Бабушка

Посёлок Кряжель

Старое трехэтажное кирпичное здание было обнесено невысоким металлическим забором с колючей проволокой, порванной в нескольких местах. В пыльном кабинете участкового, старшего лейтенанта, висела пыль в косом луче света из окна. На столе, заваленном бумажками, сидела женщина. Она протирала слезящиеся глаза ладонью. В стекло старого окна билась муха.

— Ой.. ну вот позавчера вышла часа в три-четыре.. к подруге, Алине, ну та которая на Колхозной живет, угловой дом, — вспоминала женщина, скривив лицо, сопротивляясь слезам. — А вдруг... как те двое... ой ... Настенькая моя... ну как же так. — Она захныкала, заплакала, вытираясь платком.
Участковый отложил бумагу. Посмотрел на женщину.
— Тёть Галь, давайте не будем делать выводов... всяких. Давайте поможем друг другу. Сосредоточьтесь. Вспомните, пожалуйста, в чем она была, сумочка, предметы, обувь, цвет.
Галя успокоилась, занялась вспоминаниями. Говорила. Участковый записывал.

Вечером двое полицейских шли по гравийной дороге, по краям заросшей плотной стеной сорняков. С обеих сторон стояли дома. Заборы – из шифера, дыры закрыты ржавыми железными пластинами; кое-где доски прогнили, и заборы обвалились. У кого-то деревянный забор стоял скромно, но аккуратно. Во дворах часто навалены кучи хлама из железа, досок, строительных материалов, мусора. Заброшенные дома проваливались в наклон, заросшие сухой травой и лозами. Старые сараи были заделаны чем попало, лишь бы дождь не капал.

Собака рванула на цепи, захлебываясь лаем. В замутненном окне мелькнуло лицо. Полицейские остановились, махнули рукой. Ждали.
Вывалился мужик. Прихрамывал. Грязная майка с пятнами, треники свисали. Лицо помятое, вздыбленные волосы на залысинах.
— День добрый. Оперуполномоченный Илья Сергеевич. Пару вопросов хотим задать. Василий Петрович, верно? — спросил один из них.
Мужик подошел ближе, щурясь:
— Ну. Я. А че.. че такое.
— Позавчера часов от девяти до одиннадцати чем занимались, где были?
— Кто, я чтоль.. ну у Петьки были, сидели, выпивали немного.
— Петька, это Петр Александрович?
— Ну да, он, а че наделал-то?
— А кто еще с вами тогда был?
— Ну... Петька вот, Димка, Саня, да и Витька был, первым ушёл.

Вышла женщина в платке, несла таз с одеждой.
— О как. Что он уже натворил? — спросила она, ставя таз на траву.
— Да пока ничего, вы можете подтвердить, где он был позавчера?
— Да бухал опять со своей свитой. Че, по нему не видно чтоли? Стоит как черт, отсыхает. Довезли его вечером и спал два дня дома, — ткнула она пальцем в мужа.
Василий потер ладонью глаза, щурясь от солнца.
— Ой, иди уже... ниче не бухал, посидели с мужиками после работы да и всё.
Полицейский уточнил:
— А что там про Витьку? Раньше ушёл.
— Да, говорил что надо замок Гале сделать. Ушёл.

Следующий день. Участок.

На столе лежали полиэтиленовые пакеты с уликами: помятая женская туфля, кожаная сумочка со стершимся рисунком, синий лоскут от платья. Витька сидел, съёжившись. Пахло перегаром, потом и страхом. Оперуполномоченный Илья Сергеевич стоял у окна, спина к свету, лицо в тени. Он тихо ткнул пальцем в сумку.
— Знакомо, Вить? Галя Федоровна опознала. Настенькина. Твои отпечатки – внутри, на зеркальце. И на замке, который ты ей "чинил" позавчера... который ты сломал, чтоб она открыла?
Витька сипел, глаза бегали:
— Че... не... не мои это... не брал я... Может, кто подставил...
Илья Сергеевич резко повернулся, шагнул к столу, взял туфлю.
— А это? За школой, в кустах. Рядом – твоя зажигалка. "Витька", выцарапано. Тоже подставка?
Витька потел, трясся:
— Зажигалку... мог потерять... когда угодно...
Илья Сергеевич наклонился, лицо в сантиметрах от Витькиного. Голос стал ледяным:
— Вить. Ты уже труп. Понимаешь? Три девки. Серийщик. В зоне тебя... — он сделал паузу, — ...разберут по косточкам. Сгниешь в карцере. Или сдохнешь в сортире с ножом в горле. Быстро. А можешь... — легкий нажим на слово, — ...помочь себе. Где они?
Витька задрожал мелкой дрожью. По щекам текли грязные слезы.
— Я... я не хотел... Оно само... "белка"...
Илья Сергеевич ударил кулаком по столу! Пакеты подпрыгнули.
— ГДЕ ОНИ?!
Витька взвизгнул, съехал со стула на колени, заскулил:
— Я... "белка"... Не хотел... Не встает у меня... никогда... а она дурманит... орали... пришлось... чтоб не орали...
Илья Сергеевич стоял над ним, не двигаясь.
— Где. Лежат.
Витька рыдал, пуская пузыри слюней на грязный линолеум.
— Первую... у речки, за камнями... под кустом ивы...
— Вторую... за старым сараем Семёновых... в яму, ветками накрыл...
— Третью... Настеньку... в кусты у дороги, к Колхозной... там лопухи... ветками закрыл... Честно... всё...
Илья Сергеевич достал блокнот. Голос был ровным, безжизненным.
— Какой именно куст у речки? Какая яма у сарая? Какие ветки? Конкретно. Говори. Пока не поздно.

Поиск.

У речки не нашли. В кустах ничего. За сараем – только следы волочения в пыли, обрывок ткани.
— Сука! — сплюнул один полицейский, пнул камень. — Ну Витёк... поиграть решил? Тварь такая. И куда он их унес?
Второй, старший, затянулся, бросил окурок. Посмотрел в сторону.
— Я кажется, знаю где тела. Давай, едем.

Старая, выцветшая «буханка» УАЗ-452 урча подкатила к двум контрастным дворам. Один – вылизан до стерильности, забор блестел. Другой – кренился.
Мария Никитична в белых перчатках и медицинской маске яростно терла хлоркой уже сияющие доски своего забора. Резкий запах резал воздух.
— Доброго! — крикнула она, снимая маску. Лицо осунувшееся, глаза слезились. Она поставила ведро с мутной водой. — Ох, простите запашок. Микробы, пыль... Болеть не хочу. Цветочки все протерла, вот забор доделываю. Ядреная, глаза щиплет. К Зине, что ли? Наконец-то! Дома она, не сомневайтесь. Опять всякой дряни натащила за ночь. Вонь на всю улицу! Ну сделайте же что-нибудь! Под девяносто, с головой не дружит, но это ж не повод всем страдать!
Илья Сергеевич, старший опер, лишь кивнул. Его взгляд скользнул к соседнему двору.
— Поговорим, Мария Никитична. Удачи, — буркнул он.
— Спасибо, — Мария снова натянула маску. — Не терплю грязи. Свиньи кругом, как дети малые! — Схватив ведро, она продолжила скрести доску.