Архивный дом

Вспомнить свою прошлую жизнь

Мерри-Джейн бежала со всех ног, едва успевая переводить дыхание. Утренний поезд, который отправлялся прямиком в Гульфтон, уже подовал первые гудки - еще пару секунд, и он тронется с места. А в Гульфтоне ее ждала пыльная, немного скучная работа в местном архиве - та самая, от которой не убежишь и которую не отменить.
Всё началось с поручения начальника. Мистер Хэмлок, грузный мужчина с вечно маслянистым взглядом, вызвал Мэри‑Джейн в кабинет без предупреждения. Дверь захлопнулась с глухим стуком, отрезав её от офисного гула.

— Слушай сюда, — он даже не поднял глаз от бумаг, барабаня толстыми пальцами по столу. — Есть дело. Разберись с наследством одного аристократишки.

Мэри‑Джейн молча достала блокнот. Она уже знала: когда Хэмлок говорит «разберись», это значит «сделай всё, но чтобы я получил, что хочу».

— Парень утонул в колодце, спасая кошку, — продолжил он, наконец взглянув на неё с кривой усмешкой. — Смешно, да? Представляешь, из‑за какой‑то твари… В общем, дом его пустует больше двухсот лет.

Он резко выдвинул ящик стола и швырнул перед ней пожелтевшую папку.

— Родственники так и не поделили. То один заявится, то другой. Суды, склоки… А дом — вот он. Стоит. Ждёт.

В его глазах вспыхнул нездоровый блеск, который Мэри‑Джейн научилась распознавать. Это был взгляд человека, уже мысленно переставившего мебель в чужом доме.

— Найди всех возможных наследников, — приказал он. — Если никого не будет — дом отойдёт государству. Но… — он наклонился вперёд, понизив голос, — я знаю, как можно всё устроить по‑тихому.

Мэри‑Джейн сжала ручку. Она понимала: «по‑тихому» у Хэмлока означало — так, чтобы никто никогда не догадался, что он сделал это ради собственной выгоды.

— И смотри, — он постучал пальцем по папке, — чтобы никаких неожиданностей. Если кто‑то вдруг решит заявить права — дай мне знать первым. Поняла?

Его тон не предполагал возражений. Это было не поручение — это был приказ с подтекстом: «Сделай так, чтобы дом стал моим».

Мэри‑Джейн кивнула, забирая папку. Бумага под пальцами была шершавой, а её края — настолько острыми, что резали кожу. Ощущение было неприятным: каждый прикосновение вызывало лёгкое покалывание, будто мельчайшие зазубрины на кромке листа цеплялись за эпидермис. Она осторожно сжала папку, стараясь не касаться острых граней, и вышла из кабинета, плотно притворив за собой дверь.

Поезд начал медленно набирать ход, издавая размеренное постукивание колёс по рельсам. Мэри‑Джейн, заметив это, бросилась вперёд с отчаянной решимостью. Сердце колотилось так бешено, что, казалось, готово было вырваться из груди и застряло где‑то в горле, перекрывая дыхание. Каждый удар отдавался в ушах глухим набатом, заглушая шум вокзала.

На ней были новые тёмно‑зелёные туфельки из натуральной замши — красивая, но коварная обувь для погони. Влажный после недавнего дождя асфальт предательски скользил под подошвами, заставляя девушку то и дело терять сцепление с поверхностью. Она едва удерживала равновесие, инстинктивно выбрасывая руки вперёд, чтобы не упасть. Каждая ступенька, каждый неровный участок покрытия становились настоящим испытанием — туфли то и дело «плыли», заставляя её семенить и притормаживать, чтобы не растянуться на мокром асфальте.

Дыхание становилось всё тяжелее, в боку закололо, а ноги налились свинцовой тяжестью. Мэри‑Джейн уже почти отчаялась — расстояние до уходящего состава неумолимо увеличивалось, и надежда таяла с каждой секундой. Но вдруг она заметила: последний вагон ещё не набрал скорость, двигался словно в замедленной съёмке, давая ей мизерный, но реальный шанс.

Собрав всю волю в кулак, девушка сделала последний рывок. Мышцы горели, лёгкие разрывались от нехватки воздуха, но она рванулась вперёд с нечеловеческой силой. В последний момент, когда вагон уже начал ускоряться, Мэри‑Джейн вытянула руку и вцепилась в холодный металлический поручень.

Пальцы скользнули по влажной поверхности, но она изо всех сил сжала их, чувствуя, как ногти впиваются в кожу.

С хрипом и последним усилием девушка подтянулась, перебросила тело через порог и буквально ввалилась внутрь вагона. Двери с шипящим пневматическим звуком сомкнулись за её спиной, отрезая шум перрона и оставляя её в полумраке тамбура.

Она прислонилась к прохладной металлической стенке, пытаясь унять дрожь в коленях. Ноги подкашивались, будто превратились в желе, а дыхание вырывалось рваными, судорожными всхлипами. Мэри‑Джейн провела рукой по взмокшему лбу, смахивая капли пота, и медленно сползла вниз, опускаясь на корточки. Сердце постепенно успокаивалось, переходя от бешеного галопа к более ровному ритму. Она закрыла глаза, глубоко вдыхая затхлый воздух вагона, и попыталась привести в порядок мысли, всё ещё не веря, что успела.

Но резкие, с грохотом закрывшиеся двери вагона привлекли внимание кондуктора. Он тотчас направился к месту происшествия, на ходу поправляя форменную фуражку.

Первым делом он окинул взглядом пространство: у стенки, тяжело дыша, стояла девушка. Её щёки пылали, мокрые пряди волос прилипли ко лбу, а в глазах ещё дрожали отголоски только что пережитого напряжения.

Кондуктор перевёл взгляд на дверь — ту самую, что оглушительно хлопнула минуту назад. Механизм явно работал с перебоями: створки сошлись не до конца, оставив узкую щель.

— Девушка, у вас есть билет? — спросил он строго, скрестив руки на груди.

Мэри‑Джейн вздрогнула, будто только сейчас осознав, где находится. Торопливо распахнула сумочку, принялась рыться в её недрах. Пальцы дрожали, не могли ухватить маленький бумажный прямоугольник.

Кондуктор приподнял бровь. Пауза затягивалась, и в его взгляде промелькнуло недоверие: уж не собирается ли пассажирка проехать «зайцем»? Он уже приоткрыл рот, чтобы сделать замечание, но в этот момент Мэри‑Джейн наконец извлекла смятый билет и протянула его с едва слышным:

— Вот, пожалуйста…

Кондуктор взял билет и принялся изучать с необычайной тщательностью — так, как, пожалуй, не изучал ни один билет за всю свою многолетнюю службу. Он повертел его в руках, пригляделся к печати, сверил дату и маршрут, будто искал малейший признак подделки.