Арка

Пролог

Кто копает яму, тот упадет в нее, и кто разрушает ограду, того укусит змей. (Екклесиаст)

То, что мешает видеть - это глаза, пораженные сиянием (Платон).

ПРОЛОГ

Эмма не видит. Снова в глазу что-то застряло. Лежа на полу в больничной палате легко ли видеть собственную тень?

Сестра Джорджия в накрахмаленном халате вновь хватилась своего блокнотика – чтоб ей удавиться! – и это была Эмма Шепард. Знает ли сестра о том, что между палатами есть тайное общение шифрами? Оно не мешает, а лишь дополняет обыденные беседы, делает их мистическим действом. Ни один из кодов она не озвучит, записав в свою книжечку, а знаете почему? Потому что она немая. Джорджия не говорит. Бренда может ей рассказать, конечно, но сама Джорджия все равно ничего не поймет потому, что слабоумная. А испытуемые видят, глаз развит у каждого, словно у портного. Орать можно сколько угодно, но с ними чаще всего общаются шепотом и шипением, не смотря в глаза. Зев открывается, зев закрывается, язык прохаживается по зубам, зубы стукаются друг о друга, словно битые фарфоровые кружки, слюна растекается под языком и меж зубами, голосовые связки треплются, словно мокрое белье – и все это для того, чтобы сказать «помолчи, иди в палату» или «ешь, что дают».

Эмма вертела в пальцах правой руки блокнотик, который не знала, зачем украла, и левой рукой колупала в глазу. Глаза испытуемых стали радиоприемниками, в кристалликах выросли тончайшие костные узоры, которые ловили некий звуковой сигнал, который подопытные каким-то причудливым образом воспринимали ушами (лучше сказать, внутри головы), а доктора пытались его расшифровать. Вскоре голубыми структурами стал зарастать их мозг, откуда появились необычные ум и выносливость. Последними задачами было: установить способы интеграции сигналов, распределения функций сообразно структуре радиоприемника, и, наконец, понять источник песнопений. При всем этом подопытные отлично видели, хотя анатомически это было полным бредом. Каждый утверждал, что «начал видеть по-настоящему», что вначале приняли за причуды сумасшедших, а уже потом попытались понять.

Шепард болтала босой ногой в воздухе, перебирая блокнотик гусеничным шагом. Глаз болел, музыка в голове, которая сопровождала здесь каждого, перестала звучать. Ей не хватало питания, нужно было залезть под одеяло с головой. Для этого нужен был партнер. Девушка натужно поднялась с пропахшего хлоркой пола, надела тапочки, и, крадучись, вылезла из палаты, предварительно засунув книжечку в пижамные штаны. Прохладная фактура блокнота терлась о ее гениталии, всевозможные «комплексные списки» были посрамлены обычным машинальным жестом воришки. Нет, Джорджия не записывала, кто жевал ковер, кто – мастурбировал, а кто бился головой о стену, нет, у нее было особое задание: следить за заросшими глазами, кто и как их ковыряет и чешет, кто как присматривается к своей тени, низко ли или высоко голова от земли. Девушка прошмыгнула в коридор, за поворотом начиналась гостиная, где большинство испытуемых уже вовсю играли в крэпс. Десять человек сидело за большим прямоугольным столом, обитым мягким лазурным бархатом, углы у стола были отбиты и исшарканы. У стены был стеллаж с книгами, диванчики расположились буквой «Т». Фальшивое окно застилала плотная синяя штора.

– Эй, у меня семерка! Хэнк, я бросаю следующим, отдай кубики! – возмутился большеротый юноша, весь усыпанный веснушками.

– У тебя шестерка, идиот! Слепой? – фыркнул полноватый парень лет двадцати. – Пойнт. И не плюйся, весь стол заплевал!

Эмма протиснулась между выпирающим косяком и оставшейся посреди дороги уборочной тележкой (очевидным образом двигать что-либо было запрещено), и решила идти спокойно, будто ничего не прячет. Медсестры обедали, был полдень, но легко терялся счет времени: здесь все было другим. Эмма не находилась в обычной психиатрической больнице, это был бункер, куда сгоняли самые неординарные случаи. Клуб «Электрошок» состоял из двенадцати таких случаев: Эмма Шепард, замкнутая и странная девушка, Ханна Розенфельд – болезненная девочка еврейского происхождения, любящая поэзию и мечтающая стать писателем, Марк Уоррен, веснушчатый подросток-сирота и любитель поиграть в азартные игры, юный авантюрист, Хэнк Нортон, полноватый мальчик, обожающий видеоигры, Джимми Уоррингтон, застенчивый парень, за которым присматривает бабушка, Оливия Делапорт, полноватая девушка с короткой стрижкой в футболке с логотипом NASA, жаждавшая стать компьютерным гением, Кристина Кальтенбруннер, воспитываемая суровой матерью и желающая стать моделью по ее же наущению девушка-подросток с нордическими чертами лица американо-германского происхождения. Она постоянно ходила с искусственно прямой спиной, собирая каштановые волосы в шишечку, но выпуская одну прядь, считая это сексуальным. Кристина была самой младшей из всех двенадцати пациентов. Также были Фрэнк и Дэвид, похожие друг на друга парни в футболках с эмблемами рок-групп, медно-рыжая Бекки Блэквуд и кудрявая в роговых очках Бриджет МакМиллан, две активистки (особенно этим страдала Бриджет, за что и получила почет и уважение в клубе). Был еще Гарольд, но он ничем особенным не выделялся. Все они страдали шизофренией. Их случай исследовался учеными и тщательно скрывался от общественности. Из глаз в голову попадал сигнал, поэтому они его слышали как бы внутри головы, как галлюцинации, прислушивались к этой таинственной музыке, а за тенями охотились потому, что им казалось, что тени вот-вот исчезнут.

Эмма Шепард, если говорить о ней подробнее, была тихой и застенчивой хорошисткой из приюта, заканчивала последний класс, социальная тревожность и дрожащие руки не давали ей знакомиться с мальчиками, которые ее презирали за то, что она была странной: бормотала что-то, словно на искусственном языке, часто настороженно прислушивалась без видимой причины. Однажды ее концентрация стала хуже, дела перестали интересовать, она лежала на постели и не хотела спускаться даже к общему ужину… Нормально для шизофреника? Нормально. Но самым странным было то, что она на день упала в сон, а после того, как проснулась, рассказала воспитателям про кольца и арку, иглы, состоящие из сахара, растущие под лазурными небесами с десятью солнцами, пирамиды, храм и ангелов. Как оказалось, ее мозг в этот момент находился между сном и явью, она не спала в обычном смысле этого слова. Это было что-то наподобие медитации или транса, во время которого она видела нечто неописуемое и крайне нелепое. Связь ее с высшими существами, состоящими из чистой открытости, она всегда описывала как музыку, словно бы в ее голове есть компас, поворачивающийся на мелодичный зов, не умеющий остановиться. Это все настолько замучило Эмму, что она согласилась лечь в больницу. Она говорила, что это дар, что ей нужно транслировать истины, которые человечество запамятовало многие века назад. Этот «сон» ранее не был изучен в медицине: именно такой внезапный, такой бескомпромиссный, ведь как не буди – девушка не просыпалась, глаза ее были распахнуты, а на лице сияла самая гротескная улыбка, какую только можно представить. Скулы девушки свело судорогой, а губы растянулись так, что разорвались. Швы, которые пришлось наложить, задубели и чесались, она часто потирала щеки.

Основная часть

Ханна была озадачена такой поспешностью и словом «назревает», но Эмма уже схватила ее за руку и потащила в палату. В углу возле кровати Эммы стояла батарея, которую все почему-то обходили стороной. Вокруг нее не особенно убирали, повсюду была паутина и отвратительного вида плесень. Но там был источник.

– Знаешь, кто сидит за батареей? – спросила Эмма у Ханны.

– Никто там не сидит, – ответила Ханна, недоумевая.

– А я думаю, что там кто-то есть… Кто-то из моего мира. Но я пока не уверена и хочу посмотреть. Мы это сделаем.

– Но как?

Девушки забрались на кровать и сели друг напротив друга на корточки. Эмма вытянула руку, Ханна робко сцепила свои пальцы с ее. Они накрылись одеялом, выставив ноги и смотря на них, приподняв одеяло.

– Смотри на свою тень.

Ханна стала смотреть на свою тень, идущую от левой ноги. Внезапно она почувствовала, что через кисть что-то стало двигаться: в пальцах началось онемение, подушечки покалывало, а по костяшкам будто невролог ударял молоточком. Через минуту появилась тупая боль, Ханна пыталась разлучить свою руку с рукой Эммы, но у нее не выходило: Эмма вцепилась так, что связь невозможно было разрушить. Вскоре Ханна заметила, что ее тень исчезла: Эмма Шепард забрала ее ловким движением пальцев. Она стала двигаться: подушечка большого пальца соприкасалась с каждой костяшкой Ханны. Словно роботизированная рука растворялась в воздухе и вливалась в кости, встраивалась и выстраивалась под кожей. Ханна услышала ксилофон: сначала мягко и тихо, а потом все громче. Рот Эммы, глаза которой стали абсолютно пустыми и страшными, открылся:

– Видишь что-то?

Ханна ничего не разобрала.

Потом она перестала что-либо различать вокруг, все сползлось в единую тупую массу из расплывчатых очертаний. Потом тьма стала расползаться по кровати неровными, танцующими движениями, и как только она коснулась тела девушки – началось пение. Будто болезненный хор плотным звуком наполнял храм, белые свечи плясали в церковных подсвечниках, и танец этот было страшно повторять, каждый поющий лишь смотрел и повиновался.

«Альфа».

Голос Эммы звучал у Ханны в голове. Девушка оказалась внутри храма. Безобразные люди стояли перед алтарем на ступенях, их ряды множились кверху. Рядов было много, сорок точно, а купол храма маячил далеко наверху. Песнопения были странными, словно бы никто и никогда этому не учил, а управлял их сознаниями, насылал в них слова. Купол был так высоко! Ханна задрала голову. Готические окна пропускали неестественно-белый свет. Девушка попятилась от призраков к выходу, но в конце концов оперлась спиной о запертую дверь. Хористы в масках из тяжелого пластика все мурлыкали свою песнь, свечи плясали уродливый танец. Девушка подошла к алтарю – и увидела зеркало, на котором были написаны какие-то слова на неизвестном языке.

Внезапно из центра иконостаса с абсолютно пустыми иконами (без предполагаемых в них изображений святых) стала выплывать фигура. Она мягкими покачивающимися движениями разрезала иконы, словно тупой нож – масло. Ханна открыла в изумлении рот: фигура оказалась такой высокой, что доставала головой почти до последнего ряда поющих. Она стала обретать материальность, уменьшилась в размерах – и оказалась лысым, бесполым существом-альбиносом. Альбинос посмотрел младенчески-голубыми глазами в серые глаза Ханны – и тут девушка согнулась от белого шума в голове. Ей было почти физически больно смотреть существу в глаза. Оно подошло к девушке, указало на место в третьем ряду. Розенфельд повиновалась и поскорее подбежала к хористам, заняла пустое место.

Существо стало петь. Голос его был совершенно не похож на высокие голоса хористов: низкий, неприятный, словно простуженный. Оно опустилось на колени и закрыло яйцеобразную голову пергаментно-белыми руками.

– Ты кто такой?

Существо подняло глаза на Ханну. Девушка спустилась к нему. Внезапно окна храма впустили такой сильный ветер, что иконы чуть не упали, а свечи потухли. Ветер был прохладным, но не ледяным. Мышиного цвета волосы, постоянно мешающие смотреть, стали летать вокруг лица, шеи и плеч девушки, одна прядь забралась в полуоткрытый рот. Она подобралась к существу, которое стало еще меньше ростом, и положила руки ему на плечи, невольно присев, ведь оно все равно было ее выше. Существо посмотрело внимательнее на Ханну, затем на свои руки. На белесых пальцах без ногтей стала выступать кровь. Хриплый голос снова зазвучал в храме, Ханна вдруг отпрянула и попятилась к алтарю. Существо с трудом поднялось с колен, и будто вынуждено было петь, будто его кто-то заставлял, и иного решения у него не было. Но чем громче оно пело – тем сильнее текла кровь. Ханна закрыла рот рукой в ужасе и горечи. Существо в изнеможении снова опустилось на колени. Кровь лилась на пол храма уже ручьями, все руки существа покрылись зияющими ранами, как от канцелярского резака. Глаза существа начали сиять.

Пол начал вибрировать, Ханна уцепилась за алтарь, сбила плохо приклеенный к нему изумруд до боли в локте. Существо издало протяжный визг почему-то с улыбкой на лице – и под ним моментально разверзлась земля. «Нет!» – закричала Ханна Розенфельд, но существо исчезло.

Девушка вышла из церкви и стала ходить по улицам какого-то старинного городка. Дома были причудливо украшены, в садах росли черные цветы. Но смерть яйцеголового беспокоила ее. Она вернулась в храм, увидела стоящую в углу урну с прахом. Один из хористов внезапно подбежал к девушке и заставил ее съесть горсть праха: она кашляла и сопротивлялась, но ее все же накормили, запихав пепел в рот. Зачем?.. Ответ тут же пришел: она оказалась в реальности.