Бесчувственный. Обещаю быть верным

Глава 1

БЕСЧУВСТВЕННЫЙ. ОБЕЩАЮ БЫТЬ ВЕРНЫМ

ЛЕНА ГОЛД

— Настя…

Обещал себе, что больше не полезу в ее жизнь. И я бы сдержал свое слово, если не полученная информация.

— Какой сюрприз, — шепчет Настя, сверкая глазами.

— Она... моя дочь? — делаю шаг ближе, кивая на малышку, которая выбирает на витрине игрушку.

— Думаешь, имеешь право это знать?

— Имею. Она хотя бы знает, кто я? — смотрю прямо, не отводя взгляда.

— Это не твое дело, Антон.

— Скажи одно… Ты счастлива?

Настя долго молчит.

— Счастлива. У меня скоро свадьба. Так что держись от нас подальше — как это делал последние шесть лет.

— Я не позволю, чтобы моя дочь жила с чужим мужиком и называла его отцом, — отрезаю жестко.

— Кто ты такой, чтобы…

— Мама, — раздается детский голосок. Настя сразу замолкает. — А кто этот дядя?

— Я твой отец.
_________

Глава 1

Пальцы замирают на клавиатуре. Экран перед глазами теряет четкость — цифры расплываются, строки таблицы теряют смысл. Обычно я могу работать часами, не отрываясь: бухгалтерия в известной фирме требует сосредоточенности, терпения и умения держать всё под контролем. Но сейчас привычная концентрация рассыпается, как карточный дом, потому что утренняя ситуация не дает мне покоя. Уже третьи сутки у меня ощущение, что за мной кто-то следит.

Несколько лет назад я сама разглядывала каждого прохожего. Искала во всех одного единственного человека. Мне казалось, что рано или поздно он появится на моем пути. Но прошло слишком много времени. А Антон не дал о себе знать…

Постепенно я перестала думать о нем, искать, смотреть на случайных водителей, которые казались мне похожими на Карпинского.

Телефонный звонок от незнакомого номера отвлекает меня от лишних мыслей.

— Алло, — произношу, всё ещё глядя на экран.

В ответ тишина. Не та, что рождается из пустоты. Она вязкая, наполненная ожиданием. Кто-то стоит на другом конце линии и просто дышит.

— Алло. Я вас слушаю, — повторяю чуть громче, щелкая по клавиатуре.

Несколько секунд молчания, но потом слышу тихий мужской голос. Низкий, тягучий, с тем самым оттенком фальшивого спокойствия, который когда-то парализовал мой разум.

— Привет, Настюша…

Мир вокруг будто выцветает. Сердце пропускает удар, потом другой. Воздух становится тяжелым, как свинец. Мне кажется, что я ослышалась. Что этого не может быть. Но память узнает этот голос мгновенно. Он начинает смеяться.

— Вы ошиблись номером, — отвечаю хрипло, потому что во рту вдруг пересохло.

— М-м-м… вот как, — протягивает он. — А как тебя звать? Аня? Нет… Настя мне нравится больше.

Палец нажимает на красный кружок, прежде чем я успеваю осознать, что делаю. Телефон падает на стол, экран гаснет. В ушах стучит кровь. Это не ошибка. Это он.

Тот, от кого я бежала.

Тот, кто когда-то называл меня этим голосом.

Тот, кто почти убил меня — не руками, а страхом.

Тот, от кого я избавилась благодаря Карпинскому.

Сижу неподвижно, уставившись в одну точку. Мысли вязнут, но одна пробивается сквозь все: как он нашел меня? Ведь имя «Ана» знают только двое — Антон и Марина. И теперь, когда на протяжении долгих лет я дружу с Маришей, не могу думать, что она проболталась. Даже под дулом пистолета она не стала бы меня сдавать.

Значит, есть другой источник. Или он действовал вслепую, и этот звонок — лишь первая пробная попытка, проверка реакции. Но интуиция шепчет, что это не так. Он был слишком уверен.

Этот долбаный, поганый голос возвращает меня в прошлое, которое я так старательно хоронила.

Почти шесть лет. Шесть лет тишины и мнимого покоя. Я выстроила свою жизнь заново. С чистого листа. Я старалась забыть все: страх, боль, бегство, ночные кошмары. Я думала, что время вычистило прошлое, как пыль с полки.

Но одно короткое «Привет, Настюша» и всё рушится.

Холод внутри не похож на панику. Он точный, рассудочный. Как диагноз.

Он знает, кто я. Он следит. Он ждёт.

А ведь Карпинский когда-то говорил, что обязательно отправит его за решетку. Я не сомневаюсь в его словах, несмотря на то, как он поступил со мной. Поэтому… Неужели Семен вышел на свободу?

Если он на свободе, то почему? Условно-досрочное? Или срок был меньше, чем я думала? Карпинский был уверен в долгом заключении. Что-то пошло не так?

Если бы это был Антон…

Если бы в трубке прозвучал его хрипловатый, немного уставший голос, я, наверное, не выдержала бы и заплакала. От облегчения, от благодарности, от того, что наконец дождалась. Я мечтаю об этом звонке столько лет. Каждую ночь, когда укладываю спать дочь, ловлю себя на том, что жду — вдруг экран засветится именем, которое я так и не смогла стереть ни из памяти, ни из сердца.

Но нет.

Это не он.

Не человек, который спас меня, а потом… бросил.

Теперь мне действительно страшно. Не за себя — за ту, ради кого я живу. За мою дочь. За девочку с глазами Антона и улыбкой, в которой так много от него, что иногда мне становится больно смотреть.

Глава 2

Сижу во главе стола, ладонью перекатываю по столешнице чёрную ручку — привычка, которая держит ритм мысли. На экране карта поставок, сроки, риски, зоны ответственности. Команда молчит, пока я открываю разговор.

— По северному направлению завал по срокам — девять суток, — говорю ровно, глядя на каждого по очереди. — Девять — это не «чуть-чуть». Это штрафы и задранные цены у подрядчиков. Где клинит?

Миха кивает, протягивает распечатку, лист чуть мятый:

— Склад в Ярославле. Сменили начальника, новая логистика не встала. Фуры крутятся по три часа на рампе. Я с утра звонил — там бардак, никто не рулит.

— Значит, будем рулить сами, — забираю лист. — Миш, до конца дня назначь туда временного от нас. Люди у тебя есть. Нет — возьми у Виктора.

Виктор коротко хмыкает — значит, понял:

— Дам ребят. Но там не в логистике проблема, а в дисциплине. Придётся ломать систему.

— Ломай, — отсекаю. — Южный коридор. Контейнеры, что должны были уйти ночью?

Виктор раскрывает планшет:

— Ушли, но с перегрузом на двадцать минут. РЖД упёрлись в регламент. Я пробью персональный слот, но нужна бумага от юристов.

— Будет. — Смотрю на юриста слева. — Подтвердите окно Виктору. И чтоб потом никто не задавал «умных» вопросов. Для всех: если я ещё раз услышу «ждём согласование» — будете ждать работу в другом месте. Согласование — не отговорка, а процесс, который двигают, а не наблюдают.

Михаил откашливается. У него проблемы с бывшей женой, а Виктор стал семьянином — думает в основном о детях. Мне же приходится разгребать хвосты.

— По возврату задолженностей… Два контрагента ушли в тень. «СибАктив» и «Пятое кольцо». Документы подписаны, деньги не дошли.

— «СибАктив» — под прокуратуру, «Кольцо» — в суд, — бросаю. — Но сначала вызови их сюда. Пусть объясняются. Мне не нужны догадки, мне нужны ответы.

Помещение как натянутая струна. Напряжение правильное: рабочее, без эмоций. Мы говорим на языке, где каждое слово — действие. Раздаю поручения, уточняю сроки, режу лишнее.

Закончив, парни расходятся.

Михаил задерживается у двери:

— Ты сегодня жёстче обычного, — говорит негромко.

— Так и надо, — отвечаю. — Держи связь по Северу. Если начнут юлить — дави, без разговоров.

— Понял, — он уходит.

Иду по длинному коридору. Оказавшись в курилке, затягиваюсь никотином. Через пару минут возвращаюсь к себе. Захлопываю дверь кабинета, опираюсь ладонями о стол. Тишина не успокаивает — она подчеркивает, как быстро надо думать.

Слышу стук в дверь — два тихих, один громких. Значит, свой.

— Заходи.

Павел входит, как всегда, плечом вперед: темная куртка, взгляд в линию, папка с красным корешком в руке. Паха. Не друг, а братан. Когда-то опер, теперь — боец вне системы, с головой и нервами из стали.

Бросает папку на стол, не садится.

— Вот, смотри. Есть, — говорит коротко. Голос суше, чем обычно. — И тебе это не понравится.

— Что случилось?

— Едва вышел — начал шевелиться. Две недели. Восстановил пару связей. Старых не нашёл — либо сели, либо слились. Но один кончик потянул. Чернов. Снял конуру, сменил симку. Полторы недели втирался в доверие. Его никто не ждал. Но он упрямый. Пробил твою… ту женщину.

Внутри всё туго сворачивается. Открываю папку. Первое фото — свежее. С лица ушла самодовольная ухмылка, осталась сухая злость. Листаю дальше: адрес, снимки, звонки.

— Как вышел на неё? — голос ровный, хоть и кровь в ушах стучит.

— В лоб — никак. Без понятия, как все могло так произойти. Никаких следов за собой не оставили. Либо кто-то случайно увидел, узнал и сообщил. Либо… Мы где-то облажалась. Я больше склоняюсь к первому варианту, Антон. Ты как думаешь?

Сжимаю зубы. Злюсь на ситуацию. На себя.

— Что у него на руках?

— Позвонил с неизвестного. Проверил реакцию. Теперь ведёт себя спокойно, «интересуется». На деле — изучает, кто рядом, кто прикрывает. И да, — Павел выдыхает, — Все-таки неугомонный вышел. Не такой, каким мы его привыкли видеть за решеткой. Вел себя спокойно, типа никого у него нет. Ни людей, ни связей. В итоге оказалось… Не так все просто. Он как собака на кости — не отступит.

— Думаешь, станет давить на Настю?

— Уверен, будет. Не просто же так уехал за ней. В тот город. Он не дурак. И злой. Долго сидел, думая, что «ему должны». А ты — тот, кто «взял» у него жизнь и женщину. Полный набор мотивации.

Закрываю папку, смотрю в окно. Город шевелится, как улей. И у меня в груди что-то шевелится.

Настя нашла себе мужика, едва уехала. Забеременела, родила. И отчество того чувака дала. Сейчас, вроде, разошлись. Давно перестал ею интересоваться. Ибо нахрен надо каждый раз вырывать сердце вместе с мясом.

— Кто за ним стоит? — хмурюсь, разглядывая документы.

— Пункт два тебе не понравится. У него появилась крыша. Через двоих: бывший частник и адвокат с «правильным» нотариусом. Не верхушка, но достаточно, чтобы создавать фон. Если что — бумажками прикроют.

— Где он сейчас? — закуриваю прямо в кабинете. Меня колбасит. Когда люди поумнеют?

— Вертится в Питере. Вроде как работает. По ночам. Во всяких клубах. Ну и каждый день с одной бабой. И часто к детскому саду дочери едет.

Меня обдает стальным холодом. Не страх, а какое-то дебильное предчувствие.

От кого бы не рожала Настя, я не хочу, чтобы прошлое преследовало ее.

— Из наших кто-то там есть?

— Есть. Но я думаю, если он пойдет в упор, то его вряд ли кто-то остановит. А он точно пойдет. Нужно его снова зацепить. Теперь надолго. Иначе… Даже не хочу думать о последствиях. Слишком хитрый он. Имей в виду.

— Знаю. Поэтому и позвал тебя.

Паха кивает. Смоирит на меня прищуренным взглядом. Мы понимаем друг друга без слов.

— Скажи прямо, — усмехается. — Ты собираешься его «закрыть» по закону? Или просто хочешь, чтобы всё выглядело законно?

— Я сделаю так, как безопасно для нее и ребенка, — отрезаю. — Всё остальное потом.

Глава 3

Анастасия

Улица за окном не подаёт признаков жизни, а редкие фонари висят в темноте расплывчатыми островками янтаря. Я босиком ступаю на прохладный пол, на ощупь прохожу коридор и открываю дверь в комнату дочери. Чтобы посидеть рядом, убедиться, что её дыхание остаётся таким же спокойным, как несколько часов назад, когда она засыпала.

Опускаюсь в кресло у окна, поджимаю ноги, всматриваюсь в её профиль на подушке. Упрямый изгиб губ, мягкая линия ресниц на щеке, маленькую ладонь, прижимающую плюшевого зайца. В этом детском, ещё совсем кругленьком лице я снова нахожу Антона: узнаю его в изгибе бровей, в том, как дочь привычно хмурится во сне. Кажется, спорит с кем-то даже там, где нет нужды отстаивать своё «нет». И ловя эту узнаваемость, понимаю, насколько сильна во мне та тихая цепочка памяти, что связывает сегодняшнюю тишину с его взглядом. С его резкостью и той нежданной мягкостью, что всегда пряталась под сталью.

Как же часто в дочери проступает его характер. Как она упирается в мелочах, когда я предлагаю надеть куртку потеплее или выключить мультик на пять минут раньше. Как вдруг по-взрослому выстраивает фразу — с неожиданной для ее возраста уверенностью. И я, едва сдерживая улыбку, слышу не ребенка, а тот самый сухой, спокойный, чуть хрипловатый тон Антона — тон, которым он умел успокаивать и одновременно ставить точку в разговоре.

В такие моменты я напоминаю себе, что передо мной не он. И всё же именно эта упрямость больно напоминает, что когда-то я была готова ради него на всё — на отказ и риск. На слом привычной жизни, на молчание там, где хотелось кричать. И если бы выбирать заново, я, наверное, снова выбрала бы его — просто потому, что глупо спорить с гравитацией, которой подчиняется небо.

В памяти всплывают простые сцены — его рука на руле и моя ладонь сверху. Теплое стекло в машине ночью, редкое «спи» вместо длинных объяснений. Короткое «я рядом» там, где другие выстраивали бы лестницы слов. Я помню, как легко было внутри, когда он еще не превращал любовь в задачу выживания. Как просто дышалось, когда между нами не стояли опасности. Казалось, мы — это линия, по которой можно идти без оглядки. А потом пришел тот самый холод решений. Антон, как умеет только он, собрал мою жизнь в папку, вложил туда деньги, паспорт, новую фамилию, молчаливый план. Одним сухим «так надо» отослал меня далеко. Не потому, что устал, а потому что в его системе координат защита всегда выглядела как изгнание. А любовь как тяжелая и бескомпромиссная ответственность.

Да, он дал много денег. Столько, что я поначалу не понимала, как можно переживать из-за счетов или сдачи в магазине. На эти деньги я купила квартиру, оформила все чисто. Без сквозняков старой биографии. Обставила комнаты так, чтобы не осталось пустых углов, из которых выдувает прошлое. И я благодарна ему за это — благодарна, как за воздух. Без этих денег я бы не выкарабкалась. Я бы, наверное, сломалась, растаскивая себя по кускам между чужой бухгалтерией и детским плачем. Страшно представить, в какую измученную версию себя я бы превратилась, если бы не эта финансовая подушка. Деньги не лечат сердце, но они купируют панику. Это правда, с которой не поспоришь.

Я устроилась на работу не из-за нужды, а чтобы занять голову цифрами, таблицами, задачами, где всегда есть правильный ответ. А когда в моей жизни наконец появился порядок, я узнала, что беременна. И весь мой аккуратно разложенный по полкам план заскрипел. Жить на автомате стало невозможно — тело требовало тишины, света, внимания. На седьмом месяце я ушла из офиса, потому что не хотела сражаться с усталостью так же, как раньше сражалась с памятью. Потом была полугодовая, вязкая и светлая пауза — молоко по расписанию, запах детской макушки. Ночью.же сидела под окнами и, со временем поймала себя на том, что я больше не ищу его силуэт.

Едва Надюше исполнилось шесть месяцев, я вернулась к работе — на новое место, ближе к дому и детскому саду. С начальником, который уважает правила. И с графиком, позволяющим быть матерью. У «Аны» не возникло ни одной проблемы. Новые документы легли в систему, как кусок пазла в нужную ячейку. Я впервые испытала странное чувство — жизнь может быть не только бегством или ожиданием, она может быть просто жизнью.

И всё же, глядя на дочь в полутьме, я понимаю: мой внутренний маятник не остановился. Стоит ей чуть нахмурить лоб, сдвинуть брови — и я вижу того, кто однажды сказал «уезжай» так, будто спасал. И того же, кто молча накрывал меня пледом, когда я делала вид, что не мерзну. Стоит ей упрямо сложить руки на груди и сказать своим смешным взрослым тоном «нет» — и я слышу, как в глубине откликается его «хватит». Это странное, горько-сладкое ощущение соединенности дает и покой, и боль: я не одна, потому что в соседней кровати — наше продолжение. И всё же я одна, потому что тот, с кем хотелось бы разделить это дыхание, выбрал для нас другую географию.

Перебираю в голове всё, что успела выстроить: квартиру, где каждая вещь стоит не потому, что модно, а потому что полезно. Работу, где цифры не задают вопросов. Маршрут «дом — сад — офис» — привычный, как таблица умножения. Это «магическое отсутствие проблем» — тоже след его влияния. Антон всегда умел решать заранее. Там, где другие тонули в согласованиях, он приносил готовый мост через реку. Он и меня перевёл — через страх, через границы, через собственную беспомощность. Иногда мне даже стыдно за легкость, с которой все сложилось. Судьба, кажется, простила слишком быстро. Но потом я вспоминаю ночи, когда грудь болела от молока и тоски одновременно, и понимаю: ничего легкого на самом деле не было. Просто я научилась принимать помощь, как принимают весну — без объяснений.

Я поднимаюсь из кресла, поправляю дочке одеяло. Провожу пальцами по теплой макушке и ловлю себя на тихой мысли: если бы он сейчас стоял в дверях — уставший, злой, молчаливый, как всегда, — я бы не бросилась к нему с вопросами и претензиями. Я бы просто сказала шепотом «тише» и показала рукой на кровать, где спит наша маленькая вселенная.