твой запах. Выйди из своего укрытия, и мы спокойно поговорим. Смотри. Я открою дверь, как ты всегда хотела. Хорошо?

Послышались шаги, щелчок, и дверь распахнулась.

— Видишь? Я готов идти тебе навстречу. Давай, цветочек, хватит дуться. Иди к папочке.

Это был её единственный шанс. Резким движением она выскочила из укрытия, спрыгнула с верхних балок под крышей на чердаке и ринулась в дверной проём. Винтовая лестница вниз манила своим спасением. Его тяжёлая поступь настигла её на первой же площадке. Жесткие пальцы впились в предплечье, но ей удалось выскользнуть, оставив в его руке свой кардиган, как змея оставляет старую кожу. Она летела вниз, перепрыгивая через ступени, сердце колотилось в такт безумному спуску.

Холл. Входная дубовая дверь с массивной бронзовой ручкой была уже так близко, сияя в темноте, как врата в рай. В её груди зародилась хрупкая, пьянящая надежда на побег, но она была разбита вместе с древней напольной вазой, которая внезапно оказалась на её пути. Грохот, звон разбитого фарфора, разлетающегося тысячей радужных осколков, и её тело, кувыркаясь, рухнуло на них. Острые края впились в бедро горячими иглами, исцарапали живот и ладони. Она попыталась подняться на окровавленных руках, отчаянно уставившись на спасительную дверь, оценивая последние сантиметры до свободы.

Но сильные руки с жестокостью впились в её волосы и потащили по полу, усыпанному осколками, прочь от выхода. Назад в ад. Он с размаху впечатал её лицом в стену, украшенную шелковыми обоями. Хруст хряща. Ослепительная вспышка боли, белая и жгучая. Слёзы хлынули вновь, смешиваясь с кровью и затуманивая и без того помутнённое сознание.

В ушах стоял оглушительный звон, сквозь который, как сквозь толщу воды, пробивался его голос:

— …виновата. Если бы ты меня сразу послушалась, этого бы не произошло. Смотри, как ты вынуждаешь меня действовать.

Она лежала на боку, прижавшись окровавленной щекой к холодному, лакированному паркету, и слушала, как его тяжёлые шаги удаляются в сторону кухни. Где-то вдали гремела посуда. Звенело стекло. Лязгнул металл.

Он что... пошёл за ножом?

Она приподняла голову, и взгляд её снова выхватил из полумрака входную дверь — невыносимо далёкую, недостижимую, как мираж. Но тут же в сознании, холодной и острой змейкой, сверкнула мысль: осколки вазы. Можно ли незаметно дотянуться до одного из них?

Она медленно, с невыносимой осторожностью, вытянула правую руку. Кончики пальцев уже коснулись холодного, острого края фарфора, как вдруг в тишине прозвучали его шаги — тяжёлые, мерные, неумолимые. Рука инстинктивно дёрнулась назад, и это движение отозвалось в висках пульсирующей болью, а перед глазами вспыхнули яркие пятна.

Шаги затихли. Позади раздался прерывистый, влажный вздох, от которого по спине побежал ледяной пот. Его рука легла на её голову, с почти отеческой нежностью вплетаясь в волосы. Пальцы скользнули ниже, к шее, и с доминирующей силой развернули её лицом к себе.

Его взгляд — пустой и тёмный, как глубокая яма — сказал ей о многом. В тот миг она с абсолютной ясностью поняла: она не увидит завтрашний день.

С почти театральной заботой он помог ей сесть, и его прикосновения были такими мягкими, такими обманчивыми. Он поднёс к её губам стакан с водой, и она с жадностью, с отчаянием утопающего, сделала несколько глотков, пока он молча гладил её по голове. А потом раздалось то, что заставляло её кровь стынуть в жилах ещё с детства: несколько щелчков языком. Тихих, осуждающих. Знак её очередной, непростительной ошибки.

— Посмотри на себя, цветочек, — с притворной скорбью прошептал он. — Что ты с собой сделала.

Она скользнула взглядом по собственному телу — ноги, грудь, руки. Синяки, ушибы, рваные порезы, запёкшаяся и свежая кровь. Картина собственного уничтожения. И эта картина, этот абсурд обвинения, рванули изнутри ослепляющей волной гнева.

Глава 1

Дождь стучал по крыше чёрного «Мерседеса», словно барабанная дробь, отсчитывающая последние секунды до начала спектакля. Я сижу в глубокой тени кожаного салона, где воздух пахнет дорогой кожаной обивкой и холодным металлом нового авто. В стекле окна мерцают огни города, но внутри такси — тишина, которую можно резать ножом. Вижу в правой стороне стекла ночную витрину магазина: стекло отражает неон, а за ним — обычный мир, который мне кажется чужим и слишком близким. В этом мире каждый жест — это маска, каждый взгляд — уловка. Я привыкла к тому, что люди прячутся за улыбками и обещаниями.

Пальцы скользнули в крошечный клатч, нащупав холодную сталь складного зеркальца. Взгляд в отражение — моя маленькая сцена. Рамки зеркала, как кадры кино: здесь я вижу не себя, а версию себя, которая говорит без слов, действует без сомнений и не знает, что такое потерять контроль. Колени подрагивают, не от волнения, а от непривычной тишины, когда твои мысли начинают гнуться под давлением задачи. Я знаю, что дорога ведет меня туда, где воздух становится тяжелым, как свинец, где каждый шёпот мира таит секрет, а каждый сигнал светофора был немым вызовом.

Здание, к которому мы приближаемся, скрывает свои двери за слоями света и теней; за ними — люди, чьи лица не раскрывают истинных намерений. Я несу в себе фрагменты чужих историй, и каждый из них становится частью моего плана, частью того, кем я стану после того, как эта ночь пройдет.

Такси несет меня вперед, как корабль по реке времени, и я позволяю себе раствориться в движении. За окном — мир, который кажется живым, но на самом деле просто большой механизм: фонари — его сердце, дороги — его кровеносные сосуды, люди — его импульсы. Я — пассажир и актриса, одновременно наблюдаю мир изнутри, и каждая моя мысль становится нитью нажатого на клавиши ноутбука, который записывает всё, что должно остаться между нами и этим городом ночью.

Приятная истома пружинила внизу живота, а по коже бежали мурашки — моё тело ликовало в предвкушении игры. Машина плавно остановилась у подъезда пятизвёздочного отеля. Швейцар, как хорошо обученная собачка, выскочил из-под навеса, распахнул дверь, подставив под ливень огромный зонт. Мои чёрные лодочки на шпильке от Christian Louboutin отчеканили победную поступь по мрамору холла. Лобби было выставочным залом человеческих пороков: роскошь, дорогие материалы, фонтан — всё кричало о тщеславии.

Моя высокая, стройная фигура в приталенном красном кожаном пальто сработала как выстрел. Я чувствовала на себе взгляды — жадные, оценивающие, глупые. Гости у бара замерли с открытыми ртами, мужчины у ресепшена выворачивали шеи, провожая глазами таинственную брюнетку.

Уголки губ дрогнули в лёгкой усмешке.

Даю девяносто восемь процентов на то, что меня запомнят.

Захожу в стеклянный лифт и нажимаю на кнопку последнего этажа, где расположен нужный мне президентский люкс. Стеклянный лифт понёс меня вверх. Повернувшись к дверям, я встретилась с собственным отражением. Под париком, ниспадающим чёрным водопадом до талии, кожа слегка зудeла. Карие линзы скрывали не только настоящий цвет глаз, но и мою гетерохромию. Слой тональника был бронёй, маскирующей шрамы — карту моих прошлых битв.

Очевидно, наш «субъект» имеет слабость к латиноамериканкам.

Кроваво-красная помада украла бы на себя все внимание, если бы не раскрытое на груди пальто, искусно подчеркивающее мое декольте.

Когда я ступаю по полу верхнего этажа, мои шаги глушит роскошный темный ковер. Преодолев длинный коридор, останавливаюсь у двери единственного номера на этаже и стучу, обозначая свое прибытие. Открытая дверь являет передо мной небольшого роста мужчину средних лет в дорогом костюме, уже без пиджака в расстегнутой рубашкой. Я бы не назвала его непривлекательным, но чудовищно холодный взгляд под густыми темными бровями приоткрыли мне завесу его испорченной души и наложили отпечаток уродливости на весь облик.

— Ты опоздала. — его голос был жёстким, с хрипотцой выпившего человека.

Скрытая угроза в позе поднимает волосы на затылке в предупреждении. Укол страха пронзает мои внутренности, но на лице сохраняется маска спокойствия и застыла лёгкая, уверенная улыбка. Я давно отточила свои навыки до совершенства.

— Некоторые вещи стоят того, чтобы подождать,— соблазнительная улыбка изгибает кроваво-красные губы, а мой голос был низким, обволакивающим. Пальцы медленно, с театральной паузой, расстегивают пальто, открывая ему вид женского тела в кружевном черном белье.

Он заметно сглатывает, его взгляд не может решить на какой части тела остановиться и изучить, задержаться и исследовать.

— Беру свои слова назад, королева, — прохрипел он, и в его голосе впервые появилась подобострастная нотка. — Такую я готов ждать вечно.—

И отходит в сторону, приглашая меня войти.

Прежде, чем перешагнуть порог, смеюсь, запрокинув голову, — ярко и вызывающе.

И в этом движении мой взгляд на долю секунды метнулся вверх, к вентиляционной решётке, фиксируя работу скрытой камеры.

Отлично. Вы смотрите?

Шоу начинается.

***

— Мисс Гонсалес, не волнуйтесь, мы не выдвигаем против вас никаких обвинений, — произнес сидящий напротив детектив. Его голос был ровным, но в глазах читалась усталая практичность. — Мы просто хотим восстановить картину вчерашнего вечера. А так как вы одна из последних, кто видел Альфонсо Стуэрзи, ваши показания для нас чрезвычайно важны.

Душная, ярко освещенная комната для допросов давила на виски. Здесь пахло старым кофе, дешевым дезодорантом и чужим страхом. Мне едва удавалось скрыть раздражение — я никогда не планировала оказаться в такой жалкой обстановке. Но моя психика — гибкий инструмент, и я мгновенно подстроилась под новые обстоятельства, как всегда.

От второго копа, стоявшего у меня за спиной, исходила почти физическая угроза. Я ненавидела неприкрытую спину. Его взгляд, скользящий по моей фигуре, вызывал под кожей рои мурашек, заставляя инстинктивно выпрямиться. Руки под столом сжались в кулаки. Мысленно я одернула себя:

Глава 2

Выселившись из гостиницы, я села в заранее вызванное такси до аэропорта. За рулём сидел Марк. Он не смотрел в мою сторону, поддерживая иллюзию, будто мы не знакомы. Мы ехали по городу, который в утренней дымке уже не различал ночь от утра. Свет фонарей ломался на стеклянных фасадах небоскрёбов, и каждый отблеск напоминал мне, что мир продолжает движение, даже когда твоё собственное сердце застыло в ледяной паузе. Я знала, как звучит пустота внутри — безболезненная, как снег, который не тает, а просто ложится на душу мёртвым грузом. Ничего не радовало, ничего не тревожило. Просто было «есть» — и этого «есть» мне катастрофически не хватало, чтобы называться живой.

Мы свернули с автомагистрали на узкую грунтовую дорогу, ведущую к неприметному складу. Так как он принадлежит Джексону и мы единственные, кто может им пользоваться. Здесь не было ни души, ни камер — лишь пыль, поднимающаяся из-под колёс. Пока Марк глушил двигатель, я уже отстегнула ненавистный парик и с наслаждением сбросила тесную юбку. Словно сбрасываю с себя кожу Андреа Гонсалес.

Марк остановил машину внутри амбара около одиноко стоявшей девушки. Я молча вышла из тачки к уже протянутой руке девушке и передала ей все вещи принадлежавшие Андрее Гонсалес. Взамен она вручила мне пакет с моей одеждой. Пока натягивала чёрные джинсы и кеды, наблюдала, как она перевоплощается в новую личность — быстро, без лишних движений. Она не задавала вопросов. Её роль была простой: сесть в самолет и исчезнуть, используя фейковые документы, которые мы ей только что отдали.

Мы не платили ей ни цента. Наши интересы совпадали: ей нужно было скрыть свою настоящую личность, а нам — избавиться от одной фальшивой. В таких случаях Джексон выступал благодетелем, помогая пострадавшим девушкам бежать. Не знаю от каких монстров она бежит, но надеюсь, что там, в другом месте ее ждет лучшая жизнь. Безопасная.

— Ты молодец, Сливка. — тихо сказал Марк, и в его приглушённом голосе я уловила нотки заботы.

Наклоняюсь к приоткрытому спереди окну у пассажирского места и встречаюсь с такими знакомыми глазами цвета теплого чая. Его медно-каштановые волосы, как всегда, в сплошном беспорядке, но это лишь добавляет ему определенного шарма.

— Будь осторожен. — Вторю ему таким же тоном.

— Как всегда. — Коротко кивнув, разорвал наш зрительный контакт. — Босс ждет тебя. — Добавил он в конце, неторопливо газуя с места, и уезжая с территории склада.

Оказавшись одной без необходимости поддерживать чужой образ, опускаю все щиты и снимаю маски, возвращаясь в свое тело. Впервые ощущаю тяжесть всех событий за прошедшие сутки. Адреналин в крови сошел на нет, оставив после себя пустоту внутри, усталость в мышцах и пульсирующую боль в висках. Теперь, став самой собой, не ощущаю никаких эмоций и чувствую себя опустевшим сосудом. Я уже забыла, когда в последний раз чувствовала что-то сама, не используя чужое лицо и не играя определенную роль. Иногда мне кажется, что я не вижу, а просто регистрирую цвета и фигуры — без вкуса, без запаха, без движения внутри. Лишь изредка внутри мелькает искорка: иногда она раздражительно-едва заметна, как стальная ниточка в ткани, которую сшивают из чужих историй. Я тяну эту ниточку, чтобы проверить, останется ли что-то, если ее дернуть.

Я научилась жить с тем, что чужие переживания кажутся ярче моих собственных. Возможно, именно это и есть путь: не сопротивляться пустоте, а пытаться жить в ней так же, как проживают ночь в доме, где никто не зовет по имени.

Когда-то давно, я запретила себе чувствовать боль. Изучила, как укрощать сопутствующие ей эмоции. Это была вынужденная мера, чтобы выжить. И в последствие забыла, как чувствовать что-либо вообще. Созданный мною белый шум внутри помогал лучше улавливать чужие настроения. Я приспособилась предугадывать намерения, приноровилась давать людям то, чего они ждали. Овладела искусством лжи и манипуляций.

Давала им то, что они хотели. Притворялась, что страшно, когда пугали. Делала вид, что заинтересована неинтересной историей. Зажигала огоньки страсти в глазах при соблазнении. Изображала восхищение, когда меня хотели впечатлить. Это превратилось в простой механизм: включила — выключила.

Мои эмоции были не моими, а взятыми в аренду. Каждая улыбка, каждый взгляд — блестяще отыгранная роль. И я стала считать это своим даром. Именно поэтому мне всё удавалось. Мне не мешали собственные чувства. Я видела людей насквозь и всегда была на шаг впереди.

Подавление эмоций подарило мне абсолютный контроль. Внешне я всегда была спокойна и невозмутима, потому что внутри не было ничего.

И поэтому та вспышка ярости в номере у Альфонсо была так на меня непохожа.

Я думала, что знаю вкус собственной тишины — он был как выдержанное вино, терпкий и знакомый. Но в ту ночь тишина лопнула.

Это случилось внезапно, как если бы кто-то включил лампу в пустой комнате и оказалось, что в ней спрятано слишком много теней.

Я сидела на полу, нажимая клавиши ноутбука, слыша стук дождя за окном. Всё началось с тихого шепота — будто что-то пошевелилось под толщей льда, когда листала папки на его ноутбуке. А потом я увидела их. Фотографии. Сначала просто обнажённые девушки, потом — с синяками, сломанными конечностями, с глазами, полными ужаса и боли.

И тогда лед треснул.

Я не считала себя человеком, который превращается в бурю. Но ярость - она не спрашивает о согласии, она знает только свой маршрут.Она вырвалась на свободу, как зверь из клетки, которого слишком долго держали в цепях.

Резко вдохнула и потрясла головой, прогоняя образы несчастных жертв. Разворачиваюсь на пятках и иду в направлении оставленного для меня автомобиля. На этот раз, это матовый «Урус» серого цвета.

Широкая улыбка расцветает на моем лице, грозя свести мышцы судорогой.

Чертовски люблю свою работу за такие ништяки.

Джексон знает, как поднять мне настроение.

Залетаю на водительское сидение и поворачиваю оставленные ключи в замке зажигания, заводя машину. Слышу, как рычит мотор и чувствую отклик во всем теле. Я держу ладони на кожаном руле и слушаю, как двигатель ровно дышит подо мной, как будто машина сама знает дорогу к моим тайнам. Покалывание на кончиках пальцев посылает импульсы к сердцу, разгоняя кровообращение. Приятное тепло разливается в груди и спускается к нижней части живота.