Бессмертие

Пролог

Пань Ань сидел в беседке посреди сада, под сенью цветущего персикового дерева. Лепестки, словно розовый снег, медленно кружились в воздухе и опадали на землю. Он смотрел сквозь это нежное падение, будто бы не замечая ни красоты, ни хода времени. Всё вокруг было удивительно спокойно — умиротворение пронизывало каждый вдох. Казалось, в этой тишине можно было остаться навсегда.

Один лепесток скользнул мимо, и Пань Ань машинально протянул руку, поймав его на ладонь. Он некоторое время смотрел на него, как будто в этом хрупком фрагменте весны искал ответ.

Его раздумья прервали лёгкие, торопливые шаги и тревожный голос:

— Пань-гэгэ...!

Он обернулся, сжимая ладонь с лепестком, будто хотел спрятать его от мира. В его взгляде мелькнуло удивление.

— А-Шань?.. — мягко, почти шёпотом произнёс он, всматриваясь в знакомое лицо.

К нему подошла девушка. Тан Шань присела рядом, стараясь скрыть лёгкую усталость за своей обычной живостью. Её волосы были чуть растрёпаны, на щеке — крошечный лепесток, словно весна сама коснулась её.

— Вот за что я люблю Орден Шэй — так это за этот персиковый сад, — сказала она, пытаясь улыбнуться. — Весной здесь просто волшебно… Только вот ученикам не везёт — весь урожай потом придётся собирать им.

Она засмеялась, но в голосе проскользнула тонкая нота усталости — та, что появляется после долгого дня, когда силы на исходе, но дух всё ещё держится.

Пань Ань посмотрел на неё чуть дольше, чем следовало, словно хотел прочесть между её словами что-то большее. Затем раскрыл ладонь и посмотрел на сжавшийся лепесток.

— Весна красива… но всегда слишком коротка, — сказал он тихо.

Девушка медленно отвернулась от сада, опустив взгляд. На её лице появилось выражение, в котором читалась неуверенность и внутренняя боль.

— Да, ты прав… — тихо сказала Тан Шань, и её голос звучал уже не так весело, как прежде.

Пань Ань вздохнул и снова сжал лепесток в ладони, так крепко, что, казалось, мог раздавить его в пыль.

— Ты уже всё знаешь? — спросил он, глядя в землю перед собой, как будто боялся услышать ответ.

Тан Шань долго молчала. Лишь ветер шелестел в ветвях персиковых деревьев, сдувая лепестки с их плеч.

— Об этом знают все, — наконец произнесла она. — Ты стал героем... и цену за это заплатил не меньше, чем любой из павших.

Её голос дрогнул. Она сжала пальцы на коленях, словно стараясь сдержать волнение. Затем подняла глаза и посмотрела на Пань Аня — прямо, с болью и тревогой.

— Я узнала от У Ци… Он... он видел, как тебя нёс братец Шэй. Он подумал, что всё… что ты… — голос Тан Шань начал прерываться, она запиналась, будто каждое слово давалось ей с усилием.

Наконец, она не выдержала, прижала ладонь ко рту, словно хотела заглушить собственные мысли, не дать им вырваться наружу. Её плечи едва заметно дрожали.

Пань Ань молча смотрел на неё. В его взгляде было что-то неуловимое — смесь вины, усталости и… бесконечного сожаления.

Он медленно разжал ладонь, глядя на лепесток — тот уже был смят, лишён прежней нежности и формы. Ещё мгновение — и ветер подхватил его, унося прочь, словно и не было. Он не стал следить за ним взглядом — просто позволил уйти.

Тан Шань убрала руку ото рта, её глаза были полны тревоги и мягкой печали. Она смотрела на Пань Аня, стараясь понять, что происходит за этой привычной маской спокойствия.

— Как ты, Ань?.. — спросила она почти шёпотом, её голос звучал нежно, осторожно, как прикосновение.

— Ты всегда держишь всё в себе, не говоришь ни слова, — продолжила она, слабо улыбаясь, словно надеясь смягчить его молчание. — Но я же вижу… Чувствую. Тебе больно, и ты устал. Даже если ты не скажешь ни слова — твои глаза всё уже рассказали.

Её улыбка дрогнула. Это была не улыбка радости — скорее, попытка согреть, не вторгшись.

Пань Ань не ответил. Он просто сидел, опустив взгляд, и молчал. Его лицо оставалось спокойным, почти безмятежным, но в этом молчании чувствовалась тяжесть — как будто он сдерживал не слова, а бурю.

— Лекари говорят, что мои духовные потоки не повреждены. Так что… меньше чем за год я смогу восстановиться и создать новое ядро, — произнёс Пань Ань ровным, почти безжизненным голосом. Он говорил так, будто сообщал чей-то диагноз, а не свою собственную судьбу.

Ни радости, ни надежды в его тоне не было — лишь факт, холодный и чужой.

Тан Шань тихо выдохнула. Несколько секунд она смотрела на него, будто боролась с собой. Затем едва слышно произнесла:

— Я не про это...

Слова прозвучали почти как шёпот, ускользнувший прежде, чем она успела сдержать его.

Но уже через миг, собравшись, она сказала громче, с усилием, добавляя лёгкую, но искреннюю улыбку:

— Это… это очень хорошо.

Однако в её глазах светилась не радость, а боль. Та, что приходит, когда видишь, как близкий человек тонет в себе, а ты не можешь дотянуться до него, сколько бы ни тянул руку.