Багряный Феникс. Том 1.

Глава 1. Небесные ветры, земные бури

Сумерки медленно заполняли комнату. Ли На[1] лежала без движения, прислушиваясь к глухим ударам собственного сердца. Оно стучало быстро и неровно, как тогда, когда ноги сами побежали от дома, где было так горячо, что казалось, воздух горит. Теперь бежать было некуда — этот роскошный особняк в Пекине стал ей клеткой.

Два месяца она жила в поместье дяди. Покои на втором этаже с видом на сад казались слишком просторными, неестественно торжественными. Золотые драконы на стенах сидели тихо-тихо, не решаясь шевельнуться. Ли На их почти не замечала — они были как рисунок в чужой тетради. Первые недели не вставала с постели, уткнувшись лицом в подушки с запахом чужого стирального порошка.

Кровать с резными столбиками и шёлковым балдахином напоминала ту, что когда-то стояла в спальне матери. На прикроватной тумбе мерцал фарфоровый светильник с изображением фениксов — их золотые перья играли в свете лампы. У окна стоял письменный стол, где каждое утро появлялась новая книжка.

«Хочу домой», — думала она, глядя, как солнце делает край шторы красным, как вишня. Ветви сакуры за окном покачивались на ветру, и эта невинная красота казалась особенно жестокой. Мама всегда ставила в гостиной веточки сакуры, и от них пахло весной, детством и счастьем.

Здесь не было запаха маминых булочек по утрам, не звучал отеческий голос, не раздавался смех братьев. Только бесконечные коридоры, где шаги служанок звучали как приглушенные удары по натянутой коже барабана, и лица родственников: виноватые улыбки, жалеющие взгляды. Их сочувствие было, как когда гладят холодной рукой — вроде тронули, а тепла нет.

Каждый раз, закрывая глаза, снова видела тот день.

Солнечные лучи пробивались сквозь лысые ветки персика, рисуя золотые пятна на тетрадях. Они с подругой только что пообедали и поднялись в комнату делать уроки. Мама напекла для них тёплые сладкие пирожки с бобовой пастой и принесла наверх вместе со стаканами холодного молока. Из сада доносился звонкий лай Сяоху[2].

— Опять наш шалун кого-то гоняет, — засмеялась подруга, пытаясь разглядеть через окно, что происходит в саду.

— Наверное, опять садовников воспитывает, не нравятся они ему, — с лёгкой улыбкой сказала Ли На. — Пойду разберусь, а то Вэньчжоу[3] опять будет ворчать, что я собаку не воспитываю.

Маленького кане-корсо по имени Сяоху ей подарил дядя Цзю в прошлом году на Новый год. Ли На с удовольствием занималась его дрессировкой, а отец даже нанял профессионального тренера — чтобы пёс мог присматривать за младшей дочерью. Вот только Сяоху почему-то категорически не принимал садовников, особенно нового, который появился у них несколько месяцев назад.

Брат, конечно, порой бросал ей вполголоса: «Сестрёнка, с такой собакой расслабляться нельзя, или ты её держишь в ежовых рукавицах, или рано или поздно пёс начнёт диктовать свои правила» … но в глубине души знал: Сяоху — не из тех, кого сломаешь одной лишь строгостью.

Подруга кивнула с улыбкой, и Ли На, по привычке слегка подпрыгивая на ходу, направилась во двор. Лай Сяоху звучал непривычно: не обычное возбуждённое тявканье, а какое-то прерывистое, тревожное ворчание, переходящее в глухой рык. Девочка остановилась, и ей стало как-то не по себе. За все эти месяцы научилась понимать каждую интонацию своего пса, но такого в голосе ещё не слышала.

— Сяоху! Тихо, ты чего? — позвала, делая несколько шагов вперёд.

В тот же миг огненная волна ударила ей в спину. Воздух вдруг лопнул, как огромный барабан. Взрывная волна швырнула её в кусты гортензий. Глаза заволокло едким дымом, лёгкие горели, словно вдохнули раскалённый металл. В ушах стоял такой звон, что заглушал даже треск пожирающего дом пламени и чьи-то отчаянные крики. Сознание закружилось, как бумажный кораблик в водовороте, и утонуло в черноте.

Очнулась, когда солнце уже клонилось к закату. Небо пылало зловещим заревом, отражаясь в лужах, где смешались вода и мазут. От родового поместья остались лишь дымящиеся руины, среди которых метались силуэты пожарных. Их крики доносились словно сквозь толстое стекло.

Ли На поднялась и всё пыталась понять: почему так шумно и где все. Судорожно ворочая головой, искала взглядом родной дом, но видела только груду обгорелых балок. Взгляд случайно упал на Сяоху, тело верного пса было прибито к земле деревянной ножкой от табурета, а из-под него сочилась черная, блестящая в свете фонарей, лужица.

— Не-ет... — вырвалось у неё, и мир закружился, как на карусели. Ноги стали ватными, но закусила губу и не упала. Глаза сами повернулись к чёрным обгорелым стенам, и из груди вырвалось: — Ма-ама... Чжао Юй[4].

Резкий крик пожарного или врача прорвался сквозь дым — её обнаружили. Ли На инстинктивно бросилась назад, не разбирая дороги. Ноги сами несли, а в сознании всплывали обрывки воспоминаний: тёплые материнские руки, поправляющие ей волосы, добрые глаза, полные безмятежности, смеющаяся подруга, лукавый взгляд брата... Они что-то говорили, губы двигались, но слов она уже не слышала.

Дядя нашёл её на окраине города, похожую на заблудившегося котёнка: платье в грязных разодранных лоскутьях, босые ноги в царапинах от битого стекла, а волосы спутались в такие узлы, что даже мама не смогла бы их расчесать. Ли На бесцельно бродила между мусорных баков, не слыша, как зовут. Всё вокруг казалось серым и плоским, как выцветшая фотография, а внутри была только одна мысль: «Никого больше нет» — от этого становилось так больно, что хотелось перестать дышать.