Битва за сердцееда: Версальский фронт

Глава1: Клятва на слезах

Бумага. Просто бумага. Но она лежала у него в руке, как тлеющий уголек, готовый прожечь дыру в нашем мире. Я чувствовала ее зловещее присутствие даже отсюда, с балкона. Этот запах – сургуч, пыль, предательство. Королевский указ. Слова, которых я не видела, но знала. Они висели в удушливом воздухе шато, смешавшись с приторным ароматом вчерашних лилий и вечной пылью забвения, которую кто-то так жаждал насыпать на наше счастье.

И тогда – звук. Мой собственный. Приглушенный, сдавленный стон, вырвавшийся сквозь стиснутые зубы где-то в глубине горла. Я закусила губу до боли, пытаясь сдержать рыдание, но оно прорвалось, короткое, резкое, как удар кинжалом. Каждый мой вздох, каждый сдавленный звук – это был крик души, которую рвали на части. «Он уедет». Мысль, от которой сводило живот и холодели пальцы. «Уедет один, прямо в когти опасности».

Шаги на лестнице. Тяжелые, отчаянные. Он возвращался. Каждый его шаг отдавался во мне гулким эхом пустоты, наступавшей внутри. Я стояла на балконе, нашем балконе, где всего сутки назад звезды были свидетелями нашего счастья. Сейчас солнце, ласковое вчера, било безжалостно, ослепляя, выставляя напоказ мое горе. Я стояла спиной, чувствуя, как мелкая, неконтролируемая дрожь бежит по плечам, по спине. Каждый нерв был натянут как струна, готовая лопнуть.

«Елена…»

Его голос. Хриплый, надломленный. Имя, произнесенное как стон. «Боже, дай мне силы не рассыпаться сейчас!» Я обернулась. И мир, и так уже трещавший по швам, рухнул окончательно. Я видела его лицо – мое солнце, мой якорь, искаженное болью, которая отражала мою собственную. Его глаза… Бездонные колодцы тоски и той самой уязвимости, что сводила меня с ума от страха за него. Сердце сжалось в ледяной ком, такой тяжелый и колючий, что перехватило дыхание. Хотелось схватить его, закричать, не отпускать его никуда. Но где-то в глубине, сквозь панический страх, пробивалась искра. Та самая, что горела в нем всегда. Я не бросилась к нему, не зарыдала в истерике. Вцепилась в холодные перила балкона до побеления костяшек. «Держаться. Ради него. Мой муж нуждается в своей сильной жене», – пронеслось в голове. От этой мысли – вспышка гордости и новая, острая волна боли. Он так много пережил из-за меня…

«Венеция…» – мой шепот был едва слышен, но прозвучал как скрежет ножей в мертвой тишине. Я не могла смотреть на него, мой взгляд приковало к тому проклятому свертку в его руке. – «Так далеко… И… Лео? Опасно?» «Скажи, что нет. Солги мне, умоляю».

Я видела ответ в его глазах еще до того, как он швырнул указ на столик, будто ядовитую змею. Весь его вид кричал об опасности. Но не для него – он был воином. Страх был за меня. Этот страх, холодный и липкий, уже обволакивал мою душу, проникая в каждую клеточку.

«Тетушка… права была. Король не простит.» – его голос звучал чужим, разбитым. – «Это его месть. Точечная. Вырвать меня отсюда. Заставить… оставить тебя…»

«Оставить меня одну». Эти слова висели в воздухе незримой гильотиной. Одна. Перед де Лорреном, придворными шакалами, перед самим королем-пауком, плетущим свои сети… Мысль о его беспокойстве за меня, о его бессилии там, пока я здесь… она сводила с ума. Я видела, как его руки сжались в кулаки, как мускул дернулся на скуле. Он чувствовал себя загнанным зверем.

Он не выдержал. Бросился ко мне, как в последнее убежище. Его сильные руки, всегда такие уверенные, теперь дрожали, когда он обхватил меня, прижал к груди с такой силой, будто хотел вобрать в себя, спрятать, чтобы никакая беда не могла до меня добраться. Я приникла к нему, вжалась всем телом, чувствуя, как судорожные рыдания сотрясают меня изнутри. Слезы текли ручьями, пропитывая его камзол. Каждая слеза была каплей расплавленного страха и боли. «Не отпущу. Никогда не отпущу».

«Прости…» – его шепот обжигал кожу на виске, где губы оставляли горячие, отчаянные поцелуи. Он целовал мокрые веки, лоб, как будто пытаясь запечатать слезы. – «Прости, любовь моя… жизнь моя… Я только… только обрел тебя… Только одну ночь!.. И должен…»

Голос его снова прервался. Горечь подкатила и к моему горлу. Одна ночь. Жестокий дар и еще более жестокое отнятие. Я прижалась к нему еще сильнее, всем существом ища защиты, тепла, его – того, что вот-вот должно было быть отнято. «Не проси прощения,» – выдохнула я, мое дыхание было горячим сквозь ткань его одежды. Голос дрожал, но я заставила себя говорить. – «Ты не виноват. Помнишь? Это… игра. Мы играем в нее вместе.»

Я запрокинула голову, заставила наши взгляды встретиться. Сквозь пелену слез, сквозь зеркальный страх в его глазах, я вдохнула в себя всю свою решимость, всю ту безумную силу, что помогала в Версале. «Ты вернешься. Должен вернуться. Я буду ждать. Здесь. В нашем доме.» «Наш дом». Произнести это было и сладко, и горько до слез. Это был мой щит, мой обет.

«Он вернется. Должен». Клятва, прочитанная в его взгляде, стала моей опорой. Наш поцелуй… Не пламя страсти, а прощальная нежность, пропитанная горечью до самого нутра. Соль моих слез на его губах. Отчаяние. Обещание, высеченное в этом прикосновении. Мольба: «Останься живым». Я впитывала каждую долю секунды: твердость его губ под моими, трепет его пальцев на моей щеке, родной, неповторимый запах его кожи – дубление, лошадь, он. Это был мой талисман. Заклинание, которое должно было защитить его вдали и вернуть обратно. Ко мне.

Но слова и слезы… они были лишь каплей в море ледяного ужаса, затопившего душу. Горечь разлуки, страх перед бездной, куда его увозили, ужас, что его отнимут навсегда… все это клокотало внутри, требуя выхода. Любовь, только что расцветшая пышным цветом и уже обреченная на ледяную зиму, кричала. Мы заперлись в наших покоях. Отгородились от мира, ставшего вдруг жестоким и чужим. Но тишина была невыносима. Нам нужно было пламя, чтобы сжечь эту боль, хотя бы на время.

Тот вечер, та глубокая ночь… Стены шато растворились. Не было Версаля с его интригами, не было Венеции с ее угрозами, не было завтра – этого чудовища, поджидавшего за порогом. Был только он. Только я. И неутолимая, яростная потребность чувствовать, принадлежать, слиться воедино здесь и сейчас, пока время-палач не вырвало нас из объятий друг друга. Это не было продолжением первой нежной ночи. Это был шторм. Пожар, охвативший душу. Вихрь отчаяния и страсти, сметающий все на пути. Каждое прикосновение его рук – крик против несправедливости судьбы. Каждый поцелуй – отчаянная попытка остановить бег времени. Каждое сближение – мольба сплавиться так прочно, чтобы никакая королевская воля не смогла нас разорвать. Мы говорили телами на языке, понятном только нам двоим: язык обжигающей тоски, безумной нежности и хрупкой, как паутина, надежды, что эта связь, эта близость переживет разлуку. Будущее было запретной темой. Только наваждение настоящего. Только этот огненный круг, где мы теряли счет времени, не чувствовали усталости, отдаваясь друг другу без остатка. Каждое мгновение я ловила, как утопающий соломинку, боясь, что это – последнее. Последний взгляд. Последний вздох. Последнее ощущение его.

Глава 2: Тишина перед бурей

Тишина.

Она обрушилась на шато после цокота копыт, уносящих самое дорогое. Не просто отсутствие звука – это была плотная, удушающая материя, заполнившая каждый уголок, каждый камень нашего дома. «Нашего». Слово теперь резало, как нож. Дом без него – просто красивая тюрьма.

Я стояла посреди опочивальни, опустошенная, как выпотрошенная рыба. Слезы, казалось, высохли до дна за эту бесконечную ночь и утро. Осталась только глухая, гулкая боль в груди и ледяная дрожь внутри, которую не могли согреть даже лучи солнца, нагло льющиеся с балкона. Солнца, которое вчера было свидетелем нашего счастья.

Он уехал. В Венецию. Опасность. Один.

Мысли бились, как пойманные мухи, об одно и то же. Страх за него был живым, дышащим существом, сжимавшим горло. Каждое биение сердца отдавалось вопросом: доедет ли? Не подстерегут ли?

Но я не могла позволить себе распасться. Не сейчас. Плакать, рыдать, рвать на себе волосы – эту роскошь я позволила себе утром, когда он скрылся из виду. Сейчас требовалось иное. Сила. Та самая, что заставила меня держаться на балконе, когда мир рушился.

Я медленно опустилась в кресло у камина, погасшего и холодного. Обхватила себя руками, пытаясь унять дрожь. Королевский указ... Это был только первый ход. Точечный удар, как он сказал. Вырвать его отсюда, ослабить, оставить меня беззащитной. Людовик Пятнадцатый... Людовик, которого я видела один раз на балу, и которого знала слишком хорошо по страницам учебников и мемуаров.

В памяти всплывали обрывки знаний, которые сейчас были моим единственным оружием.

Людовик XV. Король-сибарит. Любимец женщин, игрок, гурман. Казался безвольным, управляемым фаворитками... но это лишь фасад. Холодный, расчетливый ум, скрытый за маской скучающего гедониста. Беспощадный, когда чувствовал угрозу или когда его самолюбие было уязвлено. Именно его самолюбие я и задела, отказавшись стать женой его подчиненного. Месть его была изощренной. Не казнь, не открытый гнев – изгнание мужа. Разлука. Мучение. И это только начало.

Следующий шаг будет направлен на меня. Это было ясно, как божий день. Вызов в Версаль. Под благовидным предлогом – то ли для разъяснения, то ли для нового поручения. Но истинная цель висела в воздухе густым, удушливым запахом придворной интриги: показать, кто здесь настоящий хозяин. Заставить склонить голову. Заставить признать дерзость этого брака.

Или... Или что? Что он мог сделать с графиней, осмелившейся перечить королевской воле? Опала. Пожизненное заключение в каком-нибудь сыром, захолустном монастыре, подальше от света, от Парижа, от Лео? Отнять титулы, земли? Или что-то хуже? Мысль о тюрьме, о Бастилии, холодной змеей скользнула по сердцу. А де Лоррен... Имя этого хищника, этого королевского фаворита, чьи надежды она растоптала, обожгло сознание, заставив содрогнуться. Придворные гиены уже почуяли кровь. Они будут только рады растерзать ее, чтобы выслужиться перед разгневанным королем, чтобы унаследовать ее место при дворе или милость Лоррена.

Но... но была тетка. Маркиза Элиза де Эгринья. Камень преткновения для королевского гнева. Она помогла Елене и Лео. Она посмела переиграть самого короля. И она – истинная владычица этих теней, серый кардинал, чьи нити опутывали весь Версаль. Ее влияние было слишком глубоким, слишком разветвленным. Она держала секреты слишком многих, включая, возможно, и королевские. Прямо тронуть ее – значило всколыхнуть улей, вызвать непредсказуемый переполох, потерять важные рычаги управления или даже спровоцировать скандал. Король не мог – пока что – позволить себе открытую войну с маркизой. Она оставалась важной, почти незаменимой фигурой в его игре. Ее «убирание» потребовало бы кропотливой подготовки, изоляции, поиска замены. А пока... пока гнев короля обрушится на более уязвимую мишень. На нее. На Елену. И маркиза знала это. Ее защита будет тонкой, как паутина, но это все, что сейчас есть. Надо было держаться. И надеяться, что тетины сети выдержат напор.

Надо было действовать. Сидеть и ждать удара – смерти подобно. Маркиза... Тетя Элиза. Она должна знать, что вызов неизбежен. Она должна посоветовать, как держать удар, как парировать.

Порывисто, почти не думая, я подошла к письменному столу. Выдернула лист пергамента, макнула перо в чернильницу. Но рука замерла над бумагой. Что писать? Каждое слово могло быть перехвачено, прочитано врагами. «Дорогая тетя, король гневается, жду вызова, помоги»? Это все равно что подписать себе приговор.

Я сжала перо так, что костяшки побелели. Надо было найти слова. Осторожные намеки, но понятные ей.

Я начала писать. Каждое слово давалось с трудом, каждое предложение взвешивалось мысленно на весах осторожности. Просьба о совете облекалась в туманные фразы о «предстоящей сложной аудиенции», о «желании не опозорить имя семьи», о «ценности ее мудрого взгляда». Ни имени короля, ни Лоррена, ни прямой угрозы. Но она поймет. Она всегда понимала с полуслова.

Я запечатала письмо сургучом, прижав перстень с фамильным гербом Вольтеров – знак для нее, что это от меня и это важно.

И замерла. Готовая весточка лежала передо мной, маленький клочок пергамента, способный, возможно, спасти положение. Но как передать? Кому доверить? Камердинеру Лео? Верный, но за ним могут следить. Жизель или Мари? Слишком заметны. В шато могли быть чужие глаза, купленные слуги. Доверять никому нельзя. Никому.

Я стояла посреди кабинета, зажав письмо в руке, и смотрела на него, как на зажженный фитиль, не зная, куда его деть. Мысль металась в поисках выхода, натыкаясь на стену подозрений.

«Ваше сиятельство?»

Тихий, почти испуганный голосок заставил меня вздрогнуть и судорожно сжать письмо за спиной. В дверях стояла Мари. Ее большие, темные глаза были широко раскрыты, следя за моей позой, за выражением лица, которое, должно быть, выдавало всю мою тревогу. Она видела – видела, как я застыла с этим письмом, вопросительно глядя на него, будто оно могло само указать верный путь.

Глава 3: Тяжесть бытия и маленькие светочи

Ночь была не ночью. Она была долгим, мучительным бдением под бархатным пологом темноты. Я лежала, уставившись в потолок, который тонул в тенях, как и мои мысли. Каждый удар моего сердца отдавался тревожным эхом: где он? Добрался ли до Парижа? Жив ли? Грохот карет за окном заставлял вздрагивать – не его ли возвращение? Безумная надежда тут же разбивалась о камень реальности. Тоска, острая и физическая, сжимала мое горло, разрывала грудь изнутри. Как же безумно не хватало в этом веке сотового телефона! Одно нажатие кнопки – и голос, живой, теплый, развеял бы этот кошмар неизвестности. Но вокруг была лишь гнетущая тишина шато, ставшего вдруг чужим и слишком большим. Пространство кровати, еще хранившее едва уловимый запах его одеколона и тепла его тела, теперь казалось ледяным и безмерно пустым. Я машинально протянула руку, коснувшись холодной простыни на его месте, и резкая волна горя снова накрыла с головой, заставив сжаться в комок под одеялом.

Утро не принесло облегчения. Оно пришло серым и тяжелым, как свинцовая плита, придавившая сознание. Мысли вихрем носились у меня в голове, сталкиваясь и не находя выхода: угрозы короля, письмо к тетке (дошло ли?), уязвимость без Лео, Мари, рискнувшая ради меня… И сквозь весь этот хаос – всепоглощающая, изматывающая тоска по нему. По его смеху, по твердой руке на моей талии, по тому спокойному взгляду, который одним лишь присутствием разгонял любые тучи. Завтрак стоял нетронутым. Даже вид солнечных лучей, пробивавшихся сквозь шторы, казался кощунственным. Каждый звук – скрип половицы, звон посуды вдали – заставлял вздрагивать в ожидании... Чего? Шагов гонца с дурной вестью? Королевских солдат? Или, наоборот, чуда – его возвращения? Это томительное ожидание неведомого удара изматывало сильнее самой бессонницы. Я чувствовала себя загнанным зверем, прислушивающимся к каждому шороху в чаще.

Легкий стук в дверь нарушил тягостную тишину опочивальни.

«Войдите», – мой голос прозвучал хрипло, почти чужим.

Дверь приоткрылась, и в проеме возникла Колетт. Бывшая испуганная мышка, которую я когда-то подобрала дрожащей от каждого резкого слова. Та самая, кого я отправила учиться рисовать – не просто как занятие, а как терапию, как путь к себе. И как же изменилась эта девушка! Плечи расправлены, взгляд, хоть и робкий, но уже не бегающий в поисках угрозы. Она не упала в ноги, не замерла на пороге. Она вошла, держа в руках что-то, бережно завернутое в чистый лен.

«Ваше сиятельство…» – Колетт сделала маленький реверанс. – «Я… я нарисовала. Надеюсь, не помешала?»

Я с трудом собрала силы, чтобы улыбнуться. Увидеть Колетт такой – это был редкий лучик в моем личном аду.

«Нисколько, милая. Что ты принесла?»

Девушка подошла ближе, развернула ткань. На небольшом листе бумаги, аккуратно вставленном в простую деревянную рамку, был портрет. Лео. Не парадный, не официальный. Тот Лео, каким я видела его здесь, в шато. Уголок рта чуть приподнят в полуулыбке, в глазах – привычная для него глубина и спокойная сила, а в складке у губ – та самая едва уловимая мягкость, которую знала только я. Это был он. Настоящий. Живой. Запечатленный рукой, которая видела его не на сеансах позирования, а в жизни – за столом, в библиотеке, в саду.

Мое дыхание перехватило. Я протянула руку, пальцы дрогнули, едва не коснувшись бумаги.

«Колетт…» – прошептала я, и голос сорвался. – «Это… это потрясающе. Как ты смогла? Без позирования? Ты уловила самую его суть.»

Лицо Колетт вспыхнуло от счастья и гордости. Следы прошлых страхов окончательно стерлись.

«Я… я просто смотрела, ваше сиятельство. Когда он был рядом с вами, когда читал, когда улыбался вам… Это… это просто запомнилось. Я старалась.»

«Ты не старалась, ты сделала», – Я наконец коснулась рамки, ощущая подушечкой пальца гладкость дерева, как будто прикасаясь к самому Лео. – «Это бесценный дар, Колетт. Спасибо тебе. Огромное спасибо.»

Счастье на лице служанки было таким искренним, таким светлым, что на мгновение отогнало мрак из моего сердца. Колетт, сияя, реверанснула еще раз и тихо вышла, оставив меня наедине с портретом. И с новой волной боли от его отсутствия. Но теперь был этот образ. Осязаемый. Реальный. Я поставила портрет на прикроватный столик, чтобы видеть его первым делом, открыв глаза.

Колетт, как верная тень, последовала за мной, когда я, собрав волю в кулак, решила выбраться из опочивальни. Бездействие убивало. Нужно было двигаться, занимать руки и голову. Талантливая художница превратилась в молчаливую, но надежную спутницу.

«Надо бы съездить в Домен», – пронеслось у меня в голове, пока я спускалась по лестнице. «Проверить Лука, как там его новые эссенции? Узнать у Алисы, как идут поставки розовой воды для кремов. Все ли в порядке с плантациями лаванды?» Мысли о парфюмере и его помощнице, об их общем деле, были привычными, почти успокаивающими. Отлаженный механизм моего мира. Но сейчас… Сейчас проблемы клубились здесь, в Шато де Виллар, как грозовые тучи. Лео уехал, и его отсутствие создавало зияющую пустоту, вакуум, в который могли ринуться незваные гости или внутренние неурядицы.

Первым делом – школа и дневной приют для малышей. Островки света и будущего, созданные его руками. Я прошла по знакомым коридорам, заглянула в классы, где шли занятия. Тихий гул детских голосов, сосредоточенные лица у грифельных досок, спокойный голос учительницы. В приюте пахло молоком и свежей выпечкой, няньки кормили самых маленьких, другие играли под присмотром. Все шло как по маслу. Четко, слаженно. Этот видимый порядок, эта нормальность действовали на меня как бальзам. Его усилия не пропали даром. Здесь, в этих стенах, жизнь продолжалась, светлая и защищенная. Их беззаботный смех, их доверчивые взгляды – все это было таким чистым, таким далеким от грязи придворных интриг и моей личной агонии. Мне хотелось плакать – не от умиления, а от острого чувства собственной потерянности и зависти к их неведению. Я улыбалась нянькам, кивала учительнице, а внутри все сжималось в холодный комок тоски. Как они могут быть такими... нормальными, когда мой мир рухнул?

Глава 4: Призрачное утро и королевская петля

Утро. Холодное. Пустое.

Оно прокралось в опочивальню не с рассветом, а с первым леденящим осознанием: его нет. Пространство кровати, огромное и невыносимое, дышало холодом пустоты. Я потянулась рукой – привычное движение, ставшее рефлексом за короткие дни счастья. Встретила лишь выхолощенную простыню, лишенную тепла его тела, лишенную его самого. Вчерашний портрет от Колетт стоял на столике, улыбающийся, живой на бумаге, но неспособный согреть. Он смотрел на меня, а я видела лишь пропасть неизвестности, разделявшую нас.

Где он сейчас? На корабле? Застигла ли его непогода? Доберется ли до Венеции целым? Вопросы, как назойливые осы, жужжали в голове, не давая покоя с самой бессонной ночи. Каждый стук копыт на дороге за окном заставлял сердце бешено колотиться – не он ли? – и тут же гаснуть в горьком разочаровании. Безумие! Как можно было жить в этом веке без телеграфа, без телефона, без мгновенной весточки? Эта невыносимая неизвестность была хуже любой дурной вести. Она разъедала душу кислотой.

Завтрак. Я заставила себя проглотить несколько кусочков, словно жуя вату. Вид солнечных лучей, игравших на серебряных приборах, казался издевательством. Мир сиял, а мой мир был погружен во мрак. Мари, моя верная тень, сидела напротив, ее взгляд был полон немого сочувствия и тревоги. Она понимала. Она тоже рисковала всем, связав свою судьбу с моей.

«Едем в Домен,» – сказала я, отодвигая тарелку. Голос звучал чужим, плоским. – «Здесь я сойду с ума.»

Мари лишь кивнула. Действие. Нам обеим нужно было действие, чтобы не утонуть в тоске.

Дорога пролетела в тягостном молчании. Я смотрела в окно кареты, но не видела пробуждающихся полей, не слышала птичьего гомона. Видела лишь его лицо – то, каким оно было в момент прощания, запечатленное болью и любовью. Чувствовала последнее прикосновение его губ. «Жди». Как же тяжело ждать в этой ледяной тишине!

Домен встретил нас привычным мирным гудением. Воздух пах травами, землей и сладковатым ароматом розовой воды из мастерских. Управляющий, старый преданный Жан, вышел навстречу, его лицо было спокойным, деловитым.

«Ваше сиятельство, все в порядке,» – отрапортовал он без лишних слов. – «Школа – полные классы, учительница довольна. Дневной приют – малыши сыты, довольны, няньки не нарадуются. Плантации лаванды – вид отменный, ждем цветения. Поля…»

Я слушала, кивая. Его слова были как бальзам на израненную душу. Порядок. Стабильность. То, что мы с Лео строили здесь, работало. Жило своей жизнью, несмотря на нашу личную катастрофу. Это был крошечный островок нормальности в бушующем море.

«Спасибо, Жан,» – прервала я его. – «Вы – опора. Продолжайте в том же духе.»

Потом была мастерская Луки. Знакомый хаос склянок, реторт, сушащихся трав. Парфюмер встретил меня с энтузиазмом, его глаза горели.

«Ваше сиятельство! Взгляните!» – Он бережно протянул несколько небольших флакончиков с новыми эссенциями. – «На основе альпийских трав, о которых вы упоминали. И вот эта…» – он поднес к моему носу полоску бумаги. – «Попытка уловить аромат первого весеннего дождя на камнях.»

Я вдыхала. Искусство Луки было бесспорным. Свежесть, чистота, глубина… Запахи оживили что-то внутри, на мгновение отвлекли от грызущей тоски. «Восхитительно, Лука. По-настоящему. Ты – волшебник.»

Затем Алиса, юная, но невероятно талантливая помощница, с горящими глазами демонстрировала свои эксперименты с новыми маслами для кремов. «И… и я подумала, ваше сиятельство,» – застенчиво добавила она, протягивая баночку с нежной пастой. – «Может, попробовать крем для рук с экстрактом лаванды и меда? Для смягчения… после садовых работ?»

Я взяла баночку, ощутила бархатистую текстуру, вдохнула успокаивающий аромат. «Алиса, это прекрасная идея. Ты права. Пробуй. Дай мне знать о результатах.» Ее сияющая улыбка, ее преданность делу – еще один маленький лучик в моем личном сумраке.

День тянулся, наполненный делом, разговорами, знакомыми запахами и видами Домена. Казалось, тишина шато осталась где-то далеко. Здесь был мир. Работа. Будущее. Но под этой видимостью нормальности все равно клокотала тревога. Каждый раз, когда я ловила себя на мысли о Лео, сердце сжималось в ледяные тиски. Добрался ли? Что ждет его в Венеции? Что скажет король?

Уже под вечер, когда тени стали длинными, а солнце клонилось к горизонту, окрашивая поля в золото, мы тронулись обратно в Шато де Виллар. В карете снова воцарилось тяжелое молчание. Мирный день в Домене лишь подчеркнул всю чудовищность разлуки и неопределенности.

И тогда – цокот быстрых копыт сзади. Я вздрогнула, сердце бешено застучало. Мари настороженно выглянула в окошко кареты.

«Курьер, ваше сиятельство.»

Не Лео. Не его герб. Королевский гонец. Он поравнялся с каретой, ловко передал через открытое окно Мари плотный конверт с тяжелой сургучной печатью. Знакомой печатью. Лилиями. Короля. Без слов гонец отсалютовал и умчался прочь, оставив за собой шлейф пыли и ледяной ужас в моей душе.

Руки дрожали, когда я разламывала сургуч. Бумага была дорогой, с водяными знаками. Почерк – каллиграфически четкий, безличный. Голос Мари, читавшей вслух, казалось, доносился издалека, сквозь толщу воды:

«Мадам графиня де Виллар,

Его Величество Король Людовик XV, движимый заботой о благополучии своих верных подданных в столь неспокойное время, а также глубоким сочувствием к вашему нынешнему положению, когда ваш супруг, граф де Виллар, вынужден исполнять королевскую волю в далекой Венеции…

…считает своим долгом предложить вам королевское покровительство и защиту в стенах Версаля.

Его Величество полагает, что пребывание вблизи двора, в атмосфере утонченности и безопасности, будет наилучшим для вас утешением в период отсутствия графа.

Вы соизволите прибыть в Версаль в течение трех дней, дабы занять приготовленные для вас апартаменты и принять знаки высочайшей милости и заботы Его Величества.

Мы не сомневаемся в вашей признательности и готовности принять эту королевскую милость.»

Глава 5: Петля из шелка и пепел надежды

Карета въехала во двор Шато де Виллар, и тяжесть, казалось, въехала вместе с ней, осев у меня на плечах камнем. Версальский приказ жег в кармане, как раскаленный уголь, впиваясь в бедро сквозь тонкую ткань платья, словно клеймо. Солнце клонилось к закату, окрашивая стены в кроваво-багряные тона – зловещий закат для зловещего дня.

Я прошла в кабинет, вспоминая портрет Лео. Улыбка на бумажном лице теперь казалась не успокоением, а упреком. На его любимом кресле у окна лежала забытая книга, раскрытая на середине – немой укор моему бессилию. Я не смогла его защитить. Не смогла остаться рядом. Мысль о корабле, бороздящем неведомые моря, о бурях, пиратах, о коварстве венецианских дожей… Сердце сжалось так, что перехватило дыхание, и пустота под ребрами заныла, как от свежей раны. Мари, словно читая мои мысли, молча поставила на стол графин воды и вышла, оставив наедине с гнетущей тишиной и невыносимой неизвестностью.

Что делать? Вопрос висел в воздухе густым маревом. Версаль. Ловушка, замаскированная под милость. Но приглашение – это приказ. Ослушаться – мгновенная казнь или монастырь на краю земли. А значит – собираться. И собираться умно.

Я упала в кресло, стиснув виски пальцами. Мысли метались, пытаясь найти опору в этом хаосе.

Свита. Кого брать? Кого оставить?

Мари. Обязательно. Мои глаза, уши, верный меч в юбке. Ее талант подмечать мельчайшие детали, считывать настроения – бесценен в змеином гнезде Версаля. Мой маленький, смертоносный шпион.

Колетт. Да. Юная художница. Ее присутствие – прикрытие, повод для уединения. «Уроки рисования» – отличный предлог отгородиться от назойливых визитеров. За мольбертом, под прикрытием ее сосредоточенного вида и шуршания угля, можно будет обмениваться шепотом новостями, которых не доверишь даже стенам. И ее тихий талант, ее преображение – глоток чистого воздуха посреди ядовитых испарений двора. Ее картины напомнят о доме, о настоящем.

Жизель? Верная, преданная… но ее практичный ум, ее знание хозяйства здесь, в шато, жизненно необходимы. Она – стержень, пока меня не будет. Охрана покоя, порядка. Без нее все рухнет. Оставить.

Бернар? Сердце рвалось взять верного управляющего, его спокойную силу. Но нет. Домен, школа, приют – это наше будущее, наша настоящая жизнь. Ему нельзя покидать пост. Он – капитан на этом корабле в мое отсутствие.

Решение созревало, обретая черты. Мари и Колетт. Минимум людей, максимум пользы и преданности. Остальные – защита шато и Домена.

Тут тихий стук в дверь. Жизель с письмом. Суховатая бумага, знакомый изящный почерк. Маркиза де Эгриньи. Тетка Лео. Моя единственная союзница при дворе, чья голова тоже на плахе из-за нас.

Запах сургуча – терпкий, с нотами воска и чего-то чуждого, версальского – ударил в нос. Руки дрожали, разрывая сургуч. Каждое слово впитывалось с жадностью, с болью, с крохой облегчения:

«Дорогая Елена,

Лео отбыл. Корабль «Морская Ласточка». Команда – ветераны, проверенные люди капитана Антуана Ренара, моего старого знакомца. Погода стоит сносная. Если Нептун не разгневается, через три, максимум четыре дня, он будет в Венеции. Он… он был как тень, Елена. Весь – сплошная тоска по тебе. Но тверд. Как кремень. Передал: любит безумно, скучает невыносимо. Каждую мысль о тебе бережет как талисман…»

Слова обожгли глаза, и слезы брызнули, горячие и горькие, по щекам. Жив. Уехал. Любит. Три крошечных островка в море отчаяния. Я прижала письмо к губам, вдыхая запах бумаги.

«…А теперь слушай внимательно, моя девочка. Я буду ждать тебя в Версале. Не одна. У меня есть глаза и уши, есть несколько верных душ, готовых помочь. Но помни: как только ты переступишь порог королевской резиденции, выбраться будет ох как сложно. Тебя возьмут в шелковые тиски «заботы». Будь готова ко всему. К интригам, к провокациям, к сладкому яду лести и острому лезвию клеветы. Дюбарри уже потирает руки, де Лоррен точит когти…»

Имена, как удары хлыста. Мадам Дюбарри – нынешняя фаворитка, капризная и мстительная. Герцог де Лоррен – хищник в бархате. Вспомнился его шелковистый голос на последнем приеме, произносивший любезности, за которыми сквозила ледяная пустота его глаз – глаз хищной птицы, высматривающей добычу. Мои личные демоны в позолоченной клетке Версаля.

«…Ради Лео. Ради вашего будущего. Мы должны выстоять. Держись, девочка моя. Бери с собой верных служанок – они твоя броня в толпе врагов. Остальную охрану, надежную и незаметную, я обеспечу на месте. Не сомневайся. Мы справимся. Но будь осторожна как никогда. Уничтожь это письмо. Сейчас же.

Твоя Элиза.»

«Уничтожь…» Последняя фраза звучала как приговор. Я подошла к камину. Тлеющие угли еще хранили тепло дня. На мгновение рука замерла – так тяжело было отпускать эти слова, последнюю весточку. Но я зажмурилась и... бросила драгоценный листок в огонь. Бумага почернела, свернулась, вспыхнула ярким язычком пламени и превратилась в легкий пепел, уносимый тягой в трубу. Пепел слов о любви Лео, пепел предупреждений, пепел возможной измены, если бы письмо перехватили. Пепел моей наивной надежды на спокойную жизнь. Вот во что ее обратил Версаль. Глядя на исчезающие последние строчки, я почувствовала ледяную хватку на сердце. Версаль – это место, где слова горят, а люди исчезают бесследно.

Попросила ужин в покои. Ела машинально, не ощущая вкуса. Каждый кусок вставал комом в горле. Мысли скакали: Лео на качающейся палубе… Версальские галереи, полные шепота и ненависти… Холодные глаза короля… Де Лоррен, чья улыбка скрывает удар кинжала… Мадам Дюбарри, способная погубить капризом… Значимые люди? Да все они значимые! И все – потенциальные враги. Тетушка Элиза… ее сеть союзников… Кто они? Насколько надежны? Верны ли они ей или лишь долгу, выгоде? Золото и страх правят бал в Версале – неужто ее люди исключение? Вспомни историю, Елена, – шептал внутренний голос, голос воспитательницы из другого времени. Вспомни интриги, отравления, опалы. Вспомни, что Людовик XV – не просто король-сибарит, он мастер тихой расправы. Его скука страшнее гнева; человека могли сломать одной усталой гримасой, брошенной в сторону фаворитки. Вспомни, что фаворитки меняются, но их влияние смертельно. Вспомни Лоррена – его род веками славился коварством… Знания из учебников оживали, превращаясь в кошмарную реальность, в которой мне предстояло выжить.

Глава 6: Шелк, Сталь и Запах Грозы

Утро. Оно врезалось в сознание не светом, а свинцовой тяжестью за веками. Голова гудела от бессонной ночи, настоянной на страхе и тоске по Лео. Каждый мускул ныл, словно после долгой битвы. Но битва только начиналась. И первое правило: никто не должен видеть слабости.

Я глубоко вдохнула, подошла к умывальнику. Холодная вода ударила по лицу, как пощечина. Взгляд в зеркало – там стояла не сломленная женщина, а графиня де Виллар. Лицо – маска из белого мрамора. Глаза – два кусочка льда, отполированные решимостью. Ледяная глыба. Образ, спасший меня в Версале однажды, снова стал моей второй кожей. Пусть видят холод, расчет, неприступность. Пусть не догадываются о бурлящем внутри вулкане страха и боли. Ради Лео. Ради будущего, которое они пытались украсть одной бумагой.

«Мари, Колетт, ко мне, пожалуйста,» – голос прозвучал ровно, чуть ниже обычного, без дрожи. Командный тон капитана перед боем.

Девочки вошли почти мгновенно. Мари – с привычной готовностью, ее острый взгляд мгновенно оценил мое состояние, но лицо осталось непроницаемым, как у слуги. Колетт – чуть робея, но с расправленными плечами. Ее преображение из запуганной мышки было чудом, которое сейчас особенно грело душу.

«Мы едем в Версаль,» – объявила я без предисловий. Видела, как у Мари чуть дрогнули ресницы, а у Колетт округлились глаза. – «Сегодня – день сборов здесь. Завтра – выезд. Вы обе едете со мной.»

Мари лишь кивнула, ее пальцы непроизвольно сжались в кулачки – знак внутренней собранности. Колетт сделала глубокий вдох: «Я… я возьму краски и бумагу, ваше сиятельство?»

«Обязательно, Колетт. Хочу, чтобы ты дала мне пару уроков рисования. Твои уроки мне очень пригодятся,» – кивнула я. – «Мари, ты отвечаешь за мой гардероб. Версаль – поле боя, а платья – наши доспехи. Все самое лучшее, самое впечатляющее. Но без излишней вычурности. Элегантность. Сила. Неприступность.»

«Оружие подберем соответствующее, ваше сиятельство,» – парировала Мари, и в ее глазах мелькнула тень былой «мышки», превратившейся в хищницу. Она уже мысленно копалась в шкафах, оценивая каждую складку, каждую вышивку.

И началось. День превратился в вихрь шелка, бархата, запахов камфары и лаванды (Мари щедро перекладывала вещи ароматными саше). Огромные сундуки распахнули свои пасти в гардеробной. Мари, как генерал перед сражением, командовала горничными:

«Этот голубой атлас – обязательно! Он подчеркивает глаза вашего сиятельства. Тот темно-зеленый бархат – власть и глубина. Алое? Рискованно, но для приема у… определенных особ – идеально. Перчатки! Самые тонкие лайковые. Чулки – только лучшие. Украшения…» – ее пальцы скользили по футлярам: «Жемчуг – для видимости смирения. Изумрудная диадема – для напоминания о ранге. Этот золотой браслет с сапфиром… он ловит свет.»

Я стояла среди этого хаоса, позволяя себя облачать, как статую. Прохладная гладь шелка ложилась на кожу, тяжелый бархат давил на плечи. Каждое прикосновение ткани – напоминание о предстоящей игре, где каждый шов, каждый оттенок будет прочитан враждебными глазами. «В XVIII веке дамы воюют нарядами», – пронеслось в голове. Каждый вышитый цветок – вызов, каждый бриллиант – позиция на шахматной доске. Я вспоминала портреты придворных дам из учебников – их надменные лица, их смертоносную элегантность. Теперь мне предстояло стать одной из них. Холодной. Безупречной. Опасной.

Пока руки горничных складывали, упаковывали, зашнуровывали, мой ум лихорадочно работал, выуживая из памяти обрывки знаний.

Мадам Дюбарри. Нынешняя фаворитка. Капризна, как ребенок, и жестока, как кошка. Ее расположение купить лестью? Опасно. Она переменчива. Ее гнев – мгновенная опала. Стратегия: избегать прямых столкновений. Не лебезить. Держать дистанцию. Но и не давать повода для открытой вражды. Опаснее осы.

Герцог де Лоррен. Хищник. Его улыбка – предвестник удара. Интриган до мозга костей. И герцог де Ришельё… Этот старый лис, переживший всех и вся. Его любезность – приманка, а память – архив компромата. Он играет людьми, как куклами, просто чтобы не скучать. Стратегия: никаких личных разговоров. Никаких компрометирующих ситуаций. Всегда иметь свидетелей. Помнить: их цель – уничтожить Лео через меня.

Шуазель? Бывший фаворит, еще влиятелен? В учебниках он пал незадолго до этого… Но связи? Его "шуазёлисты" все еще шепчутся в углах галерей, как осы, лишенные улья, но не жала. Любой, связанный с двором после его падения, для них – потенциальный предатель или враг. Стратегия: выяснить на месте, но держаться подальше от его имени, как от чумы. Его тень длинна, а друзья злопамятны.

Принцы крови? Дофин? Молодая Дофина, Мария-Антуанетта… Гроза Дюбарри и надежда для тех, кто ненавидит фаворитку. Но ее двор – минное поле легкомыслия и австрийского влияния. Подойти к ней – значит объявить войну Дюбарри. Слишком рискованно? Пока – наблюдать. Ее окружение – вот ключ, но ключ скользкий. Стратегия: наблюдать. Не ввязываться в их игры без крайней нужды и надежного посредничества.

Тетушка Элиза… ее сеть союзников… Кто они? Насколько надежны? Могла ли она заручиться осторожной поддержкой австрийцев через их посольство? Ведь Венеция… интересы Императрицы… Лео там… Но это скользкий путь. Обвинение в связях с Австрией – прямая дорога к эшафоту. Доверять нельзя никому, особенно великим державам

Сам Людовик XV. Король-паук в центре паутины. Его «милость» – самая страшная угроза. Стратегия: Безупречная лояльность на словах. Холодная вежливость. Никаких эмоций. Никаких просьб. Стать тенью, идеальной придворной дамой, в которой он не найдет ни одной зацепки.

Мысли путались, накладываясь на шорох тканей, щелчки футляров, тихие указания Мари. Каждое имя – как яд. Каждое лицо из учебника – потенциальный палач. «Насколько я готова?» – терзал внутренний голос. «Хватит ли ледяного панциря?»

Колетт аккуратно упаковывала свои сокровища: коробки с красками, кисти, блоки плотной бумаги. Ее движения были сосредоточенными, почти священнодействующими. Она ловила мой взгляд и робко улыбалась. Ее спокойствие, ее погруженность в мир красок были глотком свежего воздуха.

Глава 7: Дорога в Золотую Клетку и Случайное Пророчество

Утро в Шато де Виллар выдалось хмурым и недобрым. Небо нависло низкой свинцовой пеленой, точно отражая состояние души. Во дворе – королевские гвардейцы. Не почетный эскорт, а караул. Синие мундиры, белые перевязи, бесстрастные лица. Им было приказано доставить «гостью» короля, и они стояли, как изваяния, подчеркивая унизительную суть этого «приглашения». «Заключенную везут», – пронеслось в голове, и горечь подкатила к горлу. Я сжала кулаки под складками дорожного плаща – темно-серого, практичного, ставшего первым щитом в этом путешествии.

Впереди отряда, на великолепном вороном жеребце, восседал капитан. Молодой, лет двадцати шести, с прямым, как шпага, станом и резкими, но правильными чертами лица под треуголкой. Взгляд – острый, оценивающий, но пока без придворной надменности. Он окинул взглядом приготовления, его взгляд скользнул по сундукам, по Мари и Колетт, уже ждавшим у кареты, и, наконец, остановился на мне, когда я переступила порог.

И тут произошло нечто. Его бесстрастное лицо дрогнуло. Глаза, холодно-серые, как утро, вдруг расширились, в них мелькнуло нечто неуловимое – чистый мужской восторг, смешанный с искренним изумлением. На секунду он застыл, будто увидел призрак. Затем, с непривычной для военного, резвостью он спешился одним плавным движением.

«Мадам графиня,» – его голос, только что командный, смягчился, обрел почтительные нотки. Он подошел, сняв шляпу, и предложил руку, чтобы помочь подняться в карету. Его перчатки были безупречно белыми, прикосновение – твердым и уверенным. – «Капитан Арман де Ларю, к вашим услугам. Дорога неблизкая. Если вам что-либо потребуется в пути – только скажите. Я буду рядом.» Его взгляд на мгновение задержался на моем лице, и в нем читалось не только служебное рвение.

«Что это было?» – мелькнуло в голове, когда я приняла его руку и скользнула на мягкое сиденье кареты. «Ожидала надменного тюремщика, а он… смотрит, будто увидел нечто неожиданное. Почти благоговейно. Или это лишь маска?» Его внезапная галантность и сбитый с толку вид противоречили образу бездушного исполнителя приказа. Это вызвало не столько тревогу, сколько осторожное недоумение.

Прощание с Жизель было коротким и скупым на слова. Ее глаза, полные тревоги, говорили больше любых речей. Бернар стоял чуть поодаль, его фигура излучала спокойную силу – опору для шато в мое отсутствие. Я лишь кивнула им, не доверяя голосу. Дверца кареты захлопнулась с глухим стуком. Знакомый цокот копыт – сначала гвардейцев, строящихся в походный порядок, затем вороного коня капитана, вставшего рядом с моим окном.

Тронулись. Шато де Виллар, наш недолгий рай, скрылся за поворотом. Сердце сжалось, как будто оставила там часть себя.

Дорога тянулась уныло. Пейзаж за окном – серые поля, редкие перелески – сливался в монотонную полосу. Капитан де Ларю, верный своему слову, ехал рядом. Сначала молчал, потом, видимо, счел долгом развлечь «гостью» короля. Завязал светскую беседу. О погоде (отвратительной). О состоянии дорог (удручающем). О достоинствах его вороного коня (неоспоримых). Голос его был приятным, баритональным, но каждое слово натыкалось на мою броню. Ледяная глыба. Я отвечала односложно, вежливо, но с такой ледяной вежливостью, что вскоре он умолк, смущенно покусывая губу. «Почему он так старается?» – подумалось. И лишь теперь, наблюдая за ним украдкой, я стала замечать красноречие его взглядов, бросаемых на карету. Не просто служебное внимание. Там было восхищение. Смущение. И… да. Несомненный интерес. Мужской. «Он смотрит на меня», – с досадой и холодной ясностью осознала я. – «Не на преступницу, которую ожидал конвоировать, а на женщину. На графиню в беде. Его зацепил образ. Титул. Эта разыгрывающаяся перед ним трагедия. Как часто бывает...» Мысль была горькой, но знакомой. Еще один, кто увидел не ее, а романтическую картину.

После долгого молчания он снова заговорил, словно не в силах сдержаться:

«Вы… вы удивительно стойки, мадам графиня. Версаль… это нелегкое место.» Он помолчал, глядя вперед на дорогу. «Я сам… я отправился на службу, чтобы возмужать. Отец говорил, что замок и титул – не замена характеру. Хотел доказать… всем. И себе.»

«Доказать?» – эхом отозвалось в памяти. Его слова, его юношеское стремление «стать мужчиной» вдруг вызвало острое, почти болезненное воспоминание. «Как Шарль…» – мелькнуло незвано, и образ юного маркиза де Сен-Клу, с его пылкими, обреченными на неудачу чувствами, встал перед глазами. Я невольно смягчила тон: «Это благородное стремление, капитан. Хотя и не всегда легкое.» – «Как у Шарля», – добавила мысленно. – «Вы не знаете, случайно, в Париже одного юношу? Маркиза Шарля де Сен-Клу? Он тоже отправился на службу, чтобы возмужать. Примерно полгода назад. Ему около двадцати лет должно быть.»

Капитан де Ларю нахмурился, перебирая в памяти.

«Де Сен-Клу? Кажется, слышал фамилию. Молодой, горячий, рвется в бой?» Он кивнул. «Да, кажется, он приписан к гарнизону на севере Парижа. К…» Он на секунду задумался, ища название. «К району старой мельницы, у таверны «Рыжий Пес». Беспокойный квартал. Там часты стычки с контрабандистами и… и прочим сбродом.» Он помрачнел. «Место опасное. Особенно для горячих голов, ищущих славы. Слишком много темных углов, слишком много ножей в спину. Боюсь, кто-то там обязательно схлопочет по-серьезному в ближайший месяц, если не уймутся.» Он произнес это с солдатской прямотой, не подозревая, как его слова вонзаются мне в сердце, как ледяные иглы.

Таверна «Рыжий Пес». У старой мельницы. Место прозвучало чужим, незначительным. Я машинально кивнула, поблагодарив за информацию. Мысль о Шарле, юном и пылком, в таком гиблом месте, вызвала лишь мимолетную тревогу – фон к моей собственной, куда более острой драме. Я не придала названию особого значения, не записала его в памяти красными чернилами. Оно утонуло в море других забот, как камень в мутной воде. «Бедный Шарль», – подумала я рассеянно. «Надеюсь, его пыл не доведет до беды».

После этого разговор окончательно угас. Капитан де Ларю, видимо, осознав свою бестактность или просто смущенный моей сдержанностью, (и, возможно, собственным внезапно проявленным интересом?), отъехал чуть вперед. Мы ехали молча. Я погрузилась в свои мысли – о Лео, о предстоящем Версале, о петле королевской «заботы». Мари и Колетт сидели напротив, погруженные в свои тревоги. Время, под стук колес и цокот копыт, текло медленно и тягостно.