Аномалия, рожденная смертью 2

ГЛАВА № 1 «РЕЙДЕРСКИЙ ЗАХВАТ»

— Их прессуют... чёрные... — прохрипел голос в телефоне… — Всё перекрыто... Мы не можем выйти...

Звонил один из моих осведомителей — терпила с голосом, как у щенка, которого заперли в вольере с питбулями.

Ситуация была ясна. Захват рынка, передел, границы влияния поползли и, судя по всему, не в нашу сторону. Комар, смотрящий за рынком, молчит. Его либо выкинули с рынка, либо лежит холодный, укрытый чем-нибудь сверху.

Я выехал в сторону рынка раньше, чем навигатор успел пикнуть. Мотор взвыл, как будто сам знал — сейчас будет снова жара. Руль дрожал, резина подвывала, в зеркале — шлейф пыли.

Мой номер набрали не из любопытства. Этот рынок входит в мою зону. Я Фёдор. Прозвище — Школьник. Не из-за любви к учебе и школе. Просто в школе выглядел так, будто меня помотала жизнь, и я вернулся с ночной, заводской смены. Но я могу сломать челюсть под тремя углами сразу, так как силище в моих руках – аномальное. Когда-то, это погоняло дал мне один вор – Тимир Железный, который увидев меня, не поверил, что я учусь в школе. Вот так и прилипла погремуха.

И сейчас я, вместо того чтобы сидеть в центре и решать вопросы посерьёзнее, снова еду разруливать какую-то сцену из фильма про тупых с битами. Хочется спросить: ну, где, мать вашу, взрослые люди? Где профи?

Но всё, о чём я думал, пока летел на западный вход рынка — где Комар? Он не из тех, кто просто так исчезает. Его прикрывает наш ЧОП. А эти кавказские герои решили, что теперь можно вот так — вломиться в чужой двор?

С тех пор как я положил Кириллыча, кулинара с психозом, что увёз меня драться в Китай, прошел год. С тех пор Москва стала похожа на дырявый дуршлаг: всё течёт, всё воняет, и никто не знает, кто моет посуду.

Кавказское гостеприимство у них, говорят. Да не надо мне их приветствий. Я их даже на поминках видеть не хочу. Пусть сидят у себя и принимают гостей, как могут, а к нам ехать не стоит, а не то короткий разговор и кулак в челюсть. Пусть едут удобрять землю.

У западного входа я припарковался без проблем. Вышел так, как будто просто за шаурмой. Один «чурка» стоит на шухере, зевает, как будто сторожит хлебный ларёк, а не переворот и захват рынка.

— Уважаемый! Не подскажешь, как отсюда пройти в библиотеку? – начал я разговор и быстрым шагом приближался к стоящему на «фишке» кавказцу.

— Иди от суда быстро, - сказал кавказец с жестким акцентом и почему-то повернул голову в противоположную от меня сторону, наверное, искал кого-то. Это и была его ключевая ошибка. Одним точным ударом я отправил его в глубочайший нокаут, из которого он выйдет еще не скоро. Челюсть аж хрустнула под ударом моей руки, однозначно придется ему кушать некоторое время только протертую пищу.

К помещению охраны я не пошёл. Там или уже все под стволами, или наложили в штаны и по домам. Я побрел в администрацию. И она, как всегда, не подвела.

На крыльце — двое. Кавказский стиль, биты, лица будто вот-вот начнут рожать. Один говорит по рации, потом клацает ею по перилам.

— Ну, здравствуйте, — пробормотал я и щёлкнул шеей.

Я обожаю драки. Честно. Не потому, что крутой. Просто я — «читер». В драке для меня время замедляется. Они — в слоу-мо, я — как сцена из ускоренного Тарантино. Пи этом у меня кулаки наливается такой тяжестью, что сила удара увеличивается в десятикратном размере. После клинической смерти и комы, всё стало другим. Никто об этом не знает. Те, кто знал — уже под землёй. Спасибо, Кириллыч. Гори в аду второй раз.

— Брат, ты кто такой? — услышал я.

И уже летит бита. Я шагнул в сторону и выбросил кулак ему в нос. Треск, кровь, приземление. Первый даже не понял, что уже в ауте.

Второй отшатнулся. Кавказская гордость — это диагноз. Особенно на людях. Рыкнул, прыгнул, поднял биту, но было поздно. Я поднырнул, пробил в солнечное сплетение, он сложился, как складной табурет. Я добил его ногой в челюсть.

Меньше минуты. Два тела. Две ошибки.

Я вошел в здание. Внутри — тепло. Такое, что холод по спине идёт.

Все — бухгалтера, кассиры, директор — сидят, как на ёлке в садике. Только без гирлянд.

На кресле сидит дед с бородой, в одной руке пистолет, а в другой - чётки. Улыбается. Как будто это не захват рынка, а парилка.

— Ты хто такой? — спросил он у меня.

— А ты кого ждал?

— Я ждал крыша этот рынок. Ты крыша?

— Допустим. Дальше что?

— Теперь я хозяева. Уходи. Забирай свой паганый людей.

Он даже имя своё назвал — Исса Сухумский. И тут же дал отмашку автоматчикам. Щёлкнули затворы.

Вот тут и началась моя любимая часть.

Всё замедлилось. Как в старом кино без звука. Один передо мной, второй — левее, за прилавком. Руки на спусках. Уверенность в глазах.

Я дернулся вниз, к стволу. Захватил его, выстрелил — в пах. Первый падает, орёт. Второй не понял, но уже поздно. Я рывком приблизился к нему, локоть в висок, потом коленом в лицо. Кровь на полу, на стенах, на мне. И всё. Тишина. Остались только Исса и его борода.

Он поднимается. Пистолет в руке, лицо мокрое, дрожит.

ГЛАВА 2 «ИСЧЕЗНОВЕНИЕ»

Карина Манукян спала беспокойно. Иногда даже с открытыми глазами — не физически, а так, будто каждую ночь вслушивалась в голос закона, который никогда не умолкал у неё в голове. Я знал, с кем живу. И знал, куда сам влез.

Я переехал к ней не потому, что у нас была лав-стори с поцелуями на закате и прогулками по набережной — хотя, признаться, её губы я вспоминал именно так. Просто в своей квартире мне стало тесно. Не физически, а как будто стены знали слишком много и, чёрт возьми, слишком громко об этом шептали.

Хозяйка — сухая, вечно ворчащая баба, у которой за душой были лишь кот и телевизор с громкостью на «30» — намекала, что пора бы и ремонт сделать. Улыбался ей в ответ и думал: а с какой, спрашивается, радости я должен тратить деньги на съёмную хату? Ремонт — это для тех, кто строит будущее. А у меня в графике — только настоящее. Иногда даже с кровью.

Взял свою спортивную сумку. Не чемодан, не рюкзак. Именно сумку — как положено человеку, у которого жизнь упакована в десять килограммов, оружия и шмоток «по погоде». И переселился к Карине.

Она многое поняла, когда я вернулся из Якутии. Молча наливала мне чай, молча смотрела в глаза. А потом как-то вечером сказала:

— Ты стал другим.

— В смысле? — спросил я.

— В тебе стало больше... холода. Как будто за кожей теперь лёд, а не кровь.

Я не стал врать. Рассказал ей всё. Про могилы родителей, про то, как до последнего не верил. Ждал звонка. Чуда. Очередной идиотской ошибки в системе. Но чуда не было. Только гранитные квадраты с табличками и цветами, которым я не знал, кто их положил.

Я закрылся. Как банк в девяностые — «на технические работы». Надел маску, выстроил внутреннюю крепость и стал смотреть на мир сквозь щель бойницы. Попробуй достань.

— У тебя глаза другие, — тихо сказала Карина.

Я лишь пожал плечами. Не стал рассказывать, как валил Кириллыча. Не стал вспоминать тот миг, когда нажал на спуск, и весь мир замер — на полу доли секунды, словно природа сама отдала команду: «Так надо».

Когда я пришёл домой в тот вечер, её не было.

Обычно она задерживалась — суды, процессы, клиенты. Её телефон вечно был отключен, но потом — всегда, как по часам — она перезванивала. Всегда.

Разогрел еду — она оставляла для меня обеды, ужины, иногда даже кофе с записками. Умная женщина, которая знала, что я не просто голодный. Я — зверь, которому надо кидать мясо, прежде чем он вспомнит, кто он на самом деле.

Час прошёл. Потом ещё один. Никаких звонков. Никаких шагов в коридоре. Ни звука каблуков, ни щелчка замка. Только тишина.

Взял телефон. Набрал ее номер. Абонент временно недоступен.

В пол-одиннадцатого вечера судов не бывает. И допросов тоже. А Карина — не та женщина, которая пошла бы с подругами напиваться в караоке до упаду. Да и подруг у неё не было. Презирала она их. Считала слабым звеном. Слишком много эмоций, слишком мало ума.

Я набрал на её рабочий номер. Молчание. Потом вспомнил: в адвокатской конторе круглосуточный охранник. Нашёл номер. Позвонил. Он ответили не сразу.

— Слушаю, — сиплый голос, хриплый, будто человек сам был только что в суде — на месте обвиняемого.

— Это Фёдор. Мне нужно знать, когда Карина Манукян покинула офис.

— Извините, но я...

— Не выдумывай, брат. Если мне придётся приехать лично, я сломаю тебе нос. Без эмоций. Просто факт.

Пауза. Потом:

— В 21:00 вышла. Села в машину и уехала.

До её дома ехать час. С учётом пробок. Значит в десять она уже должна была быть здесь.

Я подошёл к окну. Темно. Парковка пуста. Вышел во двор. Осмотрел всё, как мент на месте преступления. Её машины не было. Ни во дворе, ни за углом, ни на соседней улице. Нигде.

Телефон — молчит. Ни вызовов, ни смс. Ни угроз, ни требований. Ни даже мерзкого голоса с акцентом.

А ведь если это были черные, они бы уже позвонили. Я же завалил Ису — одного из их главных. И Джабраил бы не стал тянуть. Они любят эффект. Любят давить. Манипулировать. Совать нож туда, где мягче всего — в сердце.

Но ничего. Ни сигнала. Ни шантажа. Только пустота.

Я набрал Сивого, правую руку и помощника Рапиры.

— Привет, Федя. Что случилось?

— Помнишь мою адвокатессу? Карину.

— Ну ты гонишь, что ли. Конечно помню. Я не склеротик.

— Пропала она. Думаю, на черных.

— В смысле «пропала»? Просто ушла и не вернулась? Может с подругами?

— Нет у неё подруг. С работы вышла в девять. Сейчас — первый час ночи. Это не её стиль. Она не баба из кабака. Не верю я, что она просто забухала где-то.

Сивый замолчал на секунду.

— Ну что, «Школьник», что будем делать?

— Не знаю, брат. Но чую — это из-за меня. «Гвоздь» ведь говорил — не привязывайся. Не строй гнёзд. Враги всегда бьют по самым мягким местам.

— Он прав. Эти правила — не слова на заборе. Они кровью написаны.

ГЛАВА 3 «КОВЧЕГ»

В пустой квартире стояла такая тишина, что даже холодильник боялся гудеть. Я стоял у окна и смотрел, как в соседнем дворе опускается вечер. Город будто встречал и приветствовал ночь: старые фонари включались вдоль серых тротуаров, кошки начинали свои завывания, а улицы становились пустыми. Только машины ездили, туда, сюда.

Именно в такие минуты, когда день ещё не умер, но ночь уже дышит тебе в затылок, память сама вытаскивает на свет воспоминания, которые удалось нарыть за эти дни.

Сегодня — это был «Ковчег». Не группа. Не отряд. Не структура. Говорили просто — краповые береты. Те, кто входил туда, не называли себя иначе, как — «краповики». Сверхлюди, которые проходили ад не ради галочки, а потому что иначе не умели.

Испытание — это не слово. Это боль в прямом смысле.

Ты — грязный, мокрый, как огурец в маринаде. Ползёшь на брюхе, под колючей проволокой, словно по-пластунски всегда и перемещался. Вокруг — лужи по грудь. Кажется, что у тебя кровь течёт пополам с болотной жижей. Автомат не просто на плече — он твоя третья рука, только с характером и стреляет. Несколько десятков человек начинали испытание на сдачу нормативов на краповый берет. До финальной стадии доходили единицы. После марш-броска, обязательно построение из тех, кто остался.

Очистил затвор. Крикнул «к стрельбе готов». Передернул затвор, нажал на спусковой крючок. Если произошел импровизированный выстрел, типа щелка — прошёл. Если нет — свободен. Без драмы. Иди и знай, что ты почти был рядом и просто не смог уберечь свое оружие.

Дальше — спарринги. Три минуты. С тремя разными краповиками. Это не драка. Это сжатое в кулак безумие. Кто, после этого оставался стоял на ногах — получал право надеть краповый берет. Символ. Билет в мир, где слова «служу России» звучали как финальный аккорд симфонии боли, мужественности и чести.

Из таких и был собран «Ковчег». Не группа, не отряд, а живая структура. Сеть по всей стране. Гарнизоны, части, отделения. Там были сапёры, снайперы, аналитики, инженеры, логисты, бойцы — весь спектр специалистов, для которых фраза «на благо Родины» не звучала пафосно.

Они не искали мелкую сошку. Они били по головам. Их работа была точной, как скальпель. А результат — навсегда.

Финансы, активы, цепочки собственности — всё отслеживалось. Если цель попадала в зону интереса, то вскоре её счета замораживались, активы уходили в неизвестные фонды, а потом — о, чудо — появлялись на балансе «Ковчега». Всё чисто, как хирургия. Даже слишком.

Им не нужно было доказывать значимость. У них была своя шкала. Зарплаты — вне зависимости от того, стрелял ты или сидел перед ноутбуком. Задачи — конкретны. Легенда — живая. И дисциплина такая, что лучше не придумаешь.

Я стоял у окна и смотрел, как в лужах дрожит свет от фонаря. И вспоминал, как Серёгин тогда сказал:

— «Гранат» — это связной. Он и есть та самая нить между элитой и нами, простыми винтиками.

Гранат. Связной. Имя звучало, как позывной из подпольной радиостанции.

«Ковчег» работал не как военная часть, а как живой организм. Ячейки. Как капилляры в теле. Каждая знала своё место.

Сапёры и инженеры — осматривали территории: от складов до брошенных домов и промбаз. Их интересовали люки, лазейки, закрытые ходы и бетонные дыры, куда можно унести человека или спрятать команду. Они не делали туннели — они находили готовые.

Снайперы — отрабатывали дыхание и терпение. Им платили не за выстрел, а за то, что не стреляли без приказа. Они были глазом операции. Тенью за окном.

Аналитики — вечно у мониторов. Их работа — рушить экономику целей. Блокировка активов, передача недвижимости, переводы под контроль «Ковчега». Без пыли. Без крови.

Связные, такие как Гранат, — связывали всё это в узел. Контакты, отчёты, оборудование, срочные команды. Гранат мог приехать в одиночку, открыть кейс с автоматами, поставить точку на карте и сказать: «В 22:00 стартуем». И люди шли. Без лишних вопросов. Без криков. Потому что знали — назад никто не зовёт.

Операции «Ковчега» — это не спецназовский захват с сиренами. Это шахматная партия, где все фигуры уже поставлены.

Сбор досье. Цель изучается до костей. Кто, где, с кем, когда. Даже футбол, который он смотрит — часть схемы.

Формальная основа. Бумаги, распоряжения, заморозка счетов, подкоп под юридический фундамент.

Физическое задержание. Всё готово заранее. Подход — через подвал, через люк, через пожарный выход. Входят — быстро, чётко. Выводят — так же. Иногда — не живым.

Финал. Краповики появляются, как чистильщики. Точка. Знак. Урок для тех, кто думал, что система не смотрит.

Гранат был в центре. Его не боялись — его уважали. Он был тем, кто держал ритм. Телефон — с прямым каналом. Глаза — как прицел. Когда он говорил «поехали» — запускались схемы.

И вот я его искал. Не просто искал — подключил весь город. Поначалу, молчание было неделю. Пауза длиной в вечность. И вот однажды — он нашёлся.

И я знал: если нашёлся Гранат — значит, цепочка потянется. Куда — пока не ясно. Но точно туда, где кровь на берете — не символ, а реальность.

Я не спал двое суток. Глаза были как наждак — сухие, красные, врезанные в орбиты, будто их туда забили молотком. Мир стал медленным. Всё вокруг будто замерло в ожидании команды «фас». Но команды никто не давал. Я сам себе был командир. Я сам себе был хозяин.

ГЛАВА 4 «КАРИНА»

Карина сидела у себя в кабинете, окружённая томами кодексов и кружкой давно остывшего кофе, когда зазвонил телефон. Голос в трубке был до боли знаком — председатель палаты адвокатов, а по совместительству и владелец всей этой правовой галактики, которую она называла работой. Без долгих прелюдий он предложил — а точнее, настоятельно порекомендовал — подключиться к делу по статье 228 УК РФ. Молодой человек, говорят, попался с запрещёнкой, допрашивать собираются с минуты на минуту, а адвоката, как водится, нет.

Карина вздохнула, посмотрела на кофе с обидой и уже через двадцать минут шагала по коридору отдела внутренних дел. Из служебных кабинетов пахло прокуренным ковролином и напряжённой тишиной.

Подзащитный оказался примерно лет двадцати пяти, хотя по его виду можно было дать и сорок — если мерить по количеству выкуренных жизнью сигарет. Сутулый, худющий, как карандаш, с глазами, в которых отражалась или бездна, или телевизор, поймавший помехи. Он едва поднял голову и с трудом выдавил своё имя, глядя сквозь неё так, словно наблюдал звёздный путь. Карине хватило пары секунд, чтобы понять: клиент ещё не приземлился с той галактики, где недавно обитал.

Она вышла из допросной, прижав телефон к уху.

— Я должна защищать это… животное? — прошептала она сдержанно, хотя интонация указывала, что внутри кипит вполне себе человеческое возмущение.

— Он обдолбанный в хлам, даже связать два слова не может. Кто вообще решил, что мы берём это дело?

Ответ был коротким и философским: «Не имеет значения». После чего связь оборвалась, как надежда на лёгкий рабочий день.

Карина вздохнула второй раз за утро — уже глубже, печальнее. Вернулась в допросную, достала ордер, подписала бумаги и принялась ждать следователя, который, судя по всему, тоже знал толк в затягивании пауз.

Иногда работа адвоката напоминала не защиту прав человека, а цирк без кассы — клоуны есть, зрители есть, только аплодисментов не ждёт никто.

Следователь появился с видом человека, которого оторвали от чего-то важного. Вероятнее всего — от поедания бутерброда с колбасой в соседнем кабинете. Невысокий, плотный, будто из архива МВД времён Громыко, он окинул Карину цепким взглядом, в котором читалось не то раздражение, не то лёгкая тоска.

— Адвокат Манукян? — больше констатация, чем вопрос.

— Да. «Карина Евгеньевна», — Она протянула ордер и слегка улыбнулась. Профессионально. Безэмоционально. Как улыбаются люди, много раз видевшие, как жизнь обгоняет УПК.

— Следователь Серегин. «Ну что ж, — сказал следователь, забирая бумагу, — начнём». Хотя с ним, — он кивнул в сторону подзащитного, — много не поговоришь. Разве что Вы в его астральном мире уже побывали.

Карина молча села рядом с клиентом. Тот сидел в той же позе, всё с теми же стеклянными глазами. Его взгляд был устремлён в потолок, будто он пытался прочитать там какой-то шифр, оставленный инопланетянами.

— Фамилия, имя, отчество? — спросил следователь, утомлённо водя ручкой по бланку.

Молчание. Потом нечто, отдалённо напоминающее «Кирилл», а дальше — нечленораздельный шёпот, в котором, быть может, был даже отчёт. Карина незаметно вздохнула, перевела на «человеческий» и продиктовала за него. Следователь, похоже, к такому привык — не удивился, не переспросил, просто продолжил, как человек, читающий уже сотый том скучной саги.

Пункт за пунктом протокол заполнялся.

— Вы осознаёте, в чём вас подозревают? — поинтересовался следователь, скорее по инструкции, чем из живого интереса.

— Я… я не… — пробормотал Кирилл, глядя на свои руки, будто искал в ладонях ответы на все вопросы.

— Он неадекватен, — сухо сказала Карина. — Нужна медэкспертиза. В таком состоянии он не может участвовать в следственных действиях.

Следователь отложил ручку, посмотрел на неё как на ученицу, которая осмелилась спорить с учителем.

— Послушайте, Карина Евгеньевна. Вы же не первый день работаете. Мы всё понимаем, но вы же тоже понимаете — у нас сроки, отчёты, галочки. Он же уже начал приходить в себя. Вы вот с ним поговорите, настроите.

Карина кивнула. Не потому, что согласилась, а потому что знала: спорить сейчас — как бросать мяч в стену. Упадёт обратно тебе в лицо, только ещё с грязью.

Она повернулась к Кириллу:

— Послушай. Мне нужно, чтобы ты сосредоточился. Ты понимаешь, где находишься?

Кирилл посмотрел на неё долгим, мутным взглядом и выдал:

— Это… комната?

— Угу. Комната. Только не отдыха, а твоей судьбы. Так что давай — соберись. Не ради меня, ради себя. Я тут не для того, чтобы на тебя кричать. Я тебя защищаю. Но без тебя я — как адвокат у шкафа.

Что-то в её тоне, а может, в слове «шкаф» тронуло остатки сознания клиента. Он попытался выпрямиться и даже попытался вспомнить, что с ним случилось. Сложно было, конечно. Вчерашний день у него был как запись с камеры слежения в тумане. Но Карина почувствовала — контакт есть.

Следователь кивнул, увидев хоть какое-то подобие осознанности.

— Значит, продолжаем. И, надеюсь, без цирка.

Карина ничего не ответила. Просто поправила волосы, села ровнее и приготовилась к длинному вечеру, в котором предстояло не просто защищать наркомана, а, возможно, выцарапывать его из болота, в которое он сам с радостью залез.