Белоснежка для дознавателя

ГЛАВА 1. Ирония судьбы

Если ваши желания сбываются,

не жалуйтесь!

— Пирожки горячие, пирожочки! С малиной, брусникой, яблоками!

— Отправился рыцарь однажды в похо-од, ой-ле-ле-ле…

— А вот кому пряников медовых, пряничков!

— Осталася ждать его женка-краса, ой-ла-ла-ла…

— Сбитень горячий! Яблочный! Медовый! Грейтеся, люди добрые!

— Куды прешь, орясина!

— А ты тута локти не расставляй!

Толпа кипела и бурлила, словно ведьмин котел на огне. Лоточники и зазывалы, певцы и фокусники перекрикивали друг друга, детишки тянули мамаш и нянек к леденцам, пряникам и качелям, почтенные отцы семейств обменивались праздничными поздравлениями за кружкой горячего вина, щедро сдобренного пряностями, холостые парни мерялись удалью в состязаниях под заинтересованными взглядами хихикающих девиц…

Одним словом, шум, сумбур и мракобесие.

Мракобесие почему? А потому что происходило все это на главной площади славного города Киартона, как раз между ратушей и дворцом королевского наместника, главным украшением площади служила могучая, высоченная ель, густо увешанная пряниками, конфетами, красными сочными яблоками, усыпанная таинственно мерцающими колдовскими огоньками. И время для веселья вокруг елки было самое что ни есть подходящее — начало второго месяца зимы. Вот только ни о каком Новом Годе в этом мире слышать не слышали, а праздновали… а черт их разберет, что они праздновали! Называлось это «Три ночи Тьмы», или, по-простому, «Три Ночи», и считалось, что шум, радость и веселье в эти ночи на весь год отгоняет нечисть. Чем больше шума и радости, тем лучше отгонит.

Абсурд. Особенно для мира, где ведьмы и колдуны — вполне себе уважаемые члены общества.

Может, все дело в том, что сегодня Вера особенно сильно тосковала по дому? По мандаринам, оливье и «Голубому огоньку», по толпам на предновогодних распродажах и мешавшим спать фейерверкам, даже по надоевшей, до последнего кадра знакомой «Иронии судьбы».

У нее здесь своя ирония судьбы. Даже не ирония, а полноценный сарказм.

Жила себе — не хуже и не лучше других, но в целом неплохо. Дом-работа, работа-дом, одним словом, колея и рутина. Да только колея — привычная и спокойная, и ни о каких переменах Вера не мечтала. Разве что машину поменять и, может быть, в дополнение к бассейну начать ходить на фитнес.

А тем временем в другом мире ведьма Верея из города Киартона начудесила что-то не то… а может, как раз то, что и хотела? Не спросишь ведь. Налицо, как говорится, результат: Вера оказалась в теле старой ведьмы, а ведьма заняла еще относительно молодое, подтянутое, ухоженное тело бухгалтера Веры Васильевны, а заодно ее двухкомнатную квартиру вместе с ипотекой и рабочий кабинет. У-у-у… убила бы захватчицу! Но получилось только посмотреть, и то в самый первый день, пока остаточная связь еще не разорвалась. Что ж, по крайней мере, Вера успела убедиться, что ее доброе имя грамотного специалиста не будет опозорено, а дому не грозит потоп или взрыв газа: как ей передались все умения ведьминой тушки, так и ведьма получила весь багаж знаний и навыков современной женщины с высшим образованием.

Неравноценный обмен! Променять пусть и провинциальный, но вполне пригодный для нормальной жизни город-миллионник на «славный город Киартон» — аж на пять с чем-то тысяч жителей, с тесными лавками и трехдневной ярмаркой вместо супермаркетов, с грязным месивом под ногами вместо чистых тротуаров и городского транспорта, с почтовыми голубями, курьерами и глашатаями вместо телефона и интернета, а уж о бытовухе и говорить нечего. Тоска. И длится эта тоска вот уже почти месяц.

Да плюс еще магия, которую трезвомыслящая Вера всю сознательную жизнь считала бессовестным шарлатанством. Хотя — нет худа без добра! — оказалось, что в быту это самое «шарлатанство» очень даже помогает. За неимением техники, водопровода и центрального отопления — так просто за счастье! Топить дровяную печку и таскать ведра с водой Вера уж точно не нанималась.

И все-таки, ладно бы в простую горожанку. Да хоть и в ведьму — полбеды! Но Верея была городской ведьмой, официально нанятой на работу во благо процветания Киартона и безопасности горожан. «Официально» — то есть через клятву, которую ни разу не отменяет замена души, сущности, памяти или чем там еще эта зараза поменялась, потому что клятва завязана на кровь и магию. А магия никуда не делась. И Вере деться было некуда. А душа не принимала такой жизни. Даже мечталось иной раз, что все это — морок, бред, а она лежит где-нибудь в коме и когда-нибудь очнется. Откроет глаза, а вокруг — привычный мир, и все пойдет по-старому.

Но пока приходилось брать, что дают, и отрабатывать даденное. Вот как сейчас. У городских ведьм на этом совсем не новогоднем шабаше вполне определенная роль, от которой никак не получится отвертеться. И вместо того, чтобы гордо проигнорировать народные гулянья и пересидеть шумные ночи в тишине и покое, нужно выплясывать с бубном вокруг котла на потеху публике. Кино, да и только! «Макбет» местного разлива: костер, котел, три ведьмы завывают дурными голосами дурно рифмованный наговор, опять же призванный нечисть отпугнуть. Как будто сами ведьмы — «чисть», тьфу!

— Тварям Бездны — в Бездне сидеть, тварям Грани — за Гранью глядеть, тварям Пустоты — из Пустоты не уйти…

Баба-Яга на детском утреннике.

Нет, Вера свою роль отрабатывала на совесть. И наговор читала от души, и вокруг котла выплясывала вместе с двумя «коллегами». Ей, в конце концов, за это платят, а что оплачено, то должно быть сделано. Да и чем «городская ведьма» хуже какого-нибудь, тьфу на него, «мерчендайзера»? Другой мир — другие вакансии. А жить все равно на что-то надо.

Отзвучал наговор, Вера и ее товарки-ведьмы синхронно топнули и направили в котел силу. Кипящее зелье взбурлило и свечой выплеснулось к темному, беззвездному ночному небу. Варево светилось собственным светом, полыхало всеми оттенками пламени от опасной газовой синевы до тусклого багрянца, шипело и рассыпало золотые искры. И все выше поднималось в небо. Оторвалось от котла, раскрылось острыми лепестками, прошило ночь, на мгновение высветлив низкие тучи, обрисовав черные ветви деревьев и украшенный флюгером-всадником шпиль на ратуше. На то же мгновение застыло бурление на площади, сгустилась тишина: люди замерли, задрав головы вверх, к огням и искрам в небесах. Красота ведь, не хуже фейерверков!

ГЛАВА 2. «Румяная свинка» и бледная немочь

Если ты сиротка с богатым наследством —

бойся не врагов, а родственников!

Из «Румяной свинки» несло пирогами на всю улицу. Даже у Веры закружилась голова и в животе забурчало от аромата сдобы, корицы, малины, яблок. А девчонка, которая шла теперь, как и сказала ведьма, с ней рядом, всхлипнула и покачнулась.

— Вот же немочь бледная, — пробурчала Вера, подхватывая ее под руку. Зыркнула на случившегося рядом мужика, их много толпилось возле уличного прилавка. Тот понял без слов, распахнул перед ведьмой и ее спутницей дверь в харчевню, придержал, пока входили.

Внутри было шумно и многолюдно — слишком многолюдно для довольно маленького помещения. Вера, поморщившись, направилась к стойке. Там управлялась сочная баба лет сорока, рыжая, румяная, веселая, натуральная «ягодка опять». Успевала и пирожков отпустить, и винца или сбитня налить, и пошутить, и сдачу отсчитать.

— Ты хозяйка? — спросила Вера.

— Истинно так, госпожа ведьма, — с приветливой улыбкой отозвалась рыжая. — Доброго вам праздничка! Пирожков отведаете? Сама пеку.

— Ты, милая, найди-ка нам место от шума подалее, — попросила Вера. — И подай, коли есть, отвара куриного горячего. От пирожков и сбитня тоже не откажемся.

Трактирщица окинула обеих цепким взглядом, кивнула, разом растеряв приветливость да веселость:

— Пойдемте.

Местечко нашлось в крохотной комнатушке за кухней. Здесь было жарко и ароматно, половину стола занимала накрытая чистым полотенцем кадушка с тестом, а на другую половину трактирщица выставила две глубоких тарелки с наваристым бульоном, две кружки дымящегося огненного сбитня и блюдо с горкой, нет, целым Эверестом румяных пирожков. Сказала:

— Позовите, если что еще нужно будет, я услышу, — и убежала обратно в зал.

— Ешь, — скомандовала Вера. И сама взялась за ложку.

Ела спокойно, не торопясь: пусть ребенок в себя придет. Но девочка, опустошив тарелку с бульоном и потянувшись за пирожком, вдруг замерла и разрыдалась.

— Ох ты ж, — вздохнула Вера. — Дитя неразумное. Успокойся.

— Г-госп-пожа ведьма…

— Успокойся, кому сказано! — прикрикнула, и девочка замерла, уставилась на ведьму испуганным котенком. — Не та нынче ночь, чтоб рыдать. Тварей Бездны приманишь.

— П-простите…

— Так, — вздохнула Вера. — Для начала: держи свое имущество.

Выложила на стол золотую брошь, и слова замерли в горле: только теперь рассмотрела «побрякушку». Букет васильков, перевязанный синей лентой. Золото и сапфиры. И магия — сильная, добрая, теплая. Охранный амулет, да не простой, а с кровной привязкой. За такой одними деньгами не расплатишься, отец этой малахольной наверняка и собственной кровушки не пожалел для зачарования.

— Вот уж точно, дитя неразумное, — покачала головой Вера. — Такая силища… Пуще глаза беречь должна была! Из рук не выпускать! А ты продавать потащила. Да еще и на враньё Пройдохино купилась. «Латунь и стекляшки», надо же! Латунь от золота отличить не можешь? Настоящий родовой артефакт чуть на пирожок не променяла. За пятачок! — Вера взяла с блюда пирожок, повертела у девочки перед глазами. Румяный, с чуть заметной алой полоской на боку: малиновая начинка проглядывала сквозь тонкий слой сдобного теста.

Откусила, прижмурилась довольно.

— Вкусный. Ешь, ребенок. И рассказывай, как дошла до жизни такой.

Девочка длинно вздохнула, сцепила пальцы в замок и начала тихо, почти шепотом:

— Я у дядьки живу. Они с теткой говорят, что из милости, а только неправда это! Как так «из милости», когда он наш дом и папину мастерскую своему сыну отдал, а тетка все мое приданое себе забрала? Только, вот, подарок папин остался, — обвела пальцами синюю ленту на броши-амулете. — Мне ее папа подарил, как двенадцать лет стукнуло. Я почему поверила про латунь и стекляшки? Дядя с тетей не отобрали, и Арис тоже… а он ведь играет, ему вечно деньги нужны…

— Арис?

— Дядькин сын, — тихо объяснила девочка. Братом, что характерно, не назвала.

— Из-за магии не отобрали, — вздохнув, объяснила Вера. — На родную кровь вещица зачарована крепко, с любовью и на охрану. А ты батюшке своему была роднее, чем твои дядя с тетей да их сыночек. Пока эту брошку носишь, она тебя от зла хранит.

— Так вот почему… — девочка замолчала, не договорив. Только быстро, привычно сколола брошью края кофты, да еще сверху ладошкой прижала.

— Плохо тебе у дядьки живется, — даже не спросила, а как очевидность сказала Вера.

— Он меня за Ариса выдать хочет, — передернувшись, пожаловалась девочка. Схватила кружку, отпила горячего сбитня. И сказала уже спокойно: — Я его боюсь.

— Кого? Дядьку или Ариса?

— Обоих.

— Ясно, — Вера кивнула. Одного имени хватило, чтобы понять, о какой семье речь. Как не понять, если городишко меньше нормальной современной деревни. Все всё обо всех «знают», а чего не знают, то выдумают. Историю оружейника Петриса Груади и его брата Боргеуса рассказали Вере Канария с Гияной, когда она только сюда попала, едва в себя пришла от шока, а ведьмы-«коллеги» взялись ее просвещать о месте, где оказалась, о славном городе Киартоне и его жителях, и о магии, конечно. Как раз на слуху было, весь город гудел от пересудов. Дело там случилось темное и непонятное. То ли сам оружейник с братом поскандалил, то ли жены их чего не поделили, а только сгорел Петрис с женой вместе за три дня от черного проклятия. Вера удивлялась еще: как так, жертвы есть, виновных весь город знает, а правосудие, правосудие-то где?!

— Мало ли что весь город знает, — пожимала плечами Гияна. — Знать мало, доказать надо. Боргеус кровью и жизнью поклялся, что ни сам, ни жена его, ни сын ни при чем. Убивался на похоронах, племянницу-сироту в семью принял.

— А проклятия дело такое… темное, — добавляла Канария. — Иной и сам себя проклянет, если в сердце злоба. Твари Бездны не спят. Да и распознать уметь надо. Лекари смотрели — ничего смертельного не увидали, только сглаз да простуду.

ГЛАВА 3. Ведьмин дом

Если дом тебя пугает,

напугай его в ответ!

Дом ведьмы стоял в самом конце Аптекарской. Старый, каменный, мрачный. Да здесь почти все дома такими были. Совсем не похожие на деревянные добротные пятистенки ремесленной слободы или кирпичные купеческие хоромы. Сразу ясно, ведьмовская улица.

Забреди сюда Виалин прежде, наверняка перепугалась бы до смерти. Теперь же, вот странно, совсем не боялась. Новое имя, уже названное ведьмой, пусть пока и не нареченное по всем правилам, прикрыло от бед и страхов, а резкое, почти сердитое «в ученицы возьму» убрало давящую тяжесть в груди: ни дядька, ни Арис теперь ее не достанут! Вот кого по-настоящему стоило бояться, а ведьма и ее соседи… ничего, привыкнет. Такие же, поди, люди, как и прежние соседи — оружейники, только работа другая.

Был бы у Виалин ведьмовской дар, она бы и сама в ученицы попросилась, что такого. Но к магии дочка оружейника была неспособна, а потому, поспешая за ведьмой, гадала, чем же станет заниматься теперь. Стирать, убирать, печь топить да кастрюли драить, как у тетки? В ремесленной слободке многих учеников только такой работой и нагружали, особенно поначалу. Но госпожа ведьма ясно сказала, что служанка ей не нужна. А чем еще, если с волшбой да ведовством помочь не в ее силах?

Но, едва ступила на первую ступеньку высокого крыльца, мысли да вопросы враз из головы вылетели.

Дом пугал. Давил. Будто недоволен был, не желал впустить чужачку. Виалин попыталась нащупать брошку-оберег, пальцы соскользнули по гладкому меху теплой шубы, и тут ведьма подхватила под локоть. Прикрикнула:

— Не балуй, дурная ты хата! Свои. А ты входи, не пугайся. Ритуал проведем, признает.

Ступеньки недовольно заскрипели под ногами. Дверь тоже отворилась со скрипом, протяжным, пронзительным. Над головой вспыхнул светлячок, неяркий, меньше свечки, но темноту разогнал. В крошечном закутке за дверью стоял веник, и ничего больше. Виалин смотрела, изумляясь, как ведьма обметает с ног снег, приговаривая речитатив незнакомого наговора. В их доме такого заведено не было. А когда веник и по ее ногам прошелся, не выдержала, спросила:

— А зачем?

— А чтоб грязь в дом не нести, — ответила ведьма. — Ни вот такую, — показала на натекшую с обуви лужицу, — ни вот эдакую, — шевельнула ладонью как-то по-особенному, и девушка увидала вдруг что-то мерзкое, черное, вроде жирных раскормленных червей, только не настоящих, а… призрачных, что ли? Веник шоркнул по полу, и их не стало.

— Что это?..

— Чьи-то мысли дурные, пожелания нехорошие. Да нынче ясно, чьи, небось Пройдоха не обрадовался, что выгодная покупка сорвалась. Раздевайся, шубу, вон, на крючок вешай. Завтра вернем хозяйке. Туфли в руки бери и ступай за мной. Закончим дело, и спать.

За дверью Виалин ожидала увидеть что угодно, только не то, что увидела на самом деле — самую обычную прихожую с сундуком для обуви и крючками для одежды, с бронзовой масляной лампой, подвешенной к низкому потолку, с беленой изнанкой кухонной печи и крутой лестницей наверх. Даже половик полосатый почти такой же, как в отчем доме был. И ступить на него босиком оказалось приятно, будто в детство вернулась. Но долго босой оставаться не пришлось, ведьма достала из сундука толстые вязаные следы:

— Держи. Заморозила ноги, поди.

Крышка сундука клацнула, будто зверь зубищами лязгнул. А ведьма распахнула дверь в кухню, обернулась, поторапливая. Девушка по наитию поклонилась, входя за ней следом, проговорила:

— Добра дому и сердцу его. Тепла да радости.

Словно ответом на ее слова, затеплился под потолком огонек: лампа зажглась. А дальше… дальше Виалин увидела самую настоящую ведьмовскую ворожбу! Да не ту, что творится перед всеми на площади, а тайную, домашнюю.

Взмах руки — и в печке разгорелось пламя. Не робкий огонек, который еще раздуть надо, а сразу сильное, горячее. Мановение ладони — и на пол перед печкой с грохотом прилетела огромная деревянная лохань, и тут же наполнилась водой, словно из ниоткуда. Посыпались в воду растертые травки, полилось, пузырясь, зелье, и кухню наполнил кружащий голову аромат цветущей липы, меда и парного молока. Лета и солнца. Тепла.

— Раздевайся и ныряй, — приказала ведьма, и в суровом голосе отчего-то почудилось веселье.

Горячая вода обняла, тепло пробежало по каждой жилочке, а уж как приятно стало замерзшим ногам, слов нет. Виалин блаженно прикрыла глаза — и тут же открыла, услышав, как изменился голос ведьмы. Страшным стал, глухим, неживым будто.

— Забери, огонь, злую судьбу, пеплом развей! Гори, что на имя завязано, пылай, что к имени привязано, жить не мешай! Нет больше Виалин! — и полетели в печку, прямо в огонь, ее растоптанные до дыр туфли, изношенное платье да старая теткина кофта. Затрещали, рассыпая искры, задымили, и почудилось, что взвыло что-то там, в огне, да так страшно! Вой заметался в трубе, улетел к небу вместе с дымом, а огонь вдруг погас, как не было. И пепла не осталось!

А ведьма опрокинула над головой безымянной теперь девочки ковш с водой и снова заговорила, теперь тихо да ласково:

— Народись с новой судьбой, прими имя новое — Аня, Аннушка, Анюта. Новое имя, новая судьба, нет больше старого зла. Вылезай, и спать. Остальное до завтра потерпит.

Аня и сама не поняла, как оказалась в кровати, на мягкой перине, теплым одеялом укутана. Блаженно вздохнула, закрыла глаза и тут же заснула.

Разбудил солнечный луч, защекотавший ресницы. Это сколько же она проспала? Зимой солнце поздно встает…

Но никто ее не будил, не подгонял подниматься и приниматься за работу, а стоило открыть глаза и увидеть незнакомую комнату, как тут же вспомнилось вчерашнее. Все сразу, сумбурно и вперемешку, и Анюта принялась раскладывать в голове все по порядку, начиная с похода в лавку ювелира. Его «латунь и стекляшки» и свою растерянность, и отчаяние с едкой горечью пополам, и вмешательство городской ведьмы. Пирожки — настоящие, свежие, праздничные! Давно позабытое чувство не просто сытости, а удовольствия от вкусной еды — тетка на пропитание много не тратила, берегла на чем могла. Добрую трактирщицу и ее теплую шубу, каменные дома Аптекарской, скрипучие ступеньки…