Авдотья Никитична и молодой некромант Вадим Егоров

1 глава. Дыхание смерти

Вадим проснулся под размеренный храп Евдокии и тихое посапывание кота Василия. На веранде, где он устроил себе лежанку, царил пронизывающий холод — декабрьская стужа без труда пробивалась сквозь старые доски. Обогреватель, что спасал всю осень, сломался, а заказанный конвектор должен был прибыть лишь на днях. Пока приходилось мириться с обстоятельствами: ночами Вадим перебирался в избу, где было тепло, сухо и приятно пахло ароматными сушеными травами.

За окном уже разливался бледный рассвет — тот особенный зимний свет, когда небо на востоке едва розовеет, а всё вокруг ещё погружено в сизые полутени. Вадим поднялся, потянулся, чувствуя, как затекли мышцы после сна в неудобной позе, и решительно распахнул дверь. Ему нестерпимо хотелось глотнуть свежего воздуха, смыть с себя остатки тяжёлого сна.

Во дворе царила настоящая зимняя сказка — но лишь на первый взгляд. Морозный воздух обжёг лёгкие, заставив сделать глубокий, судорожный вдох. Кристально чистый свет лежал на сугробах, превращая их в россыпь крошечных бриллиантов. Но чем дольше Вадим вглядывался, тем больше тревожных деталей подмечал.

Он окинул взглядом дом и похолодел. Стены, ещё вчера аккуратные и побелённые, теперь выглядели так, словно по ним прошёлся разъярённый зверь: глубокие царапины, будто оставленные огромными когтями, тянулись от фундамента до самых окон. Деревянные доски были исцарапаны, местами — почти прорублены. А у западного окна земля превратилась в грязную кашу: будто кто‑то долго топтался на одном месте, размесив снег и глину в липкую жижу. Отпечатки были странные — и человеческие, и звериные… будто чьи‑то босые ноги, но с длинными пальцами и когтями.

Вадим медленно опустился на скрипучую деревянную скамейку, пытаясь унять нарастающую тревогу. Взгляд невольно скользнул дальше — за двор, на просёлочную дорогу. Она тянулась узкой лентой, припорошённая свежим снежком, и казалась совершенно безжизненной. Лишь вдалеке, там, где дорога ныряла в перелесок, виднелись едва заметные следы — то ли лисьи, то ли чьи‑то ещё.

Перелесок стоял тихий, заснеженный, его голые ветви переплетались в причудливый узор, словно чёрное кружево на фоне светлеющего неба. А за ним, в лёгкой утренней дымке, мерцала гладь водохранилища. Вода ещё не замёрзла полностью — тёмные промоины чередовались с хрупкими ледяными заплатками, и от поверхности поднимался едва заметный пар, растворяясь в морозном воздухе.

Всё вокруг было одновременно прекрасно и пугающе. Тишина, которая должна была успокаивать, теперь казалась настороженной, будто природа затаила дыхание, ожидая чего‑то недоброго. Вадим втянул носом ледяной воздух, чувствуя, как внутри растёт холодное, липкое предчувствие нехорошего.

Егоров едва успел сделать шаг к калитке, как сзади раздался издевательский, булькающий смех:

— Здорова следак!

Он резко обернулся. Перед ним стоял сын старосты — но то, что когда‑то было человеком, теперь лишь имитировало его облик.

— Как же хорошо, что мы встретились, — процедил призрак, и его губы растянулись в омерзительной ухмылке, слишком широкой для человеческого рта.

Вадим инстинктивно рванулся к поясу, нащупывая рукоять пистолета. Пусто. «Ну конечно, какой к черту пистолет! Он же как две недели назад уволился из следственного комитета!» - промелькнула мысль. Холодная паника скользнула по позвоночнику.

— Стой! Не подходи! Как ты?… ты же мёртв!?

В ответ — пронзительный, срывающийся на визг хохот, от которого зазвенело в ушах. Существо замерло в полушаге, затем резко вскинуло голову. Глаза — ещё мгновение назад почти человеческие — вдруг выпучились, белки покрылись сеткой кровавых прожилок, а зрачки сузились до тонких вертикальных щелей.

— Конечно, мёртв, — прошипело оно, и голос вдруг раскололся на десятки шепотов, будто внутри него ворочались десятки глотток. — Ты же меня и убил.

Сын старосты пошатнулся, и его тело начало плыть, словно воск под пламенем. Кожа посерела, покрылась бугристыми нарывами, из которых сочилась тягучая, зловонная слизь. Черты лица поплыли, смешались, перетекали друг в друга с влажным хлюпаньем.

Нос втянулся, провалился внутрь черепа, а челюсти вытянулись, обнажая ряды острых, жёлтых клыков, торчащих вкривь и вкось. Губы разорвались по углам, растянулись в вечной оскаленной гримасе, из‑под них свисал длинный язык, пульсирующий, как живое существо.

А потом лицо… изменилось окончательно.

Оно стало лицом водителя, который возил бывшего следователя в деревню «Дымкино» — но не тем, что Вадим помнил, а его чудовищной пародией. Черты исказились, словно отразились в кривом зеркале: глаза ввалились в глубокие ямы. Кожа лопнула в нескольких местах, обнажая розовато‑серую плоть, пульсирующую в такт невидимому ритму.

Рот распахнулся шире, чем позволяли человеческие связки, и из глотки вырвался хриплый, булькающий шёпот, в котором тонули десятки голосов:

— Ишь ты… затем существо клацнуло зубами Клац, клац, клац. И столо это делать с невероятной скоростью.

Существо сделало шаг вперёд, и с его подбородка сорвалась струйка пенистой слюны, зашипевшей на снегу. Пальцы скрючились, ногти вытянулись в чёрные, изогнутые когти, царапнувшие воздух. Оно наклонило голову набок, и шея хрустнула, вывернувшись под невозможным углом.

— Вадимка, а ты убийца. Ты заслуживаешь смерти. Долгой и мучительной!

2 глава. Встреча

Вадим проснулся — резко, судорожно, словно вынырнул из ледяной проруби, хватая ртом воздух. Сердце бешено колотилось в груди, отдаваясь гулкими ударами в висках.

Распахнув глаза первое мгновение реальности казалась размытой. Он лежал в кровати, простыни сбились в плотные комья, прилипая к влажному от пота телу. Кожа покрылась холодной, липкой испариной, каждая мышца дрожала, будто после долгой гонки. В комнате стояла гнетущая тишина, нарушаемая лишь его прерывистым дыханием.

На краю кровати, прямая и неприступная, словно изваяние, сидела Авдотья. Её силуэт вырисовывался в полумраке, а лицо оставалось в тени, отчего взгляд казался особенно пронзительным.

— Ты чаво орёшь как резаный?! — резко хлопнула она Вадима по руке, голос звучал грубо, но в нём угадывалась нотка беспокойства.

Он с трудом сфокусировал взгляд. Тело продолжало содрогаться в мелкой дрожи, дыхание вырывалось рваными всхлипами.

— А… что?! Я жив?! — выдохнул он, словно до сих пор не верил в реальность происходящего.

— Да, лучше б сдох! — рявкнула Авдотья, но в её глазах мелькнуло что‑то неуловимое — то ли раздражение, то ли скрытая тревога. — Поднял сранья всех!

Вадим попытался собраться с мыслями. Грудь всё ещё сжимало от остаточного ужаса, слова вырывались сбивчиво, прерываясь на тяжёлые вдохи.

— Авдотья… — начал он, едва переводя дух. — Мне кошмар приснился…

— Да понятно, что не зазноба, — отрезала старуха, но в голосе уже не было прежней резкости.

— Там… Ырка… и Демьян, сын старосты… — торопливо, захлёбываясь в воспоминаниях, заговорил Вадим. — Ырка убил меня… Я чувствовал… всё чувствовал…

Авдотья помолчала, пристально глядя на него. В её взгляде читалась не просто усталость — знание, древнее и тяжёлое, как камень.

— То сила твоя, — наконец произнесла она, и голос её прозвучал непривычно серьёзно. — Ежели с ней совладать, от нее и подохнешь!

Вадим замер, пытаясь осмыслить сказанное. Страх ещё пульсировал в венах, но к нему примешивалось жгучее любопытство.

— А… а как с ней совладать? — спросил он, и в голосе прозвучала отчаянная надежда.

Авдотья медленно поднялась, её тень на стене качнулась, словно живое существо. Она посмотрела на Вадима с непонятной усмешкой.

— Каком кверху, — бросила она и, развернувшись, направилась к двери, оставляя его наедине с ворохом вопросов и ледяным следом ночного ужаса.

— Ну спасибо, Евдокия, можете вы поддержать… — с горькой иронией протянул Вадим, всё ещё пытаясь отдышаться после кошмарного сна.

— Собирайси! — рявкнула сонная Евдокия, натягивая стёганый халат. — Живо!

— Зачем?! — опешил Вадим.

— На кладбище пойдём!

— Зачем?! — повторил он, чувствуя, как в груди зарождается паника.

— За тем! Некроманту где ещё силу обуздать, в пекарне, что ли?! — отрезала старуха, грохая чугунной сковородой о плиту. — Собирайся, говорю!

После завтрака, собранные они вышли во двор. Морозный воздух тут же впился в кожу, заставляя ёжиться. Вадим зябко потёр плечи, глядя, как Евдокия, не оборачиваясь, чеканит шаг к сараю.

— Открывай ворота, — скомандовала она, дёргая за проржавевшую ручку.

— Зачем? — тупо переспросил Вадим.

— А ты как на кладбище зимой — пешком собралси? Оно у нас «хер дойдешь» где! — усмехнулась Евдокия, с хрустом распахивая дверь сарая.

Внутри, припорошённый снежной пылью, стоял старенький «Жигули» — ржавый, перекошенный, с треснутым лобовым стеклом и одним фарным глазом. Вадим замер, разинув рот. Недоумение перевалило все мыслимые границы.

— Евдокия, вы что, серьёзно?! А у вас права есть?!

— Есть! — отрезала она, хлопая дверью сарая. — Открывай ворота, говорю!

Вадим втиснулся на переднее сиденье, с тревогой оглядывая потрёпанный салон. Приборная панель мерцала тусклыми огоньками, словно глаза древнего зверя, а запах машинного масла и нафталина смешивался с ароматом старушечьих трав.

— Может, пешком?.. — робко предложил он.

— Сиди! — рявкнула Евдокия, вставляя ключ в замок зажигания. Мотор взвыл, будто раненое животное, но всё же завелся.

Поездка началась.

Евдокия рулила с решимостью танка, игнорируя выбоины и сугробы. «Жигули» подпрыгивали на колдобинах, будто пытались взлететь, а Вадим вцеплялся в ручку над дверью, мысленно прощаясь с жизнью.

— Вы… вы точно знаете, куда ехать? — проблеял он, когда машина, вильнув, едва не снесла куст.

— Знаю! — буркнула старуха, переключая передачу с хрустом, от которого у Вадима заныли зубы. — Не суетись.

На повороте она резко выкрутила руль, и «Жигули» занесло. Вадим зажмурился, представив, как они влетают в сугроб, но машина, чихнув, выправилась.

— Ух ты! — выдохнул он. — Это был… дрифт?

Евдокия, оставила вопрос без ответа, глядела вперёд с каменным лицом.

По обочине пробежала стая ворон. Одна, особо дерзкая, каркнула прямо в лобовое стекло. Евдокия отреагировала мгновенно — дёрнула руль, пытаясь «подрезать» птицу. «Жигули» вильнули, Вадим вжался в сиденье, а ворона, явно потрясённая такой наглостью, взмыла в небо с возмущённым криком.