Асхем. Проклятый фараон

Глава 1

Солнце плавило землю, воздух дрожал, песок впивался в кожу горячими иглами, но это было ничто по сравнению с липким, гнетущим ощущением в груди. Оно не имело формы, не имело объяснения, но было здесь — холодным, чужеродным, обволакивающим, словно чья-то невидимая рука легла мне на плечо. Я глубже втянула воздух, пропитанный зноем и пылью веков, и заставила себя идти дальше, но внутри что-то сжималось с каждым шагом. Странное чувство, будто я уже была здесь… но это невозможно! Абсурдно! Я никогда не ступала в эти пески, никогда не видела этих высохших, жаждущих неба скал, не касалась ладонью древнего камня, прогретого солнцем. И всё же сердце сдавило так, что стало трудно дышать.

Коллеги возбуждённо спорили, смеялись, делали снимки находки, обсуждали масштабы раскопок, но я слышала их голоса приглушённо, будто сквозь воду. Звук становился всё тише, отдалённее, пока совсем не превратился в пустой гул, сливаясь с рокотом ветра. Я моргнула, попыталась сосредоточиться, но реальность будто отступала, оставляя меня одну в этом жарком, затаившем дыхание мире. Словно я была здесь раньше. Словно это место ждало меня.

По спине пробежал холодный, липкий страх, неестественный в этом знойном аду. Сердце ударило сильнее, но не от жары, не от духоты — от чего-то другого. Я провела ладонью по шее, стирая капли пота, но внутри оставался морозный ком, тяжёлый, неподвижный, впившийся под рёбра.

Глупости. Я сжала пальцы, вцепившись в ремень сумки, заставляя себя дышать ровнее. Это просто усталость. Просто переутомление. Просто Египет.

Гробница не значилась в архивах. Её не должно было существовать. Это было невозможно, нелогично, но она стояла перед нами, вырванная из песков, как сердце, выбитое из груди времени. Камень был древним, покрытым узорами, истёртыми ветром и солнцем, но стоило нам расчистить вход, как на поверхность выступили иероглифы — слишком чёткие, слишком хорошо сохранившиеся, словно сама история пыталась их стереть, но не смогла. Я не верила в проклятия. Вечно таинственные «неразгаданные цивилизации» вызывали у меня скорее скептическую усмешку, чем страх. Но стоило мне взглянуть в этот провал, чёрный, как бездна, как к горлу подкатил удушающий ком.

Тёмный зев зиял, словно глаз самого Аида, зовя внутрь, обещая древние тайны или смерть. Воздух был неподвижным, застывшим, тяжёлым, пропитанным чем-то, что невозможно объяснить. Я ожидала привычной гробовой сырости, затхлости, но здесь было иначе — запах тлена смешивался с чем-то иным, чем-то, что не должно было оставаться спустя тысячелетия. Будто само время застыло в этих стенах, отказавшись двигаться дальше.

Когда мы шагнули внутрь, мои пальцы невольно сжались в кулаки. На стенах — надписи. Древние, выбитые с такой силой, будто тот, кто оставил их, знал, что его никто не услышит, но всё равно пытался кричать. Я неосознанно отшатнулась, глядя на выведенные символы, смысл которых ударил в разум быстрее, чем я успела их перевести.

"Не трогай корону, ибо она разбудит проклятого."

Но я взяла ее в руки невольно и очень резко, поднесла к глазам.

Холод пробежал по спине.

Гул. Сначала едва уловимый, будто шёпот ветра в каменных коридорах, но он нарастал, заполнял пространство, проникал в кости, сжимал виски раскалёнными тисками. Земля задрожала, словно пробуждаясь после долгого сна, как живое существо, недовольно тем, что его потревожили. Камень под ногами содрогнулся, и воздух стал тягучим, густым, пропитанным древней силой, которая не должна была существовать. Я разомкнула губы, но не смогла вздохнуть — грудь сдавило, как будто невидимые пальцы сомкнулись на моём горле. Где-то в глубине, далеко под нами, из самых недр земли раздался низкий, протяжный звук. Он не был голосом. Он не был похож на шёпот, вздох или рёв. Это был стон. Сама земля застонала, как будто то, что находилось внутри неё, вот-вот вырвется наружу.

Каменные плиты пошли трещинами, звук разрывал барабанные перепонки, раздирал разум на куски. Песок хлынул сверху, осыпаясь по плечам, забиваясь в волосы, в рот, в глаза. Я вскрикнула, вслепую отмахиваясь, прикрывая голову руками, но твёрдо стояла на месте, потому что в моих пальцах всё ещё была она. Корона. Холодный металл вдруг стал горячим, вспыхнул, как расплавленное золото, и мне показалось, что я держу в ладонях саму звезду, вырванную с небес. Я попыталась отдёрнуть руки, но пальцы не слушались, они впились в артефакт, как если бы чужая, невидимая сила удерживала меня.

Я не могла отпустить.

Я не могла убежать.

Что-то удерживало меня здесь.

Гробница трещала, рушилась, открываясь, как расколотый череп, обнажая то, что было запечатано в ней тысячелетиями. Открывая что-то… или кого-то.

С грохотом рухнула плита, взметнув в воздух плотное облако песка и каменной пыли. Я закашлялась, вслепую закрывая рот и нос ладонью, но не отрывала взгляда от того, что открылось передо мной. Гроб. Нет… Не гроб. Тюрьма. Узкая каменная ниша, углубление в полу, обрамлённое древними символами, которые теперь едва мерцали в пыльном воздухе. Стены её были тёмными, гладкими, испещрёнными тонкими, словно кровавые трещины, разломами. Золотая змеиная печать, когда-то державшая крышку, теперь разломана надвое, её магия исчезла вместе с последним обломком, расколовшимся о каменный пол.

Я стояла, не в силах пошевелиться, не понимая, на что смотрю. Сердце стучало где-то в горле, слишком громко, слишком часто, а в голове звоном отдавался предостерегающий крик интуиции. Здесь должно было быть тело. Должен был быть прах, останки, что-то. Должна была быть смерть. Но каменная тюрьма была пустой.

Это было невозможно. Это было противоестественно. Это было неправильно.

Крик застрял в горле, вырваться не успел. Позади, в самом сердце развороченной гробницы, кто-то сделал первый вдох.

Сердце бешено колотится, удар за ударом отзываясь в висках, дыхание сбивается, грудь будто стянуло невидимой удавкой, не давая вдохнуть. Пальцы немеют, ноги приросли к каменному полу, но не от усталости, не от жара — от чего-то более древнего, первобытного, чего-то, что никогда не должно было быть пробуждённым. Сзади воздух изменился. Он стал плотнее, тяжелее, тягучее, словно время сгустилось, осело в этой пыльной усыпальнице, впилось в меня холодным предчувствием.

ВИЗУАЛЫ

ВИЗУАЛЫ

Наталья

МУМИЯ

АСХЕМ

Глава 2

Сон? Нет. Кошмар.

Я резко вдохнула, грудь сдавило от тяжести воздуха, словно он был густым, вязким, пропитанным чем-то чужим, чем-то, чего не должно было быть. Тепло. Слишком тепло. Мне не хватало воздуха. Кожа липла к ткани, но не к моей одежде – к чужой, мягкой, незнакомой.

Я открыла глаза.

Роскошь. Глубокие золотые оттенки, мягкие подушки, тончайший шёлк простыней, слишком тёмные стены, отблеск свечей, горящих в нишах, и пряный запах, от которого кружилась голова. Пространство давило, словно стены этого дворца были живым существом, ждущим, когда я пошевелюсь. Когда осознаю, что я не там, где должна быть.

В висках бешено пульсировало, сердце колотилось так сильно, что ребра звенели. Я резко села, хватаясь за шею, за руки, за живот – всё на месте? Всё цело? Моё тело принадлежит мне?

Но это не палатка археологов. Не больница. Это не мой мир.

Я сжала пальцы в простынях, впиваясь ногтями в дорогую ткань, задыхаясь. Гробница. Камни. Обвал. Я помню, как воздух затрясся, как сквозь пыль я увидела его. Глаза, словно расплавленное золото. Крик застрял в горле. Моё. Сердце. Помнит.

Но я не во сне.

Я в плену.

Голоса. Шёпот, приглушённый массивными стенами, но слишком отчётливый, чтобы быть плодом воображения.

Я замираю. Внутри всё обрывается, грудь сдавливает так, что невозможно вдохнуть. Я не одна.

Шорох тканей, гулкие шаги за дверью. Разговор. Глухой, тяжёлый, словно приговор, вынесенный заранее. Я не понимаю слов, не разбираю язык – слишком быстро, слишком чуждо…

Но почему тогда я слышу страх?

Почему я чувствую, о чём они говорят?

Проклятие.

Возвращение.

Фараон.

Я судорожно сглатываю, сжимаю кулаки, ногти впиваются в ладони. Нет. Это невозможно. Это мой разум играет со мной, это паника, это всё ещё сон.

Но слова…

Я понимаю их.

Как будто этот язык всегда был во мне. Как будто эти звуки не новые, а забытые.

Как будто я всегда знала, что однажды услышу это имя.

Голоса за дверью ползли по стенам, как змеи, шептали, скользили по воздуху, цепляясь за моё сознание, наполняя его липким страхом. Они боялись. Я чувствовала их дрожь, их застывший ужас, их молитвы, обращённые не к богу, а к тому, что не должно было пробудиться. Но они боялись не меня. Нет. Я не была центром их паники. Я была лишь частью чего-то страшного.

Проклятье. Ужас. Древний правитель.

Шёпот не стихал, он сжимался кольцами вокруг горла, затягивал невидимые нити, не давая дышать. Казалось, воздух стал тяжелее, гуще, будто сам этот мир пытался вытолкнуть меня за пределы реальности. Сердце ударилось о рёбра, когда слова вспыхнули в сознании, отрывистые, словно удары плети.

"Фараон."

"Восстал."

"Проклятие."

Я сглотнула, пытаясь дышать глубже, но каждый новый вдох отдавался болью в груди. Они говорили слишком быстро, их речь сливалась в одно, но… я понимала. Чёрт возьми, я понимала каждое слово.

Это было невозможно.

Я знала основы древнеегипетского – тексты, символы, немного грамматики, но не так. Не так! Я могла читать письмена, переводить простые фразы, но сейчас их слова не требовали осмысления, не нуждались в переводе. Я слышала, и смысл рождался в голове сам, будто эти звуки всегда жили во мне.

Я не просто понимала слова – я чувствовала эмоции, которые они в себе несли. Паника, мольбы, страх. Не за себя. За мир.

Это не должно быть возможно.

Но это происходило.

Асхем.

Звук этого имени обрушивается на меня, как лавина, холодной волной накатывает на сознание, затапливает, отрезает от реальности.

Я знаю, кто он.

Проклятый фараон.

Правитель, которого похоронили заживо.

Проклятье, запечатанное в камне и песках.

Я читала о нём. Давным-давно, среди пыльных страниц, среди мифов и легенд, которые никто не воспринимал всерьёз. Загадочный, почти стёртый из истории. Фараон, имя которого пытались забыть, как будто оно само по себе таило опасность.

Но почему сейчас, услышав его, я не могу дышать?

Что-то во мне сжимается, словно память, спрятанная в глубине сознания, рвётся наружу. Как будто я не просто читала о нём. Как будто знала его. Как будто была там, когда его похоронили.

Невозможно. Чушь. Бред.

Но тогда почему его имя пробирает меня до костей?

Почему оно отзывается во мне, как эхо чего-то страшного, древнего, забытого?

Почему, когда я закрываю глаза, мне кажется, что я уже слышала этот голос?

Асхем.

Проклятый.

***

Двери распахиваются с глухим ударом, и воздух в комнате меняется. Он становится плотнее, тяжелее, горячее, как перед бурей, когда мир застывает в напряжённом ожидании.

В комнату входят мужчины в длинных, роскошных одеждах. Шёлк, золото, тонкие плащи, струящиеся по полу. Жрецы. Стража. Придворные. Они выглядят величественно, но их лица – нет. Они напуганы.

Гнев. Ненависть. Шок. Страх.

Я чувствую их эмоции, хотя не понимаю, что происходит. Я чужая. Лишняя. Неуместная. Но именно меня они разглядывают с ужасом, будто я – самое страшное, что могло случиться.

Кто-то из них говорит, резко, отрывисто. Я слышу слова. Я понимаю их.

– Она принадлежит ему.

Мир рушится.

Слова врезаются в сознание, разрезая реальность на "до" и "после". Воздуха не хватает, сердце стучит глухо и рвано, как если бы меня били в грудь. Я не понимаю. Не хочу понимать.

Принадлежу?

Ему?

Паника сжимает рёбра, вцепляется ледяными когтями в горло. Я бессознательно отступаю назад, но натыкаюсь на тяжёлые подушки. Всё вокруг слишком дорогое, слишком роскошное, но я чувствую себя грязной, чужой, бесправной.

Я открываю рот, чтобы закричать, потребовать объяснений, но тогда вижу его.

Асхем.

Он стоит, не двигаясь, высокий, массивный, словно вырезанный из камня. Мускулы, натянутая на них кожа цвета солнечной бронзы, шёлк золотых узоров на ткани, закрывающей его тело. Он выглядит… совершенно. Жутко. Божественно.

Глава 3

Тьма обволакивала колонны древнего зала, запах смолы и благовоний пропитывал воздух, создавая ощущение нереальности происходящего. Я дышала тяжело, сердце колотилось в груди, но это не могло меня спасти.

Асхем стоял передо мной, высокий, неподвижный, как каменный идол. Он смотрел на меня долго, сосредоточенно, с тем безразличием, которое бывает только у богов — беспристрастных, не знающих пощады, не видящих смысла в протестах смертных.

Я попыталась отступить, но спиной наткнулась на холодную колонну. Бежать было некуда.

Я отступаю назад, но холодная колонна упирается в мою спину.

Асхем снова приближается — медленно, неумолимо. Он не торопится, потому что знает: я не убегу. Он сильнее. Всегда был сильнее.

Жар его тела накрывает меня, от него пахнет смолой, благовониями и чем-то древним, необъяснимым. Этот запах заполняет мои лёгкие, спутывает мысли.

— Не сопротивляйся, — говорит он тихо, но в этом голосе — власть.

Но я сопротивляюсь.

Мои ладони упираются в его плечи, но это бесполезно. Он лишь сильнее сжимает мои запястья, поднимая их вверх и прижимая к колонне. В груди колотится сердце, дыхание сбивается.

Его губы скользят по моей шее, горячие, обжигающие. Он ведёт себя спокойно, но я чувствую — под этим спокойствием скрывается голод.

Я выгибаюсь, пытаюсь вырваться, но в следующую секунду чувствую укус.

Резкая вспышка боли пронзает шею, и я вскрикиваю, но Асхем не ослабляет хватки. Его зубы глубже вонзаются в мою кожу, и я ощущаю, как что-то — яд — проникает в моё тело.

Тепло. Оно разливается по венам, заполняет грудь, живот, опускается ниже, сжигая всё на своём пути.

Я горю.

Я выгибаюсь, извиваюсь, но он удерживает меня, позволяя только чувствовать.

Каждая клеточка тела становится чувствительной до боли, словно нервы оголены. Я ощущаю всё: его горячие пальцы, что сжимают мои бёдра, его губы, оставляющие влажный след на шее.

Но хуже всего — это наслаждение.

Оно нарастает быстро, слишком быстро. Между моих ног все сжимается, пульсирует, всё напряжение стягивается туда, в самую глубокую точку, которая уже отчаянно пульсирует в ожидании.

Я задыхаюсь, судорожно хватаю воздух.

— Чувствуешь это, ? — шепчет Асхем мне в ухо.

Я чувствую.

Клитор сжимается в тугой узел, пульсируя в такт горячим волнам, что пробегают по телу.

Я схожу с ума.

Ещё несколько секунд — и я взрываюсь.

Оргазм накрывает меня, разрывает на части, заставляет дрожать в его руках, вжиматься в него, сжимать его плечи так сильно, что ногти наверняка оставляют следы.

Мир гаснет вспышками белого света, колени подгибаются, но он не даёт мне упасть.

Асхем смотрит на меня, проводит пальцами по следу от клыков, и его губы касаются моего виска.

— Теперь ты моя, — шепчет он.

Я тяжело дышу. Мои мышцы всё ещё содрогаются, клитор дергается в последних судорогах оргазма.

Я знаю, что он прав.

Жаркий след его зубов на моей коже пульсировал, пульсировал так, будто внутри под кожей всё ещё оставался он. Я знала, что все видят. Что жрецы смотрят на меня сверху вниз, что придворные сдержанно опускают глаза, но я чувствовала, что они знают.

Моё тело выдало меня. Оно не боролось. Не отторгло. Оно приняло.

Я дрожала, но не от страха.

Ноги были слабыми, как будто я не стояла здесь, а опустилась перед ним на колени, покорная, послушная. Как будто сама признала себя его рабыней.

Но я не признала!

Я вцепилась пальцами в тонкую ткань, обхватила себя за плечи, как будто могла стереть с себя этот позор, этот жар, эту предательскую дрожь.

Но было поздно.

Они видели.

Я слышала, как шёпот прошёлся по храму – жрецы обменялись взглядами, кто-то из них улыбнулся краем губ, едва заметно, довольно.

Я хотела умереть.

Хотела скрутиться, закрыться, скрыться. Исчезнуть.

Но он не дал.

Асхем стоял передо мной, и на губах его была тень улыбки. Он знал, что со мной произошло.

И он наслаждался этим.

Боже, это кошмар.

Я сплю.

Я закрою глаза, и когда открою их – я буду в своей палатке, я проснусь, я вернусь в реальность, где он всего лишь тень из древних текстов.

Но я закрыла глаза.

И мир не исчез.

А на моей шее горело клеймо.

– Ты можешь звать себя Натальей…
Он проведёт пальцами по клейму, где всё ещё горит след его зубов.
– Но я знаю, кто ты.
Его голос низкий, глубокий, змея, скользящая по коже.
– Ты – Мерит. И ты принадлежишь МНЕ! Я – Асхем Са-Нек Атен, великий фараон Нижнего и Верхнего Кемета, возлюбленный Богами, рожденный под знаком змея, чья кровь отравлена проклятьем, но чья воля сильнее самой смерти. Я – тот, кто правил в вечности и был предан. Я – тот, кого нельзя было убить, и потому меня похоронили заживо. Я – твой господин, Мерит. И ты никогда от меня не уйдёшь!

______________________

Асхем вернулся.

Как песчаная буря, сметающая всё на своём пути, как раскалённое солнце, от которого не скрыться, как неизбежное проклятье, от которого не убежать. Он вернулся, и этот мир содрогнулся.

Гул в столице не утихал. Шёпот множился, разрастался, превращаясь в оглушающий рёв тысяч голосов. Одни преклонялись, падали ниц, касаясь лбами выжженной солнцем земли, шепча священные слова, которые не смели произносить веками. Другие кричали, бежали, прятались, будто пытались спрятаться от самой смерти.

Кто-то ждал его. Кто-то ненавидел. Кто-то верил, что он – их спасение.

Кто-то знал, что он – их конец.

Но главное – все вспомнили, кто здесь истинный правитель.

Рахотеп чувствовал, как его власть рассыпается в пыль, как рушится его созданное на лжи и страхе царство. Он столько лет держал этот мир в своих руках. Гладил его пальцами, сжимал в кулаке, правил им, как живым существом, подчиняя, растаптывая, подминая под себя каждого, кто смел усомниться в его праве.

ВИЗУАЛЫ

Жрецы

Рамхотеп

Глава 4

Они смотрят на меня, как на товар. Как на вещь, что уже давно продана, оплачена кровью и проклятьем. Я – не человек. Не личность. Я – тело, которое должно склониться.

Слова, произнесённые жрецами, падают, как камни в грудь, и каждый удар – смертельный. Выбора нет. Никаких благородных речей, никаких красивых обещаний. Здесь не верят в свободу. Здесь нет места надежде.

– Ты принадлежишь ему.

Я сжимаю зубы, вцепляюсь ногтями в ладони, до боли, до крови, но не подаю вида. Они ждут, что я сломаюсь. Что встану на колени, покорно склоню голову и приму свою судьбу, но я стою. Я держусь.

– Я не его.

Голос чужой, охрипший, сорванный, но твёрдый. Сильный. Такой, каким он быть не должен.

Жрец медленно поворачивает ко мне голову. В его глазах – ничего. Ни сомнения, ни интереса, ни гнева. Пустота.

– Тогда ты умрёшь.

И всё.

Просто, ровно, без лишних эмоций.

Как будто это не решение, а свершившийся факт.

Как будто моя жизнь ничего не значит.

Как будто я – уже труп, просто ещё не осевший в пыль.

В горле ком, в груди бешеный удар сердца. Они действительно сделают это. Здесь, во дворце, под этими золотыми сводами, в этой обманчивой роскоши, где стены истекают солнечным светом, меня могут убить.

Просто, хладнокровно, так, будто я – нечто ненужное, то, что мешает, что можно стереть, заменить.

Я хочу закричать, броситься, вцепиться в их одежды, разорвать их лица ногтями, но тело не слушается. Я чувствую, как внутри что-то ломается.

Это ловушка.

Без выхода. Без спасения.

Либо я стану его.

Либо меня не станет вовсе.

Он не спрашивает. Не даёт мне права голоса. Не ждёт моего согласия, потому что в его мире моё мнение не имеет значения. Асхем просто берёт то, что считает своим, так же, как брал и раньше, как, возможно, забирал века назад. Его руки – железные оковы, тёплые, горячие, впивающиеся в мою кожу не с жестокостью, а с непоколебимой уверенностью. Я бьюсь, вырываюсь, но это тщетно, это похоже на борьбу пленённого зверя, загнанного в угол. Всё, что я могу дать ему сейчас – ненависть. Грязную, живую, пропитанную страхом, болью, отчаянием.

Я ненавижу его за это.

За власть, которой он пользуется, как дыханием. За силу, которой он не сомневается. За то, что не оставляет мне выбора.

Но проклятье делает своё дело. Оно ползёт по венам, разливается огнём по телу, захватывает грудь, перехватывает дыхание, впивается в сознание, разрушая меня изнутри. Я не хочу этого, не могу хотеть, но тело… оно отвечает. Оно вспоминает. Оно предаёт меня так, как никогда раньше. Я задыхаюсь, вцепляюсь пальцами в его запястья, стараясь оттолкнуть, разорвать эту связь, стереть этот жар, но это невозможно.

Потому что он уже внутри.

Не только руками, не только телом – он в самом воздухе, в каждом ударе сердца, в каждой дрожи, пробежавшей по коже.

Асхем чувствует это. Он знает, что я сопротивляюсь только разумом, что магия уже подчинила меня, и оттого его взгляд наполняется чем-то опасным, мрачным, тёмным, как гроза над пустыней. Его дыхание горячее, оно скользит по моей шее, по губам, и я понимаю – это конец.

Я проиграла.

Я ненавижу себя за это, но магия сильнее. Сильнее воли, сильнее разума, сильнее ненависти, которую я чувствовала ещё мгновение назад. Она обволакивает меня, ломает, делает той, кем я не хочу быть.

А он знает это.

И усмехается.

Он стоит передо мной, как олицетворение власти, древний, незыблемый, как сами эти стены, как высеченные в камне символы, перед которыми склоняются целые поколения. Он не торопится, не давит, не угрожает. Асхем просто ждёт.

Я вижу, как он смотрит на меня, с этой ленивой уверенностью хищника, загнавшего добычу. Ни капли сомнения. Ни намёка на то, что у меня есть хоть один шанс вырваться. Он слишком привык, что мир принадлежит ему.

Но я – не его мир.

– Подчинись.

Его голос – как горячий воск, стекая в сознание, обволакивает, застывает, оставляя след. Низкий, властный, такой, что от него хочется затаить дыхание, потому что он не терпит отказов.

– Никогда.

Я шиплю, сжимаю пальцы в кулаки, ногти впиваются в ладони. Мне хочется ударить его, разорвать эту тишину, разбить это проклятое спокойствие, размазать его самодовольную уверенность по этим идеально гладким губам.

Но он даже не моргает.

– Я не буду твоей.

Он делает шаг ближе.

Я не отступаю.

Пусть убьёт. Пусть растопчет. Лучше смерть, чем быть частью этого кошмара.

Его взгляд скользит по мне, оценивающе, бездушно, как у воина, который знает, что битва уже выиграна, но пока просто наблюдает, как сражённый враг продолжает падать.

И тогда я бросаю последнее, что у меня осталось.

Вызов.

Я встречаю его взгляд, чистое золото, расплавленное, кипящее, пожирающее. В нём нет гнева. Только ожидание.

– Ты можешь запереть меня здесь, можешь приказать, можешь разорвать меня на куски, но я никогда не приму твою власть.

Я шепчу это, в голосе нет дрожи, нет страха, только ненависть, густая, как смола, заполняющая лёгкие, не дающая дышать.

Он молчит.

А потом улыбается.

Не просто улыбка – медленная, тёмная, коварная, скользящая по его губам, наполненная неоспоримым торжеством.

– Ты уже приняла.

Он произносит это так спокойно, что на мгновение меня захлёстывает паника.

– Просто ещё не осознала этого.

Мир рушится.

Потому что я чувствую, как слова рвутся вглубь меня, пронзают кожу, впиваются в сердце.

Потому что он прав.

Я убеждаю себя, что это отвращение. Что каждый раз, когда он приближается, этот разливающийся под кожей жар – это ненависть, это злость, это ярость, это желание разорвать его на части, но не что-то другое. Не что-то, от чего сжимается живот, от чего дыхание сбивается, от чего по спине пробегает дрожь, от чего хочется отступить назад, но не потому что страшно.

ВИЗУАЛЫ

Наташа

АСХЕМ

Глава 5

Я почувствовала его прежде, чем увидела. Нечто чужеродное, неправильное, вползающее в мой мир, как змея в нору. В отличие от Асхема, чей приход ощущался заранее – оглушительный, сметающий всё, заполняющий воздух его присутствием, – этот человек прокрался.

Я не услышала шагов.

Не почувствовала запаха благовоний или тёплого песка, как бывало с Асхемом.

Я просто вдруг осознала, что я не одна.

Повернулась резко, слишком резко – и он был там.

Высокий. Не такой массивный, как Асхем, но жёсткий, сухощавый, жилистый, с силой, которая не бросается в глаза, но скрыта под одеждой, в движениях, в напряжённых жилах на запястьях.

Змей.

Вытянутое лицо с чёткими скулами, глубоко посаженные тёмные глаза, в которых не было ничего – ни злости, ни жестокости, ни страсти. Просто холод.

Он выглядел иначе, чем Асхем. Его кожа была темнее, чем у фараона, но с той же золотистой пылью, впитавшей солнце пустыни. Одежды тёмные, без лишнего золота, без лишнего пафоса, но с дорогими вышивками, словно он не нуждался в показном величии, потому что его власть не требовала доказательств.

Рахотеп.

Я не знала, кто он, но знала, что он опасен.

Он смотрел прямо, не мигая, не двигаясь, не давая мне пространства даже в воздухе между нами.

— Не бойся.

Его голос был низким, тёплым, но это тепло не согревало. Оно обволакивало, скользило, как шёлковая ткань, как змеиная кожа.

— Я не причиню тебе вреда.

Ложь.

Его взгляд медленно скользнул по мне, оценивая, неторопливо, будто он никуда не спешил. Как если бы я уже принадлежала ему.

— Ты не знаешь, кто я?

Я не ответила.

Но внутри всё сжалось.

Он знал, кто Я.

И в этом была его сила.

Он сделал шаг ближе. Медленно, пока без угрозы, без спешки. Его движения были выверенными, аккуратными, почти ленивыми – как у человека, который точно знает, что страх сделает за него всю работу.

Я не отступила.

Но сердце сжалось так, что дышать стало тяжело.

Кто он?

Он вел себя слишком уверенно. Слишком спокойно. Словно знал, что его место здесь. Словно знал, что я должна его знать.

Я видела многих – фанатично преданных жрецов, стражников, склоняющихся перед Асхемом, придворных, боящихся сделать лишний вдох в его присутствии. Но этот человек…

Он не боялся.

Он не преклонялся.

Он стоял передо мной так, будто он – часть этой власти.

Человек или змей?

— Ты не знаешь, кто я?

Его голос был ровным, но в глубине слышался оттенок любопытства, как у хищника, который хочет проверить, насколько его жертва осознаёт свою позицию.

Я не ответила.

Я не дала ему этого.

Его губы чуть дрогнули – то ли усмешка, то ли разочарование.

— Это даже интересно.

Он не спрашивал снова. Он знал, что ответ не имеет значения.

— Рахотеп.

Я не дрогнула.

Но внутри… внутри всё похолодело.

Брат фараона. Человек, который правил, пока Асхем был во тьме.

Узурпатор.

Я сглотнула, но взгляд не отвела.

— Теперь ты знаешь. Или знала?

Он сказал это так же, как мог бы сказать: «Теперь ты моя».

И вдруг его пальцы коснулись моего подбородка.

Я вздрогнула, но не отпрянула. Не позволила ему увидеть реакцию.

Его рука была тёплой, но прикосновение ледяным.

Он заставил меня поднять голову.

Заставил посмотреть ему в глаза.

— Ты все же боишься меня?

Я не ответила.

Но он уже знал правду.

И это развлекало его.

Его пальцы сжали мой подбородок чуть крепче – не больно, но властно. Он заставил меня держать этот взгляд, не дал отвернуться, не дал вырваться.

— Боишься? Отвечай!

Я ненавижу этот вопрос.

Не отвечать – значит показать слабость. Сказать «нет» – ложь, в которую не поверит ни он, ни я. Сказать «да» – признание, которое он примет, как подношение. Я не могу выиграть.

Его глаза – чёрные, как ночное небо над пустыней. Они не завораживают, не обволакивают, как у Асхема, в них нет этого древнего золота, этой божественной ярости. В этих глазах – только бездна. Холодная, терпеливая, убийственная.

Рахотеп не сжимает пальцы сильнее, не угрожает, не давит – он просто заставляет меня смотреть.

— Это странно.

Я замираю.

— Он запер тебя в своей клетке, но даже не объяснил, кто я.

Тон – лёгкий, почти ленивый, но я слышу в нём что-то ещё. Не злость, не насмешку. Разочарование?

— Ты всего лишь его игрушка.

Отвращение вспыхивает резко, жгуче.

Я резким движением вырываю голову из его хватки, делаю шаг назад, но он не останавливает меня.

— Что? – в моём голосе столько же ненависти, сколько ярости.

Он улыбается.

Я ненавижу эту улыбку.

— Ты думаешь, ты – что-то большее?

Я стискиваю зубы.

— Ты не первая, знаешь? – Он делает шаг ко мне, но не трогает. – Не первая женщина, на которую он положил глаз.

В груди что-то холодеет.

— Но ты можешь избавиться…от плена…

Я не понимаю, что он имеет в виду.

И не хочу понимать.

Но он видит мой страх.

Видит его и наслаждается.

— Он думает, что ты уже его. Но у тебя есть выбор.

Голос стал мягче. Обволакивающий. Почти нежный.

Как у змея, нашёптывающего сладкую ложь.

— Скажи мне "да", и я дарую тебе свободу.

Свободу.

Это слово врезается в сознание. Оно звучит, как спасение.

Как обман. Как капкан, готовый захлопнуться. Я чувствую, что он ждёт. Его дыхание рядом. Его терпение – бездонное.

Он знает, что если я колеблюсь, если хоть на секунду поверю – он победил. Я поднимаю на него взгляд.

И говорю:

— Никогда.

Тишина между нами натянута, как струна.

А потом он улыбается.

И в этой улыбке – обещание.

"Ты ещё пожалеешь об этом."

Рахотеп смотрит на меня с ленивым любопытством, словно взвешивает мою ценность. Как будто я не человек, а ставка в игре, в которой мне даже не дали карт.