Бей или беги

Глава первая.

Отец говорил: слушай лес.

Это не было метафорой или фигурой речи. Отец вообще был человеком, максимально далеким от поэзии. Грубый, суровый детина с басовитым, прокуренным голосом не оперировал категориями, хоть сколько-то родственными метафизике.

Когда-то он работал на лесопилке и лишился нескольких пальцев. Он с детства хромал. Его кожа была грубой, как обивка сидений фуры, которую он гонял от края до края страны, пока мир не рухнул. Таким его запомнила Томасин. Им было отведено мало времени вместе, но отец спешил поделиться с девочкой всем, что знал.

Он был охотником и умел слушать лес. Для охотника любой незначительный звук, едва уловимый слухом, содержал в себе массу информации об окружающем мире. Щелчок, шорох или хруст ветки — могли обернуться предупреждением об опасности или призывом к действию. Они вытаскивали наружу первобытные инстинкты звериной сущности, запрятанной глубоко внутри любого, вроде как, цивилизованного человека. Отец культивировал это в Томасин, чутко взращивая ее потаенного зверя. Он говорил — иначе тебе не выжить.

Он любил повторять свою примитивную мантру: бей или беги.

Убивай или убьют тебя.

Каждый охотник легко мог стать мишенью.

Отец словно был создан для нового мироустройства, но все равно сгинул. А Томасин уцелела — щуплая девчонка. Кусачий, бездомный щенок.

Отец вырезал ножом отметки на стволах деревьев, чтобы не потеряться в лесу без чудес современной спутниковой навигации. Он знал, как предсказывать погоду и определять стороны света по мху. Теперь Томасин тоже вырезала отметки, как это прежде делал отец, его ножом, оставшимся ей в наследство. Она вырезала его заветы на полотне собственной памяти. Они всегда спасали ей жизнь.

Слушай лес. Смотри под ноги — учись читать карту созвездий почти не заметных глазу следов. Томасин на ощупь могла отличить вмятину от поступи мелкого хищника от протектора человеческой подошвы. Она не спутала бы живого и мертвого, ведь мертвецы передвигались хаотично, без всякой цели.

Ноги наливались свинцом от усталости, Томасин много часов подряд бродила кругами. Ей наконец удалось напасть на нужный след — судя по частым, спутанным отпечаткам — она вышла к кабаньей тропе. Она рассудила так: кабаны опасны в любое время года, когда движутся всем выводком, но можно положиться на удачу и попробовать напасть на того, кто отобьется от остальных. Она ловко карабкалась по деревьям и могла провести наверху много часов, затаившись, в томительном ожидании. Не издавать ни звука и почти не дышать. Томасин чувствовала себя маленьким, но опасным зверьком. Этот зверек когда-то хвостиком вился за хромоногой поступью отца, а теперь храбро бороздил лесную чащу один. Постоянное недоедание затормозило ее рост, отчего она оставалась все такой же крошечной и юркой.

Отец пропал пять лет назад. Он ушел в лес и не вернулся, но Томасин пока еще везло. Она выходила на охоту, но всегда возвращалась в лагерь. Менялись лагеря, их обитатели, временные убежища, но вылазки девушки являлись некой константой. Диковатая девчонка плохо ладила с товарищами по несчастью, но ее ценили за вклад, привносимый в общее дело. Не каждой шестнадцатилетней девчонке было под силу выследить и завалить в одиночку дикого зверя, имея под рукой только охотничий нож. Спасибо отцу, что обеспечил ее местом в изменившемся мире.

После его исчезновения Томасин находила в охоте отдушину. Охота делала их ближе. Отправляясь в лес, она чувствовала его незримое присутствие. Ей мерещился его голос. Он по-прежнему звучал в ее голове, давая свои бесценные наставления. Отец словно был рядом, призрачно затерявшись среди деревьев, звериных троп и кустарников.

Слушай лес и ветер. Смотри под ноги. Не забывай про запахи и, конечно, про солнце.

Томасин задрала голову, чтобы определить положение небесного светила. Оно еще стояло довольно высоко, но уже кренилось к западу, подсвечивая верхушки сосен амарантовыми отблесками. Девушка задумалась — не лучше ли свернуть операцию и двинуться в лагерь, но отмела эту мысль. Ей не хотелось возвращаться с пустыми руками.

Дела шли скверно, далеко не первая вылазка грозила обернуться разочарованием, оттого Томасин и заупрямилась. Она мало общалась с товарищами по лагерю, но вслушивалась в их разговоры. От них она и услышала, что поблизости обосновалась крупная шайка бандитов — они, скорее всего, и вычистили всю лесную тварь. Говорили, что они хорошо вооружены и многочисленны. Скорее всего, в их рядах хватает сильных, пригодных для охоты мужчин, что и оставили маленькую Артемиду без улова.

Томасин предостерегали, что в лесу она рискует сама попасться бандитам. На это девушка лишь отмахнулась — убегать ей не впервой. Она умела за себя постоять. Пусть для начала попробуют ее поймать! Никто особо не беспокоился за нее, так что не настаивал. Ее товарищи по лагерю выдвинули лишь одно условие: не приведи их сюда. У них давно не осталось патронов, а бойцов, способных оказывать сопротивление, можно было пересчитать по пальцам одной руки. Отцовской, трехпалой.

Иссякли не только скудные боеприпасы, но и просроченные консервы, а Томасин никак не удавалось вернуться с добычей. Поэтому она и решила сегодня охотиться до победного — хоть белка, хоть енот, хоть заяц помогли бы спасти положение. По правде, она боялась, что товарищи разочаруются в ней и прогонят прочь, если она перестанет приносить пользу. Она не искала общества, но признавала — одной ей не выжить.

До заката осталось несколько часов.

Ночью лес сделает все, чтобы убить ее, но Томасин это не пугало. Она уже присмотрела подходящее дерево для ночлега. Наверху безопаснее — там до нее не доберутся ни хищники, водись они здесь, ни мертвецы, ни бандиты. Она умела дремать сидя, устроившись на какой-нибудь широкой ветке, для надежности примотав себя веревкой к стволу. Ей частенько приходилось прибегать к подобной мере, когда очередной лагерь погибал под натиском кровожадной орды мертвецов, а она отправлялась на поиски нового убежища. Треск рвущейся плоти и крики боли не доставляли девушке удовольствия, как и осознание, что не в ее силах повлиять на ситуацию. Она могла справиться с диким зверем, но не с алчущим легионом смердящих тварей.

Глава вторая.

Томасин резко пришла в сознание и бегло оценила обстановку: звуки, запахи, сенсорные ощущения и сигналы в теле. Она помнила, что предшествовало ее отключке, по сути, ничего хорошего.

Она вернулась в лагерь и обнаружила следы вторжения мертвецов. Соваться внутрь фермы было рискованно, оттого девушка сразу отмела эту идею и придумала другой план: двигаться опушкой леса на запад, где располагался родник, к которому они ходили за водой. Она потеряла бутылку, заменявшую ей походную фляжку, видимо, свалившись в яму. Ей нужна была вода, чтобы промыть рану и избежать скоропостижной и, скорее всего, крайне мучительной смерти от сепсиса. Стоило осмотреть и прикинуть ущерб — лезть в рану грязными руками было чистым самоубийством. Ткань напиталась кровью и прилипла к коже, хотелось поскорее ее отодрать.

Мысленно простившись с недавними соседями по лагерю, Томасин двинулась в направлении ключа, но вскоре у нее поднялась температура. В бреду ей мерещился отец — он держался поодаль, его массивная, чуть горбатая фигура то и дело маячила за стволами деревьев. А потом девушка отключилась, признав, что проиграла это сражение, а пропавший родитель явился, чтобы забрать ее к себе.

Но нет, она была жива и лежала на чем-то мягком, сухом и теплом. А чужие руки задирали верхнюю часть ее одежды и невесомо порхали над кожей.

Томасин зарычала, мазнула пальцами, так и не наткнувшись на свой ненаглядный нож. Она открыла глаза и уперлась взглядом в рослого, худощавого мужчину с мягкими чертами лица. Почти наголо бритый череп покрывала поросль светлых волос. Незнакомец шикнул на нее из-за возни.

— Не дергайся, — приказал человек, судя по голосу, все-таки оказавшийся женщиной. Томасин обманулась мужской одеждой, короткими волосами и повадками незнакомки. Ей уже встречались подобные особи — сделавшие разумный вывод, что быть мужчиной в изменившемся мире куда безопаснее. Томасин и сама коротко стригла волосы, но обрить их полностью не решалась, страшно было пораниться и занести какую-нибудь инфекцию. Да и парикмахерским ухищрениям отец ее не учил.

Пока незнакомка осматривала ее рану и накладывала бинты, Томасин лежала неподвижно, задержав дыхание, и озиралась по сторонам. Она лежала на узкой койке, замотанная в какие-то тряпки и одеяло, поразительно чистые и приятные на ощупь. Комната была маленькой, с крошечным, зарешеченным окошком под потолком, и напоминала не то тюремную камеру, не то палату в лечебнице. Девушка имела о них смутное представление, но, по рассказам отца и других выживших, рисовала себе именно так. Голые стены, койка, стол и умывальник в углу. Весьма аскетично.

— Порядок, — тем временем заключила мужеподобная женщина, одернула на Томасин футболку, чужую футболку, и набросила одеяло обратно.

— Где я? — начала Томасин, но голос плохо слушался, пришлось сначала откашляться, чтобы прочистить горло, — Кто вы? Что это за место?

— Вопросы будешь задавать не мне, — отмахнулась незнакомка, — а своему хозяину.

Она странно скривилась, произнеся последнее слово. Томасин, имеющая расплывчатые впечатления о всяких социальных ритуалах, не поняла, как трактовать эту гримасу. Но слово ей совсем не понравилось. Она привыкла быть свободной и не планировала обзаводиться «хозяином».

Бритая женщина уже было собиралась уйти, но Томасин ухватила ее за руку. Без ножа она чувствовала себя неуютно, но отсутствие оружия не лишило ее прежней жажды жизни и бойкости характера. Ей нужны были ответы, не когда-то потом, а прямо сейчас. Она готова была царапаться, кусаться и, если надо, вырвать трахею незнакомке голыми руками. Томасин догадывалась, что угодила в серьезный переплет и решила начать операцию по собственному спасению со сбора информации. Так ее учил отец. Так ее научила жизнь в рухнувшем мире. Однажды она попала в такое же, на первый взгляд, комфортное место, но на деле его доброжелательные обитатели оказались каннибалами, от которых девушка еле унесла ноги. Впрочем, сама виновата — тогда ее не заставили насторожиться гнилые зубы и лихорадочно-блестящие глаза новых знакомых. Теперь она не упускала такие мелочи.

У бритоголовой женщины зубы были нормальными, хоть и крупными и чуть кривоватыми. Но то, что она толковала о каких-то «хозяевах», не сулило Томасин ничего хорошего.

— Ну что еще? — устало выдохнула женщина.

— Что это за место? — повторила свой вопрос Томасин.

Женщина закатила глаза и что-то невнятно пробормотала себе под нос. Как уловил чуткий слух Томасин — в край нецензурное.

— Отвали, — пресекла дальнейшие расспросы незнакомка, — у меня много дел, некогда с тобой трепаться. Я всего лишь врач.

Увы, тело, измученное голодом и недавней потерей крови, слушалось плохо. Так что сильно упорствовать, выбивая ответы, Томасин не могла. Она послушно разжала пальцы, испытав что-то, смутно похожее на благодарность и уважение. Врачи, как и люди с самыми минимальными познаниями в медицине, высоко ценились в изменившемся мире. Томасин не имела морального права вредить такому человеку, если незнакомка, конечно, сказала правду. Но ее рана не болела, была аккуратно обработана и забинтована, так что, вероятно, незнакомка и правда имела представление о том, что делает. В ином случае, Томасин уже была бы мертва от потери крови или заражения.

Женщина ушла, заперев за собой дверь снаружи. Томасин сразу же поднялась с койки и детально осмотрела свою темницу, выискивая хоть какую-то лазейку, что обеспечит ее путем к отступлению. Единственное окошко было слишком маленьким даже для нее — ей не пролезть через решетки, а перепилить их было нечем. Девушка убедилась в этом, изучив каждый угол комнаты на предмет чего-то, пригодного в качестве оружия. И все же стоило рискнуть.

Она подтащила стол поближе к окну, морщась от боли в боку из-за потревоженной раны, и, вскарабкавшись на него, подпрыгнула. Она ухватилась за решетку, но не смогла подтянуться из-за сохранившейся в теле слабости. Прежде она легко поднимала собственный вес, карабкаясь по деревьям, крышам зданий и, бывало, даже дорожным знакам. Как-то раз Томасин пришлось переждать шествие толпы мертвецов на скользком от дождя, неустойчивом билборде с названием разрушенного города. Выцветшая надпись — «Ждем вас снова» — в тот момент казалась настоящим издевательством.