Боги Иторы

Пролог. Рабы Иторы

Однажды мир перестанет помнить о тебе, мой малыш,
так пойми же это сейчас, и на всю жизнь оставь себе право
делать лишь светлые, добрые открытия.
Это Лоресса, «Сон древ твоих»

Северное нагорье узким клином врубалось меж чёрных ледовых торосов до самого горизонта. Появись здесь шальной путник, он смог бы подивиться свирепой красоте этих мест, где яростный ветер выдувал свои фиоритуры в расщелинах скал, с которых спускались вниз к самым волнам диковинные голубые языки ледяных водопадов. Но хотя тёплые морские воды и делали этот край Иторы не таким уж суровым, голые заснеженные скалы оставались практически неприступными, разве что какая морская птица могла добраться сюда, таская мелкую рыбёшку собственным птенцам, остальная живность тут не покидала водной глади, предпочитая её относительную теплоту промораживающему тебя до костей ветру.

Даже северный народ, год за годом вытесняемый воинственными харудами всё дальше на восток, не сумел здесь обосноваться, хотя его привычку к выживанию в долгой ночи ледяной тундры было непросто превозмочь иным, более теплолюбивым расам. Нагорье оставалось безжизненным царством, последним островком того, что представляла собой Итора когда-то давно, до пришествия первых своих детей.

Пустая, безмерно красивая, безумно пугающая всякого, кому хватит умения разглядеть хоть толику её секретов.

Двоим путникам такового умения было не занимать. Взгляни в их чужинские зрачки, поразись их пугающей глубине, перебори свой страх иного. Они знали, что тут ищут.

Эти двое не обращали внимания на неприветливую встречу непогоды, они продолжали с завидным упорством преодолевать ледопад за ледопадом, торос за торосом, прокладывая свою тропу через чёрные расщелины, в обход отполированных ветром до стеклянного блеска скальных выступов. На север, туда, куда их вёл неведомый зов.

Двое были чужими по эту сторону Океана, подобных им уж много кругов не знавала Средина, но куда невозможнее выглядел сам их случайный союз, кажется, повстречавшись в любом другом уголке Иторы Многоликой, они бы и сами не поверили в вероятность такого события.

Один больше походил на искалеченную бескрылую птицу, закутанную в какие-то изорванные тряпки, обрывки шкур, из которых торчал кривой роговой клюв-рострум, его дыхание сипело и производило ощущение предсмертной горячки, однако Кзарра торила свой путь, а странствие чужинца всё так же продолжалось, хотя тот даже почти ничего не ел и только жадно пил на привалах талый снег из своего волшебного самогреющегося котелка.

Второй был не менее чуден для этих мест, он походил на гигантского бронзового жука полтора локтя в холке, этот вполне себе находил пропитание даже в этих скалах — какие-то обрывки мхов и лишайников, ему в пищу шло что попало. Он вообще не очень походил на разумное существо, однако не стоило недооценивать его способности, он не только живо реагировал на шипение своего спутника, но и по возможности помогал странной нелетающей птице преодолевать очередные препятствия на их долгом пути. Для общения он использовал какую-то смесь скрежета и прищёлкивания, впрочем, спутник его прекрасно понимал.

— Т-сы ув-с-верен, что с-с-искомое вс-сего в двух днях п-с-пути?

Каждый звук давался птице с трудом, шипение и сипение, переходящее в кашель, прерывало каждое первое слово, так может звучать продырявленный бурдюк иного варварского музыкального инструмента.

Скрежет и треск в ответ.

Птицу снова передёрнуло, она попыталась поглубже укутаться в свои тряпки, но толку от того было мало, её продолжало колотить.

— Нс-с-не бе-спокойся, я б-с-с-буду в поряд-с-ке. Т-с-ам долж-шна быть пеш-щера. Тс-сёплая. Зяляжеш-с-себе в с-спячку.

Короткий треск.

— А я так п-с-с-одожду. У ог-с-онька.

Их долгий путь скоро должен был завершиться.

Больше всего во всём этом затянувшемся походе обоих выводил из себя (если жука вообще что-то могло вывести из себя, вернее можно было поименовать эту эмоцию как беспокойство от крайней бессмысленности происходящего) сам факт того, что им пришлось двигаться именно сюда, на самый север материка Средины, как его именовали эгоцентричные по своей природе люди, почти не знающие чужих земель. Почему на огромных просторах Матери-Иторы именно сюда привели их долгие поиски? На то не было разумного ответа.

Случай, простой случай.

Или же нет.

По этому поводу жук не раз делился на недолгих привалах собственными соображениями — мол, именно юной расе людей, дружно подавшихся после Пришествия и Раскола в жуткую ересь своих безумных Богов, по вящей благодати Иторы дарован шанс узреть грядущее Обретение.

На это у его сипящего спутника тоже были мысли, но ими он делиться не спешил. Преодолеть барьер пытались многие. Великие, древние, могучие, мудрые. Не удавалось покуда никому. Итора оставалась вместилищем без выхода, ретортой, плавильным тиглем, сосудом добра и зла, который ничему и никому не позволял покинуть собственное горнило. Итора Безвыходная, как именовали её летящие.

Как не имела она и голоса, чтобы говорить со своими детьми. Приходилось довольствоваться смутными знамениями, грозными предзнаменованиями, отголосками легенд и загадками мёртвых святилищ. Сами люди некогда были таким знамением. Их появление. И грозный рокот Раскола. И последовавшее за ним закрытие Устья.

Глава I. Песни Иторы

Твердыня Гон Шен вновь набрякла знакомым нарывом. Это чуяли Древние, это слышали Боги, это било в набат над ухом каждого пред ликом Иторы, кто был способен услышать.

И только люди оставались глухи к тому набату.

Те единственные, кого это в действительности касалось.

Люди Средины, Пришельцы Иторы. Все они. Беженцы разрушенного Царства, подданные Империи и обеих Тиссали, вассалы Загорья, граждане Марки, вольные кочевники харудских степей, рыбаки и охотники, крестьяне и солдаты, пастухи и ткачи. Каждый из них мог слышать зов Проклятия, но не желал его слышать.

Иные из них, скрученные нутряным страхом перед Богами, хоть и были способны принять этот зов, да только ещё больше страшились, попав в неизбежную западню великих сил и малых возможностей. Что им был тот зов? Обещание нового безумия, неизведанных страданий, пусть в довесок и к неведомым доселе силам, что могли бы помочь в их вечной борьбе за собственный рассудок. Нет, им и правда лучше было спрятаться, не соваться в это пекло.

И потому нарыв в недрах Пика Тирен продолжал зреть.

Лишь один человек каждый день оглядывался на этот нутряной свет, который был различим даже сквозь закрытые веки. И один он бежал от него, не оглядываясь, всё дальше и дальше, на юг, к чужинским местам, в земли нелюдских племён.

О, он знал, что скрывается в этом сокровенном жаре.

Это он давным-давно запалил этот огонь, это он некогда поднёс кресало к собственному сердцу и раздул там пламя, что сжигало целые народы в собственном горниле.

То, что яростные самойи сотворили два круга назад с Царством, он не раз проделывал самолично, так что содрогалась сама Средина. И, в отличие от заигравшихся в отмщение инородцев, он-то знал, что делает, и был в своём праве. Царям и вождям вообще многое прощается, и не в правилах Иторы Многоликой вмешиваться в дела своих неразумных детей.

Он воздвигал государства и повергал их во прах, он возводил твердыни и обрушивал их на головы восставшим против его власти.

О, он был жесток.

Жесток, как этот тлеющий огонь.

Временами его боялись сами Боги.

Он же теперь не способен даже просто оглянуться без ощущения подступающей волны ужаса, мгновенно скручивающего его нутро.

Смешно, он смог избежать уготованной ему участи, и на самом деле Проклятие ему уже нипочём. Но снова став человеком, он вновь обрёл и обычные человеческие слабости.

Любовь к уюту, желание вкусно поесть и хорошо поспать, пригреть у себя на груди юную чаровницу и прикормить бродячего пса. Завести дом, семью, состариться и умереть.

И ни о чём из этого он не мог себе позволить даже помыслить.

Потому что перед глазами его продолжали стоять пылающие крепости и запруженные трупами реки. Они не желали истираться из его памяти за прошедшие века.

А значит, ему остаётся одно — бежать, бежать, куда глаза глядят.

И он бежал, пока не упёрся в тёплые воды Южного моря, здесь бы выменять долблёнку на торжище местных племён, и продолжить путь в неизведанное, навстречу свирепым тропическим штормам, там бы и сгинуть.

Если бы это помогло. Попытки были бесполезны.

Его уже неоднократно возвращало, что-то он ещё был должен Матери-Иторе, какие-то из толстого фолианта старых долгов всё не отпускали.

Значит, бежать дальше не получится. Будем пережидать здесь, в глубине самого глубокого и сырого грота, каких много под высоким береговым обрывом. Свернуться комком обессилевшей плоти в промозглой темноте и ждать, пока нарыв созреет и лопнет, пока тебя не отпустит невыносимая, губительная жажда власти, которая достанет даже здесь, за тысяч селиг от Пика Тирен.

Потому что однажды сыщется тот, кто возьмёт этот груз на себя, сумеет решить загадку Подарка, не наполняя новых кровавых морей и не выстраивая новых гекатомб из принесённых на алтарь знамения человеческих жизней.

И тогда нужно будет вернуться.

Хоть бы это случилось скорее.

Кто-то сказал — Итора многолика и всемилостива, не дарует Она ноши сверх того, что ты сам способен вынести, при этом не требует ни даров, ни подношений, только чуткого слуха и открытого сердца.

Но взывать к Ней следует лишь по Её собственной непреклонной воле.

***

То было мне видение.

Снег падал из глубин свинцового неба бесформенными комками. Падал, сваливаясь на серых камнях в рыхлую кучу, сочащуюся талой грязью. Сырой воздух, казалось, был наполнен шорохом этого бессмысленного, никому не нужного падения. Когда-нибудь наступит настоящая зима, с кусачим морозом, с радостными криками детворы, со скрипом наста… Настоящая зима. Ещё одна чушь. В любом случае, он чувствовал — многое в этом мире для него останется таким вот безвременным, грустным, как этот набухший влагой безмолвных слёз молчаливый снег. В предвечном мире для него никогда не будет ничего настоящего.

Он шагнул обратно под своды пещеры. Безрадостная неподвижность поздней осени здесь сменялась безрадостным же шёпотом склепа. Кого он обманывает, сколько ещё седмиц, дней, ночей, мгновений будет продолжаться то, что завязалось вовсе не здесь? Сколько ещё песен он сможет спеть, прежде чем свершится непоправимое? И неизбежное.