Бесчувственный. Не обещал быть верным

Глава 1

Захожу в квартиру, мысленно проклиная себя, что я зря перешла границы. Перегнула палку, обвинив невинного человека во всех грехах. Но, когда собственная шкура горит, думать о чужой некогда.

Телефон вибрирует без остановки. Я не ответила ни на один звонок Семена, но, когда открываю сообщение от него, прихожу в ужас:

«Дура! Возьми трубку! Тебя везде ищут!»

Дрожащими руками перезваниваю, прижимаю мобильный к уху:

— Что ты несешь? — ору в трубку.

— Идиотка! Беги говорю. Если тебя найдут, убьют.

— Ты где? — спрашиваю, слыша гул.

— А аэропорту!

— Что? — не отказываюсь верить. — Что ты сказал? Ты убегаешь, оставив меня здесь? Ты… Да я из-за тебя чего только не сделала, а ты спасаешь себя, снова бросив меня в ад?

— Я тебя не заставляла, Настя. Ты все делала добровольно. Хватит обвинять меня во всех своих неудачах! Лучше проваливай из города!

Раздаются короткие гудки.

Я хватаю спортивную сумку из шкафа с таким отчаянием, будто от нее зависит вся моя жизнь. И да, черт возьми, так оно и есть. Руки дрожат, ноги подкашиваются, внутри холодно и пусто, как будто сердце перестало быть органом и стало тяжелым куском льда в груди. Я знаю, что у меня есть всего несколько минут, может быть, даже меньше. И если я не успею, меня найдут. Они найдут и тогда мне действительно придет конец. Никаких объяснений, никаких шансов мне не дадут. Они не говорят с предателями. Они убивают.

Я стараюсь дышать ровно, но каждый вдох — это борьба с паникой. Хватаю документы, деньги, телефон, быстро прокручиваю в голове, не забыли ли что-то важное — паспорт, новая симка, наличные… Вроде ничего не осталось…

Никогда не думала, что однажды в страхе буду паковать свою жизнь в рваную, потрепанную сумку, сбивая пальцы о молнию и судорожно оглядывая комнату, будто жду, что стены вот-вот начнут сжиматься. Это не просто страх — это что-то большее, звериное. Чувствую себя животным, пойманным в капкан. Мысль, что время идет, что за мной придут, что они уже близко, буквально уничтожает. Страх меня душит.

Я, черт побери, виновата. Я во всем виновата.

Я предала. Слила информацию, которую клялась никогда не сливать. Сделала то, за что убивают. И теперь мне не на кого надеяться, кроме самой себя. Потому что он... Тот, кому я доверяла больше всех, кто был рядом, когда все начиналось, — он меня продал.

Муж, с которым мы вместе больше пяти лет…

Достаточно о нем думать. Надо его вычеркнуть. Его больше не существует. Он — причина того, что я сейчас стою, заливаясь потом от ужаса, и судорожно запихиваю в сумку самое важное, что у меня есть. Я ненавижу себя за то, что поверила, что позволила себя втянуть в это дерьмо. Что вообще допустила мысль, будто мы сможем справиться. Да и сбежать вряд ли я смогу, сколько бы ни старалась. Смог бы он — он бы уже сбежал, без оглядки, оставив меня раздавленной, вывернутой, мертвой. Да он, черт возьми, уже это сделал! Пора принять этот факт и смириться. Пора решать все самой, а не надеяться, что кто-то поможет.

Я не боюсь за мужа-предателя.

Но мама... Брат... Они же ни к чему не причастны. Если меня не станет, они, возможно, выживут. Если я исчезну — их скорее всего убьют.

О, боже…

Но у меня нет выхода. Я слишком долго думала о других. Делала все, чтобы они счастливы. Но у меня не получилось…

Я должна уйти. Не просто из квартиры. Не просто из этого города, а, скорее, из страны. Должна исчезнуть, раствориться, обнулиться, забыть свое имя, свое прошлое.

Застегиваю сумку, перекидываю ремень через плечо, хватаю ключи и иду к двери. Сердце бьется часто, рвано, будто вот-вот вырвется наружу.

Тело против идеи бежать, спасаться, предавать еще раз. Ведь я могу вернуться, постараться объясниться перед Антоном, пусть и я не заслуживаю прощения. Он тот, кто выбрал меня. Кто поссорился из-за меня с друзьями, несмотря на то, что знал, что я замужем. Он мне поверил, в то время, как я лгала, глядя ему прямо в глаза.

Однако я не слушаю свою совесть. У меня нет выбора, нет времени с ним связываться. Или я исчезаю сейчас, или меня просто больше не будет.

Вызвав такси, выбегаю на лестничную площадку. В лифт не захожу, спускаюсь по лестнице. Каждый шаг как кувалда по ушам. Я стараюсь идти быстро, но не бегу, потому что боюсь привлечь внимание. Вижу железную дверь подъезда. Нужно всего лишь выйти. Там улица, свобода, машина, которая ждет за углом. И который, возможно, мой единственный шанс.

Едва тянуть к ручке, как дверь распахивается с таким грохотом, что я на секунду забываю, как дышать. Отскакиваю назад.

Передо мной стоят трое мужчин.

Они заполняют собой весь проход, как черная плотная масса, из которой нет выхода. Лица холодные, пустые, одинаково мрачные. Один с татуировкой на шее, второй с бритой головой, третий в черной куртке, из-под которой торчит кобура.

Я замираю. Тело покрывает липкий пот. Страх поднимается от стоп вверх, обволакивает позвоночник, обхватывает горло ледяной рукой. Не могу пошевелиться. Не могу выдохнуть. Превращаюсь в дрожащую, застывшую в ужасе статую.

Пячусь назад, делаю полшага, врезаюсь спиной в перила. Я загнана в угол. У меня нет выхода. Один из мужчин наступает на меня.

— Она, — бормочет он.

Рывок и он хватает меня за волосы, резко тянет на себя. Я не успеваю вскрикнуть. Все сливается в один острый, нечеловеческий звук, вырвавшийся из моего горла. Меня волокут к выходу, сумка срывается с плеча, падает под ноги, остается где-то сзади.

— Пустите! — кричу я, визжу, пытаюсь вырваться, хоть и умом понимаю, что бесполезно. Они гораздо сильнее. — Отпустите! Помогите!

Глава 2

Мужская рука резко хватает меня за руку чуть выше локтя. Сила хватки такая, что мне больно, но я даже не вздрагиваю — все внутри давно окаменело. Я не сопротивляюсь. Меня тянут, как безвольную куклу к стоящему неподалеку черному джипу. Открывают дверь и грубо заталкивают внутрь. Мне ужасно холодно. По позвоночнику пробегает мороз. Но я молчу, потому что бессмысленно что-либо говорить. Меня не отпустят, не выслушают.

Рядом со мной садится мужчина, второй занимает место за рулем. Слышу щелчок — они блокируют двери.

В салоне темно, лишь блеклые огоньки приборной панели выхватывают из темноты силуэты двоих мужчин на передних сиденьях. Лица их спокойны, но мрачны. Они даже не смотрят в мою сторону. Просто сидят, будто я всего лишь груз, который нужно немедленно доставить по назначению. Машина трогается с места. С каждой минутой чувствую, как отдаляюсь от всего, что когда-то было жизнью.

Я отворачиваюсь к окну. За стеклом ночной город. Влажный асфальт отражает свет фонарей. Проносятся редкие прохожие, не замечающие ни меня, ни этот джип. Неоновые вывески мерцают, как мигающий пульс угасающей надежды. Все кажется одновременно родным и чужим. Город, в котором я когда-то смеялась, целовалась, мечтала, любила, выходила замуж, теперь — чужая территория. Где я не испытываю ничего, кроме страха и боли предательства.

Мы едем слишком долго. Кажется, что прошли целые сутки. Ни один из мужчин не говорит. И это молчание оглушает громче выстрела. Внутри все горит — нет, не от страха даже, а от осознания, что моя жизнь сломана.

Я думала, что все сделала ради любви. Ради мужа. Ради того, кто клялся, что я для него самое ценное, что у него есть. А он сбежал. Просто сбежал, толкнув меня в пропасть. Ни сожаления, ни попытки спасти. Только истеричный звонок и голос в трубке: «Я тебя не заставлял». Он реально думает, что это снимает с него вину?

Он не любил меня. Никогда. Он использовал. А я, как дура, строила иллюзии, сделала невозможное, защищала его, предавала ради него всех. Включая Антона.

Антон… Карпинский.

Он один пошел против всех. Против друзей, против близких. Потому что верил мне. А я… Я врала ему, глядя прямо в глаза. Даже сейчас мне стыдно именно потому, что я предала именно его. Того, кто был рядом, когда все были против меня.

Внутри пустота. Тишина. Только глухой гул в ушах и тяжесть в груди. Я устала. Морально. До тошноты. До слез, которые не идут. Я больше не знаю, кто я. Любящая и верная жена? Предатель? Жертва?

Машина вдруг резко поворачивает, съезжает с асфальта. Мы проезжаем через чугунные ворота, скрип которых отзывается в моем позвоночнике. Здесь темнее, чем было в городе. Глубокая, плотная ночь. Вокруг ни одного фонаря.

Через несколько секунд машина тормозит.

Я смотрю вперед. Ни жилых домов, ни вывесок. Только старое, мрачное здание. Трехэтажное, облупившееся. Ни одной лампы в окнах, ни звука. Оно будто вырвано из прошлого, из другой реальности. Что это за место? Почему мы здесь?

Один из мужчин открывает дверь. Я не двигаюсь, а он хватает меня за плечо и вытаскивает наружу. Мне больно, но я не кричу. Ноги едва держат. Я ничего не спрашиваю, потому что понимаю: ответы здесь не раздают.

Он толкает меня вперед, к зданию. Мы входим. Внутри пахнет плесенью и ржавчиной. Сырость липнет к коже, воздух тяжелый. Пол скрипит под ногами, как будто протестует. Мы не поднимаемся вверх. Мы спускаемся. Лестница ведет в подвал, и с каждым шагом вниз становится все темнее и… страшнее.

Пахнет сыростью, железом… Ужасом. Я чувствую, как подкашиваются ноги, но иду. У меня нет выбора.

Один из мужчин останавливается перед железной дверью, открывает. Света внутри почти нет. Лишь слабый отблеск от лампочки под потолком. В комнате кровать. Старый шкаф, рядом тумба.

— Зачем я здесь? — спрашиваю тихо.

Он смотрит сквозь меня. Без сочувствия.

— Завтра узнаешь. Лучше ложись. Потом будет некогда.

«Потом будет некогда»

Его слова парализуют меня. Сердце пропускает удар. Я хочу спросить еще раз, хочу закричать, но не успеваю. Он выходит, дверь за ним захлопывается. Замок щелкает.

Темно. Холодно. Тихо.

Мне страшно. Очень страшно. Но я стараюсь держаться. Говорю себе, что Антон сейчас просто зол. Он в ярости. Он увидел меня в тот момент, когда я была жалкой, избитой, полуживой. Конечно, он не мог остаться равнодушным — спас, вытащил, и теперь… просто не знает, что со мной делать. Мне хочется верить, что завтра он остынет. Мы сможем поговорить. Я объясню… расскажу, как все было. Он выслушает. И, может, не простит, но хотя бы поймет.

Хватаюсь за эту мысль, как утопающий за спасательный круг. Сама понимаю — это почти сказка, но если я потеряю и эту надежду, то просто сойду с ума.

Кровать подо мной холодная. Я будто ложусь на асфальт. Простыня влажная. Тонкое одеяло не спасает — дрожу всем телом. Превозмогая озноб, кутаюсь как могу и закрываю глаза. Пытаюсь думать о тепле, о тишине, о чем-то хорошем. Но в голове все крутится одно и то же: где я, зачем меня сюда привезли, и сколько это продлится..

Не знаю, как и когда проваливаюсь в сон. Он приходит внезапно. Тяжелый, вязкий, ощущение, будто кто-то вырубает сознание выключателем.

А утром — если это вообще утро — просыпаюсь резко, как по команде. Первым делом бросаюсь к двери. Дергаю ручку. Заперто, конечно. Раз за разом нажимаю на нее, колочу в дверь кулаками, кричу, но в ответ тишина. Равнодушная, как бетонная стена.

Комната крошечная. Стены серые, голые. Небольшое окно под потолком — слишком высоко, чтобы до него добраться. В углу — тесная ванная и старый, облупленный туалет. Все выглядит как из другого времени. Или из фильма, где ничего не заканчивается хорошо.

Глава 3

Он смотрит на меня, как на чужую. Нет — как на врага. Словно я не человек, а яд, впитавшийся в стены этого дома. И в этом взгляде нет ни капли жалости, ни капли боли. Только лед. Только разочарование, которое бьет сильнее любых слов. Его глаза скользят по мне с такой затаенной ненавистью, будто каждую секунду он сдерживает себя — не ударить, не крикнуть, не выгнать меня обратно в тот мрак, где мне и место.

Антон морщится, — он не может вынести одного только моего присутствия. Его взгляд цепляется за мои руки, за лицо, за одежду, как будто он пытается убедиться, что я настоящая. Что вот она — та, кому он верил, кого защищал. Та, за кого когда-то был готов порвать с самыми близкими людьми. А я... Я даже не смотрю на него в ответ. Не могу. Потому что если еще хоть мгновение буду ловить его глаза — я просто рассыплюсь.

Он презирает меня. Я это чувствую каждой клеткой. Он не говорит, но в этом молчании — приговор. Он видит во мне грязь, ложь, предательство. Все то, от чего он всегда отворачивался. И все то, во что я сама себя превратила.

А ведь раньше он смотрел иначе. Я помню слишком отчетливо. Помню, как у него в глазах вспыхивал живой интерес, когда я заходила в его кабинет. Как он меня разглядывал, порой касался, а потом делал вид, что это получилось нечаянно. Как он невольно улыбался, когда я говорила даже что-то глупое. Как отводил взгляд, чтобы не выдать себя и свои чувства, — и все равно выдавал. Он тянулся. Медленно, аккуратно, но тянулся ко мне. Я чувствовала это и отступала. Потому что была замужем. Потому что свято верила: любовь — это там, дома. Любовь — это тот, за кого я вышла замуж несколько лет назад.

Сейчас я понимаю, как жестоко обманулась. Там не было любви. Не было тепла. Там был только страх, долг и иллюзия, которую я старательно лелеяла, чтобы не остаться одной. А настоящая любовь… она вот. Она — в этом взгляде, который сейчас прожигает меня до костей. Потому что, чтобы так ненавидеть, нужно было по-настоящему любить.

Карпинский ведь верил мне до конца. Даже когда все были против. Даже когда сам, наверное, сомневался во мне — все равно стоял рядом. Не спрашивал лишнего, не давил. Просто защищал.

А я врала.

Раз за разом.

Говорила полуправду. Молчала о главном. Я предавала его каждый раз, когда отворачивалась, когда выбирала не его. Не потому, что хотела — а потому, что не могла иначе. Или думала, что не могла. А теперь... теперь бы я отдала все, чтобы вернуться в те моменты. Все рассказать. От начала до конца. Открыться. Признаться. Попросить прощения — тогда, когда это еще имело вес.

Сейчас слишком поздно.

Антон не поверит. И, главное, он не захочет верить. Потому что я уже сожгла мосты. Не один, а все. И если бы он был просто зол — это было бы легче. Но он смотрит так, будто внутри него что-то умерло. Что-то, что когда-то жило только ради меня.

— Где он? — спрашивает Карпинский. Голос у него ровный, без эмоций, будто ему совершенно плевать. — Где твой муж, Настя?

Я не отвечаю сразу. Потому что даже не знаю, что страшнее — сказать или молчать. Я опускаю глаза, и мне хочется закричать, схватить его за руки, трясти, умолять: «Поверь, я не знала! Не хотела! Не думала, что все зайдет так далеко!» Но я не делаю этого. Потому что он все равно не услышит.

Он больше не тот Антон, что был тогда. Он другой. И я сама сделала его таким. Своей ложью. Своим выбором. Своей слепотой.

Я дрожу. Холод идет изнутри. Потому что это не просто конец. Это осознание, что самое ценное в жизни я не просто потеряла. Я уничтожила собственноручно. И теперь смотрю на него, как тонущий на последний обломок плота, который не плывет ко мне. Он отплывает все дальше.

Я больше не человек в его глазах. Я — ошибка, которую никогда не продают.

— Где он? — повторяет холодно.

Не сразу нахожу в себе силы говорить. Горло пересохло, будто я проглотила пыль. В груди ком, язык словно прирос к нёбу. Антон смотрит и я ощущаю, как его взгляд оседает на мне миллионом тонких иголок. Он не кричит. Даже не двигается. Но то, как он смотрит… Режет по-живому. Он смотрит спокойно и холодно.

— Я… не знаю, где он, — выдыхаю. Почти шепчу. И сразу понимаю, каждое слово звучит как предательство. — Правда, не знаю…

Он молчит. Его лицо — маска. Непроницаемая. Но я чувствую: он знает. Он узнал сразу. Просто ждал. Ждал, когда я сама скажу. Признаюсь, что муж меня бросил.

Антон не отводит взгляда. Мне становится страшно. Не за себя, а за то, что я в нем разрушила. Он не говорит, но в его молчании слышен крик: «Ну вот. Тот, ради кого ты все вывернула, пошла против, врала, глядя в глаза, свалил. Стоил ли он того?»*

— Мне… стыдно, — шепчу. Глаза снова наполняются слезами. — Ты сейчас скажешь, что я знала, что он использует меня. Что я всё это заслужила. И ты, наверное, будешь прав.

Антон все так же недвижим. Только губы едва заметно дергаются. Морщина между бровей становится глубже. Как будто чувствует отвращение. И боль. Я же чувствую, как мое сердце разлетается на тысячи осколков. Потому что помню — когда-то в его глазах было тепло. Была забота. Что-то настоящее. Он защищал, тянул руку, когда я падала. А я… я врала ему. Отталкивала. Потому что была замужем. Потому что глупо верила, что люблю того, кто не стоил и его тени.

— Я облажалась, — голос дрожит. — Жестоко. Не только перед тобой. Перед собой тоже. Я верила не в того человека. Жила ради того, кому было на меня плевать. А тебе... тебе врала. Смотрела в глаза и врала. А ты был рядом. Единственный, кто действительно ценил и доверял мне. Прости меня, Антон.

Слова льются сами. Потому что больше не могу носить в себе этот груз. Потому что если не скажу сейчас — просто сойду с ума.

— Я делала всё не только ради него. Мне угрожали. Мне, моему брату, маме… Я была в ловушке. Боялась, что если откроюсь тебе, нас просто уничтожат. И да, я ошибалась. Много раз. Но я думала, что спасаю семью.

Глава 4

Девушка молча разворачивается и указывает рукой в сторону лестницы. Пальцы у нее тонкие, ухоженные, а на лице — выражение едва сдерживаемого презрения. Я следую за ее жестом, шаг за шагом подхожу к лестнице, ведущей вниз. С каждым мгновением воздух становится холоднее. Ступени скрипят, как будто возмущаются моему присутствию.

В подвале темно и сыро. Свет проникает слабо, тусклый. Ремонт... если это можно так назвать, все же есть, но явно не как на верхних этажах. Стены голые, бетонные, пол холодный. Я вздрагиваю, но продолжаю идти.

Девушка открывает одну из дверей — жестом указывает мне войти. Я переступаю порог. Комната выглядит... терпимо. Лучше, чем тот ужас, в котором меня держали до этого. Тут хотя бы есть матрас, простыня, окно под потолком, и дверь в отдельную ванную. Пахнет сыростью и мылом вперемешку.

Она подходит ближе и, снова с тем же холодным выражением, показывает рукой на ванную:

— Принимай душ. Приведи себя в человеческий облик. А мне пора.

Голос сухой, почти механический. Но взгляд... Этот взгляд как иголки под кожу. Высокомерие и отвращение читаются в каждом ее движении. Она смотрит на меня, как на что-то грязное, отвратительное. Как будто я заразна.

Мне это совершенно не нравится. Но я ничего не говорю. Просто киваю и захожу в ванную. Закрываю дверь за собой. Опираюсь на раковину, смотрю в зеркало и не узнаю себя. Бледная, с темными кругами под глазами. Волосы спутанные, кожа серая. Как будто жизнь из меня высосали.

Открываю воду. Она холодная. Медленно становится теплее, но не настолько, чтобы согреться. Я все равно дрожу. Моюсь молча, пытаясь ни о чем не думать. Но мысли сами лезут в голову. О прошлом. О всем, что случилось.

Муж… он предал меня. Использовал, бросил в ад, а потом исчез. А я… оказалась здесь.

Запертая. Уничтоженная. Сломанная.

Даже не знаю, сколько времени прошло с тех пор, как меня спустили в тот подвал. Дни, недели?

Вспоминаю мамины глаза, брата. Что с ними? Живы ли? Скучают ли?

Сжимаюсь от ужаса. Не могу найти себе места даже здесь, под струями воды.

Я должна поговорить с Антоном. Должна попытаться достучаться до него. Попросить… не прощенья — нет. Он меня никогда не простит — ведь уже дал понять. Но хоть мизерный шанс связаться с родными… Пусть даст хотя бы телефон. Мне нужно связаться с ними. Убедиться, что все хорошо.

Хотя… я уверена, что Карпинскому будет на меня плевать. На то, что происходит с моей семьей. Ведь я о нем не думала, когда сдавала. Когда упала документы из компании, передавала другим.

Я выхожу из душа. Вижу на стуле в комнате небольшой пакет. Без понятия, кто его принес. Внутри летнее платье, совсем простое, выбранное без вкуса. И белье. Дешевое, но чистое. Быстро одеваюсь, стягиваю мокрые волосы в узел.

Я сейчас замерзшая и опустошенная. А еще… униженная.

Я запомнила путь… — Выход из комнаты, коридор, лестница. Шаги гулко раздаются в подземелье. Поднимаюсь, как в бреду. На первом этаже тишина. Антона нет, как и той дамы. Дом чужой, холодный. Я дохожу до двери в комнату Карпинского. Рука тянется к ручке, однако открыть не решаюсь…

Из-за двери доносится стон. Конечно женский. Громкий, сладострастный, наполненный фальшивым удовольствием. Голос, естественно, той девушки, что отвела меня вниз.

Я замираю. Сердце перестает биться. Как будто кто-то выдергивает из-под ног землю.

Желания заходить внутрь нет, но и перечить Антону совсем не хочется. Мне нужно втереться в доверие, чтобы хоть чего-то добиться.

Так и стою перед дверью. Дышу медленно, но глубоко, чтобы сердце не выскочило из груди. Все внутри протестует. Хочу развернуться, уйти обратно в подвал, спрятаться от этого ужаса. Однако я прекрасно понимаю, что мне это ничем не поможет.

Дверь открывается беззвучно. Я делаю шаг и будто сразу проваливаюсь в чужую реальность.

Антон сидит в кресле, раскинувшись как король. Он расслаблен, спокоен. Смотрит на меня полу закатанными глазами. А перед ним на коленях сидит девица. Ее голова у него между бедер. Она даже не реагирует на то, что в помещении помимо них кто-то есть. Продолжает полировать член Карпинского.

Сцена режет мне глаза. Я будто наступила на лезвие. Цепенею. Все во мне сжимается от унижения, боли и отвращения — не к ней, и совсем не к нему… а к самой себе. Потому что я стою здесь и пялюсь на них, на то, как они доставляют друг другу удовольствие.

Антон смотрит в упор. Его взгляд ледяной, тяжелый, равнодушный. Он резко отталкивает девушку, как ненужную вещь, и она с досадой отшатывается, заправляя прядь за ухо. Она не говорит ни слова, но на лице так и написано обвинение в мой адрес.

Так смотрят те, у кого украли самое важное. Словно я нарушила чей-то интимный ритуал, в который мне не следовало входить.

— Уходи, — бросает она резко, вскидывая подбородок. Ее губы поджаты, глаза сверкают злостью. — Ты все испортила.

Я не отвечаю. Просто стою, чувствуя себя марионеткой, у которой перерезали нитки.

Антон не смотрит на нее. Смотрит на меня. Слишком долго. Слишком изучающе.

— Выйди, — говорит он наконец. Холодно, безэмоционально. Говорит не мне, а ей. — И дверь закрой.

Девица фыркает, но повинуется. Бросает на меня еще один взгляд. Острый как нож. И выходит, хлопнув дверью.

Остаемся вдвоем.

В комнате тихо. Я слышу только собственное дыхание — сбивчивое, неровное, предательски громкое.

Антон так и сидит в кресле с опущенными штанами. На его лице — спокойствие. Это буря, спрятанная за маской. Я чувствую, как он напряжен. И это напряжение вибрирует в воздухе между нами.

— Опустись на колени, — говорит он едва слышно. Но его голос звучит как приказ. — Точно так же, как она, Настя.

Глава 5

Я уже не считаю дни. Кажется, прошло больше двух недель… может, три. Здесь, в этом доме, время растекается — без начала и конца. Один день похож на другой, как отпечатки на стекле: блеклые, смазанные, почти невидимые.

Я почти не выхожу из комнаты. Не потому что нельзя, а потому что не стоит. За дверью слишком много неизвестности. А здесь, в этих четырех стенах, я хотя бы чувствую предсказуемость. Иллюзорную и зыбкую. Здесь я знаю, что если сидеть тихо, ничего не случится.

Неделю назад мою комнату отдали строителям — начался ремонт. Меня переселили в соседнюю. Тесную, чужую, пропахшую пылью и клеем. Но вчера я вернулась. И впервые за все это время ощутила… уют? Тепло?

Теперь в комнате чисто. Стены ровные, окрашены в мягкий, светлый тон. Пол покрыт мягким, с коротким ворсом ковром. Удобное кресло у окна. Даже лампа есть, не больничная, а теплая, приглушенная. Я сажусь в это кресло и провожу пальцами по подлокотнику. Чисто.

Я не знаю, чем заняться. Поэтому просто убираю. Чищу всё — от подоконников до дверных ручек. Вымываю мелочи, которых никто не заметит. Только бы не думать. Только бы не остановиться. Потому что стоит замереть — в голове сразу гул, пустота, и где-то под этим щемящее чувство, что я потеряна.

Одежду мне приносят новую. Иногда странную, безвкусную. Будто выбирал кто-то, кто совсем не понимает, как одеваются девушки моего возраста. Юбки короткие, кофты мешковатые. Но всё равно хоть что-то. У меня есть, во что переодеться. Есть шкаф. Свои полки.

У меня нет телефона. Ни у одной из женщин, что работают в доме, я не видела его. Они словно тени — приходят, делают свою работу, исчезают. Не говорят, не смотрят в глаза. А мужчины... они просто проходят мимо. Будто меня здесь нет. Я могла бы попросить. Но не прошу. Гордость? Страх? Я не знаю. Только чувствую, что если начну просить — потеряю что-то последнее, что еще осталось от меня прежней.

Но внутри неутихающая тоска. Я скучаю по голосу мамы, брата. По запаху родного дома. По банальному «Привет, как дела?» в чате. По жизни.

С Антоном я не виделась с той самой ночи. Словно он исчез. Иногда мне кажется, что я придумала все это. Что его и не было вовсе. А если и был — то он теперь где-то далеко. Не со мной. Не рядом.

Я ненавижу себя за то, что вспоминаю, как он смотрел. Как говорил. За то, что жду. Не слов, не прикосновений — просто его присутствия. Знания, что он здесь. Что я не одна.

А ещё ненавижу за свою глупость. Ведь думала, что жить без мужа не смогу. Но его нет в моей жизни больше двух месяцев. Его почти нет в мыслях, и я так… спокойна. Мне так хорошо без него, что словами не передать. Тогда откуда было то чувство, что потеряюсь без него?

Понятия не имею.

Я его не любила.

Подхожу к окну. Уже смеркается. Небо стягивает серым, прохладным. И вдруг во дворе появляется машина. Плавно сворачивает к дому. Сердце подскакивает так, будто задышало впервые за долгое время.

Он выходит. Всё так же — уверенно, спокойно, как всегда. И во мне будто кто-то переворачивает внутренний замок. Страх, злость, облегчение, отчаянная надежда — все в одно смешивается.

Он вернулся.

Ноги сами несут меня к двери. Я не думаю, не размышляю, не колеблюсь — просто открываю её и поднимаюсь по лестнице, чувствуя, как с каждым шагом напряжение в груди только нарастает.

Наверху тишина. Только гулко стучат собственные шаги в пустом коридоре. Я замираю в тени стены, когда слышу, как скрипит входная дверь.

Антон входит.

Он выглядит иначе. Усталость буквально стерла с него все живое. Под глазами глубокие тени. Ощущение, будто он не спал ни одну ночь с тех пор, как я его видела. Волосы растрепаны, плечи опущены. Пиджак в руке, шаги тяжелые. И все же в нем по-прежнему есть та сила, от которой внутри все сжимается.

Сначала он меня не замечает. Проходит мимо, но потом взгляд цепляется и замирает. Он смотрит на меня странно, как будто не узнает сразу, будто я напомнила ему о чем-то, что он пытался вытеснить.

— Нам нужно поговорить, — произношу я. Голос кажется чужим. Напряженным, пусть и ровным, но внутри все кипит.

Он резко выдыхает и отворачивается.

— Не сейчас, — устало бросает, словно просто хочет, чтобы я исчезла.

— Пожалуйста, — повторяю тише, но сдержанней. — Ты ушел, а я не знала, где ты был. Я не понимаю, что происходит. Мне нужно хотя бы...

— Настя, отстань. Потом, — отрезает он резко, уже делая шаг в сторону лестницы.

И тут что-то внутри меня рвется.

— Лучше тогда убей меня, — срываюсь я. — Просто убей, если все, что ты можешь — это молчать. Если я здесь только для того, чтобы сидеть взаперти, ничего не зная, никому не нужная, — то лучше уж убей.

Он резко останавливается. Оборачивается. И на мгновение я вижу в его лице не раздражение, не усталость, а боль. Глухую, непроявленную, ту, которую он прячет глубоко. И все равно я не отступаю.

— Мне не о чем думать, нечем жить, я даже не знаю, где моя мать. Все, что есть — это стены, в которых меня заперли, — говорю я чуть тише, но каждое слово звучит твердо.

Он быстро, решительно подходит. Рука хватает за локоть — резко, сильно, но не больно. Просто так, чтобы стало ясно: больше молчать он не собирается.

— Сдохнуть хочешь? — рычит он. — Если так, попрошу своих отпустить тебя. Прошло полтора месяца, но будь уверена, едва ты окажешься вне моей территории, тебя уничтожат. Сотрут в порошок. Пожалуйста, — отпустив мой локоть, жестом руки указывает в сторону двери. — Проваливай.

— Я просто хочу поговорить. Узнать, как моя мама. Антон, ты мне ни слова не говоришь. Я ведь тоже человек…

Он усмехается. Но такая горечь на его лице, что я сразу понимаю причину. Прикусываю язык, однако слово не воробей. Вылетело — не поймаешь.

— А я был не человеком, когда ты все выворачивала, да? — он смотрит в упор. — То есть тебе можно делать все что угодно, а то, что я делаю ради тебя же — это плохо, да? Ты права… зря я тебя сюда притащил. Лучше бы тебя уничтожили и ты не позволила мне глаза… Лучше бы тебя не было. И я раз и навсегда смирился бы с этим фактом. А не вот это вот все…

Глава 6

Выхожу из комнаты Карпинского, не чувствуя ног. Захлопываю дверь с такой силой, что по пальцам отдает, и только эта боль удерживает меня от того, чтобы не разрыдаться прямо здесь, у него за спиной. Я не ухожу. Не получается. Становлюсь спиной к стене, опускаясь по ней и прикрываю глаза. Дышу. Просто дышу. Медленно и глубоко. Вдох, выдох…

Челюсти стиснуты так, что ноют зубы. Грудь сдавлена, внутри пусто и жарко одновременно. Я бессильна. Сломана. Унижена. Он сделал это нарочно. Чтобы раздавить. Чтобы я почувствовала то же самое, что он чувствует достаточно долгое время.

Я не рыдаю. Слезы застряли где-то в горле, и даже они не хотят выходить. Я просто сижу и слушаю.

Сначала тишина. Потом тихий женский смешок. Хриплый и затянутый. И за ним стон. Вязкий, плотный, липкий. Противный. Как из дешевого порно. И следом ритмичные звуки. Громкие, отчетливые шлепки. Их слишком легко узнать, слишком трудно не понять.

Я слышу все. Как она стонет, кричит, захлебывается в этом акте демонстрации. Будто делает это для меня. Для того, чтобы я слышала. А Карпинский... он молчит. Ни одного звука от него. Ни тяжелого дыхания, ни слов, ни стона. Только ее голос…

Я не выдерживаю. Поднимаюсь, пошатываясь, и иду вниз. Лестница будто ведет меня вглубь самой себя, в мой собственный мрак. Я открываю дверь своей комнаты в подвале, захлопываю ее и бросаюсь на кровать.

«Если бы…»

Слово крутится в голове, как нож в мясорубке.

Если бы я тогда все рассказала Антону. Если бы доверилась. Если бы не цеплялась за своего мужа, как дура.

— Ты же знала, Настя, — шепчу сама себе. — Ты знала, что он тебя не любит. Ты знала, что он использует тебя. И все равно оставалась. Почему?

Я переворачиваюсь на бок, поджав колени, и утыкаюсь в прохладную наволочку.

— А Антон… — выдыхаю. — Он же не раз заступался за тебя. Перед всеми. Он рисковал. Он вытаскивал тебя. Он… он же чувствовал что-то.

Я сжимаю кулаки.

— Дура. Слепая, жалкая идиотка. Ты сама все испортила. Ты предала того, кто тебя действительно ценил. Кто боролся за тебя. А ты цеплялась за ублюдка. За человека, которому было на тебя наплевать.

Я сажусь, держась за голову. Внутри все разваливается.

— Я всё разрушила…

Шепот становится криком.

— Я! Своими руками! Все!

Бью кулаком по кровати, но это ничего не меняет. Ничего, что стоит перед глазами, что набатом стучит в висках — не исчезает. Ни его убивающий, ненавидящий взгляд. Ни его боль. Ни это унижение... Ни ее голоса на верхнем этаже.

Да, знаю, у меня не было выхода. Меня держали на коротком поводке, шантажировали. Я боялась. За родных, за мужа. За саму себя… Я боялась за малыша под сердцем, которого потеряла тоже из-за мужчины… Держалась за него как за спасительный круг. Думала, если мы сделаем все, что от нас хотят, нас отпустят. Ведь он заверял меня, что все так и будет…

Но в итоге он бросил меня в ад, а сам сбежал.

Сбежал, мать его!

Если бы не моя мама, если бы не брат… Клянусь, сидела бы в четырех стенах этой комнаты и даже не высовывались бы. Ни слова не говорила бы Антону, не попадалась бы ему на глаза. Я бы смирилась… Осталась бы тут навсегда. Молча, без претензий. Потому что заслужила такого обращения к себе.

Но мне есть о ком думать, черт побери!

Время размывается, становится вязким. Проходит, наверное, больше двух часов. Я лежу, не шевелясь, просто смотрю в потолок. Глаза сухие, тело — вялое.

Дверь открывается в момент, когда я, кажется, вырубаюсь. Я вскакиваю, будто из транса. На пороге стоит одна из домработниц. Та, что всегда молчит. Работает, не обращая на меня внимания. Не отвечает, когда я пытаюсь с ней заговорить, дабы не сойти с ума.

Она не смотрит на меня. Просто подходит и кидает на кровать старый кнопочный телефон.

— Босс сказал две минуты, — говорит коротко.

Я моргаю, не понимая, о чем идет речь.

— Что?..

— Две. Минуты. Связь с матерью. Узнай интересующую тебя информацию, и иди к нему. Он ждет.

Я киваю, но не беру трубку. Смотрю на женщину. Она не уходит.

— Вы... Будете здесь ждать?

Она делает шаг назад, но не выходит.

— Меня попросили стоять рядом. Не тяни. Я засеку время. Не порть мне жизнь, ясно? Мне эта работа нужна, как воздух

Я вздрагиваю от ее тона.

Женщина спокойно кивает, но не уходит. Я спрашиваю взглядом, можно ли уйти. Она качает головой:

— Босс всех поругает, если ты так и будешь пялиться на меня. Время идет.

Я молча хватаю телефон. Пальцы дрожат. Сердце колотится так, что кажется, его слышат даже стены. Успею ли? Две минуты — это почти ничего…

Сейчас мне нужен лишь голос мамы. Слова о том, что с ней все хорошо.

Я нажимаю кнопку вызова.

Женщина опускается рядом, смотрит на телефон, готовая засекать время. В горле стоит колючий ком.

Набираю номер, прижимая мобильный к уху

— Пожалуйста, — шепчу.

Если бы я могла все переиграть… я бы сделала все иначе. Ради нее. Ради себя. Может, еще не все потеряно…

— Да, алло, — раздается усталый голос мамы.

— Мамуль, — из глаз текут слезы. — Мамочка, ты как? С тобой все в порядке?

— Ты… — слышу выдох, а потом жесткое: — Не звони мне больше, слышишь? Все из-за тебя! Из-за тебя, глупой! Дура! Больше не смей мне звонить! Никогда!

Короткие гудки уничтожает во мне всю надежду на то, что с ней все в порядке. Не то, что две минуты, всего двадцать секунд хватило на то, чтобы понять: я не нужна абсолютно никому!

Бросаю телефон к женщине, ложусь на кровать.

— Босс ждет тебя, — напоминает она.

Глава 7

Стою перед Карпинским не двигаясь, не дыша. Все, что только что сказал Антон, впивается в меня, как иглы. Но я не реагирую. Точнее, реагирую не сразу. Внутри странная тишина. Ни шока, ни обиды. Только легкое недоумение и мысль, которая упрямо крутится в голове, не давая покоя: Зачем? Зачем я ему вообще сдалась?

Смотрю на него — высокого, сильного, с влажными волосами, с этой проклятой хищной грацией дикого зверя, который точно знает, на кого охотится. Он красив, да. Настоящий альфа. Таких, как он, не так много. Девушки липнут к нему, в офисе при его появлении все замирали, как по команде. Я слишком хорошо помню, сколько женщин прошли через его постель и как легко он забывал их. Секретарши, ассистентки, даже замужние коллеги — они сгорали и исчезали, а он шел дальше, не оборачиваясь. Он и не скрывал этого. Не считал нужным. Я даже помню, сколько из них ревели. Кто-то устраивал скандал перед уходом, обвинив его во всех грехах, назвав кобелем. Да, он никого не заставлял. Винить его было не в чем, ведь спали все с ним добровольно.

И я всегда знала, что он ненадежный. Знала, что никогда не смогу довериться. Потому что для него я такая же, как все. Переспит, вытворять что хочет, а потом пошлет на все четыре стороны.

Но все изменилось, когда он защитил меня перед друзьями, доверившись мне полность. И сейчас… Он демонстрирует мне совершенно другую сторону, где отчётливо даёт понять, что зациклился на мне.

Так почему именно я?

Да, он интересовался. Да, я замечала, как он смотрит. Как часто подходил ближе, чем позволено, будто проверяя: поддамся или нет. Будто каждый раз надеялся, что я в итоге сделаю шаг навстречу. Но… я была замужем. Однако не шла навстречу не потому, что любила мужа — я тогда не понимала, что нет к нему никаких чувств, — а потому, что верила, будто должна быть рядом с супругом. Будто… не могла иначе. Как будто кто-то незаметно держал меня за горло, заставлял быть верной.

Теперь отчётливо ясно: любви там не было. Только страх. Только зависимость, которую я принимала за преданность.

А сейчас передо мной стоит настоящий мужчина. Требующий. Злой. Говорящий, что не может выкинуть меня из головы. И действительно любящий. Наверное, первый мужчина в моей жизни, кто испытывает по мне искренние чувства…

А ведь буквально пару часов назад он занимался сексом с другой — с той, чей голос я слышала через стену: липкий, фальшивый, нарочитый. Та, у которой, скорее всего, идеальное тело, гладкая кожа, надушенное тело. Он был с ней. А теперь — со мной?

Что он хочет понять? В чем пытается разобраться? Я же точно не очередной его «эксперимент»… Он хочет меня забыть, но не может…

От этих мыслей уже даже не больно. Скорее — холодно и пусто. И в то же время внутри поднимается странная волна. Не страха. Презрения? Отвращения? Или… власти? Может быть, все сразу.

Я делаю долгий, медленный вдох. Снимаю с себя футболку — ту, за которой пряталась, как за броней. Ткань бесшумно падает на пол. Следом бесформенные, смешные шорты.Остаюсь в одном нижнем белье. И это не кружевное из дорогих магазинов, не то, чем стоит хвастаться. Просто обычное, выцветшее, практичное белье.

Антон молчит. Его глаза темнеют. Он все так же стоит у окна, не двигаясь.

— Сними остальное, — бросает он тихо, без нажима, но в голосе приказ.

Я не отвечаю. Просто подчиняюсь. Медленно тяну за лямки лифчика, расстегиваю, позволяю ему соскользнуть с плеч. Холод касается кожи, соски сразу напрягаются — не от желания, а от нервного напряжения. От чувства, будто стою на сцене перед зрителем, который не моргает разглядывает меня.

Потом снимаю трусы. Остаюсь абсолютно обнаженной.

Стою прямо. Не пряча тело, не прикрываясь. Мне нечего скрывать. И уже нечего бояться.

Он подходит. Обходит медленно, как хищник, осматривая добычу. Его взгляд скользит по телу, по изгибам. Чувствую, как горит кожа, как напрягаются плечи от его дыхания за моей спиной. Он цокает языком, будто оценивает товар.

— Ничего особенного, — произносит холодно. — Абсолютно. Ни лица, ни фигуры, ни чего-то такого, ради чего можно было бы потерять голову… Но почему, черт возьми, я не могу тебя выкинуть? Ты же… последняя тварь.

Я медленно поворачиваюсь к нему. Смотрю прямо в глаза. Разглядываю, будто теперь я его изучаю. Приближаюсь вплотную. Он выше меня на голову, но я вздергиваю подбородок, чтобы не отвести взгляд.

Кладу ладони ему на грудь. Кожа горячая, натянутая, крепкая. Провожу пальцами вверх к плечам. Потом вниз, чуть царапая ногтями, оставляя невидимые следы. Антон дергается едва заметно. Мышцы под руками напряжены.

И тогда я говорю, тихо и хрипло:

— Ты всегда будешь желать меня…

Но никогда не добьешься.

Слова повисают между нами, как ядовитая завеса. Он молчит. Уголки его губ изгибаются в кривой усмешке.

Пальцы Карпинского слишком резко сжимаются на моей шее. Не до боли, но достаточно, чтобы похолодела кожа. Хватаю ртом воздух. Сердце бьется в горле. Он смотрит в упор, будто хочет вывернуть меня наизнанку. Его взгляд — сквозной, хищный. Без жалости.

— Последняя тварь, — бросает, почти выдыхая. Хрипло, с каким-то сорванным надрывом. Не ядом, а огнем.

Он толкает меня к кровати. Я оседаю на край, руки автоматически упираются в матрас. Он становится надо мной, колени по бокам, тепло тела будто опускается с потолка. Воздух греется. Он не прикасается, не целует, даже не двигается — просто дышит. И этого уже слишком много. Я сползаю выше, хочу увеличить расстояние между нами, однако Антон не отступает.

Потом его горячие, твердые, ладони ложатся на мои бедра. Он разводит их — я поддаюсь. Не потому что хочу. А потому что знаю, что нет выбора. Карпинский возьмет то, что хочет. Он возьмет меня принципиально, из-за моих слов, но какой кайф, если без моего желания? Он не удовлетворится, — я в этом уверена. Поэтому не отталкиваю.

Глава 8

Пробуждение — как рывок из глубины или… Вспышка. Сердце колотится в груди так, будто пыталось вырваться наружу. Простыня подо мной влажная, ощущение, что я провела ночь в жару. Кожа липнет, волосы сбились в беспорядке, лоб мокрый от пота. Пульс уходит в низ живота — туда, где все ноет, сладко пульсирует. Слишком ясно, слишком осязаемо.

Я видела сон. Нет, я прожила что-то нереальное. На уровне бреда, клянусь… Мне снилось, как Карпинский снова был рядом. Все было слишком живо, настояще. Его руки на моей коже, и дыхание. Его губы, шепчущие у самого уха что-то, от чего перехватывало горло. Он снова взял меня. Все было не как в ту ночь, а медленно, с требовательной нежностью, с такой страстью, что я задыхалась. Я жадно двигалась навстречу. Не могла насытиться.

Сейчас я одна. В комнате тускло и… душно. Мое тело все еще помнит его. Оно будто кричит — пульсацией, дрожью, жаром, нарастающей влажностью между ног. Глубоко внутри томление. Оно не отпускает, не уходит. Я лежу в самом краю кровати, ощущая, как воспоминания прикасаются ко мне сильнее любой руки.

Антон довел меня до оргазма тогда… и теперь доводит снова. Одним только своим образом в голове. Взглядом, который невозможно забыть. И умелыми руками, касания которых я чувствую, едва я вспоминаю о нем.

Я сажусь, не сразу открывая глаза. Потом, встав, ленивой походкой иду в душ. Горячая вода стекает по коже, но не смывает то, что крутится в голове. Наоборот усиливает.

Прошло три дня. После той ночи он опять исчез. Ни звонка, ни встречи... Ни его голоса, ни шагов в коридоре. Между нами словно вовсе ничего не было.

После душа сушу волосы. Стою перед зеркалом и смотрю на свое отражение в зеркале. Вроде бы я, но в то же время такая чужая… Я не узнаю себя. В глазах что-то новое. Уязвимое, как шрам, но живое. Я больше не играю в сильную женщину, даже не пытаюсь. Я такая, какая есть.

Резкий, короткий стук в дверь и оборачиваюсь.

— Входите, — голос звучит спокойно, хотя внутри натянутая струна.

У порога домработница. В руках держит планшет. Подходит, кладет его на кровать и уже разворачивается к двери.

— Что случилось? — спрашиваю, затаив дыхание. В голове сразу появляется мысль, что Антон передал, чтобы я позвонила матери. Но почему планшет, в не телефон?

— Босс сказал отправить в корзину все, что необходимо. Абсолютно все, — отвечает спокойно. — И неважно количество. Цена или общая сумма…

Выходит, бесшумно закрыв за собой дверь.

Я стою неподвижно несколько минут и смотрю на планшет, не зная, что делать.

Антон.

Он здесь?

Сердце буквально замирает. А потом удар за ударом… ритм учащается настолько, что становится трудно дышать. Неужели приехал?

Беру гаджет в руки, снимаю экран с блокировки. Ни пароля, ни каких-либо подтверждений — просто мягкое касание, и все раскрывается.

Страница загружается мгновенно. Я даже не успеваю удивиться, как передо мной уже сайт. Не просто магазин, а что-то… большее. Одежда, косметика, аксессуары, уход, белье — все, от чего я давно на расстоянии. У меня больше месяца нет ничего из того, что здесь открывается.

Здесь все дорогое, со вкусом. Не вычурно — изысканно. Вещи, которые я себе вряд ли позволила бы, получай самую лучшую зарплату, о которой когда-либо мечтала.

Я листаю. Добавляю в корзину не много. Только нужное. Только то, что нужно мне сейчас.

Белье, которое сейчас ношу — выбрасываю мысленно. Шампунь, от которого волосы спутываются. Крем, который непонятно для чего используется… Все выкину.

Нормальная одежда — повседневная и, на всякий случай то, что можно одеть на прогулку или встречу. Сама не знаю, нужно ли будет мне это, но вдруг. Нормальная косметика, крем, мыло, бальзам для волос. Расческу, пилку…

Едва нажимаю на оформить заказ, как все происходит автоматически. Никаких оплат не требует, на экране появляется надпись:

«Доставка в течение часа».

Такое я вижу впервые. Или так и происходит, когда что-то заказываешь онлайн от известного бренда?

Не знаю.

Мне нужно пойти к Карпинскому. Увидеть его, спросить про маму, а так же… Про те самые проблемы, что мне создали. Уверена, он обо всем в курсе. Ну и главное узнать, сколько он еще планирует держать меня здесь. Может, мне вообще не стоит задумываться о свободе и пора смириться с тем, что я буду его пленницей на всю жизнь?

Мне нужен был повод и я его нашла — беру планшет, открыв дверь, выхожу из комнаты.

В доме все еще идет ремонт. Идет стремительно быстро. Сегодня начинают ремонтировать одну комнату, как через два она уже готова. Мужчины таскают панели, сверлят, замешивают что-то. Кто-то бросает на меня взгляд — всего на секунду и сразу отворачивается. Другой будто меня не замечает вовсе. Опять появляются странные ощущения… Им что, запретили на меня смотреть?

Домработницы — сдержанные, тихие. Проходят мимо, не замечая меня. Просто ведут себя отстраненно. Это очень даже хорошо. Мне не о чем с ними разговаривать, но порой бесят, когда не отвечают на элементарные вопросы.

Поднимаюсь по лестнице. Оказываюсь на первом этаже. Здесь никого нет. Карпинский наверняка у себя в комнате. Глубоко выдохнув, возвращаюсь к лестнице и ступенька за ступенькой поднимаюсь.

Не успеваю дойти до двери, как мне навстречу идет та девица, с кем выпускает пар Антон. Она стоит, опершись на стену, в коротком топе и юбке, и взгляде «я здесь хозяйка». Что-то листает в телефоне. Не замечает меня. Или делает вид, что меня тут вовсе нет.

— Где Карпинский? — спрашиваю я спокойно.

Молчит. Даже голову не поднимает.

— Я тебя спрашиваю, где Антон?