Ascend: Мёртвые не рапортуют

Пролог

Синвериаты прилетели на Землю шестнадцать лет назад — в 2017-м.

Тогда ещё никто не знал, чего они хотят. Практически одновременно — в течение недели — в двух десятках стран появились новые чиновники, советники, научные консультанты. Они говорили на идеальном диалекте каждой страны. Предлагали технологии, давали советы по модернизации, решали кризисы, которые годами казались неразрешимыми.

Синвериаты не требовали подчинения.

Только партнёрство. Альянс. Взаимную выгоду.

Мир, погрязший во внутренних конфликтах, быстро согласился на эти условия. Правительства трёх четвертей стран Земли подписали соглашение о сотрудничестве.

Медицинские прорывы. Энергия, которую не нужно было покупать. Города без преступности. Ультрасовременные технологические разработки, которые ещё вчера казались фантастикой. Новые дороги, транспортные системы — всё, что раньше строили десятилетиями, появлялось за считанные месяцы.

Люди верили. Люди благодарили. Никого не смутило, что синвериаты никогда не снимали своих чёрных балахонов, пряча лица за капюшонами.

Оставшаяся четверть стран Земли отказалась от «мирного диалога». Их сразу назвали угрозой.

Началась война.

Тогда и появился ASCEND — коалиция сопротивления, созданная оставшимися независимыми государствами.

Война продлилась год. ASCEND не выстоял. Командир коалиции был захвачен, штаб — уничтожен, а оставшиеся базы — раскрыты и стёрты с лица земли.

В учебниках это называли началом Эпохи синвериатов. Или — Единением.

Но те, кто жил тогда, помнят другие названия.

Эпоха, когда выживание стало наградой за покорность. Время, когда когда у человечества остался один выбор: склонить голову — или умереть стоя.

Вступление

Я не знаю, кто вы, и почему читаете это. Хотя… наверное, знаю. Школьные учебники не отвечают на все вопросы о том, как Земля выжила. В них всё просто: враги, герои, победа. Конец истории.

И у каждого он разный — в зависимости от того, какая идеология ближе автору.

Возможно, открыв эти записи, вы тоже ждёте героических поэм. Разочарую — здесь их не будет. Я не поэт. И в героях тоже никогда не числилась.

Уже не то, что вы ожидали, верно? История же рассказана Штайн — да-да, той самой Штайн, которая… Кто? Псионик? Оперативник ASCEND? Перебежчица?

Выбирайте. Вы будете правы.

Чем всё закончилось, вы уже знаете. Если вы читаете это, мы победили. Или, по крайней мере, вы выжили. Наверное, вам интересно, как все начиналось? Что нам пришлось сделать, чтобы дожить до финала? Как изменился мир?

Я расскажу всё, что помню. Это не исповедь, не манифест, не оправдание. Просто — правда. То, о чём никогда не расскажут в новостях и не внесут в учебные программы.

А правда, как известно, — штука неудобная. И потому самая нужная.

Глава 1. Милость синвериатов

Я родилась в небольшом городке на востоке Европы. Нужно быть настоящим «счастливчиком», чтобы появиться на свет в стране, которая одной из первых отказалась от предложения синвериатов.

Я — как раз из таких.

Мы заинтересовали их не сразу. Пока они воевали с мегаполисами, до нас доходили только слухи. Новости передавали вполголоса: тревога на границах, экстренные заседания, дипломатические утечки. А потом диктор дрожащим голосом объявил, что военные конфликты, возможно, перекинутся и на нашу территорию.

Нам так хотелось верить, что повезет.

Увы.

Ночью начинаются первые взрывы. Сначала — глухие, будто грозовые раскаты где-то за горизонтом. Потом — ближе, громче, будто кто-то разбивает стены соседней комнаты кувалдой.

Я прячусь под кроватью. В десять лет это кажется гениальным решением — как будто одеяло и пружины защитят от ужаса за окнами.

Мама должна была быть в больнице, на дежурстве. Но вдруг — тяжёлые шаги, рывком распахнутая дверь. Она врывается в комнату, запыхавшаяся, с растрёпанными волосами.

— Ты где?! Это не игра, слышишь! Да где ты?!

Я высовываюсь. Колени дрожат, дыхание срывается.

— Мам, что…

Она не даёт мне времени на вопросы — хватает за руку и тащит на улицу. Как есть — без вещей, без документов. Раздаётся очередной взрыв. Я рвусь назад, под кровать, но мама не отпускает.

Мы выскакиваем на улицу. Воздух пахнет гарью и чем-то металлическим.

Толпа уже несётся вдоль домов. Мужчины, женщины, дети — они кричат, сбивают друг друга на землю, бегут по телам упавших. Мы держимся ближе к стенам. Сердце колотится, и я изо всех сил цепляюсь за мамину руку.

Над крышами мелькают зелёные и красные вспышки.

— Не останавливайся! — вопит мама и тащит меня за собой.

Справа раздаётся лязг, потом — рёв. Зелёный луч проходит над головами.

БАХ!

Асфальт впереди озаряется вспышкой, и десятки тел исчезают. Они не падают, не горят — просто исчезают, как будто их стёрли ластиком. Я отпускаю мамину руку. Стою, словно замёрзшая, не понимая, куда они пропали.

Она резко разворачивается — глаза расширены, лицо потеряло все краски.

— Бежи…

Щелчок.

Мама замирает. А потом — медленно, тяжело — оседает на колени и падает. Я не понимаю, почему. Только потом вижу, что у неё на лбу появилось маленькое, круглое пятно.

Почему?.. Что вообще?..

Я бросаюсь к ней. Не понимаю зачем — просто бегу.

Люди несутся вперёд, и волна тащит меня прочь. Крик тонет в грохоте взрывов и чужих голосах.

Возле входа в мэрию появляются военные. Резкими жестами они показывают в сторону двери.

— Давайте, поторапливайтесь!

Люди давят друг друга, прорываясь вперёд. Чей-то локоть попадает в бок. Задыхаюсь — и в следующее мгновение кто-то толкает с такой силой, что я буквально влетаю внутрь. В глазах рябит, сердце уже находится не в груди, а где-то в горле.

Стоящий рядом с военными пожилой худощавый мужчина в очках падает на колени.

— Почему?! — кричит он, поднимая блестящие от слёз глаза. — Я не верю! Они не могли остаться там!

Это мэр. У него кто-то остался в той части города, откуда мы бежали.

Земля содрогается: где-то совсем рядом слышен новый взрыв. Пол уходит из-под ног.

Жёстко расталкивая все еще толпящихся в дверном проеме людей, военные бросаются наружу. Их голоса звучат, как резкие удары по металлу:

— Отойдите!

— Назад, мать вашу!

Около стены находится большое панорамное окно. Ухватившись за подоконник, я на дрожащих ногах приподнимаюсь и выглядываю наружу.

По улице строем движутся существа — огромные, почти вдвое выше человека. Кожа — ярко-красная. В руках — оружие, из которого вырываются зелёные лучи.

Позади летит что-то похожее на круглый диск с тёмной, блестящей поверхностью. Через секунду он раскрывается, превращаясь во вращающееся кольцо. Из центра бьёт зелёный луч. Раздаётся оглушающий грохот — и двое военных, прячущихся за колонной, превращаются в пепел.

Солдаты пытаются отбиваться. Они стреляют — и несколько краснокожих существ падают, но их место сразу занимают другие.

Я оседаю на пол. Больше всего хочется зажать уши, закрыть глаза — просто исчезнуть отсюда.

— Это сон, — шепчу, пока выстрелы приближаются. — Это просто сон.

Но это ложь. И она не спасает.

Взрыв гремит почти вплотную. Меня подбрасывает в воздух. Стены дрожат, в кирпичной кладке расползается чёрная дыра — словно кто-то вырвал кусок здания голыми руками.

Пыль, стоны. Запах горелой плоти.

Захлёбываюсь криком, вскакиваю и бегу — просто бегу за остальными, не разбирая дороги. Хочу выбраться. Хочу с ними.

Я не хочу умирать.

Бабах!

Штукатурка сыплется с потолка, накрывая всё пылью.

Крики, кровь, оторванная рука. Чей-то стон, срывающийся на хрип. Мир выцветает, мозг отключается. Я теряю опору и падаю.

Сознание гаснет.

Когда оно возвращается, я лежу на полу. Холодно. Во рту — вкус пыли и крови. Сквозь звон в ушах слышен голос — низкий, хрипловатый:

— Давайте, шевелитесь! Эвакуация!

С трудом открыв глаза, я вижу трёх военных. Прямые, спокойные — они совсем не похожи на паникующих солдат, которые были снаружи.

— Ну, чего расселись? — голос хриплый, как будто простуженный. — Подъём!

Кашляя и хватаясь за стены, люди понемногу поднимаются и нетвердым шагом пробираются к выходу. Я тоже пытаюсь встать. Голова кружится так, что стены плывут. Из носа течёт что-то горячее. Подняв трясущуюся руку, вижу алую кровь.

Кто-то наклоняется надо мной.

— Здесь собралась остаться?

Это голос мягче предыдущих. Тише.

Меня подхватывают под локти и осторожно ставят на ноги.

С трудом фокусирую взгляд. Напротив стоит светловолосый мужчина — тоже солдат. Совсем молодой — на вид ему не больше двадцати. На форме нашивка — синий щит с белой буквой «А» в центре. Он убеждается, что я стою самостоятельно, и кивает.

Глава 2. Тишина перед грохотом

Автобус везет нас около трёх часов, прежде чем останавливается около огромного серого здания. Вместе с прилегающей территорией оно огорожено колючей проволокой. Здесь всё по-другому: тихо, неподвижно, словно война осталась где-то далеко — в другом мире.

В автобус заходит невысокий, подтянутый мужчина в военной форме. Такую показывали в новостях каждый вечер. Тогда казалось, что она защищает.

— Вооружённые силы, — вздох облегчения откуда-то сзади. — Слава Богу…

— Я капитан Байер, — военный откашливается. — Сегодня началось вторжение.

Слова обрушиваются на меня водопадом. Перед глазами встаёт зелёный луч, стирающий людей с асфальта.

— Вы на военной базе. Она переоборудована для проживания гражданских. Вставайте и идите за мной.

Люди шепчутся и переглядываются. Никто не спешит подниматься, пока женщина с переднего сиденья не подходит к капитану. За ней понемногу начинают двигаться и остальные.

Женщина рядом со мной остаётся на месте. Она уже не подвывает — просто молча смотрит в окно на виднеющийся вдали столп дыма.

В автобусе остаются всего несколько человек.

— В-вы… — даже не понимаю, слышит ли она. — Вы пойдёте?

Несколько секунд она смотрит в окно, потом медленно переводит взгляд. Глаза — пустые, мёртвые, выцветшие. Когда-то они были зелёными.

— Иди, — голос срывается. — Мне… больше незачем жить.

Оставаться в автобусе не хочется. А вдруг двери базы закроются навсегда, если не выйти сейчас?

И я бегу прочь, оставляя её одну.

Позже выяснится, что она была на работе, когда началось вторжение. Её пятнадцатилетняя дочь и шестилетний сын остались дома. Спасти их не успели.

На базе нас расселяют по комнатам. Все они одинаковые: серые стены, шкаф, стол и четыре кровати. Ничего лишнего — а разве нужно хоть что-то, кроме жизней?

Моими соседями оказывается семья — отец, мать и дочь. Счастливчики. Они были рядом с мэрией, когда началось вторжение.

— Давай познакомимся, — голос женщины чуть дрожит. — Как тебя зовут?

Я не отвечаю. В голове снова и снова мелькает мамино лицо… и аккуратное тёмное пятно на лбу.

Слёзы подступают сами. Всхлипываю, мотая головой в надежде на то, что картина исчезнет. Будто всё — сон. Долгий, страшный сон.

Мужчина молча осматривает комнату и садится на кровать у окна. Пружины стонут под его весом.

— Не трогай её.

— Не говори так, папа, — девочка чуть старше меня хмурится. — Мы подружимся. Правда?

Не отвечая, медленно подхожу к дальней кровати и сажусь. Слёзы катятся по щекам, оставляя мокрые дорожки.

— Мама… — слова вырываются сами. — Мама, мама, мама…

Что со мной теперь будет?

Кто-то осторожно кладёт ладонь мне на плечо.

— Поплачь, если нужно. Мы не будем мешать.

Захлёбываюсь слезами, пока эти трое тихо выходят из комнаты. Они возвращаются, когда сил уже не остается.

— Душ в конце коридора, — мягко говорит женщина. — Пойдём, когда захочешь.

Вода течёт по телу, но не приносит ни облегчения, ни очищения. Просто уносит то, что осталось от слёз.

В шкафу — несколько футболок и брюк на два размера больше, чем нужно. Женщина настаивает, чтобы я переоделась. Подчиняюсь — всё так же молча.

Ночью мне даже удаётся уснуть. Не сразу — только через несколько часов, когда темнота снаружи сменяется рассветными сумерками. Во сне нет ни смертей, ни зелёных лучей, ни краснокожих существ со странным оружием. Там только дом и мама. Улыбаясь, она зовёт ужинать, обещая сюрприз за примерное поведение.

Но это продолжается совсем недолго.

Из сна меня вырывает ровный, почти механический голос. Он звучит из динамиков под потолком:

— Всем гражданским явиться на стадион. Повторяю. Всем гражданским — на стадион.

Молча поднимаюсь, обуваюсь и первой выхожу из комнаты. Девочка догоняет. Встав передо мной, она оглядывается и спрашивает:

— Как тебя зовут?

— Какая разница?

Она хмурится, но сказать ничего не успевает. Из динамика снова разносится сообщение с требованием явиться на стадион.

На сцене стоят двое — высокий подтянутый мужчина в сером костюме и уже знакомый капитан Байер.

— Столичный губернатор, — шепчет женщина на ухо мужу.

Первым говорит Байер:

— Существа, называющие себя синвериатами, объявили нам войну.

Шум. Одни кричат, ругаются. Другие почти неслышно перешёптываются.

Капитан добавляет:

— Это не шутка. Они прилетели с другой планеты и заявляют, что хотят объединиться с людьми в альянс.

— Разве это плохо? — выкрик из толпы. — Я смотрел телевизор! Только мы такие идиоты, что отказываемся от сотрудничества.

Губернатор изо всех сил пытается казаться спокойным:

— Не только мы. Из двухсот пятидесяти шести стран треть отказалась от союза.

— Так, может, стоит одуматься?! — выкрикивает тот же голос.

В толпе слышен одобрительный шёпот. Многие кивают.

— Лучше дружить, чем воевать!

— Может, они и правда хотят мира?

Вдруг — новый голос. Ровный, почти механический.

— Я так не думаю.

На сцену из тени выходит солдат. Я уже видела его — там, в полуразрушенном здании мэрии.

— Командир отряда «Гамма-15» ASCEND. Называйте меня Викингом.

— Что ещё за ASCEND? Что за отряд? — женщина в первом ряду возмущённо размахивает руками. — Никогда не слышала!

Толпа гудит.

— ASCEND, — тон Викинга не меняется, — это международная коалиция, созданная для противодействия инопланетной интервенции. Мы действуем с первого дня вторжения.

— Бред какой-то, — ворчит старик за нашими спинами.

Викинг не реагирует:

— Коалицию возглавляет командир Эрвин Саар — полковник аналитической группы при ООН. Об ООН слышали?

Слова пролетают мимо: коалиция, интервенция, аналитическая группа, ООН… Я не понимаю ничего.

Ни-че-го.

— В ASCEND входят шестьдесят четыре страны. Ещё в первые дни вторжения мы сформировали армию, научно-инженерный корпус, сеть поставок и разведки.

Глава 3. Первый день чужого порядка

Мы едем уже пятый час.

За окном плывут поля, деревья, чёрные пятна сожжённых посадок. Воздух пахнет гарью и тишиной.

Внедорожник глохнет в самый неподходящий момент — километрах в семи от цели. Дальше придётся идти пешком. Викинг коротко ругается. Философ молча выходит наружу и двигается вперёд, не выбирая дороги.

Я тащусь следом за ними. Ноги гудят, плечи болят, но я молчу. Спрашивать о происходящем бесполезно — на всё один ответ: «Потом». К счастью, я достаточно сообразительна, чтобы понять: сейчас лучше не раздражать. Разозлить их и быть выброшенной посреди города, где идёт война, — идея не из лучших.

Наша точка назначения — небольшая деревенька на десяток домов. Вокруг ни звука, ни движения, как будто здесь давно никто не живёт. Лишь в одном окне мерцает свет — слабый, словно и сам не уверен, что ему здесь место.

Они останавливаются в нескольких десятках метров от первого дома и тихо перебрасываются парой фраз. После этого Философ делает знак рукой. Когда я подхожу, он наклоняется и шепчет:

— Мы не знаем, всё ли в порядке с деревней. Веди себя потише. Если я крикну — беги. Ясно?

— Да, — отвечаю всё так же шёпотом. Спорить с ним совсем не хочется.

Викинг подходит к дому, где горит свет, и стучит в окно. Философ замирает у двери, подглядывая на неё с робкой надеждой.

Несколько минут никто не отвечает. Мужчины переглядываются. Викинг выглядит разочарованным. Губы Философа сжимаются в тонкую линию.

— Кто там? — глухо раздаётся из-за двери.

— Это мы, Колибри, — Викинг немного расслабляется. — Я и Философ. С нами ещё ребёнок.

Замок поворачивается.

На пороге стоит невысокая женщина с собранными в пучок русыми волосами и карими глазами. Она могла бы показаться красивой, если если бы не два «но» — протез на месте левой ноги и следы от ожогов на лице.

Её взгляд — внимательный, бесстрастный — просвечивает, как рентген. Я инстинктивно отступаю, чувствуя себя чуть ли не голой.

Философ наклоняется к уху женщины и что-то шепчет. Она переспрашивает. Дождавшись кивка, тяжело вздыхает и делает приглашающий жест.

— Пойдём, — говорит Викинг. — Сейчас здесь безопаснее, чем где угодно.

Внутри тепло и неожиданно уютно. Пахнет древесиной, сухими травами и выпечкой. На стенах — старые фотографии, выцветшие, но аккуратно развешанные. В центре комнаты — большой стол.

— Неплохо обустроилась, — оглядывая комнату, присвистывает Философ. — Не думал, что деревенская жизнь тебе понравится.

На кухне что-то гремит. Через пару минут оттуда выходит Колибри.

— Садитесь. Не ждала гостей, но для вас сегодня сделаю исключение.

Через пару минут на столе появляются кастрюля с варёной картошкой, тарелка с солёными огурцами, чашка чая и три рюмки. Еда пахнет так, что желудок скручивает. Только сейчас я понимаю, что готова наброситься на неё голыми руками.

Викинг и Философ так и поступают. Тянусь к картошке, хватаю одну и тут же роняю — обожглась.

— Извините, — голос дрожит. — Я сейчас всё уберу…

— Не переживай, — взгляд Колибри смягчается. — Никто не собирается убивать тебя за отсутствие манер. Мы не на званом приёме у президента, как никак.

Викинг ухмыляется. Философ с удовольствием хрустит огурцом.

Это выглядит как-то… неправильно.

Сначала военные убегают с базы так, как будто наступил конец света. Теперь они сидят здесь, смеются и едят, словно ничего не произошло.

Колибри смотрит почти в упор.

— Так ты будешь есть или собираешься спать голодной?

Я краснею от шеи до корней волос.

Ну конечно. Нужно молча есть, а не пялиться на них.

— Извините… — бормочу и кладу на тарелку остывшую картофелину.

— Не нужно извиняться каждые три секунды, — отмахивается она. — Меня это бесит.

Опустив голову, закусываю губу, изо всех сил пытаясь не расплакаться. Хозяйку дома раздражает всё, что я делаю. Возможно, она выгонит меня на улицу, и тогда… тогда…

Слеза скатывается по щеке. Сжимаю зубы и быстро вытираю её, надеясь, что никто не заметил.

— Подними голову, — негромко говорит Колибри.

Медленно, словно пытаясь оттянуть неизбежное, опускаю вилку и делаю то, что она просит. Внутри всё сжимается, будто желудок схватила когтистая лапа.

На лице Колибри нет злости. Миг — и она прикрывает глаза. Говорит тихо и, на удивление, мягко:

— Я слишком давно не общалась с детьми и приняла тебя за маленького солдата. Прости.

Что-то в голосе — не сочувствие, нет, скорее, странная честность — заставляет поверить. Ком внутри медленно распадается. Я снова могу дышать.

— Ешь спокойно. Здесь тебя никто не обидит. Даю слово.

— Изви… — вздрагиваю, вспоминая, что она этого не любит.. — То есть, я хотела сказать… Не знаю, как правильно, но… спасибо.

Колибри улыбается. От глаз к вискам разбегаются морщинки. Она не собирается меня выгонять. Во всяком случае, пока.

Принимаюсь за еду и даже тянусь за огурцом. Руки всё еще дрожат, но теперь я осторожнее — стараюсь больше ничего не ронять. Простая варёная картошка на вкус лучше любого лакомства. С каждым кусочком кажется, что сил становится больше. Глоток остывшего чая и вовсе растапливает лёд в груди.

Колибри разливает по рюмкам какую-то мутную жидкость. Мужчины выпивают молча — без тостов, не глядя друг на друга. Несколько секунд никто не произносит ни слова.

Лицо Философа мрачнеет. Викинг откидывается на стуле и скрещивает руки на груди. Он первым нарушает молчание:

— Если интересно… всё вышло так, как ты говорила.

— Рассказывай.

— Когда ты ушла, всё покатилось к чертям. Месяц назад они будто сорвались с цепи.

Он рассеянно пробегает глазами по потолку.

— Такое ощущение, что они знали обо всех наших планах.

— Предатели в ASCEND? — Колибри хмурится.

— Не думаю, — он понижает тон. — Скорее, кто-то из чинуш. Они угрожали сделать это, если мы откажемся бежать к ним по первому взмаху руки.

Глава 4. Срок активации: тринадцать лет

Давайте знакомиться.

Меня зовут… Штайн. Сокращение от Энштейн.

Почему не настоящее имя? Оно осталось в мире, которого больше нет. Здесь меня зовут Штайн. И этого достаточно.

Почему так? Это придумал Викинг. Он посчитал, что будет забавно назвать так девчонку, зачитавшую до дыр каждую книгу в доме.

Я не спорила. У нас в деревне все зовут друг друга только по позывным. Даже сын Викинга и Колибри, Геракл. Конечно, у пухлого мальчишки есть имя, но три года назад он уговорил меня почитать вслух книгу с древнегреческими мифами. История сына Зевса так поразила ребёнка, что он сам выбрал позывной. И никто не возражает.

Прошло тринадцать лет с тех пор, как синвериаты захватили власть. Всё это время мы живём здесь, в деревне, и стараемся сделать её пригодной для существования.

Огород. Чистая вода. Сушёные травы. Всё это — результат тяжёлой работы Колибри, Викинга и Философа. Пять лет назад последний помог нам наладить натуральный обмен с жителями соседней деревни. Благодаря ему у нас иногда бывает мясо.

До войны — практически в прошлой жизни — он учился на факультете психиатрии и психофизиологии. Когда появился ASCEND, его рекрутировали, а через пару месяцев и вовсе сделали командиром отряда спецназначения. За какие заслуги? Он не отвечает. Чаще всего — просто отшучивается.

Сейчас Философу тридцать три. Викингу — сорок. Колибри — на год младше него. Иногда они рассказывают о войне, и чем больше я слушаю, тем чётче понимаю — синвериаты вовсе не благодетели.

Они захватчики. Умные, терпеливые и расчётливые. В противном случае они бы не смогли склонить на свою сторону три четверти Земли.

Ментархия.

Не могу заставить себя называть планету этим словом. И, наверное, никогда не смогу.

Историю ASCEND я тоже знаю хорошо. Неудивительно — все трое часто рассказывают о коалиции. О том, как почти год лучшие умы независимых государств пытались остановить вторжение. О том, как потерпели неудачу. И никогда — о том, кто в этом виноват.

Когда речь заходит о командире, глаза Философа загораются. Именно от него я узнаю об Эрвине Сааре — полковнике международной аналитической группы при ООН. Он начал подготовку к вторжению, как только поступили первые сигналы. Совершил почти невозможное, собрав под знаменем ASCEND заклятых врагов. Обеспечил всё необходимое для победы.

И проиграл войну.

Библиотека Колибри стала моим убежищем на долгие годы. Здесь можно читать про выживание, медицину, навигацию, огнестрельное оружие. А можно — фантастику. Выдуманные миры, где всё возможно. Где люди никогда не проигрывают, а если и умирают, то только чтобы потом воскреснуть.

Сейчас я различаю травы, останавливающие кровь. Знаю, как наложить жгут, развести огонь, ориентироваться по звёздам, починить колёса, освежевать дичь, разобрать винтовку, подобрать слова в переговорах.

Теория — то, что дали книги. А вот практика — дело рук моих учителей.

С двенадцати лет Викинг учит меня стрелять из пистолета. К тринадцати мы переходим к винтовке. Он пытается научить и ножевому бою, но выходит… не очень. Нож для меня — кухонный инструмент, и с этим приходится смириться.

Он шутит, что я одновременно самый способный и самый безнадёжный его ученик. И почему-то это звучит совсем не грубо.

Философ учит медицине. Он знает всё о травах и разбирается в аптечных препаратах. Благодаря обмену с соседней деревней у нас теперь есть настоящие лекарства. Откуда они их берут — неважно. Важно лишь то, что теперь заноза в пальце — не смертельная угроза.

Он же учит меня общаться с другими. Не извиняться по сто раз. Не оправдываться. Не лезть, когда не просят. Я не люблю говорить. Но теперь хотя бы умею это делать.

А Колибри…

Колибри спасает меня. Не как мать — она даже не пыталась ею быть. Она просто была рядом. Не трогала лишний раз, не давила, не жалела — просто делала то, что нужно.

В тот день, когда я впервые не могла пошевелиться и просто лежала на диване, свернувшись калачиком, Колибри вернулась через пять минут с бинтами и ватой. И рассказала мне то, что должна была рассказать мама.

Когда я спрашиваю, почему она никогда сама не учит меня стрелять или лечить — ведь она, как командир группы, всё это умеет — Колибри улыбается. И всё.

Она просто даёт Викингу и Философу почувствовать, что они всё ещё могут быть полезны. Жаль, что я понимаю это только сейчас.

Чужаков в деревне почти не бывает. Пару раз проезжали машины ORFEX — случайные патрули, которые ни разу не задерживались.

Мы живем на отшибе. И это спасает от ненужного внимания все тринадцать лет.

***

Я иду, не глядя под ноги, и вспоминаю, как впервые попала в деревню. Обе руки заняты: в них корзина со свежим мясом. Сегодня удалось обменять яблоки Колибри — и, кажется, нас ждёт ужин, достойный пиршества.

Вдруг из дома раздаётся резкий, оглушительный крик. Он хлещет по ушам, будто выстрел, и всё внутри замирает.

Корзина с глухим шорохом падает в траву. Не раздумывая, бросаюсь к крыльцу. Пальцы цепляются за ремень, пока я пытаюсь вытащить пистолет. Руки дрожат, предохранитель не даётся. Сдвинуть его получается только с третьего раза.

Рывком распахиваю дверь.

За столом сидит молодой темноволосый мужчина с лицом цвета мокрого мела. Лоб покрыт испариной. Он дышит часто и неглубоко, глядя в одну точку мутными глазами.

Напротив стоит Колибри с пинцетом в руках. Собранная, хладнокровная, спокойная — наверное, таким командиром она и была, пока не потеряла ногу.

Викинг, напрягшись, крепко удерживает руку мужчины, не давая тому вырваться.

На столе — бутылочка с анестетиком. Настоящее сокровище — мы храним его на крайний случай. Рядом что-то металлически поблескивает.

Пуля.

Вот оно что. Кто-то его ранил, а Колибри с Викингом вытаскивают пулю.

Но почему, и, самое главное, кто его ранил?

— Бинт! — Колибри вскидывает голову и смотрит прямо на меня. — Быстро!

Глава 5. Слишком много моря

Утро приходит слишком быстро.

Уснуть удаётся лишь за пару часов до рассвета — всё остальное время ворочаюсь под тонким, колючим одеялом, пытаясь прогнать навязчивые мысли.

Псионика. Контроль разума. Нейрореверс.

Теперь понятно, почему Философ не говорил о заслугах, сделавших его командиром спецотряда в двадцать. И ясно, что произошло, когда наши взгляды встретились в тот день.

За тринадцать лет мне даже не пришло в голову сложить два и два. Иногда я кажусь себе полной дурой — но сегодня удалось выставить себя законченной идиоткой ещё и перед другими.

Стилет уходит на рассвете. Он вернётся через неделю, чтобы помочь нам добраться до штаба Теней. Дверь закрывается с тихим, еле слышным скрипом. Делаю глубокий вдох, в очередной раз пытаясь уснуть. И на этот раз, наконец, получается.

***

— Доброе утро.

Вскакиваю и ошалело оглядываюсь по сторонам.

Рассвет сменился даже не утром, а почти полноценным полуднем. Из окна бьёт яркий солнечный свет, заставляющий невольно прикрывать глаза.

Философ беззлобно посмеивается.

— Одиннадцать часов, Штайн. Для человека, который вчера рвался освобождать Землю, ты спишь удивительно долго.

— Я… Да, сейчас. Сейчас встану, — после сна голос звучит немного хрипло.

Философ выпрямляется, и улыбка постепенно исчезает с его лица.

— На столе — чай и рагу. Поешь. Осваивать псионику на голодный желудок — не лучшая идея.

Ищу в его лице хотя бы намёк на иронию, но, похоже, он говорит абсолютно серьёзно.

Через полчаса мы отправляемся на мою первую в жизни пси-тренировку. Философ ведёт меня к старому, раскидистому дубу на западной окраине деревни. В его тени я прочла не одну книгу, когда была маленькой. Это место, как ничто другое, напоминает о доме. Почему — не знаю.

Мы останавливаемся в нескольких шагах от дерева. Философ быстро оглядывается по сторонам, убеждаясь, что рядом никого нет.

— Итак, — он встаёт напротив и засовывает руки в карманы. — Начнём с самого простого. Как ты думаешь, что такое псионика?

— Наверное, это что-то вроде воли… или внутренней силы, с помощью которой можно влиять на окружающий мир, — осторожно подбираю слова, боясь сказать глупость.

— Что-то в этом духе, — кивает он. — Если по-научному, псиониками становятся люди, у которых одна из долей мозга входит в резонанс с внешним пси-полем.

Короткая пауза.

— Это поле начали изучать только после контакта с синвериатами, но я уверен, что оно существовало всегда. Суть в том, что ты либо рождаешься с этой аномалией, либо нет.

Брови ползут вверх. Аномалия? Звучит так, будто с нами что-то не так.

— Это не значит, что мы какие-то… неправильные, — он замечает мою реакцию. — Просто активация этой доли мозга — отклонение от нормы. У девяноста девяти процентов людей такого нет.

— Скажи, псиониками рождаются или становятся? — спрашиваю, не в силах больше молчать. Этот вопрос мучил меня с самого вчерашнего вечера.

— Рождаются, — Философ пожимает плечами. — Это не магия. Ты можешь годами не знать, что у тебя есть способности. Чтобы псионика проявилась, нужен триггер.

Его голос спокойный, расслабленный — таким, наверное, можно обсуждать погоду.

— У тебя — врождённый нейрореверс. Эта способность отражает пси-воздействие, нанося урон тому, кто пытается залезть тебе в голову. Я попробовал — ты помнишь, чем это закончилось.

— А как ты понял, что сам псионик? — спрашиваю, наклоняя голову к плечу. — Это… были тесты или как у меня, случайно?

Он на секунду замирает. Лицо меняется: черты будто застывают. В глазах мелькает почти незаметная тёмная тень.

Понимаю, что задала не тот вопрос. Но уже поздно.

— Ничего особенного, — голос ровный, почти механический. — Каргоны уничтожили армию в моем городе за считанные часы. Солдаты валялись на улицах — раненые, мёртвые. Один из них был ещё жив.

Глубокий вдох. Будто собравшись с духом, он продолжает:

— Я не смог пройти мимо. Хотел хоть что-то сделать. В итоге оказалось, что я могу облегчать боль. Правда, ему это уже не помогло.

Повисает звенящая тишина. Кажется, даже птицы перестают петь.

Закусываю губу, чувствуя привкус металла во рту. Надо было подумать прежде, чем лезть в чужую память. Если он не рассказывал, значит, были причины.

А я как всегда.

— Ничего, Штайн, — он проводит ладонью по лицу, будто отгоняя воспоминание. — Много лет прошло. Давай вернёмся к тренировке.

— Хорошо, — быстро киваю несколько раз. — Мы говорили, что нейрореверс — врождённая способность. Получается, есть и приобретённые?

— Скорее, развиваемые, — голос вновь становится живым. — Нейрореверс — пассивная защита. Он срабатывает автоматически. А вот активные пси-техники требуют усилий. С ними нужны тренировки, иначе ты подвергаешь риску не только себя, но и всех вокруг.

— Что ты имеешь в виду? — спрашиваю, чувствуя, как внутри всё сжимается от пристального взгляда.

— Последствия могут быть разными, — на его лице нет ни следа улыбки. — От внутреннего выгорания до испепеления всего живого в радиусе нескольких сотен метров.

Он не шутит.

Летний день вдруг превращается в холодный осенний вечер. По спине пробегает дрожь.

Философ замечает мой испуг и чуть улыбается.

— Эй, всё не так мрачно. Именно поэтому нужны тренировки. Ты всё правильно сказала: псионика — это воля. Если она сильна, ты не причинишь никому вреда. И себе — в том числе.

— Ладно, — бормочу, опуская взгляд. — Попробую.

— Штайн, — в голосе проскальзывает что-то ледяное. — Ты не попробуешь. Тебе придется научиться с этим жить.

Он делает шаг вперёд, подходя почти в упор.

— Я умею не только снимать боль. Я могу заглушить панику или взять разум под контроль. И, если придётся, — превратить в пыль всё живое вокруг себя в радиусе пятидесяти метров.

Превратить в пыль?

Глава 6. Сердце Теней

Проходит неделя — целая жизнь и всего ничего.

Я учусь держать пси-энергию в себе и делать вид, что не боюсь будущего. Ни того, что нас ждёт, ни того, что уже изменилось.

Как и договаривались, Стилет возвращается ровно через семь дней. Он стучит в дверь дважды, а потом — ещё четыре раза. Условный стук придумала Колибри, заявив, что так мы обезопасим себя от незваных гостей.

— Думаешь, синвериаты станут стучаться? — Викинг приподнимает бровь, когда слышит её слова.

На этом споры заканчиваются. Стилету проще поступить так, как просит Колибри. Мне — всё равно. Философу, судя по выражению лица, тоже.

Войдя, Стилет придирчиво оглядывает нас и довольно кивает.

На нём тёмная куртка с капюшоном, чёрные брюки и тяжёлые ботинки. В руках — снайперская винтовка. Волосы растрёпаны, глаза насторожены. На лице появилась щетина — похоже, он не брился с того самого дня, как ушёл.

— Ну что, двигаем? — не утруждая себя приветствием, говорит он. — Придётся пройти двадцать пять километров и не попасться ORFEX. В принципе, задача выполнимая, но…

Он бросает косой взгляд на Геракла. Мальчишка надувается, молча отворачивается и поправляет лямки рюкзака.

— Парни прикроют от случайного патруля, — добавляет Стилет, осторожно шевеля забинтованной рукой. — Но в бой лучше не ввязываться. И ведите себя тихо — в городе много обнулённых.

— Кого? — не могу удержаться от вопроса.

— Обнулённых, — он хмурится. — Они появились из-за пси-всплеска. Шорох говорит, что десять лет назад синвериаты проводили эксперимент. Люди в городе… изменились. В общем, сами увидите. Хотя надеюсь, что нет.

Мы выходим на улицу. Первыми идут Стилет и Викинг, за ними — Колибри и Геракл. Мы с Философом замыкаем строй.

На прощание я оглядываюсь на дом, в котором прожила тринадцать лет. В груди что-то тянет. Уходить не хочется, но дороги назад уже нет.

— Да ладно, Штайн, — Философ легко читает мои мысли. — Ты же сама говорила, что здесь такая тоска, что хочется выть. Теперь посмотришь на мир, которого давно не видела.

— Угу, — сжимаю губы. — Не знаю, хочу ли я видеть, что с ним сделали синвериаты.

Дорога проходит без происшествий. Мы не встречаем ни солдат ORFEX, ни других людей.

Наверное, это хорошо. Если всё пойдёт так же, мы доберёмся до штаба Теней до наступления темноты, как и рассчитывал Стилет.

На горизонте вырастает силуэт города. Многоэтажные здания, геометрически выверенные улицы, прямые линии — всё это выглядит чуждо и неправильно. Будто кто-то взял воспоминание о городе из старой фотографии и наложил его на умирающую, выжженную землю. С каждым шагом тревога усиливается.

И не зря.

Стоит переступить черту между природой и камнем, становится ясно: город уже не тот.

Дома всё ещё стоят, но большинство окон выбиты, а двери сорваны. Асфальт треснул, из разломов пробивается трава. Повсюду мусор — обломки мебели, куски бетона, ржавые детали. Воздух пахнет как в затхлом подвале — смесью плесени, старой пыли и металла. И ещё чем-то... тянущимся, липким, мёртвым.

— Здесь даже погода изменилась, — Стилет осматривает улицы через прицел. — Шорох говорил, что раньше в городе жили люди. Потом пришёл ORFEX, и все исчезли. Через два года эти уроды уехали, но город ещё три недели заливало дождём. С тех пор здесь стабильно на пять-шесть градусов жарче, чем в окрестностях.

— Бред какой-то, — бормочет Викинг, окидывая взглядом пустые здания. — С какой радости в городе стало теплее?

Стилет только пожимает плечами.

Мы направляемся в сторону промзоны. Там, на окраине, среди обломков и заросших трещин, возвышается мрачное пятиэтажное здание. Чёрные оконные проёмы зияют пустотой, как глазницы черепа. Кованые ворота, когда-то массивные и грозные, теперь распахнуты настежь, а надпись «Режимный объект» почти стёрта.

Именно туда ведёт нас Стилет.

— Подожди, — тихо говорит Философ. — Ты серьёзно хочешь сказать, что ваша база — здесь?

— Не совсем, — Стилет хитро прищуривается. — Но ты почти угадал.

Он уже поднимается по бетонной лестнице, когда тишину разрывает пронзительный крик.

Белый как мел Геракл вопит во всё горло, указывая в сторону силуэта метрах в сорока от нас. Колибри мгновенно подхватывает сына и зажимает ему рот, но слишком поздно. Силуэт поворачивается в нашу сторону.

— Чёрт! — сквозь зубы шипит Стилет. — Я же говорил — не орите!

Первым оружие вскидывает Викинг. За ним — Колибри и Философ. Я невыносимо медленно повторяю их движения.

— Опустите пушки! — голос Стилета звучит резко, но ужаса в глазах нет. — Бежим!

На лице Геракла проступает паника. Он срывается с места и несется к зданию, не глядя под ноги, крича так истошно, что у меня звенит в ушах.

— Давайте! — орёт Стилет, уже не пытаясь скрываться. — Их здесь будет тьма!

Из темноты раздается пронзительный вой. Холодный, нечеловеческий — такой, от которого кровь стынет в жилах. Сердце срывается с ритма.

Мгновение — и я бегу. Бегу изо всех сил, будто от этого зависит жизнь. Впереди — Викинг, поддерживающий Колибри. За спиной слышно дыхание Философа.

Сзади доносится топот. Там десятки ног.

Стилет настигает Геракла уже в здании. Мы бежим вниз по заржавевшей лестнице, которая стонет под весом тел. Ещё немного — и она развалится под ногами, превратив нас в живую лавину, летящую навстречу бетону.

Викинг резко останавливается, и я с размаху врезаюсь ему в спину.

Перед нами — старая металлическая дверь, покрытая ржавчиной. Стилет, скрипя зубами, пытался провернуть ключ в замке.

— Быстрее! — бросает Философ, разворачиваясь к лестнице и поднимая винтовку.

Вой усиливается. Топот приближается.

Щелчок.

— Внутрь, бегом! — коротко командует Стилет, отступая в сторону и пропуская нас.

Перецепаюсь через порог, теряя равновесие, и вваливаюсь в помещение. Дверь всё ещё открыта — Стилет стоит, не двигаясь, пока не входит Философ.