Билет в Ирландию

Глава 1

Лилиан

Ветер завывал за окном, проникая сквозь щели старых рам, заставляя стекла дрожать и едва заметно вибрировать старые карнизы. Ранняя весна — не самое благоприятное время для садоводства. Земля в оранжерее оставалась влажной и промёрзшей, а цветы были похожи на узников, запертых в холодной земле. Маленькие, упрямые создания, чья жизнь зависела от моей заботы.

В тот день, едва войдя внутрь, я ужаснулась. Воздух был ледяным, растения стояли ослабшие, с поникшими стеблями, листья кое-где потемнели по краям. Всего месяц меня не было — и вот результат. Кто-то оставил окно приоткрытым.

Ладони вспотели, но стоило прикоснуться к холодной земле, тревога исчезла. Осталась только злость: тихая, но оттого и опасная. Я знала, чей почерк. Она никогда не опускалась до прямых ударов, предпочитая тонкие, «случайные» жесты, последствия которых оказывались куда разрушительнее.

Но как и прежде, я не отступлю. Я сделала всё возможное, чтобы спасти растения: подкормила корни, восстановила полив и могла лишь надеяться, что к лету от этого саботажа не останется и следа.

Время в ожидании всегда течёт мучительно медленно, и весна тянулась бесконечно. Но когда наконец она сдалась, на смену пришло щедрое лето. Лучи солнца пробивались сквозь стеклянную крышу, рассыпаясь по плитке золотыми узорами. Мягкий гул вентилятора сливался с шелестом листвы. На фоне разливался мужской голос из старого радиоприёмника: глубокий, певучий, напоминал о прошлом, о музыке, которая когда-то пела о любви так откровенно, что сердце замирало.

На длинном деревянном столе, вдоль кирпичной стены, лежали аккуратные записи: расчёты грунта, схемы полива, графики подкормок. Только здесь, каждое движение рук было важным, каждое прикосновение отдавало любовью.

Вдоль окон тянулись ряды растений: тяжёлые пионы, пышные папоротники. Под потолком покачивались корзины с ампельными цветами, а на кирпичной стене жадно вился плющ. Редкие посетители восторгались его густотой, равномерностью, да и сама я не раз останавливалась, рассматривая красивые стебли. Его появление оставалось для меня тайной: случайный росток однажды обвил кирпич, а теперь вся стена дышала зеленью.

Среди запаха влажной земли и терпкого аромата листьев я чувствовала себя живой. Здесь не имели значения ни титулы, ни богатство, ни правила.

«Цветы не нуждаются в тебе так, как ты в них, дорогая».

Слова бабушки иногда внезапно возвращались, как и тёплый запах лаванды из её шали. С ними вспоминался другой мир: детство, где можно было смеяться и пачкать руки в земле, не думая о запретах. Мир, исчезнувший вместе с ней.

И думалось порой с невыносимой болью: лучшие уходят слишком рано, не успев поделиться мудростью прожитой жизни.

Аккуратно подбирая несколько стеблей роз, которые под собственным весом клонились к земле, я услышала скрип двери. Оборачиваться не было нужды: по тому, как воздух внутри оранжереи мгновенно стал холоднее, я поняла, кто пожаловал.

Атмосфера, окружающая матушку, всегда говорила сама за себя. Запах её духов перебивал влажный аромат почвы, а каблуки мерно цокали по плитке.

— Лилиан, леди не пристало копаться в грязи, тем более без перчаток, — её голос, глубокий, строгий, с подчеркнутым осуждением, разнёсся по оранжерее как раскат грома.

Я сдержала раздражённый вздох, кончиками пальцев гладя мягкие лепестки. Земля крошилась между ладонями, оставляя следы на коже. Медленно выпрямилась, стряхнула крошки и повернулась к матери.

— Простите, матушка, без перчаток лучше чувствуются стебли.

Улыбка на моём лице была безупречной, отточенной годами, как острый нож, спрятанный в бархатной оболочке. Даже когда внутри всё кипело, наружу выходила только маска спокойствия.

Она смерила меня холодным взглядом. В её осанке не было ни единого изъяна, в каждом движении — точность.

— Лилиан, я воспитывала тебя не так… — она покачала головой, тяжело вздохнув. — И тем более не для того, чтобы ты превращалась в садовницу.

Её эмоции прорывались лишь в резком движении рук роскошь, позволенная только наедине с семьёй.

Я чуть наклонила голову, взгляд скользнул по бутонам: одни уже раскрывались пышно и ярко, другие лишь готовились распуститься.

— А я, признаться, не припомню, чтобы Вы интересовались, кем я желаю стать.

Мой прямой взгляд, усталый, почти затравленный, встретил её. Редкий момент, когда я позволяла себе не скрывать внутреннего противостояния.

Иногда на приёмах, ловя отражение в зеркале, я едва не вздрагивала. Ведь на меня смотрела она — графиня Кэтрин Анна Тилни, в девичестве Бошана, словно высеченная из мрамора. Пышные каштановые волосы, фигура, отточенная годами и косметологами, взгляд глубокий, карий, как бездна. Ей было чуть за сорок, но выглядела она на тридцать. А рядом я: с серыми глазами отца, спутанными волосами, тонкими пальцами, испачканными землёй. Светская леди? Едва ли я была похожа на неё сейчас.

— Достаточно, — оборвала мои мысли матушка. — Я пришла сообщить тебе важную новость. Поступило предложение о браке.

Мир замер. Это было не впервые, но в её голосе звучала окончательность, от которой внутри похолодело.

— Герцог Болтон подал официальное прошение, Лилиан — её последние слова ударили, выбив землю из-под ног. — Мы согласились.

— Согласились? — едва слышно выдохнула я.

Неприятная, сладковатая улыбка тронула её губы. И тогда я сорвалась:

— И что же, по-вашему, я должна ответить? «Благодарю за вашу предусмотрительность»? Как трогательно решать за меня!

Она шагнула ближе. Улыбка исчезла, оставив на лице одну лишь угрозу.

— Мы дали тебе достаточно времени, Лилиан. Слишком много. В двадцать шесть леди твоего статуса не пристало оставаться незамужней! — её голос дрогнул лишь на миг. — Ты копаешься в земле, позоришь себя и мою репутацию!

Я сжала пальцы. Разве ей недостаточно того, что я делаю? Разве всё меряется только шёпотом за спиной?

Глава 2

Лилиан

Аэропорт встретил привычной суетой. Я шла к трапу спокойной, выверенной походкой, будто это не мой телефон разрывался от звонков. Даже с выключенным звуком назойливая мелодия продолжала звучать в голове: стоило новой вибрации прокатиться по телу, отдаваясь в висках неприятным жжением.

Совесть лишь на секунду обжигала глаза. Матушка звонила непрерывно последние полчаса, с тем же упрямством, с каким привыкла выстраивать мою жизнь.

Чемодан, заполненный только самым необходимым, неприятно оттягивал руку. Я собирала его без суеты, стараясь не вызывать лишних подозрений, когда по расписанию в спальне появлялись горничные. Дом покидать было трудно, но я справилась: закрыла дверь беззвучно, ставя точку.

Ветер упрямо пытался сорвать шляпу, вытягивая пряди из причёски, и я крепче прижимала её к голове, удерживая хотя бы видимость опрятности.

У трапа я задержалась лишь на миг. В последний раз оглянулась на огромный аэропорт: стеклянные фасады, толпы людей, их голоса, шаги, смех — всё это сливалось в один гул.

А впереди уже виднелись приветливые лица стюардесс: безупречные, вежливые, с улыбкой, будто мы давние знакомые. Холодный утренний воздух исчез за спиной, уступая место запаху свежесваренного кофе и терпким ароматам чужих духов.

Всё было привычным, за исключением одного: кабина первого класса оказалась плотно забита кричащими и визжащими девушками.

Я замерла у входа, так и не решаясь сделать следующий шаг. Толпа буквально давила, локти задевали чужие плечи, животы, а этот удушающий коктейль запахов…

Настолько неприятный, что я всерьёз подумывала отступить.

Я пыталась понять, что за безумие творится в салоне. Стюардессы метались, растерянные, их попытки усмирить шум выглядели почти комично. Девушки, сбившиеся в плотный клубок, вовсе не слышали вежливых просьб или же не хотели слышать.

Недоумение сменило растущее раздражение. Я поймала взгляд одной из сотрудниц, что так же, как и я, предпочла держаться в стороне, будто желая слиться с обшивкой самолёта. Вежливая улыбка тронула мои губы, вот только глаза остались холодными.

— Могу я попросить вас уладить это… — я чуть запнулась, подбирая слово, и позволила себе ироничную паузу, — …собрание?

Бедная девушка едва улыбнулась, уголки её губ дрожали.

— Мы пытались… Окончание посадки совсем скоро, может быть… — её голос звучал вежливо, но отчаянно.

Она отчаянно не хотела идти в гущу событий. Приподнятые брови и недоумение на моём лице оказались красноречивее слов. Стюардесса мгновенно осеклась.

— Да, конечно…

Я наблюдала, как она, собравшись с духом, двинулась в толпу. Её маленькая фигура выглядела особенно хрупкой среди возбужденных девушек, смеющихся слишком громко.

Всё это выглядело настолько героически, что на миг я даже подумала оставить ей чаевые.

Толпа нехотя начала редеть, и тогда я увидела его.

Мужчина сидел так, словно весь мир обязан был подстраиваться под его позу. Развалился в кресле: нога закинута, локоть лениво свисает с подлокотника. Казалось, он не замечал ни визга, ни вспышек телефонов, будто хаос существовал ради него.

Длинные спутанные волосы падали на лицо, почти скрывая глаза. Нижнюю часть закрывала грубая, неухоженная борода. А глаза… тёмные, усталые, но при этом нахальные. Взгляд человека, который привык смотреть сквозь других, не утруждая себя вежливостью.

Он беззастенчиво скользил по лицам и вырезам платьев, словно проверял прочность каждой улыбки, наслаждался чужой неловкостью. Я почувствовала, как во мне зашевелилось раздражение. На миг захотелось фыркнуть.

Хотела отвернуться, но он поднял руку, лениво подписывая какую-то бумагу. И тогда я заметила татуировки: чёрные линии и узоры покрывали его предплечья и бицепсы, демонстративно выставленные напоказ.

Они резали глаз. Я в жизни не видела столько чернил на одном человеке.

Джеймс

Фанатам, по сути, совершенно нет дела до того, как ты выглядишь. У них в головах давно живёт выдуманный кумир, и попробуй его сдвинь. А потому, даже если сейчас я выглядел хуже, чем обезьяна в зоопарке, этим крошкам всё равно.

Нет им дела и до других пассажиров, которые явно не фанатеют от меня. Первый класс превратился в проходной двор: визг, щёлканье телефонов, локти, сумки. Кто-то ругается, кто-то закатывает глаза, а фанатки — стоят насмерть, будто если уйдут, то больше никогда не увидят святыню.

Это надоело до зубного скрежета, не только мне. Ноа тоже не хочет связываться с этим балаганом. Ведь стоит только разозлить этих дам — пиши пропало, гнев толпы страшнее всего.

Оставалось надеяться на стюардесс. Эти милые девчонки старались изо всех сил. Честно. Но толпу можно развести только оружием, и то вряд ли.

А я терпел. Даже когда воздух закончился, даже когда виски трещали от похмелья, а горло саднило от жажды. Хотелось пить так, что ещё минута и я бы сам выгнал их, и плевать на последствия.

Перегар опоясал атмосферу вокруг меня так, что даже я его чувствовал.

От этой улыбки сводило челюсть. Очередная рука легла на моё предплечье. Опять. Я снова выдал улыбку на все зубы ту самую, от которой сводило челюсть. Играл охотника, готового прямо здесь, на грязном ковролине, сорвать одежду с фанатки.

— Где подписать, милая? — отрепетированная реплика слетела сама собой.

Неожиданно, но очередной фанаткой оказалась стюардесса. Она моргнула раз, другой. А затем вежливая улыбка вернулась на её лицо мгновенно, словно маска. С ними всегда так: улыбаются, и никогда не угадаешь, что под этим — презрение, усталость или насмешка.

Она наклонилась ближе, мягким голосом, тягучим, как мёд:

— Прошу прощения… Не могли бы вы… — запнулась, будто сама не знала, как именно назвать этот балаган. — Некоторые пассажиры вежливо просят вас поспособствовать…

И тут я понял: шанс. Призрачный, но всё-таки. Наконец вдохнуть полной грудью.

Глава 3

Лилиан

Всю дорогу от Дублина я не могла отделаться от воспоминания об этом мужчине, в далеко не в положительном ключе.

Даже пейзажи, раскинувшиеся за окном такси, не производили должного эффекта, которого я ожидала: зелёные луга, блеск моря, обрывы, будто нарисованные на фоне тумана. Всё это должно было внушить умиротворение, но, увы, перед глазами вновь и вновь всплывала его самодовольная, наглая… ухмылка.

Водитель, пожилой джентльмен, отдалённо напоминающий нашего старого дворецкого, с заметным удовольствием исполнял роль гида. Он пересказывал легенды о замках и призраках, вставлял шутки о погоде, заранее выученные.

Я слушала, кивала, задавала вежливые уточняющие вопросы и, при этом, невольно сравнивала его слова с привычными английскими байками — теми, что можно услышать за вечерним чаем в гостиной. Только здесь всё звучало иначе: простодушно, без притязаний на остроумие, зато с каким-то детским восторгом.

И всё же где-то за этой пеленой слов продолжал звучать тот самый голос: наглый, уверенный, не потрудившийся даже извиниться, когда скинул на меня ответственность за разгон своих поклонниц.

Какая беспринципная самоуверенность!

Разогнать толпу, сохранив видимость героя… это требует особого, как бы выразиться, таланта?

Ни капли галантности, ни намёка на воспитанность. И аромат перегара, безусловно, самый запоминающийся штрих. Как, позвольте узнать, те бедные дамы сохраняли энтузиазм, находясь рядом с ним?

Нет, увольте. Я думаю о нём вовсе не из симпатии. Но всякий раз, когда взгляд скользил по мягким, будто укрытым одеялом холмам, по далёким всплескам волн, я ловила себя на странной, почти заманчивой мысли: в таких местах особенно легко воображать изящные, пусть и слегка мстительные, способы воспитать отсутствие хороших манер.

С ровной дороги такси свернуло на усыпанную гравием аллею, и сердце моё дрогнуло, отозвалось на этот резкий поворот. За окнами проплывали ряды двухэтажных домов, старинные, но ухоженные: цветы на подоконниках, каменные ступени, белые ограды. По другую сторону тянулся лес, и сколько бы я ни всматривалась, конца его не было видно.

И чем ближе машина подбиралась к нужному адресу, тем отчётливее я чувствовала биение сердца. Следующая мысль ударила, словно ведро ледяной воды: ключи.

У меня не было ключей…

Господи…

Как я могла так легкомысленно отправиться в дорогу, забыв о столь очевидной детали? Дрожь пробежала по коже. Всё, продуманное до мелочей, вся моя аккуратная подготовка перечёркнута нелепой оплошностью.

Я поблагодарила водителя, сдержанно улыбнулась, попрощалась, тщательно скрывая малейшее волнение. Лишь когда автомобиль растворился за поворотом, тишина окутала меня, и я осталась одна, лицом к лицу с собственной глупостью.

Передо мной возвышался дом, который должен был стать моим убежищем. А я стояла у порога и не могла войти. Всё казалось странно прозаичным итогом моих тщательно продуманных, но не слишком умелых решений.

Я не знала, сколько времени простояла, уставившись на фасад здания, словно взглядом могла заставить двери распахнуться. Хотелось ругаться так, чтобы покраснел самый отчаянный сапожник. Но губы сжались в тонкую линию, а пальцы впились в ручку чемодана, суставы побелели от напряжения. В груди поднималась волна злости, но воспитание и привычка к самообладанию сковывали меня, как тугой корсет.

Вдруг, словно из ниоткуда, послышались шаги: ровные, четкие, неспешные, со стороны, откуда я приехала. Я обернулась и увидела женщину небольшого роста, с серебристо-седыми волосами, аккуратно уложенными под лёгкую шляпку. Летнее платье изумрудного цвета мягко обвивало фигуру.

Она подошла ближе, щурясь от солнца и слегка неловко улыбаясь, как если боялась быть навязчивой.

— Могу я вам помочь? — мягко произнесла она.

Я бросила последний взгляд на дом, вздохнула и повернулась к ней.

— Здравствуйте, мадам, я… — начала я, но слова застряли, когда она вдруг рассмеялась, удивлённым, почти девичьим смехом.

— Милая, меня уже столько лет никто не называл «мадам»! — сказала она с лёгкой улыбкой и тут же внимательно оглядела меня. — Вы ищете дом, что продаётся? Он дальше по улице.

Я покачала головой, позволив себе едва заметную, сдержанную улыбку.

— Нет… Здесь жила моя бабушка, Джейн Бошана. Возможно, вы её знали?

Её глаза округлились. Женщина стремительно приблизилась, и я слегка отшатнулась, приподняв бровь.

— Так ты Лилиан! — с теплом и одновременно печалью произнесла она. — Джейн много рассказывала о тебе. Соболезную, милая.

— Благодарю, — тихо ответила я, ощущая, как дрожь возвращается, но теперь другого рода.

Она кивнула и махнула рукой в сторону соседнего дома:

— Я живу рядом, вот там. — Затем вновь обернулась к поместью, и её взгляд потяжелел. — Меня зовут Бренна. Мы с твоей бабушкой часто говорили о тебе, Лилиан.

— Правда? — странное чувство кольнуло грудь. Когда узнаёшь о близком человеке что-то новое, вроде бы мелочь, но будто заново оживает его голос.

— Конечно, — улыбнулась Бренна, словно возвращаясь к воспоминаниям. — Ни один вечер не проходил без того, чтобы Джейн не упоминала о тебе, о том, как вы возились в её саду, когда ты была ребёнком… Честно признаюсь, я иногда думала, что она преувеличивает твою красоту. Даже шутила: неплохо бы познакомить тебя с моим внуком. А Джейн, как коршун: «Он балбес!».

Смешок вырвался раньше, чем я успела его сдержать. Да, такую бабушку я помнила: всегда стоявшую на страже моего сердца и ревниво отсекающую нежелательных поклонников.

— Что же ты стоишь на солнцепёке, милая? — вдруг встревожилась Бренна. — Шляпа дело хорошее, но не спасает.

Признаться, было неловко, что я даже не удосужилась узнать про ключ. Но, собрав крохи самоуважения, сказала:

— У меня нет ключа… Я узнала о поместье всего несколько дней назад и сорвалась сюда.

Бренна махнула рукой так легко, будто речь шла о сущей ерунде.