Баба-Яга

Эту историю мне рассказал один уже немолодой ямщик. До двадцати семи лет он проживал в губернской деревушке, рос в семье крестьян, а потом подался на заработки в столицу. Здесь и осел, через пару лет перевезя всю свою семью.

Как-то раз этот ямщик подвозил меня. Дорога была дальней, на другой конец города, так что мы разговорились. Ну и я, как фольклорист, спросил его, не знает ли он каких-нибудь народных поверий да суеверий.

-Знать-то знаю. – ответил он. – Да вот только вы, господин, устанете меня слушать.

Я уверил его, что не устану.

-Да не умею я рассказывать. – продолжал упираться ямщик. - Вот жена моя – да, мастерица в этом деле. А я как родился с косым языком, так до сих пор и живу.

Я всё ещё продолжал его уговаривать.

-Ладно, господин, скажу. - наконец оживился мужик, забыв о своём косноязычии. - Лет тридцать назад со мной случай один произошёл, как раз по вашей части. Кому ни рассказываю – не верят.

Я обрадовался возможности услышать что-то неординарное. Одно дело – народные сказки, и совсем другое – история от очевидца, пусть и обильно сдобренная крестьянскими суевериями. Такое уже не у каждого фольклориста встретишь.

-Верьте - не верьте, а всё это правда. – начал ямщик. – Пошли мы как-то ночью с ребятами в лес. Дело у нас там было, важное очень. – хитро улыбаясь, сказал мужик.

«Барские леса обворовывали», - хмыкнул я, уже привыкший за свою этнографическую практику к подобному.

-Вот. – продолжил ямщик. – Всю ночь мы горбатились, а под утро притомились, да и развели костерочек. Маленький, чтобы не видно было. А то ведь зверьё бы пришло…

-Правильно сделали. – кивнул я. В общем-то, мне дела не было до крестьянского воровства, но мужика я решил лишний раз не тревожить. Зверьё так зверьё.

-Конечно правильно. – обрадовался мужик. – Вот как знал я, что мудрый вы человек.

Я улыбнулся, ожидая продолжения истории.

-Сидим мы с ребятами, значит, у костерка, - продолжил наконец ямщик, - и тут вода у нас в баклажке закончилась. Ну, отправили меня к ручью. Дошёл я, значит, до ручейка, набрал полную баклагу, и обратно пошёл. Идти-то недалеко, по прямой – не заблудишься. Вот только иду я, иду, а ребят всё не слышно. Понимаю, что заблудился. Но месяц-то на небе светит, думаю, к деревне всё равно выберусь. И вроде в нужную сторону иду, а как будто бы наоборот. Ни огней не видно, ни меток на деревьях. Понял я, что леший меня водит. Ну я помолился, перекрестился, а всё никак. Уже светать начинает, а я мест совсем не узнаю. Перетрусил знатно. Всё молюсь и крещусь, а ничего.

Тут я вспомнил про бабкины заговоры. Сначала ругаться начал, что есть мочи. Ничего, только к болоту какому-то вышел. Топь – место совсем нечистое, хорошего здесь не жди. Но зато следы видны. Поэтому я быстренько с себя одежду снял, наизнанку вывернул, и обратно на себя натянул. После задом пошёл по своим следам. Иду, иду, и вроде даже выхожу из болота. Сработало, значит.

Вдруг слышу – ребёнок невдалеке плачет. Тихохонько так, жалостливо. Леший это плакал, звал меня обратно в топь. Ну теперь уж я трухнул так, что оступился. Оступился и свалился прямо в трясину. Откуда она там взялась – не пойму, болото к тому времени уже почти кончилось. Свалился я значит, с головой окунулся, пальцами перебираю, выбраться пытаюсь. Насилу голову выдернул, воздуху глотнул, и сразу же обратно окунулся.

Но тут уже лешему не взять меня было. Воздуха в груди хватило, чтобы снова выплыть, за траву ухватиться и на землю выбраться. Сижу я, отплёвываюсь, да грязью обтекаю. Сердце внутри колотится, что есть мочи. Господу нашему помолился, перекрестился, да вроде успокоился.

Тут слышу – снова ребёнок заплакал. Близко так, в сотне шагов всего. Тут уж я что есть мочи побежал с проклятого места не оглядываясь.

-А что ребёнок? – удивился я. – Что же вы, на болоте его оставили?

-Какой ребёнок? – возмутился мужик. – Леший-то был, леший! Какой ребёнок в чаще леса да в самом сердце топи? Да туда и взрослый не пройдёт – утопнет!

-Хорошо, хорошо. – успокоил его я. Ребёнка мне было жалко.

-То-то. – пробурчал ямщик. – Бегу я, значит, дороги не разбираю. Пробираюсь сквозь бурелом и всё глубже в лес забираюсь. Совсем темно стало – деревья месяц скрыли, а мне-то что? Я всё бегу, и никак остановиться не могу.

Вдруг вижу – изба стоит. Хорошая, крепкая изба. Резная вся, красивенькая. Дым из трубы валит. Крохотная совсем правда. Тут я наконец успокоился. Оглянулся – вроде тихо всё. Ну, решил подойти к избе, спросить – что да как, да далеко ли до деревни. Странно, конечно, что дом посреди тёмной чащи стоит, да разве ж было мне тогда до этого дело?

Поднимаюсь я на крылечко, стучусь в дверь. Не открывает никто. Обождал немного, а лес со всех сторон на меня так и давит и шепчет что-то, шепчет. Не выдержал я и зашёл без приглашения.

Вижу – дом богатый, пусть и маленький. Самопрялка-поповка у окошка стоит и на столе скатёрка с лицом покойного Императора лежит. А с печи древняя старуха на меня смотрит. Я с ней поздоровался, поклонился, да передохнуть попросил. Тут старуха и спрыгнула с печки. Прошагала ко мне, колченогая, улыбнулась гнилыми зубами да спросила, куда я направляюсь. Голос у неё был какой-то утробный, неприятный. Будто вода в горле плещется.