Астральное сердце ( 1 книга)

Пролог: Шепот в руинах

Холод был первым, что вернулось к ней. Он просачивался сквозь тонкую ткань платья, впивался иглами в кожу, заполнял легкие влажным, спертым воздухом. Он был не просто отсутствием тепла; он был живым, древним существом, обнимавшим ее окоченевшее тело.

Серафима открыла глаза и увидела тьму. Не простую, комнатную, а густую, почти осязаемую, бархатную черноту склепа. Она лежала на спине, и где-то высоко вверху, в непроглядной черноте, угадывались смутные очертания сводов, словно ребра колоссального зверя, проглотившего ее.

Она не помнила, как оказалась здесь. Последнее воспоминание — вспышка ослепительной боли в груди, крик, застрявший в горле, и падение в бездну. Чью-то руку, толкающую ее. Чей-то смех. Или плач? Обрывки, ничего более.

Она попыталась пошевелиться, и по телу пронесся вихрь мурашек. Каждый мускул ныл, каждый сустав скрипел, словно ее собрали по частям и склеили древним, хрупким клеем. С трудом поднявшись на локти, она осмотрелась. Глаза постепенно привыкали к мраку. Сводчатый зал, сложенный из массивных, почерневших от времени камней. Стены покрывали странные фрески, стертые до неузнаваемости, но на некоторых угадывались искаженные фигуры, сплетения щупалец и крыльев, глаза, смотрящие из камня. Воздух пах пылью, гнилью и чем-то еще… металлическим, словно кровь, но не та, что течет в жилах людей.

И тут она услышала Шепот.

Сначала он был едва отличим от шума в собственной голове — тихий, навязчивый шелест на грани слуха. Он исходил не из одного источника, а будто сочился из самих камней, висел в воздухе, оседал на кожу ледяной росой. Он был множественным, в нем переплетались десятки, сотни голосов — одни скрипели, как ржавые двери, другие шипели, как змеи, третьи пели тонкими, детскими голосками. Они не складывались в слова, но несли в себе смысл — призыв, вопрос, обещание и угрозу одновременно.

Серафима вжалась в холодный камень, пытаясь затаить дыхание. Страх, острый и животный, сжал ее горло. Где я? Что это?

Шепот усиливался, нарастая, как прилив. Он проникал внутрь, вился в сознании, выискивая щели. И вместе с ним, в такт этим безумным голосам, в ее собственной груди забилось что-то чужое.

Она замерла, вслушиваясь в себя. Под ребрами, рядом с ее собственным, испуганно трепещущим сердцем, билось другое. Большее. Мощное. Его ритм был медленным, властным, абсолютно чуждым ее человеческой природе. Тук-ТАААК. Тук-ТАААК. Оно не просто билось — оно пульсировало, излучая волны странного тепла, которое не согревало, а обжигало изнутри ледяным огнем. Каждый удар отзывался глухим эхом во всем теле, в костях, в зубах. Это было похоже на то, как если бы внутри нее заперли огромную, древнюю птицу, которая пыталась вырваться, разрывая плоть изнутри.

Она судорожно схватилась за грудь, ожидая нащупать что-то инородное, выпуклое, но под пальцами была лишь гладкая, холодная кожа. Ужас парализовал ее. Это не было болезнью. Это было вторжением. В ней жило что-то. Чужое.

«Уйди, — прошептала она, и ее собственный голос показался ей до смешного слабым и хрупким в этом гулком шепоте руин. — Пожалуйста, уйди».

В ответ на ее мольбу Шепот взревел. Голоса слились в один оглушительный вихрь, и тьма перед ее глазами сгустилась, закрутилась, приняла форму.

Из мрака выплыла Тень. Она была лишена четких очертаний, постоянно менялась, то вытягиваясь в исполинский столб, то расплываясь клубящимся облаком. Но в ее центре горели два уголька — глаза без зрачков, полкие холодного, бездушного пламени. От Тени исходила такая мощь, такое древнее, всепоглощающее зло, что Серафима не могла даже пошевелиться, пригвожденная к камню ужасом, превосходящим все, что она могла представить.

«Сера… фи… ма…»

Ее имя, произнесенное тысячей глоток одновременно, прозвучало у нее в голове. Оно обожгло изнутри.

«Наконец-то… Ты пробудилась. Пробудилось мое Сердце».

Она не могла говорить. Она могла только слушать, зачарованная этим леденящим душу голосом.

«Ты несешь в себе величайшую честь и величайшую силу. Астральное Сердце. Мое Сердце. Оно было разорвано, рассеяно… но теперь оно вновь бьется в груди сосуда. В твоей груди».

Тень приблизилась, и Серафима почувствовала, как ледяной холод исходит от нее, заставляя зуб на зуб не попадать.

«Они думали, что смогут запереть меня. Сломать. Но я — Азрагор. Я был до этого жалкого мира, и я буду после. И ты… ты станешь моими новыми вратами. Ты откроешь мне путь».

«Нет… — выдохнула она, и в ее голосе послышались слезы. — Я не хочу. Забери его обратно!»

Внутри нее, в такт ее отчаянию, Чужое Сердце рванулось с новой силой. Волна жгучей энергии прокатилась по венам. Ее пальцы непроизвольно впились в каменный пол, и она почувствовала, как камень под ними треснул с сухим щелчком.

Азрагор издал звук, похожий на скрежет скал. Это был смех.

«Забрать? Оно уже часть тебя, дитя мое. Оно питается твоим страхом. Твоей болью. Твоей жизнью. Без него ты умрешь. Они хотели спрятать его в хрупкой человеческой оболочке, надеясь, что сосуд не выдержит. Но ты… ты сильнее, чем они думали. Или… я сильнее».

Тень протянула к ней нечто, напоминающее когтистую лапу.

«Сила твоя растет. Ты чувствуешь? Мир стал… острее. Слышишь шепот камней? Чувствуешь страх, застывший в этих стенах? Это все — пища. Моя пища. Наша пища. Дай мне волю, и я наделю тебя могуществом, о котором смертные не смеют и мечтать. Города падут к твоим ногам. Жизнь и смерть будут повиноваться твоему слову».

Соблазн прозвучал в его голосе, сладкий и ядовитый. Вместе с ужасом, на дне ее души, что-то шевельнулось в ответ на это обещание силы. Что-то темное и голодное. Чужое Сердце отозчалось ликующим, мощным ударом.

«Все, что я прошу… — голос Азрагора стал шелковым, интимным, — это свободы. Помоги мне обрести плоть, и мы будем править этим миром. Вместе. Отвергни тех, кто бросил тебя здесь. Они — тюремщики. Я — твой освободитель».

Охотник и дичь

Дождь над Запрудьем не шел — он висел. Мелкая, назойливая взвесь из воды, гари и городского смрада, которая не падала с неба, а просто заполняла собой все пространство, от мостовых до верхушек почерневших шпилей. Она забивалась под одежду, леденила кожу, превращала каменные стены в мокрые, слезящиеся глыбы, а воздух — в густую, трудно вдыхаемую влажную трясину. Город был похож на промокшую до нитки и брошенную гнить тушу.

Каин стоял под стрехой полуразрушенного амбара на окраине Рыбного рынка, в самом сердце этого болота. Он не двигался, слившись с тенями, и дым от его короткой трубки с табаком «Чертова слюнка» почти не отличался от влажной городской мглы. Его плащ из промасленной кожи был тяжелым от воды, но надежно скрывал амуницию и оружие. Капля, собравшаяся на краю капюшона, с резким щелчком упала в лужу с гнилой рыбой у его ног. Он не обратил на это внимания. Все его существо было сосредоточено на одном.

Он выслеживал дичь.

В руке он сжимал артефакт — «Компас Скверны». Он не показывал на север. Его стрелка, сделанная из зазубренного обломка кости и заключенная в медную оправу, медленно, но неуклонно поворачивалась, цепляясь за невидимые глазу токи, что оставляла после себя его цель. Сейчас она дрожала, указывая в сторону зловонного переплетения доков и трущоб, известного как «Сачки».

«Воры душ». Это слово отдавалось в его сознании горькой желчью. Они были болезнью, проказой, поразившей мир. Они не просто убивали — они оскверняли саму суть жизни, вырывая ее из божественного круговорота, пожирая, искажая, обращая в топливо для своих мерзких ритуалов и демонических пактов. Они выглядели как люди, говорили как люди, но внутри были пустотой, заполненной шепотом Теней. И как любую болезнь, их нужно было выжигать. Без жалости. Без сомнений.

Каин был скальпелем в руках Лорда-Инквизитора. И он гордился этой ролью.

Его пальцы в грубой кожаной перчатке сжали рукоять тяжелого кинжала у пояса — «Отречения», клинка, на котором были выгравированы руны разрыва, болезненные для любой нечисти. Рядом, в кобуре на бедре, покоился его верный «Громовержец» — массивный револьвер с патронами, начиненными освященным серебром и порохом из перемолотых мощей. Оружие убивало не только плоть. Оно разрывало астральные связи, отправляя ворованные души в небытие или, если повезет, обратно в цикл перерождений.

Компас дернулся. Стрелка замерла, указывая на узкую, заваленную гниющими отбросами щель между двумя складами. Оттуда несло запахом мертвой рыбы, человеческих испражнений и чем-то еще… сладковатым, приторным. Запахом страха. Запахом демонического.

«Близко», — констатировал он про себя. Его лицо, изборожденное старыми шрамами и годами, проведенными в таких вот промозглых болотах, не дрогнуло. Глаза, холодные и ясные, как зимнее небо, сузились. Он мысленно перебрал досье, вбитое в память за долгие часы изучения.

Серафима. Бывшая послушница монастыря Серебряных Врат. Подозревается в краже артефакта «Око Азрагора» и последующем добровольном слиянии с демонической сущностью. Класс угрозы: «Критический». Артефакт классифицирован как «Астральное Сердце» — ядро древнего демона Азрагора, способное к самостоятельному существованию в подходящем сосуде. Носитель проявляет признаки одержимости, обладает повышенной астральной чувствительностью и способностью к манипуляции тенями. Опасна, хитра, склонна к побегам.

Добровольное слияние. Эти слова всегда вызывали у него особенно глубокое отвращение. Большинство воров душ становились такими по принуждению, по незнанию, по слабости. Но были и те, кто сознательно шел на сделку с Тенью, кто жаждал силы, кто презирал свой человеческий удел. Для Каина они были хуже тараканов, ползающих в зловонных лужах у его ног.

Он плавно, без единого лишнего звука, двинулся вдоль стены, игнорируя вонь и грязь. Его ботинки с уплотненной подошвой бесшумно ступали по скользкому камню. Он был тенью, частью этого гнилого города, его карающим духом.

Мысли текли привычным, отработанным руслом. Почему здесь? «Сачки» — идеальное укрытие для отбросов. Шум, грязь, толпа. Посторонние запахи перебивают эманацию. Но она ошиблась. Она боится. А страх, особенно страх носителя, — это маяк. Она пытается заглушить его в этой вони, но он лишь становится острее. Как рана, которую пытаются залить дешевым бренди.

Он свернул в арку, ведущую в тупичок, заваленный пустыми бочками из-под селедки. Компас показывал прямо вперед. На ветхом деревянном фасаде таверны «Тонущий кот» он заметил едва видимый глазу знак — три сходящиеся царапины, оставленные когтем. Знак своих. Кто-то из низовой агентуры уже отметил аномалию.

Каин вошел внутрь. Таверна была клоакой. Воздух, густой от пара дешевой похлебки, табачного дыма и немытых тел, ударил в нос. В углу дремал старик с лицом, похожим на печеное яблоко. Пара матросов что-то хрипло выясняла у стойки. Бармен, жирный мужчина с потухшим взглядом, лениво протирал кружку грязной тряпкой.

Охотник медленно провел взглядом по помещению, его мозг работал как хорошо смазанный механизм. Старик — слишком стар, от него пахнет только смертью. Матросы — грубая сила, их ауры грязны, но человечны. Бармен… циник, пустота. Не она.

Но эманация была здесь. Ощутимая, как привкус меди на языке. Она исходила откуда-то сверху.

Не спросив разрешения, Каин направился к узкой, почти невидимой за стойкой лестнице, ведущей на второй этаж.

— Эй, туда нельзя! — сипло крикнул бармен, но замолк, встретившись взглядом с Каином. В этих глазах не было ни угрозы, ни гнева. Только ледяная, безразличная уверенность в своем праве идти куда угодно. Бармен отшатнулся и снова принялся тереть кружку, теперь уже с дрожью в руках.

Лестница скрипела под тяжелыми шагами Каина. Второй этаж был еще хуже — низкий потолок, несколько дверей, ведущих в номера. Грязь, сырость, бедность. Компас вел его к последней двери в конце коридора.

Он остановился перед ней, сняв плащ и отбросив его в сторону, чтобы ничего не мешало движению. Правая рука легла на рукоять «Громовержца». Левой он достал из-за пояса маленькую, похожую на песочные часы, колбу — «Ловушку Душ». Если удастся взять живой, артефакт нужно будет изъять и заключить. Процедура болезненная и для носителя, чаще всего смертельная. Но такова цена чистоты.

На острие иглы

Боль была ее единственной реальностью. Острая, жгучая боль в боку, куда вошло лезвие охотника. Она не была похожа на обычную рану — это было ощущение ледяного ожога, будто клинок был выкован из самого холода пустоты и оставил в ее плоти частицу небытия. Каждый вдох отдавался прострелом, заставляя ее скрипеть зубами и съеживаться еще сильнее.

Укрытие. Это слово звучало насмешкой. Она сидела, вернее, вжималась в гнилую древесину под полуразрушенным мостом где-то на задворках «Сачков». Сверху с грохотом проезжали повозки, сбрасывая в мутную, маслянистую воду реки новые порции нечистот. Снизу, из зловонной жижи, доносилось мерзкое чавканье и плеск — что-то живое и скользкое копошилось в отбросах. Воздух был густым и тяжелым, им невозможно было надышаться, он обжигал легкие химической горечью и разложением.

Но это было безопаснее, чем та комната. Безопаснее, чем тот охотник.

Каин. Его имя вонзилось в ее сознание так же резко, как его кинжал в плоть. Лицо, изрезанное шрамами, не выражавшее ничего, кроме холодной, методичной решимости. Глаза, которые смотрели на нее не как на человека, а как на вещь. На ошибку, которую нужно исправить. На болезнь.

«Ты обвиняешься... Твои права, как человека, аннулированы... Артефакт будет изъят. Твое существование — прекращено».

Каждое слово отзывалось в ней ледяным эхом. Она обхватила колени руками, стараясь дышать мельче, тише, стать меньше, незаметнее, раствориться в этой гнили и тьме. Слезы снова подступили к глазам, горькие, беспомощные. Она не была вором душ! Она не заключала сделку! Она была послушницей. Хранительницей. Ей доверили оберегать «Око Азрагора» — молчаливый, холодный камень в древнем реликварии. А потом... потом все смешалось. Крики. Пламя. Чьи-то руки, толкающие ее в спину. Падение в кромешную тьму. И пробуждение... с Этим внутри.

Она положила ладонь на грудь, чуть левее раны. Под тонкой тканью мокрого платья, под кожей и ребрами, оно билось. Сердце. Чужое. Живое. Тук-ТАААК. Медленный, властный ритм, который заглушал стук ее собственного, испуганного сердца. Оно было похоже на огромного, спящего зверя, которого она несла в себе. И этот зверь шевелился во сне.

Она пыталась с ним говорить в первые дни. Умолять, угрожать, просить. Но ответом был лишь шепот — тот самый, множественный шепот из руин, который теперь жил у нее в голове. Тихий, фоновый гул, похожий на отдаленный грохот прибоя, если бы прибой был соткан из голосов проклятых.

Контролировать. Инструкции в монастыре были туманными: «Воля превыше всего», «Свет души удержит тьму артефакта». Благостные, бесполезные слова. Какой свет? Какая воля? Ее воля была разбита страхом, ее душа истерзана до дна. Она пыталась медитировать, как учили, отрешаться от внешнего, искать внутри себя тихую гавань. Но внутри ее ждал только Он. Азрагор. Его присутствие было похоже на черную дыру, которая засасывала любой проблеск спокойствия, любой лучик надежды, и обращала их в топливо для себя.

И Сердце реагировало. Не на ее молитвы, а на ее страх. Прямо сейчас, пока она дрожала под мостом, прислушиваясь к каждому шороху, Оно вело себя иначе. Его удары стали... насыщеннее. Громче. Оно словно прислушивалось к окружающему ее кошмару, к этой квинтэссенции городского дна — страху, отчаянию, боли — и пило их, как изысканное вино.

Она закрыла глаза, пытаясь отгородиться. Но это лишь обострило другие чувства.

Голод. Пустота в желудке сводила судорогой. Она не ела ничего, кроме горстки подгнивших овощей, стащенных с телеги два дня назад. Еда вызывала рвоту — ее тело отторгало все, кроме воды, да и ту она могла пить лишь маленькими глотками. Казалось, Сердцу не нужна была обычная пища. Ему требовалось другое.

Жажда. Не воды, а... безопасности. Покоя. Но его не было и не могло быть.

И постоянный, неумолимый страх. Он был ее тенью, ее дыханием, вкусом на языке. Страх, что ее найдут. Страх боли. Страх смерти. Но хуже всего был страх перед тем, что внутри. Перед тем, что Оно проснется окончательно и сотрет то, что когда-то было Серафимой.

Внезапно, где-то совсем близко, раздался резкий крик, а потом приглушенный удар и хрип. Неподалеку, в той же сети переходов под мостом, кто-то только что совершил убийство. В воздухе повис острый, медный запах крови и волна чужой, предсмертной агонии.

Серафима вся сжалась, зажмурилась, затаив дыхание. Нет, только не это...

И Сердце отозвалось.

ТУК-ТААК! Удар был таким мощным, что ее бросило вперед, и она ударилась головой о балку. В груди вспыхнула ослепительная, белая вспышка боли-наслаждения. Это было отвратительно. Это было похоже на оргазм, вывернутый наизнанку, на укол адреналина, смешанного с ядом. По ее жилам пробежали мурашки, тело наполнилось странной, чужеродной силой. Голод и усталость отступили, сменившись дрожащей, неестественной бодростью. Рана в боку перестала ныть, онемев.

Шепот в голове усилился, голоса стали настойчивее, почти разборчивыми.
«...жизнь... прервана... энергия... наша...»
«...близко... еще... больше...»
«...корми... нас...»

«Нет, — прошептала она, сжимая виски пальцами. — Замолчите. Пожалуйста».

Но Сердце не слушало. Оно было довольно. Оно питалось. Оно требовало больше.

Она чувствовала его удовлетворение, его темную радость, и это чувство было почти осязаемым, как маслянистая пленка на коже. Оно наслаждалось этим миром. Этой грязью, этим страхом, этой болью. Для него Запрудье было не адом, а пиршественным столом.

Это было самое страшное открытие за все эти недели скитаний. Она несла в себе не просто демона. Она несла в себе сущность, которая процветала в том самом кошмаре, который для нее был невыносим. Ее страдания делали Его сильнее. Ее попытки выжить в этом аду лишь подкармливали ее тюремщика.

Что оставалось от нее самой? Имя, которое теперь звучало как насмешка — Серафима, «пламенная». Воспоминания о солнечных днях в монастырском саду, о запахе свежеиспеченного хлеба, о молитвах, которые когда-то приносили утешение. Все это казалось сном другого человека. Теперь ее реальностью были гнилые доски под ногами, вечный холод и голод, и эта... эта штука в груди, которая набухала от чужой смерти.

Выстрел в вечность

Крыши Запрудья были отдельным миром, хаотичным и безжалостным. Городской ландшафт изломился здесь под немыслимыми углами, создавая карту побега и погони, написанную безумным картографом. Острые шпили соседствовали с покатыми, мокрыми от дождя скатами, провалы чердачных окон зияли, как каменные пасти, а узкие гребни парапетов требовали баланса циркача. Воздух, уже не отравленный смрадом улиц, был чист, холоден и разрежен, словно на вершине горы, которую никто не желал покорять.

По этому миру, как два призрака, метались Охотник и его Добыча.

Каин бежал легко, с экономией движений, выработанной годами. Его тело помнило каждую поверхность, каждый возможный путь. Он не думал, куда поставить ногу — его ноги думали за него. Взгляд был прикован к силуэту, что мелькал впереди, прыгая с одного ската на другой с неестественной, почти паучьей ловкостью. Она была быстра. Быстрее, чем должна была быть. Иначе. Ее движения были резкими, порывистыми, лишенными человеческой плавности. Тень, которую она отбрасывала в тусклом свете ночных фонарей, была слишком густой, слишком живой, она тянулась за ней клубками черного дыма.

Он видел это. Видел, как ее рана, которую он нанес, уже не кровоточила, а будто затянулась пленкой двигающейся тени. Видел, как ее пальцы, цепляясь за кирпичную кладку, оставляли на камне черные, обугленные следы. Она не просто бежала. Она ускользала в иное измерение, становясь частью ночи, частью самого хаоса.

Но Каин был хаосу не чужд. Он был его упорядочивающим началом. Его карающим мечом.

Он прицелился на бегу. «Громовережец» был продолжением его руки, холодным и бездушным. Он выстрелил. Грохот разорвал ночную тишину, эхом покатившись по спящим крышам. Пуля, несущая в себе благословение и проклятие, просвистела в сантиметре от ее головы, вонзившись в трубу старой печи. Кирпич не просто раскололся — он почернел и рассыпался в пыль, словно его коснулся не металл, а сама смерть.

Серафима даже не обернулась. Она лишь ускорилась, и тень вокруг нее сгустилась, пытаясь скрыть ее очертания. Но Компас Скверны в кармане Каина жгло плоть, стрелка не дрогнув указывала прямо на нее. Не было нужды в глазах. Ее Сердце било в его сознании сигнальную дробь, маяк скверны, который невозможно погасить.

Они мчались над бездной. Слева — темная лента реки, усеянная огнями редких судов. Справа — пропасть улицы, где в тумане копошилась жизнь, не ведающая о поединке на своих головах. Дождь, начавший накрапывать, превратил черепицу и жесть в каток. Но ни он, ни она не поскользнулись. Их танец был слишком стар для таких простых ошибок.

Он сокращал дистанцию. Каждый его прыжок был точным расчетом, каждое приземление — бесшумным. Он видел, как ее плечи напряглись, как она, не оборачиваясь, почувствовала его приближение. Страх. Он чувствовал его запах, исходящий от нее, несмотря на всю демоническую мощь. Первичный, животный страх смерти. И Сердце внутри нее отвечало на этот страх, подливая масла в огонь ее сил, но и выдавая ее с головой.

Вот она, достигла края. Длинный, покатый скат крыши ткацкой фабрики, за которым — двадцатифутовый провал до следующего здания, более низкого. Тупик. Идеальная ловушка.

Каин остановился в десяти шагах от нее, перезаряжая револьвер. Механизм щелкал с хорошо отлаженной, металлической музыкой. Он не спешил. Дичь в углу.

Серафима медленно обернулась. Ее лицо было бледным, почти сияющим в темноте. Глаза — два уголька, в которых плясали отражения далеких огней и что-то еще, глубокое и черное. Она стояла на самом краю, ветер трепал ее мокрые волосы и лохмотья платья. Но в ее позе не было ни отчаяния, ни покорности. Была готовность. Готовность к прыжку. Или к чему-то иному.

— Конец игры, — произнес Каин, его голос был ровным, без злорадства. Констатация факта. — Ты можешь принять это с достоинством.

Она не ответила. Ее грудь тяжело вздымалась, но не от усталости, а от чего-то, что бушевало внутри. Он видел, как под тканью на ее груди пульсировал странный свет — багровый, зловещий. Астральное Сердце. Оно знало, что пришел его час.

— Я предлагаю тебе выбор, — сказал Каин, поднимая «Громовержец» и целиясь ей в грудь. Прямо в этот свет. — Быстро и безболезненно. Или... — он кивнул в сторону пропасти за ее спиной, — ты можешь позволить Ему забрать тебя с собой. Но я сомневаюсь, что Он это позволит. Ты Ему нужна живой.

В ее глазах мелькнула тень чего-то человеческого — боли, обиды, несправедливости. Но это было лишь на мгновение.

— Я... не воровала... — прошептала она, и ее голос был хриплым, сорванным. — Меня... предали...

— Неважно, — отрезал Каин. История каждого преступника полна оправданий. Его работа — не слушать их, а выносить приговор. Его палец лег на спусковой крючок. — Прощай, Серафима.

Он выстрелил.

Все произошло за долю секунды, но для них двоих время растянулось, стало тягучим и плотным, как мед.

Пуля, несущая в себе мощь древних заклятий и холодную ярость охотника, устремилась к цели. Она должна была поразить Сердце, разорвать его астральные связи, обратить в прах и пепел, освободив мир от скверны, а девушку — от мук.

Серафима, видя неизбежное, инстинктивно вскинула руки, не для защиты, а словно пытаясь оттолкнуть собственную судьбу. И в этот миг Астральное Сердце внутри нее проснулось окончательно.

Оно не стало создавать щит. Оно не стало уворачиваться. Вместо этого оно... раскрылось.

Из ее груди вырвалась вспышка багрового света, но не ослепительная, а густая, как кровь, и тягучая, как смола. Она не излучалась наружу, а, казалось, сформировала вокруг нее сферу, пространство внутри которой исказилось. Воздух заплавал маревами, тени изогнулись в немыслимые спирали. Каину показалось, что он видит сквозь нее — видит очертания огромного, бьющегося в такт Сердца, проступающего сквозь ее плоть.

Пуля вошла в эту сферу.

И замедлилась.

Она не остановилась. Она плыла, как в плотном желе, оставляя за собой вихревой след из искр и теней. И этот след был не просто физическим явлением. Он был нитью. Астральной нитью, которая тянулась назад, к стволу «Громовержца», к руке Каина, к его собственному сердцу.

Эхо в крови

Первым вернулся звук. Не городской гул, а внутренний — тяжелый, прерывистый стук в висках, сливающийся с мерным, навязчивым тиканьем невидимых часов. Потом запах — влажной черепицы, собственного пота с примесью страха, и чего-то нового, чужого… сладковатого, как перезрелые ягоды, и терпкого, как дым. Это был ее запах.

Каин застонал, пытаясь приподняться на локте. Голова раскалывалась, тело ломило, будто его прокатали через каменные жернова. Но физическая боль была ничтожна по сравнению с тем, что творилось внутри. В его сознании, выстроенном как крепость, появилась брешь. Сквозь нее сочился чужой ужас. Он был влажным, липким, парализующим. Он заставлял сердце сжиматься комком, а дыхание перехватывать. Это был не его страх. Это был ее страх.

Он заставил себя открыть глаза. Она лежала в пяти шагах, лицом вниз, ее худые плечи вздрагивали в немом рыдании. И с каждым ее вздохом, с каждой судорожной волной отчаяния, в его собственном горле поднимался ком, а в глазах темнело. Это было невыносимо. Как смотреть на себя в кривое зеркало, которое отражает только твои самые потаенные кошмары.

«Должен… контролировать…» — пронеслось в его голове привычной командой. Он был охотником. Его воля — сталь. Он подавит это. Выдавит из себя, как яд.

Серафима ощутила пробуждение раньше, чем осознала себя. Ее тело было чужим, тяжелым, налитым свинцом. А внутри… внутри бушевала чужая буря. Холодная, безэмоциональная ярость, отточенная как бритва. Она металась в границах ее сознания, как хищный зверь в клетке, стальной и безжалостный. Эта ярость была направлена на нее. И она чувствовала ее так же ясно, как биение собственного сердца. Нет. Не своего. Их сердца.

Она подняла голову, и ее взгляд столкнулся с его взглядом. В его глазах она увидела не просто ненависть охотника. Она увидела отражение собственного страха, искаженное его холодным гневом. И это было ужаснее всего.

Каин попытался встать. Мышцы напряглись, послушные приказу: «Уничтожить угрозу». Но в тот миг, когда его ноги обрели опору, а рука потянулась к ножу за поясом, в его груди вспыхнула ослепительная боль. Не физическая. Это была боль паники, удушья, предсмертного ужаса. Его собственное сердце заколотилось в такт этому чужому ритму, вышибая дыхание. Перед глазами поплыли черные пятна. Он рухнул обратно на колени, с силой опершись ладонями о мокрую черепицу.

— Что… что ты сделала? — его голос прозвучал хрипло, он едва узнал его.

Серафима, все еще лежащая на полу, почувствовала всплеск его ярости, смешанной с растерянностью. И в ответ ее собственный страх, который он сейчас чувствовал, ударил с новой силой, создавая порочный круг. Она сжалась в комок.

— Я… ничего… — ее шепот был едва слышен. — Это… Сердце…

Сердце. Слово прозвучало в его сознании не как звук, а как вспышка — образ темной, пульсирующей массы, опутанной астральными нитями, которые тянулись теперь и к нему. Он увидел его. Не глазами. Внутренним зрением, которое стало вдруг общим.

— Разорви связь, — прошипел он, снова пытаясь подняться, на этот раз медленнее. Боль была слабее, но все так же мучительна. — Прикажи ему!

— Я не могу! — выкрикнула она, и в ее голосе прозвучали слезы. — Я не контролирую его! Оно контролирует меня!

Ее отчаяние, горячее и живое, обожгло его изнутри. Он почувствовал вкус соли на своих губах — вкус ее слез. Это вызвало в нем приступ ярости. Чистой, неразбавленной ненависти к тому, что с ним происходит. К ней. К демону внутри нее. К этому миру, который вдруг потерял все четкие границы.

Его рука снова потянулась к «Отречению». На этот раз ему удалось вытащить клинок. Сталь блеснула в тусклом свете. Он не целился. Он просто ринулся вперед, движимый слепым инстинктом уничтожения источника своей боли.

Серафима увидела его движение и вскрикнула. Инстинкт самосохранения, усиленный паникой, заставил ее отползти назад, к самому краю крыши. И в тот момент, когда его клинок должен был вонзиться в ее грудь, ее собственный ужас, усложенный на мощь Астрального Сердце, вырвался наружу.

Тени вокруг нее сгустились, почернели, приобретя почти твердую форму. Они рванулись навстречу Каину, как щупальца.

И снова связь сработала как проводник.

В тот миг, когда ее воля, искаженная страхом, скомандовала тени атаковать, Каин почувствовал это. Он почувствовал, как ее сила вырывается из нее, как она формирует эти щупальца. Он почувствовал холодную, бездушную текстуру тени, которую она создавала. И он почувствовал… цель. Себя самого.

Его собственное тело на мгновение стало мишенью для его же атаки. Противоречивые сигналы — команда «убить» и ощущение «меня убивают» — столкнулись в его нервной системе с сокрушительной силой.

Кинжал выпал из его ослабевшей руки, звякнув о черепицу. Он схватился за голову, пытаясь вырвать из нее чужое присутствие. Голос! В его разуме звучал ее беззвучный крик, ее мольба о пощаде, которая теперь была и его собственной мольбой. Это было хуже пытки. Его собственная ярость, отражаясь от ее страха, возвращалась к нему бумерангом, умноженная в десятки раз.

Он отшатнулся, споткнулся и тяжело рухнул на спину, беспомощно глядя в затянутое облаками небо. Дождь бил ему в лицо, но не мог смыть этого ужаса.

Серафима, видя его агонию, тоже замерла. Ее щупальца тени рассеялись. Она чувствовала его боль. Не физическую, а ту, что глубже — боль разрушающейся личности, боль воина, потерявшего контроль над своим оружием и своим разумом. И сквозь эту боль пробивалось осознание: она сделала это. Ее страх причинил ему боль. Та самая боль, которую он хотел причинить ей.

Они лежали так несколько минут, просто дыша, пытаясь разделить себя. Каин пытался возвести стены. Он вспоминал учения — мантры очищения, техники ментальной изоляции. Но каждая стена, которую он строил, тут же размывалась приливом ее эмоций. Она была как открытая рана в его психике, и через нее сочилась ее душа.