Бедная Настя. Желание любви

ЧАСТЬ I. Княжна Анастасия

«Что касается моего мнения относительно будущего Анны и Владимира… Основной закон существования таких персонажей заключается в неудовлетворенности, неуспокоенности: от людей, себя, обстоятельств, реальных или мнимых. Такие люди не предназначены для тихой спокойной семейной жизни. Они могут долго идти к своему счастью, бороться за него, но дойдя… могут пойти в другую сторону. Или затосковать. Они люди действия. Им необходим образ врага. Если он исчезает, такие люди начинают затухать, как бы ни были они счастливы». (Ответ Даниила Страхова телезрительнице. 23.02.2004 г.)

ПРОЛОГ

До венчания Анне и Владимиру не довелось побыть наедине, посидеть в тишине возле камина, глядя на затухающие угольки, поговорить о наболевшем, о планах на будущее, насладиться обществом друг друга и забыть на короткое время о зловещем слове «Кавказ», о предстоящей разлуке.

С того памятного дня, когда Сычиха, родная тетушка Владимира, почитаемая жителями Двугорского уезда не то за знахарку, не то за шарлатанку, пролила свет на прошлое Петра Михайловича и поведала о том, что Анна — дочь его, рожденная крепостной девицей Марфой, Корф и Репнин видели своих невест лишь по часу в день, являясь в дом князя Долгорукого согласно строгому расписанию.

***

Итак, тайны семьи Долгоруких раскрыты. Сычиха обвела присутствующих странным немигающим взглядом и покинула гостиную. За нею, низко склонив голову, тихой поступью последовала Марья Алексеевна княгиня Долгорукая. Их исчезновения поначалу никто не заметил.

— Анна — наша сестра? — воскликнула Лиза. По ее сосредоточенному лицу нетрудно догадаться о том, как потрясла ее сия новость, и она не успела еще до конца осознать, принять ее. Лиза перевела взор на Мишу, коснулась тихонько его руки, словно ища поддержки. Но его выразительные светло-карие очи были устремлены на Анну. Они полны боли, сожаления, затаенной грусти.

— Ах, наша сестренка! Я всегда, всегда считала Ани родной, — тихо проронила Соня и окинула Анну изумленным лучистым взором.

Лиза и Соня готовы были обнять и расцеловать новоявленную родственницу, но рядом с нею стоял барон Корф. Он держал ладонь Анны в своих руках, словно хрупкую драгоценность, и не спускал глаз с ее лица. Между Анной и Владимиром происходил немой диалог. И рады, и не рады они раскрывшейся тайне…

***

Петр Михайлович напомнил всем, что час поздний — необходимо соблюдать приличия, и поспешно покинул гостиную, подхватив под локоть Софью. Он был убежден, что Анна с Лизаветой немедля последуют за ним. Но Анна застыла посреди комнаты, словно изваяние. Лиза мягко взяла её за руку и потянула за собой, шепнув, что очень хочет пообщаться с нею наедине.

Корфа обуяла безудержная ярость. Князь Долгорукий отдал распоряжение слугам выпроводить его и князя Репнина под предлогом заботы о репутации княжон. Сущий вздор! Анна должна воротиться в свой родной дом, считал Владимир, и дожидаться его там, пока он находится под стражей, а не нянчиться с папенькой! И совершенно ни к чему его невесте этот дурацкий княжеский титул!

— Ну же, сестренка! — продолжала мягко уговаривать Лиза. — Женихи-то наши никуда не денутся! Непременно навестят нас совсем скоро, Анечка! А тебе необходимо отдохнуть, прийти в себя. Пойдем… пойдем, дорогая…

Все еще находясь в некоторой прострации, чувствуя непомерную слабость в ногах, Анна позволила себя увести. Возле дверей, ведущих во внутренние комнаты, она обернулась и устремила на Владимира вопрошающий напряженно-печальный взгляд. Он поймал ее взгляд и ответил торопливым полупоклоном и не менее беспокойным взором.

Между тем старый лакей услужливо подал ему редингот, Репнину — крылатку и распахнул парадные двери.

— Владимир! Опомнись! Ты сбежал из-под стражи! Да, все обвинения по убийству Андрея с тебя сняты, но тебе придется вернуться в тюрьму и ответить за побег! — увещевал раздраженного до крайности друга Репнин. — Прошу, не усложняй свою жизнь и жизнь Анны ещё больше! Я уверен: если ты вернешься в темницу добровольно, тебя продержат под арестом не более недели!

Слуга, смиренно склонив свою седую как лунь голову, терпеливо ждал, когда господа, увлеченные щекотливым разговором, наконец оденутся и покинут переднюю.

— «Не усложняй себе жизнь… жизнь Анны»! — злился барон. — Легко тебе разглагольствовать, умник! Я готов вернуться под стражу, но Анна должна дожидаться меня в моём доме! В нашем доме!

— Ещё раз прошу, — остановил поток слов друга Михаил, — умерь свой пыл! Остынь наконец! Не повезло нам с тестем, что говорить… Ты забыл, на что он способен? Ему плевать на всё, лишь бы сберечь свою драгоценную… так называемую… репутацию!

— Репутацию! Постыдился бы… Благородный князь!

Друзья вышли на крыльцо и перевели дух. Свежий апрельский ветерок приятно охладил их разгоряченные лица. В воздухе пряно пахло распускающейся листвой, смолистыми сережками березы и набухшими тополиными почками.

— Зато дочки у князя Долгорукого… м-м-м… какие! Мало того, что умопомрачительно хороши, так еще и с характером! Весьма и весьма непросты… Дерзкие! Твоя Анна как держала себя, когда еще крепостной была! Ух!

Барон при упоминании о крепостном положении Анны смерил Михаила огненным взглядом. Да таким, что разве что искры из глаз не посыпались.

Друзья не заметили, как оказались у приусадебных ворот, где их дожидался экипаж.

— Ну будет! Будет!.. Садись! Едем к тебе, Володя! — Репнин, опередив лакея, самолично раскрыл дверцу, вскочил на подножку и проворно забрался в салон. — Потолкуем, промочим горло Вариной наливочкой… Забудем про Петра Михайлыча…

— Угу… Забудешь его! Папенька… Выискался! Опомнился! Блюдет репутацию… — не мог угомониться Владимир, усаживаясь на сиденье рядом с Михаилом. — Сдается мне, что Долгорукий — хитрый манипулятор, величайший актер. Знает, как надавить на слабое место моей Ани!

***

Петр Михайлович благодаря своим дворцовым связям без особых хлопот признал Анну своей дочерью, крещенной во младенчестве Анастасией, и две недели спустя она уже удостоилась титула — стала Анастасией Петровной княжной Долгорукой.

ЧАСТЬ II. "Вы снова всего боитесь?"

В один из субботних вечеров за несколько дней до венчания Корф и Репнин, по обыкновению, нанесли визит своим невестам. Лизавета с Михаилом уединились в дальнем углу гостиной, где красовалась в напольной фарфоровой жардиньерке композиция из гиацинтов, герани и бегоний, а Анна с Владимиром расположились на софе, что примыкала к стене, щедро увешанной семейными портретами Долгоруких.

— Вы снова всего боитесь? — с болью в голосе спросил Корф, прервав затянувшееся неловкое молчание.

— Нет, нет, Владимир, это не так! Просто будет лучше, если мы не станем противиться… Поймите же, репутация… Папенька не отступится…

Анне не хотелось признаваться Владимиру в своих переживаниях, в страхах за него. Не хотелось рассказывать ему о том, что её папенька поставил новое условие, что он способен на подлость, на хитрость; что он может вызвать Владимира на дуэль и уничтожить, а перед людьми всё представить так, словно произошла случайность… В то время как Владимир (Анна была убеждена в этом) не посмеет выстрелить в пожилого человека.

Очень боялась Анна, что Владимир вновь сорвется, совершит нечто непоправимое. Да-да, она снова всего боится и не знает, что ей делать! Она осталась наедине со своими мыслями и переживаниями, ей не с кем было посоветоваться… Лизе, Соне, маменьке Марфе (которую Петр Михайлович отказался вызволить из темницы) не под силу ей помочь!.. Разве только князь Репнин способен найти мудрый выход из создавшегося положения…

«Ох, как же тяжело, — размышляла Анна. — Владимиру наверняка кажется, будто я недостаточно сильно его люблю. Он считает меня слабой, безвольной папенькиной дочкой; считает, что мне так дорог этот княжеский титул… А мне ничего-ничего не нужно, только бы быть с ним рядом, любить его…»

И она решается… Краснея от смущения и опасливо оглядываясь на Мишу и Лизу, нежно берёт Корфа за руку и приглашает в спальню: сейчас она докажет ему свою любовь… Поначалу оторопев, Владимир протестует: он не мальчишка, чтобы прятаться по углам, он поговорит с Петром Михайловичем в открытую! Несмотря на слезы и мольбы невесты, барон решительным шагом направляется к кабинету будущего тестя…

***

Анна без стука ворвалась в гостиную, где теперь уже самозабвенно целовались, позабыв обо всём на свете, Лиза и Михаил.

— Миша, простите, это срочно… — Анна в отчаянии не заметила ни смущения сестры, ни затуманенного взгляда Репнина. — Владимир отправился к Петру Михайловичу, я боюсь… вдруг они снова поссорятся!

Анна в присутствии Лизы не могла быть вполне откровенной. Михаил, выпустив невесту из объятий, отвернулся к окну, дабы привести себя в надлежащий вид.

В дверях показался Владимир. Лицо его было сосредоточено и хмуро.

— Князя Долгорукого нет дома! — заявил он. — Итак, Анна, мы уезжаем! Собирайтесь!

Анна, нерешительно кивнув, сокрушенно покачала головой: идеи барона сменяют друг друга каждые пять минут. Тем не менее она повиновалась — направилась к себе.

Округлившиеся глаза Елизаветы вывели Корфа из едва обретенного равновесия.

— Ради всего святого, не глядите так на меня, Лиза!

— Владимир… Вы с Анной уходите… Но у папеньки больное сердце… — краснея, пролепетала княжна.

«Когда вы были в моей спальне, Лизавета Петровна, сердце папеньки заботило вас менее всего», — едва не съязвил Корф. Но, покосившись на друга, сдержался.

Елизавета, воспользовавшись замешательством Владимира, потянула Михаила к окну.

— Миша! Барона следует немедленно угомонить, иначе в нашем доме никогда не будет ни счастья, ни покоя! — прошептала она.

Репнин со свойственным ему тактом возразил невесте, что Корф очень упрям и остановить его может лишь твёрдый отказ Анны от побега. Но та, похоже, солидарна с ним.

Владимир тяжело вздохнул и, совершенно позабыв о Лизе и Мише, присел на софу и предался размышлениям… Хорошо, что они с Анной вернутся домой… Вряд ли он что-либо позволит себе до венчания, но он мечтал лишь о том, как они растопят камин в его кабинете, устроятся рядышком на софе и поговорят обо всем на свете… Он не заикнется о своих желаниях, помня о том, что «низменные чувства присущи только слабым людям, а любить способны сильные натуры», он будет только любоваться своей невестой, слушать её речи, наслаждаться ее голосом, ее близостью. А когда он потянется к ней за поцелуем, она вдруг смущенно отвернется… Аня — милая, робкая, но сильная духом и порою упрямая и он любит её до самозабвения, глупенькую… На Кавказе он не раз вспомнит их последний совместный вечер, и ему станет на душе теплее, радостнее… Ему ничего более не нужно, только бы она была рядом…

ЧАСТЬ III. Папенька

Анна торопливо складывала вещи в ридикюль и дорожный сундучок. От волнения у нее все валилось из рук. Она присела на краешек кресла и дала волю слезам… Ей так хотелось хотя бы немного побыть с Владимиром наедине в их родном доме, утешить его, вдохнуть в него силы перед предстоящей разлукой, почувствовать себя его женой, любимой женщиной, но… вспомнив угрозы Петра Михайловича, вновь превратилась в комок страха.

Раздираемая мучительными противоречиями, Анна подошла к окну и с силой оперлась руками о подоконник, едва не оборвав портьеры. Долго стояла она, уставившись невидящим взором на пейзаж за окном, на выбеленную беседку в центре сада, на покосившийся старый колодец…

Потянуло сквозняком, и Аня догадалась, что распахнулись двери. Обернулась: на пороге стоял хмурый Корф.

— Анна, что случилось? — глухо спросил он, приблизившись.

— Я так не могу… Я никуда не поеду… Простите, Владимир! Простите меня!

Барон с искаженным от внутренней боли лицом приобнял Анну за плечи.

— Что, что произошло?

— Я очень хочу быть с вами, — прошептала она, глядя жениху в глаза и дотрагиваясь рукою до его щеки. — Но… у Петра Михайловича больное сердце, я не хочу стать причиной его смерти…

— Анна, я повторяю еще раз: что произошло? — почти сорвался на крик Владимир, но усилием воли сбавил тон и заговорил тихо, но строго: — Князь Долгорукий снова запугал вас? Отвечайте! Вы не доверяете мне? Считаете, что я не способен утрясти ситуацию?

— Нет-нет, что вы… Князь не пугал… Он всего лишь беспокоится о репутации семьи… И ежели я уйду сейчас с вами…

— А я так хотел поговорить с вами, Анна… наедине, у нас… Нам так много нужно сказать друг другу, — с горечью перебил ее Корф и отступил на шаг.

— Владимир...

— Но в этом доме я не могу! Не могу! Даже нужные слова не идут на ум! Я здесь сосредоточиться не в силах… Вы наверняка от меня что-то скрываете, вы по-прежнему всего боитесь… А ведь нам необходимо научиться доверять друг другу!

Голос мужчины понизился до хрипоты, а его усталый взгляд, блуждая по лицу невесты, казалось, пытался проникнуть за пределы видимого.

— Вы правы, Владимир, — прошептала Анна, не отводя от него глаз. — Но… давайте п-попробуем…

— Я уже сказал, что не в силах говорить по душам в этом доме… Вы ответьте лишь: чего вы боитесь? Только не говорите мне более о репутации семьи и сердце папеньки!

— Но это единственные причины… Я… Долгорукая, и я должна соответствовать…

— Вы говорите совершенно не то, что думаете. А мне ясно лишь одно: вы мне не доверяете. Но я вас понимаю! Понимаю… После всего, что я творил, после всего, что было…

Корф оборвал себя на полуслове.

— Нет, вы снова всё неправильно поняли! — вскричала Анна и кинулась вдогонку покинувшему комнату мужчину.

Она выбежала в гостиную, где все еще находились Лиза и Миша.

— Владимир пронесся мимо нас как ошпаренный! — недоуменно пожал плечами Репнин.

— Его словно ветром сдуло, — вставила Елизавета.

Аня бросилась к двери:

— Я должна догнать его!

Спустя несколько минут она вернулась из передней опустошенная, удрученная.

— Я не успела… не успела! А слуга… Дмитрий, кажется… не пускает меня… Я пробовала выбежать через черный ход, а он заперт! — всхлипнула Анна и обессиленно рухнула на софу.

Репнин решительно поднялся.

— Анна! Вам не стоит рисковать! Я сам поеду к Владимиру в поместье и поговорю с ним!

***

Вернулся домой Петр Михайлович, тепло поприветствовал дочек.

— Послезавтра венчание… И мне пришла в голову замечательная идея! Что, если накануне свадьбы нам провести семейный вечер? Да, мы в трауре, но в кругу семьи сие вполне позволительно.

— Прекрасная мысль, папенька, — обрадовалась Лиза. — Мне домашние посиделки больше по душе, чем нелепые традиционные мальчишники и девичники!

***

Поздно вечером Корф после тоскливой прогулки по окрестностям своего поместья передал коня в руки конюху, вошел в дом и направился к кабинету. Встретив в коридоре Григория, бросил:

— Меня ни для кого нет!

— Да, барин, — поклонился слуга. — Только вот… вам велели передать…

От белого конверта в руках крепостного повеяло смутной надеждой, но барон отмахнулся от светлой мысли. Что уж там? Всё предельно ясно… Еще пуще помрачнев, он молча взял письмо и скрылся за дверями.

«Дорогой Владимир, — читал он неровные Анины строки, наверняка написанные в сильном волнении и спешке. — Вы напрасно гневаетесь на меня: если Вы могли бы только прочувствовать всю силу моей любви к Вам, Вы были бы самым счастливым человеком… (Мне жаль, что я, всякий раз, глядя в Ваши глаза, теряюсь и не могу открыто выразить все мои чувства). Нынче мы находимся в таких обстоятельствах, в которых мало что от нас зависит… Завтра у Долгоруких семейный ужин. Молю Вас: приходите в три часа пополудни, я буду рада вновь видеть Вас, слышать Ваш голос… Я Вам пишу, а моё сердце замирает в ожидании новой встречи. Я убеждена: у нас будет возможность поговорить. Навеки Ваша. Только Ваша. Анна».

Читая, он словно слышал Анин нежный голос и чувствовал, как постепенно его душу и тело обволакивает тепло, в голове проясняется, а сердце бьется ровнее и спокойнее. Он перевел дыхание и перечитал письмо еще раз.

— «…Самым счастливым человеком… мое сердце замирает в ожидании… только Ваша»!.. Да, только моя!.. Что же я, в самом деле, взбеленился? Или я забыл, каким подлым и мелочным может быть Петр Михайлович? Может запугать кого угодно, и наверняка шантажировал мою девочку… А она не хочет расстраивать меня и боится, что мы с Долгоруким вновь столкнемся лбами… Совсем скоро венчание и сразу Кавказ! Не сомневаюсь: этому поспособствовал Петр Михайлович… Знаю его мотивы, но клянусь: я вернусь, я останусь в живых! Я заслужу уважение Государя, и вернусь домой раньше положенного срока… Ибо два года — это пропасть, это так жестоко, просто немыслимо…»

Барон внезапно замолчал, поймав себя на том, что разговаривает вслух с портретом отца. Корф аккуратно сложил письмо, убрал его в нагрудный карман сюртука и направился… к Варваре. Кто же, как не она, искренне ему улыбнется, усадит за стол в уютной кухне, попотчует ароматным чаем, накормит пирогами?.. А он просто посидит и помолчит, глядя на огонь в печи, отогреваясь в лучиках Вариной, почти материнской, любви.