Архонт. Ученик

Глава 1 Наследие выбора

— Запомни, Михаил: в жизни каждого, кто облечён властью, рано или поздно наступает миг — момент выбора. Тогда всё решится: станешь ли ты великим правителем, войдёшь ли в летописи как тот, кто преобразил ход истории, или же канешь в безвестности, прозябая в тени чужой воли и собственного страха. И ты не сможешь уйти от этого часа, как не уходил до тебя ни один из тех, кого помнит история.

— Отец, прошу, не надо! Не делай этого! Никто, слышишь — никто не осмелится назвать тебя посредственностью! Ты уже сделал для Державы больше, чем кто-либо до тебя... Подумай о матери, обо мне... Как же мы без тебя? Нам будет невыносимо! Она тоже покинет меня! Выберет свой путь! Путь, ведущий к тебе!

Лицо отца — суровое, будто высеченное из древнего камня, — хранило в себе ту же неизменную доброту, что согревала меня с детства. Даже сейчас, в эту последнюю встречу, оно излучало тепло. Он ничего не сказал — только улыбнулся на мои отчаянные крики, на беспомощные попытки его остановить. Затем, не произнеся ни слова, он развернулся и медленно пошёл прочь — к ревущим винтами вертолётам дружины, его личной гвардии, словно шёл не на гибель, а на встречу с судьбой.

Я резко открыл глаза и сел в постели. Грудь ходила ходуном, лоб покрылся испариной. Я не сразу осознал, где нахожусь, и лишь спустя несколько секунд понял: это был сон. Но настолько яркий, что казалось — стоит лишь прищуриться, и силуэт отца снова возникнет передо мной, живой, настоящий.

Этот сон повторяется. Последний день, прощальный взгляд, последнее «прощай» от отца. Тогда я молча взирал на него, гордясь таким сильным и могучим родителем. Это не просто воспоминание — это веха, определившая весь мой дальнейший путь.

В тот день он возглавил и лично повёл войска и собственную дружину закрывать Портал Скверны — первый за тысячи лет. Он сражался в первых рядах против архидемона, пока сильнейшие маги не завершили печать блокировки портала. Он исполнил свой долг. Он победил.

Но победа была омрачена предательством.

Возможно, демон лишь отступил, хотя, мне хочется верить, что отец его убил. Но что я знаю наверняка, — его самого убил не предводитель Скверны, люди. Бояре, дворяне, те, кому он верил. Они добили его, когда он, едва живой, лежал после битвы, израненный и истощённый. Они знали: вернись он в полную силу — им бы не было пощады. Но тогда он был лёгкой мишенью для них. Лёгкой и беспомощной.

Эти события, заставили меня впервые осознать: человеческое коварство не имеет дна. Главы большинства старейших родов и их вассалы, те, кто должен был сражаться с ним плечом к плечу, не явились на призыв. Их дружины участвовали в бою, а они... словно испарились. Затаились в тенях. Явились к месту сражения, под Курском, только в самом конце — чтобы убить тех, кто ещё оставался в живых. И захватить власть. Всё было разыграно с холодной точностью.

Потребовалось всего пять месяцев, чтобы предатели уладили между собой вопрос наследства, доставшегося им вместе с кровью. Они спорили, плели интриги, разрывали трон между собой, как голодные звери делят падаль. И пришли к решению: меня, единственного прямого наследника, нужно устранить. А на престол посадить моего малолетнего брата — племянника отца. Ребёнка, неспособного даже, выговорить слово «выбор».

Мой дядя погиб в той же битве, а тётя умерла ещё при родах. Мальчик остался один, не ведая ничего и не понимая сути происходящего вокруг себя. Он был удобен — дитя без воли, марионетка в руках опытных кукловодов. За его спиной бояре создали регентский совет — механизм власти без законов, без чести, без правды. Их поход к верховенству над державой был тернист, но напорист, как буря, сметающая всё живое.

На их пути оставалась лишь моя мать. Женщина, в чьей крови жила воля моего отца. Последний оплот истины. Вокруг неё начал образовываться новый центр силы, это пугало и тревожило предателей. Они предложили ей монастырь, покой, безмолвие. Она выбрала бой — без шансов, без помощи, но с достоинством. Потому что знала: молчание тоже предательство.

— Если я соглашусь, предам его волю. Муж мой говорил: «Покорность Господу — служение Правде». Не плачь, сын мой. Я иду к Создателю с открытым лицом. И пусть Он рассудит меня.

Эти слова впились в мою душу, как раскалённый клинок. Я молил её отказаться, кричал, терял голос — но она, как и отец, сделала свой выбор. И не отступила. Как скала в бурю, как знамя на ветру.

Когда вспыхнул бой и заговорщики пошли в атаку, меня спас сын атамана дружины — той самой, что пала в сражении с архидемоном, верные воины отца. Он вытащил меня, словно агнца, из-под жертвенного ножа. А рядом с матерью пали последние защитники рода. Все, до последнего воина. Их кровь оросила камни дворца, а имена — забылись для тех, кто праздновал победу над ними.

Прошло четыре года. Скитания, потери, унижения. Я бы давно сдался, если бы не Дмитрий Васильевич — наставник, воин, человек долга. Он не дал мне утонуть в жалости к себе, не дал скатиться в пучину отчаяния. Он говорил: «Ты — потомок Великих. Отвергнуть испытания — значит отвергнуть их выбор». Он стал моей совестью, когда собственной уже не хватало.

И вот мы в пути. Уже неделю мы пробираемся к Лабиринту Судеб — месту инициации одарённых. Там я должен получить свой Дар. Сны вернулись. Как будто отец чувствует мою тревогу. Или зовёт. Или предупреждает.

— Михаил, пора вставать, — раздался голос Дмитрия Васильевича. За дверью постучали — и наставник вошёл, как будто точно знал момент моего пробуждения. Его шаги были лёгкими, но военную выправку скрыть было невозможно.

Окинув взглядом комнату, он спросил:

— Опять отец снился?

— Откуда ты знаешь?.. — Я каждый раз удивлялся его аналитическим способностям.

— Поживи с моё, — усмехнулся он. — Научишься замечать главное. А потом — делать выводы.

Пока я умывался, он, как обычно, не удержался от наставлений: про терпение, возраст, мудрость. Его утренние поучения стали привычным ритуалом. Я слушал с полуулыбкой. Иногда хотелось поддеть его, но язык не поворачивался.

Глава 2 Первые испытания

Когда портал, поглотивший Михаила, окончательно рассеялся, в комнате разверзлась телепортационная воронка. Воздух сжался, будто сам мир затаил дыхание. И в этот неподвижный миг, как разрез реальности, перед Вельдом возник архонт.

— Повелитель!.. — Эльф взвился с места, словно его подбросила невидимая сила, и тут же рухнул на одно колено. Лоб коснулся пола. Голос дрожал, словно натянутая струна.

— Закрой входной канал с Лабиринтов, — ровно произнёс Рониус. Его взгляд был пуст, как дно бездонного колодца, но в голосе слышалась окончательность приговора. И всё же внимательный наблюдатель уловил бы: Архонт говорил не столько с эльфом — скорее, с самим собой. — Обучать кого-либо ещё я не стану. Никогда. Этот парень либо выживет и встанет подле нас... либо навсегда останется последним.

Он уже начал исчезать — тихо, беззвучно, холодно, как снег, тающий на стекле — когда внезапно вновь обрёл чёткие очертания. Его силуэт будто зазвенел, заострился — точно клинок перед ударом.

— Ах да, — голос стал леденящим. — Ещё хоть раз услышу, как ты называешь меня стариком... — ты вернёшься в питомник. Без права выхода.

Эльфа затрясло. Он рухнул ниц — не из игры, не из притворства, а по-настоящему. Лицо в пол, тело в судорогах.

— Господин!.. Простите, мой повелитель! Не повторится! Умоляю... не гневайтесь на глупого, ничтожного раба своего...

Но архонт исчез. Осталась только тишина — тяжёлая, вязкая, сдавливающая виски, как обруч.

А Вельд... он не смел пошевелиться. Всё ещё дрожал, вжавшись лбом в пол, будто сам воздух вокруг был капканом. Он не знал — ушёл ли Рониус по-настоящему. Не чувствовал. Не верил. Только память о Питомнике — как о боли, которую не забыть, — жгла внутри иглами, оставляя ожоги даже без прикосновений.

Кто бы увидел эльфа в тот момент — не поверил бы, что это тот самый, что недавно стоял перед Михаилом. Это был другой Вельд. Разобранный. Обнажённый. Превращённый в пыль чужой воли.

Он ещё долго оставался в этом положении. Слишком долго. Пока страх не отступил — не исчез, нет, просто отполз ниже, под сердце. Чтобы ждать. Следующего шёпота архонта.

***

Путь вёл вниз. Не просто по склону — вглубь, в самое нутро этой уродливой раны, прорезанной в теле одного из миров. Я брёл, опираясь на копьё, с саблей наготове. Штурмовая винтовка висела за спиной, обвисшая, как уставшее тело боевого товарища. Почти весь боекомплект был исчерпан: три магазина с бронебойными, два с трассирующими — всё, что осталось, после вскрытия последнего цинка. Всё остальное придётся решать холодной сталью и остатками силы.

Перед тем как спуститься глубже, я остановился на уступе и проверил снаряжение. Винтовку снял с плеча, быстро прочистил затворную группу, убедился, что патроны не отсырели. Пластиковые гильзы были влажными, но ещё пригодными к употреблению по назначению. Один магазин — в шахту, остальные обратно на разгрузку.

Свет от фонаря тускнел с каждым шагом. Аккумулятор садился. Я прицепил к нагруднику химсвет — он загорелся жёлтым, мерцая, как звезда в тумане.

Вонь становилась всё плотнее. Влажный воздух лип к коже, как гниющая пелена, а стены будто стягивались ближе, словно сама пещера дышала, сужая глотку вокруг меня.

Где-то позади что-то хрустнуло. Или показалось? Я не обернулся. Пути назад уже не было. Только вперёд.

Я заметил их раньше, чем они меня. Трое — медленно ползли по потолку. Я вжал спину в стену, замер. Их лапы скребли по камню, как лезвия по стеклу. Они не спешили. Эти знали, что время — на их стороне.

— Ну давайте, — прошептал я, — покажите, чего стоите.

Я бросил камень в сторону — звук отскочил эхом. Твари дёрнулись. Одна соскользнула вниз — и в этот миг я сорвал винтовку с плеча, дал короткую очередь. Первая пуля пробила ей глаз, вторая раздробила жвала. Она рухнула, завыла, или мне показалось. Я пустил очередь прямо в пасть второй — хруст, визг, падение.

Оставшаяся зацокала жвалами — и бросилась на меня. Я нырнул вперёд, встретил её прикладом в морду, винтовка отскочила и повисла на ремнях. Родовой клинок был уже в левой руке. Ударил им по шее, сбивая с курса. Прокрутился, как учил отец. Всё тело ныло, но я двигался, пока мог. Пока был жив.

Через минуту всё стихло. Снова. И снова — кровь. Моя и чужая. Стены в пятнах, сапоги — в слизи.

Я дышал тяжело, в груди клокотало. В горле — вкус железа. Но я шёл дальше.

***

Проход уходил глубже — не каменной лестницей, как я того желал бы, а по обрывистым уступам, выточенным временем и местными обитателями. Приходилось опираться на стены, ловить равновесие копьём, иногда почти ползти, чтобы не сорваться. Слизь, покрывающая всё дно тоннелей никуда не делась.

Я знал, что приближаюсь к ней. К королеве.

Мои пальцы сжимали рукоять автомата до боли. Страх больше не прятался в животе. Он жил в костях. Он ходил рядом. Он смотрел теми же глазами, что и я.

Но я всё равно спустился.

Когда я опустил ногу на последнее углубление в породе, тьма сменилась жаром. Воздух стал вязким, будто я вошёл в горящее нутро живого организма. Стены подсвечивались красным, словно вены под кожей каменного титана. Пол под ногами — влажный, но не от воды. Это была всё та же слизь. Чужая. Старая. Живая.

Я скинул рюкзак, быстро проверил винтовку: патрон в патроннике, затвор работает, лазерный прицел включён. Магазин — последний. Заряжен трассирующими. Прикрепил его и зафиксировал лямку на предплечье, чтобы в случае чего не потерять оружие в рукопашной.

Свет от фонаря окончательно угас. Осталась последняя химическая капсула. Я разломал её, повесил на нагрудник. Тусклый зелёный свет казался насмешкой в этом царстве алого мрака.

Она уже чувствовала меня.

Пещера расширялась. На конце — круглый зал, усыпанный костями. Полуразложившиеся. Старые, жёлтые. Некоторые — с обломками брони. Лицевые пластины, как маски погибших.

Не я первый. Не я последний.

Глава 3 Руны и песок

— Добрый день, молодой человек, — раздалось со стороны ближайшей кромки леса.

Из тени деревьев выходил очередной старик. В этот раз — без удлинённых ушей, без ритуальных одежд, без ауры чуждости. Самый обычный человек. Или, по крайней мере, выглядел таковым.

— И вам доброго дня, отче, — ответил я кивнув. Вежливость — почти автоматическая реакция, ещё с детства вбитая в повадки любого Юрьевича. Хотя сами Юрьевичи — народ прямолинейный. Учтивость нам преподавали, как обязательный элемент внешнего образа, но не как способ уклоняться от прямоты. Говорить в лоб — вот это было по-нашему.

— Моё имя — Корнелиус Юнон, — произнёс старик, подходя ближе. — А вы, должно быть, Михаил? Если я не ошибаюсь...

Он улыбался мягко, спокойно, без назойливой теплоты. Но в этом выражении было что-то... недвусмысленное. Он не сомневался. Он знал.

— Вы не ошибаетесь. Рад знакомству, — ответил я, сразу понимая: с этим стариком придётся вспомнить все уроки этикета, которые я когда-либо прослушал. Не потому, что он требовал особого отношения — просто это казалось правильным рядом с ним.

— Позвольте поинтересоваться, какими судьбами вас занесло на мою поляну? — осведомился он таким тоном, будто речь шла не о фигуре речи, а о вполне конкретной, официально зарегистрированной собственности. И, похоже, он нисколько не шутил.

Я замер. Его слова зацепили что-то в глубине — не столько в содержании, сколько в уверенности, с которой они были произнесены. Эта поляна тоже... в Пирамиде? Тогда всё становилось только запутаннее. Если и это часть Пирамиды — то насколько она огромна? И что вообще такое эта Пирамида?

— Архонт Рониус велел передать, что вы должны меня обучить, — сказал я. — Думаю, он имел в виду управление Даром.

Я вгляделся в собеседника. От него не исходило ни малейшей магической ауры. Ни давления, ни внутреннего жара — ничего. Но раз Рониус направил меня именно к нему — значит, не зря. Возможно, это как раз та самая тонкая магия, которую не чувствуешь, пока она не решит проявиться. Как у самого архонта.

— Слова Мастера для меня — приказ, — просто сказал Корнелиус. — Следуй за мной.

Он двинулся к центру поляны. Там посреди густой травы, возвышалась... песочница. С виду — как безобидная забава для детей. Квадрат три на три метра, заполненный мелким белым песком.

Но именно этот невзрачный квадрат стал моим адом на ближайшие три года.

Магическая энергия сама по себе — нейтральна. Она не имеет формы. Не имеет воли. Чтобы направить её, необходимо, с помощью рун, привязать к чему-то — к жесту, конструкту или артефакту.

Чтобы вызвать даже простейший выброс энергии, нужно не только знать правильную руну, но и двигать кистью и пальцами в определённой последовательности. Или использовать предмет, где руна уже зафиксирована. Мне это всё объясняли. Теорию я знал. Я знал все сорок восемь рун. Знал — но никогда их не отрабатывал. Просто не было смысла. До инициации это всё было для меня абстрактным знанием.

Теперь же пришлось учиться с нуля. Начиная с четырёх рун воды.

Полгода спустя Корнелиус принял у меня зачёт. И удивился. Сильно. Хотя он вообще удивлялся часто — моему темпу, точности, пониманию. Он говорил, что я учусь слишком быстро. А я сам так не считал. Я просто не мог позволить себе иначе.

Но даже успешный экзамен не дал мне права уйти с поляны.

Дальше — создание конструктов. Сложные связки рун, формирующие заклинание. Три месяца. Столько потребовалось, чтобы освоить и это. Я праздновал — наивно думая, что мучения позади.

Но всё только начиналось.

Следующим этапом была устная магия — руны, произносимые вслух. Конструкты, собранные не руками — только словами.

Звучит просто? На деле — сплошные мучения.

Слова не просто передавали смысл. Они были формой магии. Ошибка в интонации могла привести к обратному эффекту, нечётко выговоренный звук — к энергетическому сбою. Язык заклинания требовал не только точности, но и внутренней стабильности. Колеблешься — и энергия вместо того, чтобы выйти наружу, замыкается внутри.

Первый раз это случилось со мной на третий день. Я неправильно произнёс рунный конструкт водяной иглы, и она взорвалась внутри меня, словно глоток ледяного воздуха, который замораживает лёгкие изнутри. Я рухнул на колени, кашляя кровью, и чувствовал, как по горлу проходит комки плоти. Корнелиус не подошёл. Он просто стоял и смотрел, выпрямленный, как статуя, и только после того, как я поднялся сам, тихо произнёс:

— Повтори.

Повторил. Ошибся. Распухли пальцы.

Повторил. Ошибся. Треснула губа, разрезанная собственным голосом.

Только на четвёртый раз я произнёс формулу правильно, и влага передо мной подчинилась. Капли воды, собранные из тумана, вспыхнули голубым светом и приняли нужную форму.

— Запомни: слово — это клинок, — сказал тогда Корнелиус. — Оно может защитить. Или убить тебя. Иногда — одновременно.

Проблема была не только в точности и концентрации. Устная магия — живая, как огонь в сухом лесу: стоит на миг потерять бдительность. Эта сфера магии требовала живого участия, полного слияния с ритмом и интонацией — автоматизм разрушал всё. Каждый раз требовалось не просто произнести звук — нужно было вложить в него намерение. И это истощало сильнее любой физической тренировки. После часа практики с рунами воды я валился с ног, будто после боя со всеми тварями из разломов.

Я начал по-настоящему понимать, что такое дисциплина. Не та, что в книжках — а настоящая, выматывающая, сухая, будто наждак по коже. Молчаливый труд, день за днём. Без эффектных слов, без игры в магов, без намёка на поблажки. Только боль, упорство и ты сам — наедине со своим Источником.

Наверное, именно тогда до меня и дошло: магия — это не дар небес. Это бремя. Тяжёлое, коварное, вечно требующее. Даром называют то, что даётся безвозмездно. А тут... тут с тебя спрашивают за каждое движение, за каждое слово, мысль.

А потом начался самый изматывающий этап — работа с рунами на уровне мысли. Ни слов. Ни движений. Ни внешней основы. Только ты и руны. Только твой оголённый разум — против слепой, холодной силы, не имеющей ни лица, ни жалости.

Глава 4 Последнее испытание

Когда дверь в кладовую алхимика распахнулась, я непроизвольно задержал дыхание.

Помещение оказалось куда больше, чем казалось снаружи — будто внутри оно разрослось, как дом, заглянувший в карман другого измерения — в три, а может, и в десять раз. Пространство внутри словно подчинялось иным законам. Потолка не было видно: он терялся где-то во мгле, под сводами, из которых свисали хрустальные сосуды, наполненные вязкой, светящейся жидкостью. Стены были заставлены полками, а полки — уставлены бутылками, склянками, котелками, капсулами, клубками растений и чего-то, что изредка шевелилось само по себе.

В воздухе висел сложный, обволакивающий аромат — как будто старинный винный погреб, не переживший землетрясение. Он щекотал ноздри, вызывал лёгкое головокружение и оставлял ощущение, будто ты вдыхаешь саму алхимию, — смесь прелых трав, палёного сахара, холодного железа и... дождя. Да, пахло, как в грозу. Электричество щекотало кожу.

Ликрик остановился в самом центре и с гордостью развёл руки.

— Добро пожаловать в мою маленькую алхимическую нору. Всё, что ты видишь, собрано, сварено, отобрано, украдено или выстрадано всеми обитателями Пирамиды — и самим Мастером. В этой комнате больше магии, чем в сотне разломов. Так что не суй пальцы, куда не просят, и не вдыхай слишком глубоко. Некоторые зелья любят... входить через нос.

Я сделал шаг вперёд и тут же отдёрнул руку — один из сосудов на полке вдруг ожил и его содержимое, липко прильнуло к пальцу, словно стеклянная пиявка, впившаяся без предупреждения. Внутри него плавала жидкость густого синего цвета с вкраплениями золотистых искр, как звёзды в ночном небе.

— Это Зелье Глубинной Памяти, — прокомментировал Ликрик. — Выпьешь — и проживёшь заново все свои ошибки. В обратном порядке. Очень полезно... и очень опасно. Некоторые возвращаются сломленными.

Он пошёл вдоль полок, касаясь каждого предмета с осторожностью и нежностью, будто это были дети. Его дети.

— Вот это — Зелье Молчащего Возгорания. Выглядит как вода, но при контакте с воздухом воспламеняется, не производя ни звука. Подходит для убийств. Или... театральных эффектов, — он хмыкнул. — А вот это — Эссенция Сна Стража. Усмиряет разум. Может усыпить дракона. Или тебя — навсегда, если переборщишь.

Я уже не знал, чему удивляться. Где-то слева я заметил полку с пузырьками, которые сами собой шептали. Шёпот был еле слышен, но совершенно чёткий — словно кто-то рассказывал мне старую сказку на неизвестном языке.

— У тебя будет постоянный доступ к базовому комплекту, — продолжал Ликрик, выдернув из ящика деревянную коробку с выжженным схематическим рисунком Пирамиды. — Внутри, как я и говорил: четыре зелья Жизни, четыре зелья Маны. Классические. Отработанные. Надёжные. Остальное можешь приобрести у меня отдельно. Не перепутай с аналогами — вот, к примеру, это...

Он поднял пузырёк, идентичный по цвету и форме, зелью Жизни, но с еле заметным отблеском фиолетового на донышке.

— Это зелье Ложного Исцеления. С виду лечит, но на самом деле вгоняет организм в регенеративную лихорадку. Спустя час ты просто... сгораешь изнутри. Изобретение Мастера. Используется для некоторых «испытаний».

Я сглотнул.

— И запомни. — Ликрик повернулся ко мне, и на его лице впервые не было улыбки. — Магия — это не игра и не танец, а скорее огонь в стеклянной коробке: сто́ит дрогнуть — и он вырвется наружу, спалив всё, что ты любишь... Здесь умирают не от клинка. Здесь гибнут из-за незнания. Из-за того, что кто-то принял сияние за свет, а пузырёк — за спасение.

Он закрыл коробку и протянул её мне.

— Всё, что ты получаешь — заимствовано. В этом месте всё даётся в займы, для всех, кроме самой Пирамиды и Мастера. Научись выживать сам. Делать всё собственными силой и волей. Иначе ты здесь надолго. А хуже — навсегда.

— Держи свои зелья, — буркнул Ликрик, после паузы, и протянул мне ящичек с ними.

Я уже потянулся к одной из склянок, как он резко добавил:

— Так, вот тебе ещё бестиарий. Там указано, какие части можно собирать с обитателей разломов. И главное — как их извлекать правильно, пока они не превратились в пыль или ядовитую кашу. Способы обработки, применения и предостережения тоже там.

Он положил на прилавок увесистую книгу, обёрнутую в тёмную кожу с тиснением в виде клыкастого черепа. Следом он бросил ещё два тома, не менее внушительных.

— А это — по растениям и рудам. Всё, что найдёшь в своих зачистках, может пригодиться. Только не путай гриб Серый лютен с Молчаливым потоком — один лечит, другой вызывает внутреннее кровотечение через десять минут. Лично проверял. — Он усмехнулся. — Один раз.

Я кивнул, принимая книги.

— Ах да, — продолжил он, будто вспомнив что-то незначительное, хотя в голосе проскользнула особая интонация. — Тебе ведь не выдали пространственный куб? Держи. Он заменит тебе любой рюкзак или склад.

Он достал из-под стола небольшой чёрный куб размером с грецкий орех. На вид — гладкий, матовый, неотличимый от декоративного предмета. Когда я взял его в руки, холод — пронизывающий и жадный — прокатился по коже. Это было не просто хранилище. Это было... нечто иное.

Я начал крутить куб в руках, пытаясь понять, где кнопка, замок или хотя бы трещина, указывающая на способ открытия.

— Это как магическая сумка с карманом в другом измерении, — пояснил Ликрик. — Представь себе, будто у тебя в руке винтовка, заряженная пространством. Только аккуратнее: если магия пойдёт не туда — рванёт так, что от тебя останется лишь воспоминание. Просто пусти в него немного маны. Он привяжется к тебе, — гном указал пальцем. — И не перепутай импульс с выбросом, а то разорвёт на молекулы.

Я осторожно сосредоточился, направив в куб лёгкий магический импульс. Тот отреагировал сразу: поверхность вспыхнула серебряным узором, после чего в верхнем левом углу проявилась надпись на полупрозрачном «экране»:

«Ячеек занято: 10/48».

Я удивлённо вскинул брови. Внутри уже были вещи. Мои вещи.