Без права на жизнь

Вступление.

Предательство, может, кому и нравится, а предатели ненавистны всем.

Мигель де Сервантес Сааведра.

Украина 1942 год.

В посёлке Рыбино Верхопрудского района захваченном немцами в сорок втором году лето выдалось жарким и бесконечно долгим. Местные жители, в основном женщины, и малые ребятишки редко ходили на реку, и старались не попадаться на глаза фашистам. Сидели по домам, и носа не показывали на улицу. Когда-то Рыбино было в числе передовых колхозов района. Туда любили приезжать знаменитости из Киева и Москвы, и устраивать концерты. Деревня росла и процветала, принося не только огромный доход в казну государства, но ещё и строителям светлого будущего - колхозникам. Когда прошла волна мобилизации, бронь от призыва в Красную Армию почти не распространялась на тружеников села, всех забрали на фронт, и все тяготы нелёгкой жизни легли на плечи – женщин, стариков и детей. Техника, как и скотина, были отправлены на передовую, и в первые дни войны Рыбино опустело, и уютные дома, с резными заборами и ставнями, превратились в печальные и заброшенные чёрно-белые фрески, как на старинных музейных гравюрах.

Средняя школа стояла в гордом одиночестве, утопая в высокой траве, и колючих кустарниках. Дерн и крапива доходили до пояса, и редко кто из людей смог пройти к главному входу и не обжечься. Гордо возвышаясь на высоком холме, среди гуляющих ветров, казалось, что она смогла бы выдержать не одно попадание снаряда или бомбы. Под прохудившейся крышей, гулял ветер, тревожа и пугая до смерти по ночам ледяным воем единственного сторожа, Ивана Пихтова. Тот ночевал в классе, среди уцелевших парт и стульев. Бывший тракторист, до войны, по пьянке угробил колхозный трактор, свалившись в канаву, за деревенским кладбищем, и потерял правую ногу. Передвигаясь на костылях, любил самогон, и играть на гармошке, под пьяную лавочку. Охранять особо в школе было нечего, но Иван уговорил директора, Ольгу Олеговну Разину, оставить его при школе. И та согласилась, в душе понимая, что лучше согласиться, чем ежедневно выслушивать жалобные стоны Ивана, о неудавшейся жизни. Жена от него ушла, Иван жил один, на другом конце села. 

Построенная более ста лет назад, с могучими, метровыми стенами, маленькими окнами, и покатой крышей, школа была гордостью всего села, и когда-то, шумные компании весёлых мальчишек и девчонок, на субботники мастерили из камней и досок цветочные клумбы, сажали деревья, и рисовали мелками на задней стене здания настоящие картины. Узкий, длинный забор закрывал отвесный обрыв, но разве это могло остановить мальчишек? Они выламывали доски и прыгали с обрыва вниз, к реке, и купались до поздней ночи. На заднем дворе школы росли кусты сирени и рябина. Голубая краска на стенах здания облупилась, навес покосился, словно после тяжелого ранения солдат на поле боя, и скрип дверей, заунывный и протяжный напоминал вой брошенной на произвол судьбы в лесу собаки.

Ольга Олеговна почти каждый день приходила в школу. Больше по привычке, чем для проведения школьных собраний и уроков. С началом войны школьные классы опустели, из ста пятидесяти учеников, осталось всего десять. И тех не всегда пускали родители на занятия. Боялись. И как все советские люди ждали окончания войны. Учителя покинули деревню в июле сорок первого, и директор приняла решение остановить сам процесс обучения, в связи с отсутствием, как учителей, так и учеников.

В свои тридцать пять лет Ольга Олеговна выглядела более чем привлекательно. Стараясь скрыть огромные до неприличия, выпирающие груди, под пиджаком серого цвета, она критично смотрела на себя в зеркало, и краешком тонких губ улыбалась. Темно-синяя юбка стягивала упругие ягодицы, и как не старалась женщина одеваться скромнее, и не вызывать завистливые, полные похоти взгляды немцев, ей это не удавалось. И чувствуя до обжигающей боли в спине, мужское внимание, с быстрого шага, переходила на бег, сбивая носки ещё совсем новеньких туфель. Её улыбка напоминала древнюю картину, неизвестного художника, потемневшую от времени, с белёсыми пятнами от солнечных лучей, и незаметным для глаз лаком. Крестьянка, на фоне огромного, бескрайнего поля, после сенокоса. Уставшая, средних лет, с карими глазами, длинной косой, до поясницы, непомерно гордая, независимая, которая смотрит с грустью в голубую даль, вытирая ладонью со лба капли пота. С крохотными искорками надежды и любви. И не беда, что рано родила, жизнь в селе трудна и однообразна, нет. Не это главное. В ней скрывалось то, что успел запечатлеть на холсте художник. Поймать момент истины, точку росы. Былинная красота, величие, широта русской души, с лёгким привкусом очарования и безмятежности. 

Неожиданная волна ярости накатила на Ольгу Олеговну. Ей стало дурно, и она уселась на стул, закрывая глаза. До войны она встречалась с мужчиной, Игорем, из соседнего села, и эта любовь, горячая, обжигающая на мгновение вернулась. Вспоминая полные огня ночи с любовником, Ольга заплакала и сжала маленькие кулачки. Она знала, с их первой встречи, что он женат, и никогда не бросит свою семью. Но то, что промелькнуло между ними, с первого взгляда, с первой улыбки, прикосновения рук, было сильнее всего на свете. И окунаясь в ледяной омут, теряя те нравственные ценности, которые ей прививали с детства родители, школа, институт, Ольга влюбилась как школьница, и, теряя голову, мчалась по вечерам на свидание к Игорю. Тогда она была простым школьным учителем, и не задумывалась над тем, куда может привести связь с женатым мужчиной. И когда Игоря жена узнала, что супруг изменяет, прогремел скандал, и два села, Рыбино, и Суходольское разделились на два противоборствующих лагеря. В Суходольском поддерживали обманутую женщину, мать двоих детей Татьяну, в Рыбино Ольгу, как одну из лучших учителей района. С огромным трудом скандал удалось замять, вмешался председатель Суходольского колхоза Иван Кузьмич и, приглашая к себе Ольгу и Игоря, поставил перед ними условие; во-первых, так продолжаться дальше не может, и, во-вторых, кто-то должен уехать. Сухощавый председатель, курил трубку, словно капитан корабля, и, кашляя, не прикрывал рот. Слюни летели в разные стороны, но Иван Кузьмич не замечал этого и искоса поглядывал на портрет Ильича, в дубовой раме. Молодой Ульянов с одобрением глядел на Кузьмича, и молчаливое согласие вождя мирового пролетариата, придавало уверенности председателю, окрыляло, неведомой силой и властью.

Глава 1

Наши дни. Западная Украина. Исправительная колония.

…Война. Каждую ночь обрывки воспоминаний, словно пелена утреннего тумана обволакивали сознание, и не давали отдыхать. Мозг лихорадочно искал ответы на вопросы, пряча их глубоко в подсознании, и не желая впускать в облачное хранилище, без логина и пароля, и открывать истинные причины. Просыпаясь в горячем поту я снова и, снова вспоминал ночные кошмары, одного и того же сновидения. Оно повторялось с регулярным постоянством, пугая безнадёжностью и кровавыми подробностями.

Вспышки от взрывов, грохот орудий, лица убитых солдат, умоляющих о помощи, тонули в хаосе мироздания, и исчезали, словно кто-то их вырезал острым ножом, кромсая на мелкие кусочки. И после невидимый и жестокий монстр, в ледяном мраке гомерически хохотал, издевался над выбранной, по всей видимости, не случайно жертвой, чем доставлял мучение и горечь. Содрогаясь и ворочаясь с бока на бок, я старался не шуметь, чтобы не разбудить соседей по кроватям, и, вытирая подушкой мокрое от горячего пота лицо, тяжело дышал, и едва не рыдал от бессилия. Закрывая глаза, я снова видел себя лежащим в окопе с другими солдатами, горы убитых тел, кровавое месиво, и ничем не мог им помочь. Немцы шли в наступление - пехота, и танки подкрадывались с левого фланга, прорывая оборону, распарывая гусеницами танков заграждения из песчаных насыпей, и не хитрых ловушек.

- Там, там, - кричал я, что было сил, и показывал руками на противника. 

Меня никто не замечал, бой продолжался, принося ещё большие потери, среди русских солдат. Я устало ходил по грунтовой насыпи, и без страха смотрел на грозные дула танков, и орущих немецких офицеров, призывающих солдат к атаке.

- Vorwärts Soldaten! Vorwärts!

Молодой немецкий офицер одним из первых поднялся наверх, и тут же свалился. Осколок от гранаты угодил в живот, и он, скрючившись и зажимая рану руками, упал без чувств. Я машинально присел на корточки, и закрыл голову руками, сдавливая уши. Когда открыл глаза, увидел немца, напротив себя с пистолетом в руках. Он целился прямо в лоб, и вот-вот мог спустить курок. Выстрел, хлопок, и огненная вспышка заставила меня проснуться. И я понимал, что убит, и обещал себе в который раз, что следующей ночью успею ускользнуть от немца. Так продолжалось не всегда. Когда закончились эксперименты с перемещением в прошлое, начались сны. Это была реакция организма на стрессовые ситуации. Я читал об этом, у Зигмунда Фрейда, и внутренне готовился к тому, что жизнь полна сюрпризов, и ужасающие сновидения, в скором времени могут превратиться в жуткую реальность.

Снежные хлопья падали и кружились по безлюдной дороге, которая уходила вверх, и заканчивалась возле запретной зоны. Бесконечно длинная дорога, трудная и опасная. Никому не было дела до среднего роста человека, в тёмной куртке, вязаной шапочке, и стареньких, видавших виды ботинках. Безликая фигура, уязвимая, и безнадёжно уставшая от тех неурядиц, которые свалились на его плечи и хотели раздавить. Прикрывая лицо от ветра и колючих снежных хлопьев, проваливаясь по колено в снег, я упрямо шагал вперёд, пытаясь прогнать грустные мысли, и успокоиться. Шапочка промокла, разболелась голова, и устало рассматривая мрачное и угрюмое небо, я брёл, спотыкаясь, вдоль пустынных локальных секторов. Каждый, кто бы увидел меня, и заглянул в глаза, прочитал: холодно, одиноко, тоскливо. Ругая себя, в который раз искал оправданий. Хотя оправдания, впрочем, как и поиск истины, путь достойный, но не всегда оправданный. «Я знаю, что ничего не знаю», слова Сократа, словно дамоклов меч, уже давно обрушились на мою голову.

Скоро отбой, и колония усиленного режима в селе Д. Львовской области погружалась в сон. Людей не наблюдалось, и высокие бараки, как голливудские исполины, из фильмов ужасов, пугали обречённым видом, и нагоняли страх на заключённых. Вертухаи прятались в тёплых каптёрках, и носа не высовывали на улицу. Мороз крепчал, и если верить прогнозам, зима в этом году будет морозной и снежной. Вздрагивая и натягивая мокрую спортивную шапочку на уши, я смотрел на чужой для меня мир, и не мог поверить, что всё это правда. Ужасная картина, художника неудачника, стояла перед глазами во всей красе. Не добавить, ни убавить красок, на столь бездарное полотно не получалось. Сзади оставался КП, камбуз и здание администрации колонии. Подходя к запретке, я остановился, представляя, что через какие-то двадцать метров - свобода. За забором деревня, мирная жизнь, в которой нет места таким людям как я. Преступившим закон, и отбывающим наказание. Горько усмехнувшись, зажмурился. Всего один рывок, и запретка будет преодолена. Смелый прыжок через забор, и восвояси, на все четыре стороны. От этих мыслей на душе стало легче, и даже снежные хлопья, падающие как из рога изобилия на землю, не казались такими противными и мерзкими. Налетевший порыв ветра принёс запахи деревенской кухни, и домашнего уюта. Я как можно глубже вдохнул, стараясь подольше удержать и запомнить давно забытые ощущения. Это правда, то, что говорили старые зэки, что на свободе воздух другой. Сладкий, опьяняющий. Не то, что здесь, с привкусом страха, крови и ненависти. Могучим рёвом взвыла сирена, и луч прожектора бесцеремонно ударил в лицо. Вдалеке послышался лай собак. По мою душу, никак иначе. Пятясь, словно рак отшельник, я прикрыл лицо рукавом от яркого света и побежал в сторону барака. «Нас не догонят, нас не догонят…» - напевая, едва слышно, задыхался от непривычного, быстрого бега. Силы были уже не те, тело не слушалось, ноги ослабли за время заключения, и едва не падая на оградительную сетку, одним рывком подпрыгнул, и полез наверх.

*  *  *

- Стой, стрелять буду!

За спиной слышался топот сапог, и приближающийся собачий лай. Оставалось совсем чуть-чуть, и я окажусь в локалке. Уже на заборе зацепился курткой за проволоку, и порвал карман. Надо прыгать, другого выхода нет. И отталкиваясь ногами, сиганул в небольшой сугроб. Благо «обиженные» убирали снег вовремя, и сейчас я был им обязан, за столь мягкое приземление. Спрыгнул удачно, снег смягчил падение, и, выкарабкиваясь, как альпинист в горах из снежного завала, лёг на пузо и полез, кряхтя, как партизан. Уже маячил свет из двери приоткрытого барака, метров десять, и я окажусь внутри. Сердце бешено колотилось в груди, пот градом заливал лицо. Зачем нужно было так рисковать? Идиот, не иначе. Конечно, ради нескольких глотков чистого воздуха стоило пойти даже под пули, без капли сожаления. Вскакивая, рванул на второй этаж, по дороге срывая шапку и телогрейку.