Ангел из прошлого

1. Мужчина в черном пальто

Не успела Сима ступить на покрытую инеем дорогу, как тут же появился он. Мужчина в длинном черном пальто. Его фигуру можно узнать даже издалека: не спутаешь ни с кем. Каждый раз он будто нарочно выжидает, чтобы выйти на улицу в одно время с Симой и испортить ей прогулку. Он будто заодно с теми, кто утверждает, что она никогда не найдет отца.

Пальцы рук покусывают мелкие противные мушки страха, ноги наливаются тяжестью. Сейчас бы убежать обратно ― пролезть между широкими прутьями приютского железного забора, тайком войти через черный ход со сломанным замком, забраться на последний третий этаж и оказаться в безопасном месте ― подсобной чердачной комнатке. Но вместо этого Сима прячется под ближайший подъездный навес многоэтажной общаги и забивается в паутинный сырой угол.

Незнакомец приближается. Его прихрамывающая походка отбивает неровный такт в ушах, хотя из убежища за деревьями виднеется только маленький квадратик дороги, и там никого нет.

Сима кладет голову на колени, закрывает глаза и словно попадает в другой мир. Легкой быстрой походкой к ней идет высокий молодой мужчина в синих спортивных штанах и такой же ветровке ― совсем не по погоде. Он улыбается, а его большие голубые глаза будто излучают свет. Сима с трепетом смотрит на него и протягивает руки.

― Папа?

Он подходит, наклоняется, закрывая ее собой от всего враждебного и пугающего.

— Я с тобой, я тебя не брошу, — говорит он красивым бархатным голосом. От него пахнет полевыми цветами, свежей древесиной и масляными красками. Сима порывисто обнимает его, но ее руки захватывают лишь пустоту.

Она изумленно открывает глаза.

Рядом никого нет.

Только шаги мужчины в пальто раздаются так громко, будто звучат в ее голове.

Сима всем телом прижимается к стене, не обращая внимание на сырость и грязь. Хотя этого можно не делать. Неважно, заметят ее или нет. Главное — она не увидит незнакомца даже мельком.

Для этого достаточно снова спрятать лицо в колени и крепко зажмуриться.

Но когда идешь по дороге — лучше держать глаза открытыми. Иначе можно упасть. Или, что еще хуже — налететь на человека.

Или — налететь на этого человека.

Сима передергивает плечами, плотнее укутываясь в линялую коричневую курточку со стразами. Не потому, что продрогла, хотя и это тоже. Просто однажды случилось то самое, что хуже некуда. И теперь достаточно лишь подумать об этом, чтобы ее снова затрясло от ужаса.

***

Это произошло примерно год назад, тоже зимой, только тогда был не мороз, а слякоть, и лужи хлюпали под ногами. Сима помнит, как сейчас: ее собрались переводить в новый детдом. Не в больницу, не в интернат для отстающих, а в самый обыкновенный детский дом для обыкновенных детей. И не в какую-то захолустную деревню или старенький городок — таких она перевидала множество. На этот раз ее везли в самое сердце Золотополя.

Столица! Душа замирала, когда Сима представляла огромный город с таким красивым звучным названием. Ей виделись гигантские небоскребы с сияющими на солнце окнами, роскошные парки с аттракционами, много зелени, много машин, много людей — все, как в одном из фильмов, куда их однажды сводили на какой-то праздник. Сима до сих пор помнит свой восторг: цветные картинки плясали перед глазами и будто кричали яркими красками, что все ее мечты непременно сбудутся, иначе и быть не может. «Золотополь», — повторяла она про себя, засыпая, и хотела, чтобы ей приснился папа, живущий в одной из величественных золотистых многоэтажек. Наконец-то! Сердце волновалось и трепетало от предвкушения встречи. Где же еще такому талантливому художнику находиться, как не в столице с миллионом возможностей?

В дороге Сима заснула. Может быть, потому, что ей приказали выпить ту самую таблетку — одну из тех, которые она раньше благополучно прятала под матрас или выбрасывала в окно, пока никто не видел. Но на этот раз номер не удался: вреднопакостная медсестра напоследок сама проследила, чтобы она не только проглотила, но и запила предательский белый кружок, похожий на маленькую пуговицу, оторванную с белой праздничной блузки. И как ни силилась Сима держать глаза открытыми, они все же закрылись, и она пропустила торжественный въезд в Золотополь. Конечно, никто с фанфарами ее не встречал. А когда ее грубо пнула в бок одна из воспитанниц, которую тоже везли в новый детдом, Сима открыла глаза и резко выпрямилась.

Первое, что она увидела — панельную многоэтажку, похожую на башню, с единственным подъездом и маленькими окнами, которые смотрели серо, мрачно, как исподлобья, и уж точно не отливали золотом. Она шпилем поднималась в небо и возвышалась над приземистым трехэтажным домом из темно-красного кирпича, построенном в старинном стиле, отчего выглядел еще мрачнее невзрачной многоэтажки. Дом окружал двухметровый железный черный забор с жесткой сеткой. А между ним и «шпилем» скромно пролегала узенькая щербатая дорога, по которой едва ли разминутся два автомобиля.

Выйдя из бусика, Сима тут же вдохнула сухой и холодный воздух, который больно резанул горло. Конечно, это не Лазурит, приморский городок с его влажным мягким климатом, откуда их привезли, и где она прожила целых два года — настоящий рекорд, если учесть, что дольше года ее нигде не держали. Или не выдерживали. Ну кто как говорил, это неважно. Важно то, что теперь она жила в столице — пусть и не в самом ее сердце, а на окраине, на отшибе, что тоже неважно. И то, что ее привезли в детдом для детей со странностями, а не в обычный, как обещали — пара пустяков. Если Лазурит Сима успела исколесить вдоль и поперек, то и этот город она покорит. Когда-нибудь. Она найдет отца, как бы он от нее хорошо ни прятался. А он и не прячется. Он ждет. Он просто не знает, где ее искать. Наверное, от отчаялся. Опустил руки. Потерял след.

2. Та, которая не оставит в покое

Тамила появилась неожиданно. В первый день их знакомства она сидела на лестничном пролете, прямо на ступеньках возле перил, опустив голову на колени. Лампа плохо освещала коридор, и Сима, поднимаясь, видела только силуэт незнакомки. То, что это незнакомка, не было сомнений: у нее была чужая фигура, растрепанные короткие волосы, а запястье украшал объемный широкий браслет.

Сима сразу решила, что это женщина, несмотря на ее несуразный вид — безразмерная кофта с небрежно закатанными рукавами, широкие джинсы, грубые ботинки. И почему-то она сидела именно здесь, неподалеку от комнаты-подсобки, в самом «безлюдном» месте детдома. Сюда почти никто не поднимался, только уборщица — швабру взять или веник вернуть на место.

Как быть? Сделать вид, что никого здесь нет и смело пройти мимо странной женщины или позвать на помощь? Второе — глупо и бессмысленно, ведь Симу здесь никто всерьез не воспринимал после нескольких случаев с ночными кошмарами и того, что она решила довериться самой популярной девочке детдома и рассказала ей, что в столице непременно найдет папу. Нет, над ней почти не смеялись, просто воспитатели, а может и сама директриса, сделали так, чтобы ее обходили десятой дорогой. А после — отселили на чердак, благо, что в столовую пускали, но и там она сидела отдельно от всех, как прокаженная. В воздухе висело напряжение, и дальнейшая ее судьба была под большущим вопросом.

Поэтому, если возникала проблема, Сима пыталась справляться сама. Чтобы лишний раз не напоминать о себе. А то чуть что, сразу начиналось: надо переводить в другой детдом, в интернат для умственно-отсталых или вообще положить в больницу для психов… Ну уж нет, все это ей не подходило.

Сима несколько раз глубоко вздохнула и на цыпочках начала подниматься, держась подальше от перил.

В тот самый момент, когда опасность почти миновала, женщина резко подняла голову.

Сима охнула и прижалась к стене.

— Ты кто? — спросила та хрипловатым низким голосом.

На вид ей было лет сорок. В полумраке кожа лица казалась загоревшей, четко выделялись скулы, а небольшие глаза настороженно и пристально смотрели прямо на нее.

Сима пролепетала свое имя.

— Тамила, — назвалась та вот так, по-простому, без отчества, привстав и протянув худую жилистую руку.

Сима неловко ответила на приветствие, все еще задаваясь вопросами.

— Ключ у тебя? — деловито спросила незнакомка и недвусмысленным жестом дала понять, что имеет в виду ключ от комнаты-подсобки.

Сима кивнула. И когда Тамила еще раз протянула руку, она молча отдала ей ключ.

Сердце при этом неистово колотилось, из-за чего она не могла идти ровно по ступенькам и все время спотыкалась, следуя за Тамилой, которая тотчас отправилась открывать дверь.

Сима вошла следом за ней с мыслью, что если та сейчас выгонит ее из подсобки и займет ее место, нужно хотя бы успеть забрать портреты. Те самые, которые она нарисовала простым карандашом на обрывках старой обойной бумаги. Это было не просто портреты, а ее друзья. Сима с ними любила подолгу шептаться и рассказывать секреты. Ведь до момента, как у нее появился настоящий живой друг Федот, никто не хотел с ней общаться, и ей было очень одиноко.

Когда они вошли, Тамила обернулась и посмотрела на Симу.

— У тебя смешная прическа, совсем как у меня. — Она при этом не улыбалась. — Надеюсь, сработаемся.

Она схватила ведро со шваброй, Симе сунула щетку, похожую на усовременненную метлу Бабы Яги, и кивнула, мол, идем.

Сима машинально повиновалась. Взяв оставленный на тумбе ключ, она по привычке заперла комнату за собой. Идя следом за Тамилой, она все теребила свои короткие волосы, висящие неровными прядями, — результат неудачной стрижки. Но у нее они были черные, а у Тамилы по цвету напоминали недопеченный пирог с яблоками, который иногда давали на ужин, и от которого у Симы болел живот. Хорошо, что Тамила сказала только про волосы и не отметила ее слишком худую фигуру, бледный цвет лица, большие голубые глаза, которые почему-то никто не считал красивыми: они всех пугали. Или не стала сравнивать со своей внешностью — ведь Тамила тоже не казалась красоткой. Она была невысокого роста, совсем чуточку выше Симы. Опущенные сутулые плечи говорили не столько о неправильной осанке, сколько о проблемах, которые та носила в себе, что было видно по неприветливо-настороженному взгляду. Нос на ее худом лице казался слишком крупным и привлекал внимание, а упрямо сжатые тонкие губы и небольшие глаза невзрачного кофейного оттенка не добавляли нежности в угрюмый образ.

Сима медленно возила метлой по ступенькам. Ей никто не говорил, что теперь она должна убирать лестницы. Может, директриса приюта решила дать ей временную работу, чтобы не бездельничала?

Тамилу, по-видимому, раздражала ее нерасторопность. Она периодически пристально на нее смотрела, а потом и вовсе сказала:

— Что ты копаешься, можешь быстрее?

Сима нервно сжала рукоятку метелки.

— Не могу, — честно сказала она.

— И зачем таких молодых берут на работу. — Тамила подняла глаза к потолку, а потом устремила на нее испытующий взгляд. — Мало того, что я тебя ждала целых пятнадцать минут, так непонятно, зачем вообще запирать подсобку на ключ. И сейчас тоже… Что это еще за новости?

3.1 Друзья и недруги

Сима медленно идет к дверям детдома. Сегодня воскресенье. Это значит, что сегодня можно провести денек без Тамилы.

Это, конечно, не точно, но лучше подумать о чем-то хорошем.

Например, о том, что сегодня не придет тот самый сон, который часто и мучительно повторяется. И Сима не будет снова истошно вопить и изображать привидение. Ведь именно из-за этих ночных истерик ее отселили. Она пугала остальных детей, да и воспитателей тоже.

А еще грозились выгнать. Но это, наверное, понарошку. Ведь не могут же ее выгнать просто так, на улицу.

Иначе тогда ей придется идти в ночлежку к бомжу Федоту.

Сима передергивает плечами. Вряд ли ее выгонят из-за какого-то сна или из-за того, что она отказалась учиться в техникуме. Это ведь ничего не значит. Главное, чтобы она не шумела и никому не мешала.

Сима вздыхает, открывая тяжелую дверь. Ее место в художественном училище, но там нужно много платить. А попасть туда — самый верный способ быстрее найти папу. Там должны его знать, он ведь известный художник. Она как-то раз пришла туда и попыталась поговорить с преподавателями, но ее сразу выставили за порог. А все из-за одежды — в полинялой блестящей куртке, в зеленом шарфике не в цвет бордовой растянутой шапке Симу, скорее всего, приняли за побирушку.

Вот и третий этаж, теплая маленькая комнатка-подсобка. В углу стоит фанерная ширма. За ней так хорошо прятаться от всего мира и мечтать, а еще — тихонько говорить с портретами.

Сима с трудом развязывает замерзшими пальцами веревку большой бумажной папки и раскладывает перед собой рисунки.

Здесь есть портреты нескольких детей из детдома, пожилой воспитательницы, конечно же. Федота, а еще — Олега, доброго парня из церкви. Когда они пересекаются, он ей улыбается, а иногда даже спрашивает, как дела. Жаль, сегодня они не увиделись: Сима смогла выбраться на улицу только после обеда, а утром проходила какая-то проверка, в холле сновали то ли рабочие, то ли представители комиссии. А может детдом готовили к ремонту. Но это не столь важно: ей главное не попадаться на глаза воспитателям, а особенно — директрисе, чей голос все утро наполнял коридор монотонными интонациями, когда Сима выходила из комнаты и переклонялась через перила, напряженно вслушиваясь в разговоры внизу.

Сима прислоняется спиной к теплой фанерной ширме и зачем-то представляет лицо Олега — его небольшие глаза оттенка кофе с молоком, каштановые непослушные волосы, которые всегда растрепаны, как будто на них постоянно дуют из фена, его худощавую, даже хрупкую фигуру и исходящую от нее беззащитность. Мысли о нем ее обычно умиротворяют. Может быть, потому, что он не сказал ей ни разу ни одного грубого слова и, кажется, считал ее вполне нормальной. Ведь он зачем-то говорил с ней, и при этом его взгляд был обычным — спокойным и дружелюбным, без капли насмешки. Сима за свою короткую жизнь научилась хорошо считывать взгляды и отношение к себе. Олег был исключением из правил. Точнее — из того большинства людей, с которыми Симе довелось столкнуться.

Он вкратце рассказал ей о себе, и она помнила, что он занимался благотворительностью и помогал бедным — когда жил с родителями, а теперь усердно трудится в театре, чтобы заработать на жизнь. Сима познакомилась с ним еще год назад, когда ее привезли в Золотополь. Каждый раз, когда Олег интересовался ее делами, ей хотелось сказать чуточку больше, чем обычно говорят в ответ на этот банальный вежливый вопрос. Например, о том, что она уже целых шестнадцать лет верит, что у нее есть папа, и что он ее не бросал. Что они расстались по глупой случайности и по этой же случайности никак не могут друг друга найти. Но она так ничего не сказала, классически отвечая, что у нее все в порядке. Настолько в порядке, насколько это может быть у девочки без будущего.

Просто Сима дорожила этими короткими разговорами. А кто знает, как Олег себя поведет, скажи она ему то, над чем обычно смеются и издеваются? Может, посчитает ее странной и перестанет даже спрашивать, как у нее дела?

Но однажды она все-таки решилась разоткровенничаться и в тот же день узнала ужасную новость: у Олега в автокатастрофе погибли родители. Это ее придавило так сильно, что она во все остальные дни, когда он заговаривал с ней, делала вид, что такая же сирота, как и он. После она мысленно просила прощения у папы в надежде, что он ее понимает: Сима не отказывалась от него. Она лишь пыталась поддержать Олега, который остался совсем один.

Сима хмурится, откладывая рисунок Олега в сторону. Выходит, когда она встретится с папой, ей придется признаться Олегу во всем. Нехорошо получается, что она его обманывает. Но пока выхода другого нет. Чтобы больше об этом не думать, она поднимает с пола еще один портрет. На нем изображен парень лет двадцати. Его зовут Назарий — Сима видела его пару раз на улице и случайно услышала его имя. Задумчивый взгляд его карих глаз завораживает, а светлые волосы напоминают мед, смешанный с маслом. Жаль, что простым карандашом невозможно передать всю красоту этих оттенков, но Сима хорошо помнит их и видит, как наяву.

Назарий не выглядит, как сирота, значит, у него все в порядке. И по нему больно не ударит слово «отец». Значит, ему можно сказать все, как есть.

Что Сима регулярно и делает.

Правда, при этом их разговор «слушает» портрет Олега, но ее это не смущает.

— Привет, — шепчет она, глядя в нарисованные, почти как живые, глаза, которые смотрят на нее с легкой усмешкой и глубоко скрытой печалью в самой глубине. — Вообще я вчера тоже хотела с тобой поговорить, но не смогла. Ты же не обиделся? Просто Тамила тут была слишком долго… Ты знаешь, она не любит, когда я с тобой говорю. Сказала, что отберет у меня тебя и всех остальных, чтобы я не сходила с ума. А я не хочу тебя потерять, ведь ты — мой друг… то есть, — Сима с трудом сглатывает из-за комка в горле, — я бы хотела с тобой дружить. Ну, так же, как с Олегом — с тобой настоящим. Но я, наверное, никогда не осмелюсь к тебе подойти и что-то сказать… Тебе не понравится моя уродская шапка.

3.2 Друзья и недруги

3.2

Сима выходит в полутемный коридор. Здесь так неуютно: тусклая желтая лампочка дает слабый мрачноватый свет, и его хватает только на то, чтобы не упасть со ступенек. Если спуститься чуть ниже, там будет светлее. Неприятно ходить по этой лестнице. Нужно лишь ее преодолеть, войти в столовую и сесть в одиночестве за самый дальний столик, подальше от всех. Если она так не сделает, ее все равно пересадят и скажут парочку ласковых. Так что лучше сразу поступить, как надо, и не нарываться на неприятности.

На ступеньках тени. Сегодня их что-то много. Особенно бросается в глаза то большое серое пятно внизу… кажется, его раньше не было. Сима идет на цыпочках аккуратно и медленно, придерживаясь за перила, хотя что-то ей подсказывает, что лучше вернуться в комнату и остаться без ужина. Но тогда ее хватятся, а это снова же — лишнее ненужное внимание. Поэтому она продолжает спускаться, стараясь унять дрожь в коленях. И, главное помнить: что бы ни произошло, лучше не кричать, иначе выгонят. Точнее — выселят. А если быть совсем точной — переселят в больницу-интернат, а это похуже тюрьмы. И это действительно то, чего нужно опасаться. А не бояться всяких выдумок и страшилок — ведь это всего лишь тени…

Подозрительная тень внизу шевелится. Сима замирает, хватаясь за перила. Сердце гулко бьется, отдавая в висках. Тень приближается и перестает быть тенью. Это Тамила.

Что она здесь делает в воскресенье вечером, почему ей не сидится дома? Каким бы ни был ответ, это уже не важно. Тамила здесь. И смотрит она — ух, как она смотрит! А потом хватает за плечи и резко прижимает к стене.

Сима чудом вырывается. Ей бы ни за что не справиться с Тамилой, но страх заставляет ее действовать быстро и почти безрассудно. Она бежит по лестнице, но не вверх, не в свою комнату, что было бы разумнее всего, а вниз. Бежит, не разбирая дороги. Тамила за ней. Настигает. Она уже рядом. Позади — тупик. Сима падает, проваливается в темноту. Там всего лишь угол, а кажется, что бездна.

Тамила снова хватает ее за плечи и встряхивает несколько раз.

— Где ты была? — Ее голос срывается, наверное, от того, что она очень зла. — Где была, спрашиваю?

Сима прячет лицо в ладони, но Тамила силой разжимает руки и поворачивает ее голову к себе.

— Смотри мне в глаза и отвечай!

— Пожалуйста… — Сима вырывается. — Пустите меня!

— Где ты лазила целый день? — Тамила кричит, не заботясь, что ее могут услышать. — Ты что, не понимаешь, как это опасно?

Сима начинает плакать. Она всегда чувствует себя беспомощной, когда Тамила вот так нападает — слишком интересуется ее жизнь и безопасностью. Зачем она это делает, ведь Сима ей никто!

— Я была в комнате, — всхлипывая и размазывая слезы по щекам, говорит она. Ведь это правда. И дверь кто-то открывал, только вот за ширмой ее не было видно.

— Что ты врешь! И не стыдно? — Тамила тянет ее за руку вверх по ступенькам. Сима не сопротивляется. Ей почти все равно. Она не голодна. Она ничего не хочет. Только, чтобы ее оставили в покое.

В такие минуты ей хочется просто перестать существовать. Но она тут же вспоминает об отце. Нет, ей нужно жить. Ради него. Ведь он единственный, кто ее любит. Он будет по ней тосковать. Она не может так с ним поступить.

Ворвавшись в комнату, Тамила силком усаживает Симу на постель, хватает с тумбы ключ и выходит из комнаты. Слышен звук запирающегося замка.

Сима тут же вскакивает. Апатию и страх как рукой снимает. Тамила заперла ее на ключ! Она никогда раньше так не делала.

— Откройте! Выпустите меня! — Сима стучит в дверь. Колотит ладонями, но звуки слишком слабые. Ее не услышат. А если услышат, будет только хуже. Но выхода другого нет. Ведь взаперти она не сможет искать отца и вообще умрет здесь без еды. Хотя еда всегда ее мало волновала, но ей нельзя умирать!

— Пожалуйста, откройте! — Сима плачет все сильнее. — Папа! Папочка, забери меня отсюда!

От бессилия она падает на пол. Подползает к кровати и утыкается лицом в сбитую старую перьевую подушку, пахнущую затхлостью и пылью.

Проходит совсем немного времени — дверь открывается.

— Я принесла тебе ужин, — сухо говорит Тамила. Сима слышит звук тарелки о деревянную поверхность стола и еще больше зарывается лицом в подушку.

— Ты что, меня не слышишь? — Тамила грубовато берет ее за руку.

Сима вся сжимается от ее прикосновения. Она забирается на кровать и отползает в самый угол. Натягивает на себя старенький рваный плед. Сегодня Тамила в ударе. Неизвестно, чего от нее ожидать еще.

— Я тебе говорила, что тебе надо срочно что-то менять, — говорит та. — Твои глупые иллюзии, выдумки твои идиотские доведут тебя до смерти.

— Это не выдумки, мой папа скоро за мной придет, — тихо говорит Сима, обхватывая себя руками. — И он накажет вас за все, что вы делаете.

— Твой отец не придет за тобой, — жестко говорит Тамила. — Он давно бы это сделал, если бы хотел или был жив. Ты прекрасно это знаешь. Просто забудь об этом и посмотри правде в глаза.

На тумбу с тяжелым звоном падает ключ. Тамила хлопает дверью. Вся комната будто содрогается после ее ухода.

На столе остывает каша. Сима не может есть, ее колотит и знобит. Она сворачивается клубочком в том же углу кровати и незаметно для себя засыпает.

 4.1 Неожиданная встреча

Сима нащупывает ключ под матрасом, привычно сжимает его в руке, после чего встает, не попадая ногой в тапочек.

— Доброе утро, Клавдия Ивановна, — бормочет она растерянно. Мелькает шальная мысль: хорошо, если бы здесь рядом с ней была Тамила. Это первый раз, когда Сима действительно хочет ее видеть.

Наверное, виной всему ее слова, которые крутятся в голове, не переставая: «Это я виновата. Не трогайте ее, ей просто нужно отдохнуть».

Но кто знает, как она себя поведет. Может, встанет на сторону воспитательницы, которая кстати не ответила на Симино приветствие и продолжает изучающе на нее смотреть. Так что… лучше не надо. Мимолетное желание как пришло, так же быстро и уходит.

Брови Клавдии Ивановны ползут вверх, а потом резко надвигаются на глаза.

— Вряд ли оно доброе, — говорит она. — Для тебя.

— А… что-что случилось?

Сима знает ответ на этот вопрос. Догадывается.

— Директриса уже решает вопрос с твоим переводом. — Клавдия Ивановна поправляет очки. — Никто здесь больше не хочет заниматься тобой.

Симу тянет присесть на кровать, так сильно начинают дрожать колени, но она стойко держится.

— Все так плохо? — Она сжимает ключ так, что он вгрызается в ладонь корявыми зазубринами. — Разве я кому-то здесь мешаю?

— Да, мешаешь, — с нажимом говорит та. — Ты снова полночи билась в истерике, я как раз дежурила. Мы не могли тебя успокоить. Извини, но мы не можем держать в нашем интернате неадекватных детей.

Сима морщится. Во-первых, это не интернат, а самый обычный детдом для сложных детей. А во-вторых, сложный и неадекватный — разве это не одно и то же?

Она считает правильным промолчать, чтобы не сделать хуже.

— Только не говори, что тебе опять что-то приснилось, — Воспитательница неодобрительно на нее смотрит, хотя Сима ничего не говорит. Но даже, когда она молчит, за нее додумывают разные вещи.

— Мне ничего не снилось, — тихо говорит она, чтобы что-то сказать. Иначе молчание могут счесть за хамство. Никогда не угадаешь, что правильно, а что нет.

Обычно все, что говорит и делает Сима — это неправильно. И что не делает — тоже.

— Не оправдывайся, не поможет. — Клавдия Ивановна проходится по комнате взад-вперед, брезгливо осматриваясь. — Я, между прочим, посодействовала тому, чтобы тебя не отправили в режимный детдом. Все же ты не преступница, есть подростки и похуже. Остановились на том, что тебе нужно лечение. Серьезное лечение.

— Но… меня не нужно лечить, я здорова!

Сима вздрагивает, вспоминая одну из больниц, куда ее положили без ее согласия, и которая была обнесена высоким забором без единой лазейки.

— Если это действительно так, ты еще можешь доказать, что с тобой все в порядке, — говорит Клавдия Ивановна. — Хотя уже почти все решилось с тем, чтобы положить тебя в больницу-интернат, у меня есть одно предложение для тебя. Как насчет работы?

Она протягивает листок. Сима берет его обеими руками, садится. На нем адрес и несколько слов о ней. И печать.

— Тебе уже шестнадцать. Учиться ты не хочешь или не можешь… А там ничего сложного, нужно убирать офисы, между прочим, престижная работа для сироты, — откашливается воспитательница. — И не смей никому рассказывать бредни про своего отца, не выставляй себя дурой. Это твой последний шанс. Если тебя возьмут, детдом поможет тебе решить вопрос с жильем — поселим в общежитии, где оплачивать будешь только коммуналку как малообеспеченная. А там, глядишь, и нормальным человеком станешь.

— Я не могу, — через пару секунд замешательства говорит Сима, протягивая обратно листок. — Не могу, — повторяет она, мотая головой. — Мне нужно в другое место. Мой папа…

Она осекается. Горло сдавливает, а глаза наполняются слезами. Кто сказал, что она не хочет учиться? Просто в техникуме она бы не осилила программу, а в художественном — еще как… Она ведь что-то может. Что-то умеет. У нее неплохо получается рисовать, вот те же портреты — они как живые. И не только портреты — она что хочешь изобразит, только нужны краски, кисти, плотная бумага и… В общем, Сима говорила об этом и не раз. Только кто ее слушал?

— Никто тебя не заставляет, деточка. — Клавдия Ивановна смотрит на нее с насмешкой. — Тебе предлагают хороший выход, а ты все отца ждешь… Только где же он? Почему он до сих пор тебя не забрал из этих ужасных условий? — она обводит выразительным взглядом комнату-подсобку.

Сима молчит. Не сосчитать, сколько раз ей говорили что-то подобное.

— Я точно знаю, что он не отказывался от меня, — бормочет она. — Нет посмертной бумаги. Где его могила? Я не знаю. Поэтому он жив, я верю. Иначе я бы уже давно забыла его.

— Какое это имеет значение? Ты живет здесь, а значит — ты сирота, — воспитательница собирает в кулак все свое терпение — это заметно по слегка подрагивающим бровям и чеканной речи. — Но тебе больше нравится жить в своем придуманном мирке и совсем не думать о будущем.

Сима вздрагивает и медленно подносит руки к ушам, будто это может ее защитить от жестокой правды, которая неминуемо наступает, пытаясь поглотить ее душу и отнять мечту. А ведь мечта — это все, что у нее есть.

4.2 Неожиданная встреча

— Конечно, надо сходить. — Тамила смотрит на нее пристально сверху вниз после того, как Симе пришлось ей подробно рассказать, «что здесь делала эта старушенция». — Тебя никто не заставит работать, если не понравится, но попробовать-то можно!

Она говорит с ней намного мягче, чем до ночного происшествия, будто до сих пор чувствует свою вину.

Сима глядит на нее и сразу опускает глаза. Тамиле действительно не все равно. Но почему? Ведь ее задача просто убирать. Она даже не воспитательница.

Тамила, оставив свои щетки и швабру, присаживается к ней на кровать.

— Хочешь, я пойду с тобой? — говорит она.

— Нет, я сама, — стараясь придать голосу как можно больше уверенности, говорит Сима и встает в надежде, что та последует ее примеру и уйдет.

— Я подожду тебя здесь, — говорит Тамила, оставаясь сидеть на ее кровати.

Сима вздыхает. Кажется, это будет длиться вечно.

Хотя… если она начнет работать и переселится в общагу — от нее отстанут все, кто здесь работает. Пусть у нее окажется меньше свободного времени, зато появится свобода во всем остальном. Она начнет сама отвечать за свою жизнь. Она пойдет и поедет, куда захочет, и для этого не нужно будет искать дырку в заборе.

О, у нее даже появятся деньги. Пусть немного, но все же.

И главное — она избавится от вездесущей Тамилы, для которой просто одно удовольствие контролировать ее.

Кажется, перспективы устроиться на работу не так уж плохи.

Сима, немного поразмыслив, достает из-под матраса папку с портретами. Она вынимает оттуда портрет Назария. Если Тамиле вдруг вздумается избавиться от ее рисунков, самый красивый останется с ней. Она его сбережет. Хотя она, конечно же, могла это сделать и раньше, когда Сима на несколько часов уходила из детдома, но кто знает, что ей стукнет в голову сегодня, после всех последних событий?

На улице сыплет мелкий снег. Все бы ничего, да только он на ее тряпичной куртке со стразами, оставляет уродливые разводы. А растянутая шапка вообще размокнет и станет похожей на тряпочку. Ее в таком виде и на порог офиса не пустят, как это было с художественным училищем.

Сима прижимает портрет к себе, а потом прячет подмышку, уже жалея, что взяла рисунки с собой — ведь он намокнет. С каждой минутой становится все более неуютно. Уж лучше было остаться в теплой комнате вместе с Тамилой, вдыхать запах кофе, который она часто пьет, из-за чего комната, кажется, уже пропитана этим ароматом. А если Тамила предложит чай — согласиться и выпить с ней чашечку.

А что потом? Тамила окончательно усыпит ее бдительность и нанесет решающий удар — убедит, что никакого папы не существует, что он всего лишь выдумка больной головы. Что, конечно, он когда-то был — иначе, как Сима бы появилась на свет? А потом ушел, как многие отцы, оставил семью или просто сдал ее в детский дом, чтобы не мешалась под ногами.

И Сима поверит, хотя правда совсем другая.

Эта правда приходит к ней во сне. Но никому не докажешь.

Поэтому, превозмогая холод, колючий снег в лицо, давящую серую погоду, Сима продолжает идти. Подальше от Тамилы, от всех, кто ей не верит. В новую жизнь, в свободу, в новые возможности. Она справится. Она все сделает хорошо, ради папы. Ради их долгожданной встречи. Она…

— Эй, куда? — Ее ловят за плечо на перекрестке. Прямо перед ней с визгом пролетает автомобиль.

Сима провожает его взглядом и медленно приходит в себя. Сколько она так прошла, погруженная в свои мысли, не замечая никого вокруг? Точнее, не шла — а бежала, окрыленная тем, что скоро все изменится к лучшему. Только вот интересно, где она теперь? Улица ей незнакома.

Она оборачивается, чтобы посмотреть на того, кто только что спас ее от сильного удара, а может, и от смерти. Позади нее стоит Олег, тот самый парень из церкви, и все еще держит ее за плечо.

А рядом с ним…

Сима задерживает дыхание. Назарий. Самый красивый парень, какого она когда-либо видела. И он так близко, буквально в двух шагах от нее! И он не проходит мимо, едва удостоив ее взглядом, как обычно, а смотрит ей в глаза — удивленно и даже с долей интереса.

А еще с ними высокая девушка с длинными светлыми волосами, уложенными в модную прическу, в целом похожая на модель с обложки журнала. На ней коротенькая черная шубка, ноги обуты в высокие замшевые сапоги на каблуке. И — что это? Она обеими руками берет Назария под руку. Ее взгляд отличается от взгляда парня — он такой, уничтожающе-презрительный. Сима невольно отводит глаза.

— И? Долго мы еще будем стоять? — спрашивает девушка неприятным скрипучим голосом, обращаясь то ли к Назарию, то ли к Олегу, то ли к ним обоим.

— Сима, как же ты так, чуть иномарку не сбила! — Олег улыбается, смотрит мягко, по-доброму. Он как будто не слышал слов подруги Назария и попросту проигнорировал ее.

— Я… — Сима теряется. И еще больше съеживается под внимательным взглядом Назария и пронзительно темными глазами блондинки. Вот бы показаться совсем маленькой и незаметной, но рядом как назло — фонарь; он отражает каждую блестяшку ее старой куртки и, наверное, при таком свете особенно хорошо видны линялые разводы на шапке. Олег, кажется, ничего не замечает. Но вот Назарий… В глубине его глаз проскальзывает ирония. Ясное дело, это все из-за одежды. Если бы на ней было длинное темно-синее платье с прозрачными рукавами и бантом — все было бы по-другому. Еще его подруга ведет себя странно. Она, похоже, считает его своей собственностью, вон как на руке повисла…

4.3 Неожиданная встреча

Сима не в силах остановить мысли, которые перебивают одна другую со скоростью звука. Она умоляюще смотрит на Олега, будто тот может ей как-то помочь, преобразить ее одежду и вообще избавить от этого неловкого положения, когда горло что-то сковывает, сердце нестерпимо сильно колотится о грудную клетку, а к щекам приливает то жар, то холод…

— Может, тебя проводить? — Олег замечает не только ее взгляд, но и улавливает настроение. Странно, ведь раньше они толком и не общались, а теперь он смотрит обеспокоенно и вообще ведет себя так, как будто они близкие друзья или даже родственники.

— Нет, зачем? — пугается вдруг Сима и украдкой поглядывает на Назария.

— Ты выглядишь немного… нездоровой, — заминается Олег, не спуская с нее глаз. — Очень бледная.

— Я и не знала, что у тебя есть подруга. — Красотка в шубе отпускает Назария и протискивается между ними, подбираясь ближе к Симе. Теперь она разглядывает ее в упор. Сима непроизвольно хватается за рукав куртки Олега: этот взгляд придавливает ее к земле.

— Для меня это тоже новость, — впервые за все это время подает голос Назарий. Сима замирает. Как давно она хотела услышать его голос! Он только звучал в ее голове, переливаясь разными оттенками, и каждый раз они приобретали новую окраску. А когда он ей снился, то говорил как-то по-особому, как люди вообще не говорят, а только ангелы…

— Что это у тебя такое, волшебная палочка? — Девушка бесцеремонно дергает за портрет у нее подмышкой, скрученный в рулон, и недобро смеется. Сима вздрагивает и еще сильнее сжимает руку Олега.

— Алена, прекрати, — говорит Олег. — Ничего смешного я не вижу.

— Кажется, твоя подруга — волшебница. — Алена не спускает с нее колючего взгляда. — И она тебя заколдовала. Впервые вижу, как ты злишься из-за девушки.

— Ничего он не злится, — вступается за него Назарий. — И она ему не подруга, я бы о ней знал.

— Покажи, что это такое? — напирает Алена.

— Да ничего особенного, просто рисунок. — Сима прижимает портрет к себе, но та ловко выхватывает его и демонстрирует парням, как трофей. Олег протягивает руку, чтобы забрать, но Алена отступает назад и разворачивает обойную бумагу.

Ее темные глаза становятся еще больше, она приоткрывает рот и даже дергается, будто увидела что-то неприятное.

Назарий тоже заглядывает к ней через плечо. У Симы в который раз замирает сердце.

— Ничего себе! — выдыхает он. — Это ты нарисовала? А мы разве знакомы?

— Ну… что-то вроде того, — заминается Сима. — Я тебя видела много раз, как ты шел по той дороге… ну, по такой, длинной. Мы там несколько раз встречались.

— В смысле встречались? — перебивает Алена.

— Вообще не помню, чтобы я тебя когда-то видел, — говорит Назарий. Его лицо становится напряженным, и он бросает мимолетный взгляд на Алену, которая, кажется, начинает злиться не на шутку.

— Зато я тебя видела, — поясняет Сима. — И сразу поняла, что ты хороший.

— И… как ты это поняла? — Назарий смотрит ей прямо в глаза, и Симе кажется, что она вот-вот утонет в его взгляде.

— Вот так. — Она пожимает плечами и несмело улыбается. — А еще мне показалось, что ты сможешь найти моего папу. Ты ведь мне поможешь?

— Вот так поворот, — бормочет Назарий. — Даже не знаю. А он что, потерялся?

— Мы вообще-то опаздываем, — раздраженно говорит Алена, снова хватая его под руку.

— В магазин? — Олег приподнимает брови. — Вот что, ребята, идите без меня. Я должен проводить Симу в детдом.

— О, так перед нами — детдомовская принцесса! — кривит губы в улыбке Алена, в который раз оглядывая Симу с ног до головы. — Почему ты сразу не сказал? Олег, мне тебя жаль.

— Вот, возьми. — Назарий забирает портрет у Алены — та отдает его с явной неохотой, — и возвращает Симе. Его рука случайно прикасается к ее руке. Сима снова дергается. Все происходит почти так же, как во сне, только люди живые, и она сама здесь по-настоящему, и холод пробирается под тонкую куртку очень даже натурально.

— Это очень красиво, — добавляет он, все так же, не сводя с нее глаз. — Я примерно знаю, как должны рисовать художники, и у тебя, конечно же, большой талант.

— Ну, идем же, — в который раз дергает его Алена. — Много чести столько времени тратить на эту детдомовку.

Симу окатывает как холодным душем в мороз. Еще больше начинает знобить. Она, как во сне, берет портрет. Листок с адресом и направлением на работу выскальзывает у нее из ослабевших пальцев и улетает, подхваченный ветром.

Почему-то от этих слов становится слишком больно, как будто до этого она была вполне нормальным человеком, с которым Назарий говорил на равных, а тут ее — раз и вернули в реальность. Хотя, что изменилось? На ней все та же шапка, безвкусно сияющая стразами старая куртка. Короткие волосы растрепались от ветра, и сама она с этим портретом на обоях выглядит как «здрасьте».

— Сима, пойдем. — Олег мягко увлекает ее за собой. Назарий смотрит на нее так, будто что-то хочет ей сказать, но молчит.

— Не надо меня провожать, — говорит она. Ее голос звучит, как чужой, проваливается куда-то, становится тусклым, едва слышным.

5.1 Когда не видно выхода

В ночном клубе приглушается свет. Громкая, стучащая в висках музыка резко сменяется на плавную, медленную, с завываниями и диссонирующими звуками. По полу кружатся цветные блики и сумрачные тени танцующих. Назарий, облокотившись о стол, смотрит перед собой. Случайно цепляет рукой нетронутый коктейль — тот выплескивается на стол. Назарий машинально отодвигается от лужицы и украдкой достает телефон, чтобы посмотреть на время. Сколько ему еще осталось мучиться?

Изрядно выпившая девица на шпильках, покачиваясь, подходит к нему и плюхается прямо на колени.

— Пойдем, потанцуем, — она дышит ему в лицо перегаром и трясет за плечи.

Назарий морщится. Он не сразу узнал Алену, с которой, между прочим, сюда пришел, потому что она сильно того захотела. В полумрачном свете, который с зеленого сменяется на синий, с синего на красный, с красного на желтый и так по кругу, девушки сливаются в одну серую массу — их полуобнаженные фигуры, короткие платья, длинные распущенные волосы. Не потому, что они некрасивые и все такое. Просто ему сейчас совсем не хочется их рассматривать.

— Ой, давай потом, ладно? — Назарий аккуратно ссаживает Алену с колен, сам встает, освобождая для нее место, и укладывает ее на кожаный диван.

Как только Назарий отходит к стойке, чтобы выпить воды — в горле ужасно пересохло. Краем глаза замечает, как к Алене подсаживается один из гостей клуба. Та тут же переключает все внимание на него, страстно приникая к нему, позабыв, по-видимому, о танцах и о том, что Назарий — любовь всей ее жизни.

Спьяну чего только не скажешь.

Назарий какое-то время смотрит на милую парочку, а потом отворачивается.

Может, заснять это и показать отцу? А что, идея. Вдруг он пересмотрит свои взгляды и откажется от самой глупой затеи, на которую только способен.

Если только к тому времени он решит, что миллионное приданое — ерунда собачья, и счастье сына важнее.

Ага, смешно. Скорее земля начнет крутиться в другую сторону, чем это произойдет.

В задымленное помещение врывается струйка свежего воздуха. Назарий жадно глотает ее, глазами усиленно ища выход, хотя выход — он тут, рядом. Но он не может уйти без веской причины.

— О, гляди, кто к нам пришел!

— Ничего себе поворотик! А детское время-то истекло…

— Святоша, кто тебя пустил? Эй, охрана, у нас тут ЧП!

— Олег? — Назарий делает вид, что страшно удивлен и с трудом скрывает радость. — Что ты тут делаешь?

— Друг… мне срочно нужна твоя помощь. — Олег никак не может отдышаться, будто бежал всю дорогу, или ему пришлось как следует повоевать с охранниками, которые и правда не пускают кого попало. Интересно, как ему удалось просочиться? А вот и вышибалы, легки на помине.

— Да, я забыл, что пообещал тебе решить вопрос с покупкой дома, — громко говорит Назарий, перекрывая голоса тех, которые продолжают глумиться над очень смешной, на их взгляд, ситуацией. — И да, совсем забыл, что это срочно. Ну извини, вылетело из памяти. Все, все, мы уходим. — Он на ходу натягивает куртку, кивает охранникам, натянуто улыбается «мажорам», с которыми вынужден водиться, потому что отец так хочет. После чего берет Олега за плечо и идет с ним к двери, делая серьезное, даже суровое лицо, хотя внутри все ликует.

Олег — тот, кто выручит, только кинь смс-ку. Прибежит, приедет, прилетит по первому зову, чтобы спасти от хандры, одиночества и всяких гадостных ситуаций, похожих на эту. Он почти как брат. Да что там, он брат и есть. Они ведь знакомы почти с пеленок — и детском саду были вместе, и в школе… С ним всегда есть, о чем поговорить, вместе сходить куда-нибудь, даже пиццу они любят с одинаковой начинкой. Но конечно, друг не ходит в ночные клубы, у него другой взгляд на жизнь и другие интересы. И самое главное: никто его к этому не принуждает. Счастливый человек.

Только есть в его жизни странность, которую Назарий не то, чтобы осуждает, скорее — не понимает. Имя этой странности — Тамила. Это имя неразрывно связано с Олегом, и оно при виде друга неизменно всплывает у Назария в голове.

О ней Олег готов говорить бесконечно. И его не смущает, что женщина вдвое старше него. Он всегда восхищался ею как прекрасной актрисой, а еще считал ее своим близким другом. Все вроде было хорошо, но — до поры, до времени. Неясно, чем не угодил ей Олег, во всяком случае, за ним не водилось ничего плохого, и характер у него был, на взгляд Назария, идеальный. Но эта женщина просто перестала с ним общаться, будто он ее смертельно обидел, хотя ничего подобного не было, даже маленькой ссоры. Разве так поступают? Подруга, называется. А у Олега с тех пор, как это случилось, началась темная полоса в жизни.

Вообще Олег редко сердился и почти никогда не унывал, даже когда случалось что-то нехорошее. Назарий даже как-то заподозрил друга в неискренности. Невозможно быть всегда веселым, никогда не злиться и не грустить! Но когда это случилось, Олег пришёл прямиком к нему домой с остановившимся взглядом. Было ощущение, что пропажа Тамилы его потрясла намного больше, чем смерть родителей. Назарий его тогда даже не узнал. Обычно веселый и спокойный друг был страшно напряжен, а на его добродушном лице лежала тень тревоги. Если Назарий раньше считал эту «тень тревоги» только литературным выражением, то теперь он увидел ее сам — она действительно существовала. Что больше всего расстроило его, так это то, что на лбу у Олега, появилась поперечная полоса, настолько глубокая, будто она всегда там жила, как в скрытом бункере, а теперь решила выйти в свет. Она словно поставила печать на его характере.

5.2 Когда не видно выхода

Назарий, отойдя на приличное расстояние от клуба, облегченно вздыхает и, наконец, позволяет себе расслабиться. Морозный воздух хорошо остужает голову. Назарий дышит полной грудью, наслаждаясь пусть временной, но все же свободой.

— Что могу сказать — спасибо, дружище, ты меня спас. Еще б немного — и меня бы вывернуло, хотя я даже не пил.

— Теперь расскажи, что произошло? — Олег смотрит на него одновременно с любопытством и сочувствием. — Когда прочитал сообщение, подумал, что что-то серьезное… А ты, оказывается, просто тусил в клубе.

— Представь себе, — раздраженно бурчит Назарий, хотя друг ни в чем не виноват. — Просто тусил. Попал в западню и тусил что есть мочи.

— А уйти? — приподнимает брови Олег.

— Вот я и ушел — благодаря тебе. — Назарий бросает на него быстрый взгляд. — Теперь у меня есть алиби. Алена тебя уважает и если я скажу, что тебе срочно понадобилась помощь, она ничего не скажет моему папаше. А я несколько часов подышу свежим воздухом, пока она полностью не отключится, чтобы отвезти ее домой и забыть этот вечер, как страшный сон.

— То есть… ты не можешь просто поехать домой? И зачем вообще было идти в этот клуб, если не хочешь…

— Я много чего не хочу, — вскипает Назарий. — Но меня что, кто-то спрашивает? Должен теперь повсюду сопровождать эту дурочку Алену. И знаешь почему? Теперь это моя невеста. Вот так-то, можешь поздравить. Хотя нет, не надо, я передумал.

Высказавшись, Назарий садится на первую попавшуюся сырую после дождя лавочку. Он словно потратил все силы на эти слова, сжег топливо, и дальше некуда двигаться — все, приехали, тупик.

***

Это случилось сегодня утром, причем так быстро, что Назарий не успел никому сообщить. И по правде — не особо стремился. Ведь все решили за него, в который раз. Теперь не хватало только штампа в паспорте, точнее — этой нехваткой можно было хоть немного притормозить отца, который на полном серьезе считал, что Назарий теперь должен обращаться с Аленой, как муж с женой.

— Можешь не делать Алене предложение, мы и без этого уже все решили, — с довольным лицом зашел к нему сегодня утром отец. Да так неожиданно, без стука, что Назарий едва успел захлопнуть ноутбук с архитектурными эскизами — за это его бы точно по головке не погладили.

— Правда, мы еще не определились с датой свадьбы. Но чем скорее — тем лучше. — Отец был на своей волне, поэтому, к счастью, не заметил его неловких движений.

— Подожди, какая свадьба? — Назарий вмиг осип и почти потерял голос, у него даже ноутбук чуть не свалился на пол. — Ты хочешь сказать, что и Алена уже согласна? И что вы все решили… без меня?

— Ну да, — сказал отец таким тоном, будто в этом нет ничего странного. — Ее родители согласны — этого достаточно.

— Но я не хочу! — Назарий произнес это скорее машинально, чем осознанно. Нет смысла спорить с отцом, когда у него такое настроение: в его глазах так и прыгали денежные купюры. Мало того, что Назарию пришлось целый год встречаться с Аленой, каждый день слышать ее противный голос по телефону или рядом с собой — прямо на самое ухо, так теперь он что, должен связаться с ней… на всю жизнь?

— Мне кажется, это уже слишком, — тихо добавил он.

— Лучше подумай, какую фирму мы получим, там же колоссальные обороты! — Глаза у отца горели. — Наша компания — просто младенец по сравнению с этим мустангом. Наши проекты будут востребованы в Европе и Америке — давно уже пора выбираться из этого захолустья. Ты вообще понимаешь масштабы всего, что нам достанется?

— И вообще Алена — хорошая девушка, — добавил он, как бы опомнившись. — Красавица — личико ангельское, фигурка — супермодель. Где ты такую найдешь, да еще с таким приданым?

— Если она тебе так нравится — то женись на ней сам! — выпалил Назарий. — И все деньги, фирмы, обороты тоже оставь себе.

***

— Лучше бы я этого не говорил. — Назарий смотрит на Олега сбоку — тот внимательно его слушает. — Я просто не сдержался, забыл, с кем имею дело. И тут папаша начал такое, что лучше уши заткнуть и сбежать из дома, желательно насовсем. Похоже, он догадался, что я терпел Алену только ради того, чтобы он не выгнал Фролыча.

— А он что, грозился? — осторожно спрашивает Олег.

— Папаша сказал, что он ему больше не нужен, и что отправит его на все четыре стороны. — Голос Назария дрожит, как он ни старается казаться неуязвимым. Но с Олегом это и не надо, он понимает.

— Отправит? — переспрашивает друг. — Но почему? Чем он ему не угодил?

— Да просто так. Ему все без разницы, надоел человек — все, пришло время избавиться.

— Он ведь знает, что ему некуда идти?

— Еще бы не знать! Но он же садист, с удовольствием выставит его за дверь — на улицу в мороз. Без еды, одежды, документов… Откуда у него документы, если папаша за ним пристально следил, чтобы тот из-под контроля не вырвался. А теперь такие разговоры — типа выжал из него все, что только мог. По его словам, Фролыч больше не способен ни на что новое. Это все отговорки — папаша получает от него прибыль и немалую. Но он все равно выгонит его, если я не соглашусь на его условия. Он меня и раньше этим держал, и мне приходилось встречаться с Аленой — ну ты знаешь, как я был «счастлив». Самое худшее то, что Алена согласна, и ей не важно, что я ее не люблю. Не понимаю, зачем ей это нужно!

6.1 За стенами старой четырехэтажки

Назарий оглядывает старую, с трещинами в нескольких местах кирпичную четырехэтажку, в которой он был множество раз. Сначала — просто чтобы помочь Фролычу дойти до кухни, купить продуктов, лекарств и всего, что ему нужно. А позже — чтобы просто побыть здесь в тишине, поговорить с человеком, который его хоть немного понимает. Этот дом — роднее отчего. Но теперь Назария грызет тревога: Фролычу не помогут ни лекарства, ни еда, ни гроши за работу от скряги-папаши, если тот окажется на улице.

Назарий поднимается на последний этаж и сам отпирает черную, обитую старой клеенкой дверь ключом, дубликат которого он сделал давно, чтобы приходить сюда, когда ему вздумается. Отец об этом, естественно, не знает. У него тоже есть ключ, и он может нагрянуть к Фролычу в любое время. Так было всегда, начиная с самого первого дня их знакомства.

Тот день… Его сложно забыть. Назарию тогда было лет пять или шесть, но он все хорошо помнил — помнил день, который отпечатался в его сознании ярким кроваво-красным пятном. Отец неожиданно взял его с собой, якобы на прогулку, будто захотел провести с ним время, что бывало крайне редко с того момента, как ушла мама. Он посадил его в машину и всю дорогу хвастал, как ему удалось найти отличное решение, чтобы обойти конкурентов, показать себя в самом выгодном свете перед партнерами и клиентами, о которых он только и говорил. Отец решил превзойти все социальные программы — скидки, бонусы, помощь малоимущим и прочее-прочее. Чем же? Тем, что забрал из больницы слабого израненного молодого мужчину без документов и прописки, после чего поселил его в отдельной квартире, которую купил для этой цели. Конечно, папаша впечатление произвел, еще и какое, ведь он специализировался на строительстве новостроек и частных домов. Своим поступком он продемонстрировал небывалую щедрость, хотя на самом деле этим и не пахло. Речь шла о деньгах. Об очень больших деньгах. И Фролыч был лишь приманкой для них.

То, что он повел Назария к Фролычу — это было, конечно, его ошибкой. Ведь отец не знал, чем это обернется потом. И что Назарий рано или поздно решит разрушить все его меркантильные планы и освободить несчастного человека из-под его гнета раз и навсегда. Что он давно уже вынашивает эту мысль, просто пока еще не знает, как это сделать…

***

Когда Назарий впервые увидел Фролыча, тот лежал на диване, отвернувшись к стене. Одну руку он закинул за голову, а вторая лежала на одеяле и бросалась в глаза — в ней не хватало кисти, и обрубок выглядел незажившим куском мяса. Назарий невольно вздрогнул и попятился к отцу, но тот грубо оттолкнул его. Назарий опустил глаза, чтобы не видеть эту жуть.

На посторонние звуки лежащий медленно повернулся.

Такого кошмара Назарий не видел никогда ранее. Лучше бы он так и стоял с невежливо потупленными глазами, но любопытство превозмогло. Теперь ему хотелось кричать, плакать, бежать, но отец крепко держал его за плечо, и все это было невозможно. Только внутри что-то сильно болело, давило и рушилось. И голос отца звучал тяжелым набатом: он что-то заливал о масштабах своего великодушия.

Назарий почти не спал в ту ночь. Он слишком быстро повзрослел — хватило одного дня, когда увидел страшное лицо в кровавых, будто вывернутых наружу полосах. И глаза, темно-синие, глубокие, потемневшие от боли. За что, почему? Не было ответа. Назарий не знал, видел ли тот себя в зеркало, но остановившиеся полубезумные глаза этого человека говорили о том, что в его жизни есть что-то более страшное, чем его внешность.

У Фролыча не было ничего — ни знакомых, ни жилья, ни паспорта. Он выглядел так, будто попал на эту планету по ошибке и сам не знал, что он тут делает. Он говорил очень мало, если вообще говорил своим глухим хриплым голосом, от которого мурашки шли по коже. Его немного подлечили в больнице, но этого было недостаточно. Он медленно умирал и даже не боролся. Отец ждал, пока тот откинется, чтобы продать квартиру — акция сделала свое дело, отшумела и затихла. Больше Фролыч ему не был нужен.

Назарий это знал. Он часто втихаря от отца брал ключи и уходил в ту квартиру на четвертом этаже. Ему очень хотелось, чтобы Фролыч выжил вопреки всему. Ведь он был еще совсем молодым, но в то же время по-стариковски застылым, обездоленным. И страшная рука, и лицо в шрамах не делали его монстром. Он почти сразу так и представился — Фролыч. Назарию это понравилось. Это прозвище делало страшного, на первый взгляд, человека каким-то домашним и даже милым.

Назарий подавал ему еду, приносил таз с водой, чтобы тот мог умыться. Сам садился рядом с ним на кровать и подолгу рассказывал обо всем — о школьных делах, маленьких радостях, смешных событиях, про Олега и их нерушимую дружбу, о том, как ему несправедливо поставили двойку… Много всего говорил. Только отца никогда не упоминал, будто его и не существовало.

В эти минуты он забывал о плохом. Если бы Фролыч спросил, как ему живется, Назарий ни за что бы не рассказал, что не может заснуть от кошмаров, в которых отец орет на него, обзывает последними словами только за то, что он получил четверку по математике вместо пятерки. И, конечно, не сказал бы, что это все происходит не только во сне, а и наяву. Он запихнул в самые недра сознания минуты, когда отец настолько выходил из себя, что хватал ремень или что под руку попадется. Назарий слабо понимал, как он до сих пор остался жив. Может быть, потому, что отец умел вовремя останавливаться: судимость очень бы подпортила его карьеру, а ею он пожертвовать не мог; она и охлаждала его горячую голову. Иногда Назарию казалось, что все это ему снится. А потом он не мог отделить сон от реальности. Да и не очень-то хотел.

6.2 За стенами старой четырехэтажки

Не удивительно, что Фролыч не отдыхает, а неизменно сидит в большой комнате и творит.

Назарий останавливается на пороге, глядя на привычный ему процесс. Нет, так продолжаться дальше не может.

Отрешенный взгляд Фролыча обычно направлен внутрь себя. Но когда он работает, его взгляд становится диким, единственная левая рука с пальцами безудержно двигается, черные волнистые волосы с проседью взметаются от резких движений. Именно в эти минуты он будто оживает и вытаскивает наружу то, что обычно скрыто от людских глаз: он словно вырывает из души окровавленные куски своего прошлого. Миг — он улыбается странной фанатичной улыбкой, но если учесть, что у него обычно угрюмое настроение, то ее можно даже назвать счастливой…

А потом его труды отдаются на суд людям, которые уважают мастера, восхищаются глубиной его мысли, его талантом, вкусом и чувством меры... но да что в этом толку. Ведь Фролыч не слышит всех этих восторженных слов, не видит сияющих глаз. А деньги, огромные суммы, которые он заслужил, забирает себе негодный человек и еще имеет наглость раздуваться от гордости, что получил легкую наживу.

Назарий от бессильной злости стискивает зубы.

— И как тебе до сих пор не опротивело то, что ты делаешь? — он подходит ближе, разглядывая новое творение.

Тот только хмыкает в ответ, не прерываясь.

— Это не ответ. — Назарий решает на этот раз серьезно с ним поговорить. Ведь если Фролыча все устраивает, нужно ли что-то менять? Пусть и дальше работает на скрягу-папашу, если это можно назвать работой, а не словом похуже. Только вот незадача: его положение слишком шаткое. Отец в любую минуту может сделать с ним, что пожелает, например… убить.

С него станется.

Кто знает, прибегал ли он к услугам киллеров и сколько раз. Назарий не в курсе, но отец с его деньгами, властью и ненавистью к людям способен на многое.

Так что его угрозы касательно Фролыча нельзя игнорировать.

Ведь если он даже просто выгонит его, то добьется, чтобы его засадили в психушку или какой-то интернат для бомжей, если такой вообще существует. Он не даст ему расхаживать по белу свету и рассказывать всем, что Валерий Романович Мельников — большой аферист и лжец.

Но есть и другой путь, и выход. Назарий уверен. Главное, чтобы Фролыч перестал довольствоваться малым и понял, что он в опасности.

— Прекрати! Остановись и послушай. — Назарий придерживает его за руку, чтобы тот обратил на него внимание. — Эта… твоя… работа…

— В этом вся моя жизнь, — цедит тот с явной неохотой вообще с кем-либо говорить. — Кому как тебе не знать.

Назарий с трудом давит возмущение, чтобы оно не выплеснулось жгучей волной на человека, который ни в чем не виноват.

— Ты бы мог получать намного больше, чем те копейки, которые тебе отслюнивает мой отец.

— Не думал об этом, — отмахивается тот.

— Да ты просто раб! — кричит Назарий и сам же пугается этих слов. Внутри что-то больно сжимается от осознания, что это правда, и от того, что он совсем не хотел на нем срываться. Ну почему Фролыч даже не пытается бороться? Это бы облегчило задачу. Но он ничего, совсем ничего не делает, чтобы перестать зависеть от своего «босса».

— Меня все устраивает, — тот подтверждает его опасения.

Назарий, берет стул и садится напротив.

— Папаша вообще собрался тебя выгнать из квартиры и ничего не оставить даже из того, что твое по праву. Я не хотел тебе говорить, но… Лучше знать правду, чем жить в иллюзиях.

Фролыч поднимает темно-синие глаза с тяжелыми воспаленными веками. Наконец, он его услышал.

— Я сделал что-нибудь не так? — в усталом голосе звучит сарказм.

— Все не так! Хотя бы то, что отец даже за человека тебя не считает.

— Вот как, — философски замечает Фролыч, продолжая работать. — А я уж было подумал, что он решил меня оживить.

— Не смешно. — Назарий встает, прохаживается, заложив руки в карманы. — Ты прекрасно знаешь, он никогда этого не сделает,.

— Тогда к чему весь этот цирк? — Фролыч хмурит густые кустистые брови. — И вот что, иди отсюда, ты мне уже надоел.

— Я просто хочу тебе помочь. — У Назария снова появляется что-то щемящее в душе, но он отгоняет это прочь. Он бы рад поговорить с Фролычем о чем-то хорошем, незначительном, отвлеченном… но не может. Во всяком случае — сейчас.

Ведь, кажется, в его жизни все хорошее закончилось. Он обязан жениться на Алене, а взамен отец потерпит Фролыча еще какое-то время. Но как долго? Никто не знает. А Назарий к тому времени будет связан узами, расторгнуть которые — себе дороже.

Он ни за что об этом не скажет Фролычу. Он должен сам разруливать свои проблемы, как обычно. Даже если Назарий и мечтал когда-то, что тот станет его отцом, на деле это оказалось бы бесполезно: Фролыч не мог его защитить. Он и себя защитить не в силах.

— Ты мне очень поможешь, если не будешь мешать, — ворчливо отзывается тот, снова с головой окунаясь в работу. — Я должен успеть сделать заказ вовремя.

Назарий грустно отходит от него. А ведь он прав. Прав во всем. Он делает все, что может, чтобы выжить, глушит себя работой, не обращая внимания на то, кому достаются ее результаты, и просто живет одним днем.

7. Слишком дорого

Вернувшись домой, Назарий застает отца в холле. Ну почему тот как всегда не вовремя появляется! Будто нарочно подкарауливает момент. Отец может по глазам распознать, где он только что был. В лучшем случае начнет говорить какие-то гадости, а в худшем — снова грозиться выгнать Фролыча и оставить его без гроша за душой.

В руке у отца рамка с фотографией. Он смотрит на нее и как будто ничего не замечает. Даже когда Назарий случайно задевает ногой полку для обуви, и та неприятно дребезжит, тот не поворачивает головы.

Не нужно быть слишком проницательным, чтобы догадаться, что это за рамка. Вряд ли там фотография матери Назария, которая лет десять назад уехала в Германию, попала в автокатастрофу и умерла на месте. Почему она туда поехала — отдельная история. Просто отец выгнал ее за какую-то ерунду — она недостаточно хорошо похвалила его картину. Он тогда еще рисовал и пытался как-то раскрутить свое творчество, но ничего не вышло. Видимо, таланта оказалось мало.

Когда отец устроил жуткий скандал, начал всерьез угрожать, жутко кричал и ломал мебель, мама схватила Сару и убежала, даже не попрощавшись с Назарием. Видимо, взяла то, что успела: Назарий пытался на нее не обижаться, хотя он по сей день не понимал, почему она взяла только его сестру и совсем не подумала о нем. Но да ладно, о мертвых плохо не говорят. Так вот она как-то добралась до соседнего города, где жили дальние родственники, взяла денег взаймы и полетела в Германию к родителям. Как ее пропустили с ребенком в аэропорт без письменного разрешения от отца — загадка. Наверное, поэтому отец и не верит, что его дочь погибла вместе с женой, когда в автобус врезалась фура. Он упорно считает, что ребенка она оставила тем самым дальним родственникам, чтобы ему насолить, а в Германию уехала одна.

Отец внимательно разглядывает то самое фото — как обычно, — на котором изображена Сара. Ей там три года — фотография сделана как раз накануне семейного скандала.

— Снова звонил, снова пытался пробить линию, — бормочет он, не глядя на Назария. — Эти немецкие родственнички сведут меня с ума. Они явно что-то скрывают, иначе чего бы им уходить от разговора?

— Вряд ли они скажут тебе правду, — вежливо поддерживает разговор Назарий, только чтобы тот не устроил допрос, куда он ходил.

— Я уверен, что моя дочь жива, а эти негодяи нарочно путают следы, — продолжает отец, взмахивая рамкой. — Вот я доберусь до них, и тогда меня ничто не остановит.

— Теперь ты думаешь, что она живет с ними в Германии? — Назарий давит подступивший зевок. Эта тема тянется из года в год, но никогда не надоедает отцу. Тот даже пытался поехать в Германию, но его не пропустили, и спрашивается, из-за чего? Из-за скандального характера! Умудрился поругаться с контролерами и еще какими-то высокопоставленными лицами — и все, прощай поездка. А потом его с головой захватил бизнес… Но тема о Саре всплывала неоднократно, причем отец умудрялся говорить одни и те же слова с завидным постоянством.

— Откуда мне знать? — раздраженно отвечает тот. — Может быть, и там. Но, возможно, она застряла где-то у нас, и ее сдали в какой-то детдом. В детдом — при живом отце! У меня бы она ни в чем не нуждалась, я ее всегда любил, несмотря на то, что ее мать так со мной поступила. — Он понижает голос и становится сентиментальным, чем вызывает у Назария приступ тошноты. — Моя Сара не могла меня забыть. Я уверен, она помнит, как я читал ей книжку, как мы вместе рисовали, и как я водил ее в парк и покупал мороженое… Я бы все отдал, чтобы ее вернуть и позаботиться о ней, как должно. Да, она уже выросла, но это неважно — ведь даже взрослым детям нужен папа.

— Да, взрослым детям нужен папа, — рассеянно повторяет за ним Назарий. «Нужен папа», — продолжает вертеться у него в мозгу. Отца с каждым годом все больше и больше накрывает одиночество. Но кто в этом виноват? «Я подумала, что ты сможешь найти моего папу», — врывается другой, звучащий в голове голос, тихий и шелестящий. Это говорила та девушка на перекрестке в сумасбродно блестящей куртке, с открытым и доверчивым взглядом слишком больших, немного пугающих своей небесной чистотой голубых глаз.

«Сима, пойдем!» — Это голос Олега, который беспокойно посматривает в ее сторону и готов броситься на помощь по первому зову. Серафима. Ангельское имя. Оно, впрочем, ей идет.

«Ты ведь мне поможешь?» — снова она. Снова эти беззащитные глаза и непоколебимая вера в то, что иначе и быть не может. «Поможешь?..» — эхом отдает в душе.

Кто она такая? Если из детдома, то почему гуляет одна по улицам? Зачем нарисовала его портрет, да еще с такой точностью! Когда они виделись, когда? Загадка. Еще странно, что Олег ее давно знает — он ведь вел себя с ней, как с близкой подругой, даже очень близкой… Впрочем, у него много странных знакомых, чего только стоит та пропавшая Тамила или бомж Федот, которого Олег регулярно подкармливает в ночлежке. Ладно, это сейчас не важно. Сима. Вот почему-то она не выходит из головы, а ее взгляд будто преследует. Да что это с ним такое, в самом деле!

— Интересно, какую бы ты сумму заплатил за находку дочери? — как бы сам с собой говорит Назарий, все еще находясь под наваждением.

— Любую, — почти не задумываясь, отвечает отец — Если нужно, я бы отдал всю фирму, ни за чем бы не постоял…

При этом черты его лица делаются мягче и добрее, что с ним случается крайне редко. Это его единственное слабое место и то, о чем он сейчас говорит, совсем не вяжется с его принципами и страстной любовью к деньгам.

8. План просто идеальный

Назарий в нетерпении звонит в квартиру, где теперь живет его друг. После той страшной автокатастрофы, когда погибли приемные родители Олега, все имущество оттяпал какой-то дальний родственник, типа троюродного дяди. Назарий до сих пор возмущается, как Олег с такой легкостью все ему отдал и даже не стал судиться. Хотя по праву он должен был стать наследником трехэтажного особняка и знаменитого частного театра, труппа которого выступала часто за пределами Золотополя. Но Олегу все нипочем — живет себе в «однушке», которую ему отслюнили, пользуется пособием, которое ему ежемесячно выдает «добросердечный» дядя, и даже продолжает работать актером в этом самом театре, и его от этого всего не воротит.

— Извини, что так долго не открывал. — Олег стоит на пороге в одном тапке. — Я тут немного заснул… и не прибрал со стола.

— Ничего. — Назарий идет за ним следом. — Можно подумать, что меня когда-нибудь волновал твой бардак.

И тут же ему на глаза попадается программка из театра, лежащая на столе поверх газет, книг, смятого сценария, чашки с недопитым чаем и прочего добра. Эту программку Назарий видел не раз. На ее обложке среди актеров посередине стоит женщина, о которой Назарий много наслышан. Ее сложно назвать красавицей, но ее строгие черты лица, а особенно пронзительный взгляд заставляют присмотреться и задуматься. Нет сомнений, что она действительно была примой театра и держала внимание зрителей до последней секунды спектакля. У нее небольшие с налетом тревожности глаза, подведенные черным, совсем несчастливые, хотя быть на месте их обладательницы, возможно, мечтала не одна незадачливая актриса. У женщины широкие скулы и довольно-таки большой нос, губы плотно сжаты. Черные, слегка мелированные короткие волосы с косой челкой обрамляют лицо. Впрочем, ничего особенного. Это Тамила.

Назарий берет программку и тут же кладет обратно, чтобы не зашвырнуть ее в сердцах в угол. Просто невозможно видеть, как страдает друг. Он похудел и высох, кажется, только одни глаза остались.

— Олег, мне кажется, пора прекращать эту канитель, — говорит Назарий. — Ты себя изводишь, а ей и дела нет. Она не вернется, это уже ясно.

Тот бросает мимолетный взгляд на программку.

— Я все же надеюсь, — говорит он.

— Хотя, знаешь ли, — Назарий хлопает себя по лбу, — я вдруг понял, что люди, которые надеются, даже когда это бессмысленно — не перестанут этого делать никогда. Вот, например, мой папаша… Ты даже не представляешь, что я придумал. Фролыч спасен! Олег, понимаешь? Он спасен!

— Нет, не нравится мне это, — бормочет Олег, едва Назарий договаривает последнюю фразу, в подробностях рассказывая свой план. Лицо друга было с самой первой секунды рассказа настороженным и печальным. Видно было, что он ни капли не поддерживает то, что слышит.

— Ну, наверное, я и не рассчитывал на аплодисменты, — пытается иронизировать Назарий, но у самого на душе тревожно, ведь план все же рискованный.

— Я не хочу, чтобы Сима в этом участвовала, — говорит Олег.

— Ну, ты же ей не сват, не брат, не жених, насколько я знаю, — пожимает плечами Назарий. — Так, знакомый. Поэтому ей самой решать, захочет ли она уйти из детдома, встретиться с отцом и зажить безбедно. Я заставлять не буду, так и знай. Но более чем уверен, что она согласится.

— И Сима, и Валерий Романович быстро раскроют обман, стоит только сделать анализ ДНК, — говорит Олег. — Разве сам не понимаешь? Поэтому, мне кажется, лучше не мучить их обоих, не давать ложную надежду.

— Хорош друг, умеешь поддержать, — обижается Назарий. — Я вот, в отличие от тебя, уверен в успехе. Ведь тут главное, чтобы они просто поверили. Убедить Симу и папашу, что они друг для друга те самые, кого так долго искали. Им же самим хорошо от этого будет… А у меня просто нет другого выхода.

— Все равно, мне это не нравится, — повторяет Олег. — Нехорошо это.

— Да как ты не понимаешь! — психует Назарий. — Этим я спасу Фролыча. Я сделаю так, чтобы он больше ни от кого не зависел. И вместе с тем я избавлюсь от Алены, которая мне уже все печенки проела. Папаша захочет меня к стене прижать — а нечем. Меня ведь он только Фролычем и мог шантажировать — на все остальное я плевать хотел.

— Но тогда ты не сможешь жениться на Симе, — замечает Олег так спокойно, будто ничего и не слышал. — Если она станет твоей сестрой...

— А я и не собирался на ней жениться, — Назарий смотрит на него так, будто видит впервые. — К чему это вообще? Чтобы жениться, нужна любовь, чтобы не было потом, как в моей семье. А я вряд ли кого-то полюблю, ты же знаешь. На этом точка.

— Не зарекайся, — предупреждающе поднимает руку Олег.

— Да ну тебя! Ты как вобьешь себе что-то в голову, так потом непонятно, что с этим делать.

— Ты будешь жалеть, — тихо говорит Олег. — Не сейчас, но потом, после — обязательно пожалеешь. Главное, чтобы не стало слишком поздно.

— Вот только не надо меня пугать, — отмахивается Назарий — этому он научился у Фролыча. — Я уже давно ничего не боюсь. Просто хочу помочь ему… Я чувствую перед ним вину за то, что делает отец. Да он мне и сам, как отец, ну, я в детстве так хотел, но… да глупости все это. Суть в том, он никогда не ненавидел меня, а ведь имел полное право, ведь я сын, можно сказать, его врага.

Запутавшись, Назарий прерывается и садится на диван. Он никогда раньше никому не говорил, как относится к Фролычу. Просто помогал, облегчал ему жить, как бы из чувства долга. Но перед Олегом ему нечего скрывать, и, хотя он почти устыдился своих слов, но тут же успокоился.

9. В больницу, на улицу или… в шикарный особняк?

— Сегодня утром было заседание комиссии, — сухо говорит директриса без предисловий, входя в комнату-подсобку. — Мы решили тебя не вызывать, так как твое дело нам известно, и оно не изменилось. Выгнать мы тебя не можем, но и держать тебя здесь — тоже. Решили отправить тебя в больницу-интернат.

— Но… я не хочу. — Сима медленно отходит к стене. — Я здорова!

— Меня не волнует, что ты там не хочешь, — слышит она в ответ. — Мы сделали для тебя все, что могли. Дальше с тобой будут возиться врачи и спецперсонал.

— Не надо. — Сима берет папку с портретами с тумбочки и прижимает к себе. — Лучше я просто уйду куда-нибудь...

— Не думаю, что лучший выход — жить на улице. — Директриса презрительно кривит губы. — Давай, собирайся, через час за тобой приедут.

Сима собирается. Скорее машинально, чем осознанно. У нее теперь есть большая тряпичная сумка — подарок детдома. Все вещи туда идеально помещаются. Сима кладет на дно папку с рисунками, сверху документы, рядом помещает аккуратно свернутые листы обойной бумаги, два карандаша, теплую одежду, сменную обувь и старенький плед.

Медленно она спускается в холл. Набирает в грудь воздуха, чтобы не заплакать.

— Ты куда это собралась? — слышит она позади себя голос Тамилы и даже не вздрагивает. Почему-то Тамила теперь не кажется страшнее, чем директриса.

— Да вот… ухожу, — отвечает Сима чужим странным голосом, почти не слышным, но каким-то дребезжащим.

— В смысле?

— Я не могу больше здесь оставаться. Меня отправляют в больницу-интернат, как и грозились… Я им не подхожу.

— Тебя выгоняют, что ли?

— Ну… да. — Сима неловко перетаптывается с ноги на ногу. — То есть, меня не могут выгнать, так, чтобы совсем… Поэтому меня в больницу. Я не хочу туда! — Она вдруг поднимает на Тамилу глаза, и ее начинает бить мелкая дрожь. — Не хочу. Они будут колоть меня лекарствами и давать таблетки, от которых у меня в голове будет все путаться… я знаю, уже так было. И выходить я не смогу, там высоченные заборы без дырок…Я там действительно сойду с ума и забуду папу. Ведь он не знает, где я. А если я его забуду, как мы встретимся?

Тамила меняется в лице. Оно становится каким-то беззащитным, чего не было раньше. Странно все это. Ведь Сима ей чужая и к тому же совсем ей не нравится — та много раз давала это понять.

— Тебе незачем ехать в эту больницу, — говорит она. — Ведь ты абсолютно нормальная.

— Знаю. — Сима опускает голову. — Я лучше на улицу, чем туда.

В глазах Тамилы что-то блестит. Она вся напряжена и, кажется, — еще чуть-чуть и она пойдет и поколотит директрису, такой у нее вид.

— Подожди меня тут. — Тамила срывается с места, но тут же останавливается.

— Подожди и никуда не уходи, хорошо?

Не дождавшись ответа, она бежит вверх по лестнице.

— Я только ключ взять, — поясняет она.

— Только на минутку! — будто боится, что Сима исчезнет.

— Я что-нибудь придумаю. Я найду выход, да, найду. Обещаю! — кричит она, поднимаясь по лестнице и поминутно оборачиваясь назад.

Сима смотрит ей вслед. Впервые ей кажется, что если Тамила найдет выход, ничего плохого не случится.

Они просто пойдут вместе к ней домой. А потом Тамила заварит ей чай, а себе — кофе. И Сима останется.

Она останется с ней насовсем.

И, может быть, у нее даже появится темно-синее платье с прозрачными рукавами и бантом.

Только она никогда не найдет отца, потому что Тамила против. Она запретит ходить по улицам одной и даже говорить на эту тему. А если Сима ослушается, снова будет пугать ее в темной комнате, и трясти за плечи, и называть истеричкой, и взывать к ее здравому смыслу, и…

Все же это чуточку лучше, чем попасть в больницу, где ее сознание попросту уничтожат. Или — ночевать с бомжами в ночлежке. Или — умереть от холода на улице.

Сима вздрагивает. Рядом кто-то стоит. Кто-то подкрался к ней сзади, неслышно, как кошка, и теперь дышит в затылок. Она резко оборачивается. Перед ней стоит Назарий.

Когда он пришел — неизвестно. Может, всегда тут был. Может, это видение? Или он вылез из портрета? Сима машинально хватается за сумку.

Назарий смотрит на нее и будто не узнает. Или наоборот, узнал, но не поверил, что она. Об этом говорят его глаза. А сам он молчит.

Молчит и Сима, робко поглядывая снизу вверх.

— Ты куда-то идешь? — Он кивает на сумку.

— Да… — растерянно бормочет Сима. — Я больше тут не живу.

— Переезжаешь?

— Не совсем. — Она пожимает плечами и все смотрит на него. — Меня хотят положить в больницу, но ведь я здорова…

— Ну, понятно, — протягивает он.

Сима опускает глаза. В подробности вдаваться не хочется.

Слышится голос директрисы. Кажется, она идет сюда. Где же Тамила, скоро ли она там?

Сима начинает метаться, ища выход. Может… может Назарий ей поможет? Хотя бы просто спрятаться от директрисы, чтобы та силком не запихнула ее в машину, которая, кажется, уже сигналила за воротами и не раз…

10. Чужой дом

Назарий с некоторой опаской подталкивает Симу вперед, а сам все высматривает, когда же отец выйдет из кабинета в холл. И вот, в открытой настежь двери показывается его статная фигура. У Назария начинают пульсировать виски, но он берет себя в руки, глядя Симе в спину — она сейчас больше всех напугана и нуждается в чьей-то защите. Скорее всего — в его защите, потому что других адекватных людей здесь не видно.

Отец сразу замечает тоненькую фигурку девушки. Если он и собирался с горделивым напыщенным видом прошествовать из холла на кухню, то всю его спесь и показное равнодушие как ветром сдуло. Он таращит глаза, приостанавливается, а потом прямым грозным шагом идет к ним.

— Это еще что?

— Да так, — неопределенно пожимает плечами Назарий, физически ощущая, как напряглась Сима.

Отец с брезгливостью осматривает ее с ног до головы. Сима, судя по всему, не выдерживает его оценивающего взгляда и поворачивается к Назарию. В глазах у нее много-много вопросов, на которые, увы, пока ответа нет.

— Это моя знакомая. — Назарий кладет ей руку на плечо. — Она из детдома.

— Чего?

Сима невольно берет Назария за руку, отчего он сам вдруг приобретает уверенность и безбоязненно смотрит отцу прямо в глаза.

— То, что ты слышал, и ничего более, — говорит он.

— Что она здесь делает, я тебя спрашиваю? — Отец повышает голос. — Что этой побирушке понадобилось в моем доме?

— Ее зовут Сима, — Назарий говорит как можно спокойнее. — И она не побирушка. Она временно нуждается в жилье. А еще она ищет отца…

— Быстро убери ее отсюда, пока я сам это не сделал! — Тот, кажется, не шутит.

— Папа! — Назарий с упреком смотрит на отца, стараясь не выдавать волнение. — Перед тобой — слабая беззащитная девушка, а ты орешь так, будто я привел динозавра.

— Знаю я этих беззащитных! — разоряется отец. — Ты что, решил вопреки мне пойти, да?

Назарий мягко сжимает плечо Симы, чтобы та и не думала бояться. Она — ни жива, ни мертва, бледная вся, глаза широко распахнуты. Еще в обморок упадет. Но вроде пока крепится, стоит.

— В чем ― вопреки? — прикидывается он дурачком. — Я не понимаю, чего ты так злишься.

— Ты серьезно? — Отец еще делает два шага навстречу к ним, из-за чего Сима жмется к Назарию, который смелеет с каждой минутой все больше. — Решил найти замену своей невесте? И сделать это самым наглым образом, да?

— Что? Замену — в этом захудалом цыпленке? — Назарий неестественно смеется.

— И что ты от меня теперь хочешь? — Отец, видимо, счел это за аргумент. Его злость несколько поутихла, но надолго ли? Чуть что не так, и она снова вспыхнет с прежней силой.

— Да ничего. — Назарий отпускает Симу, складывая руки на груди. — Просто ей надо где-то пожить, пока она не решит свои проблемы. Я захотел помочь. А что такого? У нас дом большой, и мы не бедствуем.

— Вот что, марш в кабинет, — вдруг бросает отец. Его глаза метают молнии. Назарий идет за ним, но тут же спохватывается и оглядывается на Симу.

— Подожди меня здесь, — говорит он как можно мягче, чтобы та не волновалась, и сам вместе с этими словами успокаивается. — Все будет хорошо.

И идет в кабинет — бывшее для него место пыток, где вершилось правосудие, когда он был маленьким. Интересно, какой приговор для него сейчас вынесет отец?

***

Сима осматривается в прихожей. Голоса постепенно стихают, в ушах перестаёт шуметь, в глазах проясняется, страх ослабевает. Перед ней простирается холл, похожий на детдомовский, только выглядит куда богаче, с большой мраморной плиткой на полу. У противоположной стены широкая деревянная лестница ведет на второй этаж.

Это просто дом. Большой дом. Чужой дом.

Зачем она здесь? Сима как будто просыпается. Вместе с тем пытается заглушить мысли о Тамиле, а те все непрошено лезут, пробираются глубоко в сердце и мучат, напоминают о ней. Ведь эта женщина действительно не желала ей зла.

Она ей сочувствовала.

Она бы ей помогла, не оставила одну.

Нет, прочь эти мысли! Если Тамила снова ворвется в ее жизнь, то в ней не останется места для отца.

Сима бы ушла, но некуда. К тому же Назарий пообещал ей найти папу. Поэтому она останется и подождет, пусть даже тот строгий мужчина ей совсем не рад.

Потому что нет ничего важнее ее отца. Это единственное, ради чего стоит жить и даже терпеть плохое обращение. О, Сима еще много вытерпит, только бы вернуть прошлую жизнь, в которой она была счастлива.

***

Назарий набирает Олега. Слышит длинные гудки. Почему-то они отдают неприятной вибрацией в коленях.

— Олег, то, что я сказал тогда… я не хочу так, — его горло что-то стягивает и душит. Он шумно сглатывает и не может больше произнести ни слова.

— Я знаю, — по голосу слышно, что Олег не сердится. — Все в порядке. Как твои дела?

— То, что я скажу, тебе не понравится, — Назарий все еще с трудом ворочает языком, будто к нему две гири подвесили. — В общем, Сима уже у меня. Ее даже не пришлось упрашивать — она сама вот так взяла и пошла со мной. Странная девушка вообще. Она так легко ушла из детдома, и, как она говорит, ее даже не будут искать. Если и дальше все пойдет так гладко…