Бэллариэль

1

Маленькие, отдаленные от всего мира городки. Истинный житель мегаполиса, едва сойдя с поезда, снисходительным взором исследует местные улочки, начиная с самого вокзала. Характерные повороты любопытным лицом вправо-влево – мол, надо же, и здесь живут люди!

Я вышла из вагона, в котором провела семь с половиной часов. Станция, знакомый с детства длинный деревянный домик, после многих лет запустения снова была открыта. Железнодорожное сообщение до этого медвежьего угла пытались было упразднить, но в итоге снова запустили поезд. На нем я и приехала.

В детстве мы с сестрой регулярно бывали здесь на каникулах у родителей матери. И с этой самой станции, окрыленные, мчались вперед – к летним подвигам!

На привокзальной автобусной остановке не было ни одного человека, никто из приехавших пассажиров туда не свернул. Я посчитала это говорящим знаком и тоже решила идти пешком. Первое, что бросилось в глаза – нет никаких людских потоков или толп. Все было единичным: автомобили ехали по одному, пешеходы шли по одному-двум. Магазинная очередь никуда не торопилась, кассир успевала с каждым перемолвиться словечком.

Не думала, что еще хоть один раз в жизни окажусь в этом северном городке.

«Никогда не возвращайтесь туда, где вы были счастливы. Пока вы не делаете этого, всё остается живым в вашей памяти. Если вы оказываетесь там снова, всё разрушается». Как же права была Агата Кристи! И классический пример того места на карте, куда не надо было возвращаться – именно этот город. Но человек полагает, а решает за него судьба: приехать все-таки пришлось, и по довольно печальному поводу. Но об этом позже.

***

Улица Углекольщиков. Слово «детство» в моем сознании прочно связано с ней. Широкая, солнечная. А на ней дома. И каждый – красавец. Каждый несет на себе характер своих хозяев. Вот первый с краю, очень аккуратный, с многочисленными дворовыми постройками – дом хохотушки тети Тамары и ее серьезного мастеровитого мужа Людвига. На Углекольщиков, как и в городе в целом, жило много этнических немцев. В их числе и наш дедушка.

По диагонали от тамариного хозяйства (а в детстве казалось – через километр) – дом нескольких сестер и двух братьев. Младшая сестра – почти нам ровесница, но в компанию мы ее не берем, отчего ее мама очень на нас обижена.

Следующий дом. Там живет Хельда. В моих детских глазах это вызывающе иностранное, киношное имя придает ей шарму и загадочности. Хотя на деле я знаю, что Хельда ничем не отличается от иной Ларисы. Вышла замуж за всегда нетрезвого чубатого Петю, родила ему вечно не присмотренного мальчика Андрюшу.

Но не суть.

Уличная команда сорванцов, в которой мы состояли – вот что делало эту улицу особенной. По грунтовым дорогам рассыпаны поблескивающие разнородные камни. Вечером окрестности оглашал звон колокольцев: с пастбищ возвращались коровы и козы. А мы – мы неслись на велосипедах через лес, играли в полицейских-нарушителей, шли в кино на индийский фильм или даже ставили театральную пьесу. Волшебные сказки строились из обычных вещей.

По утрам – первым делом в огород, на проверку. Что там со вчера поспело – горох, смородина, малина? Проинспектировать - и тут же съесть. Потом садишься на прикрепленные дедушкой веревочные качели, они скрипят «и-и-и, у-у-у, и-и-и, у-у-у». Наконец, причастившись всем, чем можно на территории усадьбы, идешь по домам подруг, вытаскиваешь их на улицу. А уж с ними… как минимум можно залезть на дерево черемухи и провести там часок…

Тем временем, я продолжила углубляться от вокзала в город. По горизонту щемяще знакомыми голубыми волнами шел горный хребет – символ надежности и бессмертия. Сменяются поколения, до обидного быстро. Вот, например, тетя Мария рассказывает неприглядное про тетю Олю. Терки у них. «У его жены уже тогда сердце больное было, а Ольга выходит на улицу, большой живот специально вперед выставит, мол, смотрите! Он мой!».

Ничего, горы и это приняли к сведению. Знают, что пока суть да дело, сложные отношения, а через короткий период времени – р-раз, и ни той не станет, ни другой. И будут горы другие глупости слушать. И следующие. А у самих ни одной черточки в силуэте не изменится.

***

Через пару дней после приезда в городок я покончила с делами и с замиранием сердца отправилась к тому самому дому, который прочно ассоциировался у меня с детством. Пошла на ту самую Углекольщиков.

Я ступила на нашу улицу. Почувствовала ногами те же самые ямки и ухабы, хоженые-перехоженные, тысячи раз прочувствованные и подошвами и на велосипеде. Туда улица шла на подъем, а сюда – на спуск. Оглядела дом Хельды, потом дом Тамары и остальные. Сейчас ни один из них уже не казался таким особенным. И ни один не имел своего яркого лица. Обычные скучные строения. Наверняка поэтому и не надо возвращаться в те места, где ты был счастлив. Это больно.

Наконец, показался и наш дом. Внезапно густое, душное чувство ностальгии и причастности ко всему, что с ним связано, навалилось на меня. Голова поплыла. Вдруг ушла тревога от того, что нахожусь одна на пустынной улице недалеко от леса и от того, что там и сям видела огромных бродячих псов. Все перестало быть важным. Я словно оказалась с домом наедине. В большом мире дома.

Он давно стоял заброшенный.

Несколько шагов вперед через разошедшиеся в стороны от старости створки ворот, и я уже во дворе. Первая мысль: где же тут размещалось все то, что я помню? Деревенский двор, полный куриц, кладовка с большим сундуком, в котором до краев старых детских книг и журналов, калитка в огород? Совсем небольшое пространство заняли непроходимые растительные кущи. Крыльцо… сохранились его остатки, доски со знакомой до боли, уже облупившейся коричневой краской.

Я поднялась по ступеням в сени, если еще можно было назвать сенями этот маленький коридорчик с обвалившейся стеной. И открыла дверь в прихожую, но как будто открыла дверь в детство - до того знакомым скрипом она отозвалась. Однако, дверной проем наискосок перекрывал упавший шкаф. Он лежал так, что и не перешагнешь через него. И это точно был наш шкаф – старомодный, тяжелый, лакированный, раньше он стоял в спальне деда.