Босоногая невеста

Глава 1

Под бескрайним звездным шатром раскинулся наш табор. Воздух напоен ароматом дымка от костра, смешанным с терпким запахом луговых трав. Я сижу, упершись спиной в колесо кибитки, и наблюдаю за теми, кто стал для меня семьей. Единственной семьей, которую я знаю и помню. Прислушиваюсь к веселому гомону и вдыхаю пьянящий воздух свободы.
Великаны-деревья стоят на страже нашего покоя. Мне кажется, они не просто молчат — они присматривают за нами. Встречают и провожают путников, оберегая тех, кто предпочитает жить под открытым небом, а не в тесных домах. Я закрываю глаза и растворяюсь в звуках природы, что окружает нас своей дикой силой и щедрой красотой.
Вот легкий шелест осоки — это озорной ветер промчался по огромному полю. А вот зашептались листья на деревьях. Наверное, обсуждают, кого сегодня привела дорога к их могучим стволам, кому дарят тень в зной, а в дождь укроют под своими широкими кронами.
К ним присоединяются голоса ночных птиц, а их песню подхватывает многоголосый хор сверчков.
А лиса, чьи глаза-бусинки я совсем недавно видела в кустах терновника, вероятно, пришла разузнать, нет ли у нас для нее чего-нибудь вкусненького. Нет, милая. И лучше не попадайся на глаза нашим охотникам, иначе уже завтра твоя рыжая шкурка будет сушиться на одной из повозок, а затем пойдет на продажу. Ведь мы, цыгане, тоже ведем торговлю. И иногда — даже честно!
Костёр мерцает, окруженный фигурами в ярких нарядах. Такая привычная и такая любимая картина. Гитарист — кажется, сегодня это Ило — прикрыл глаза, и его пальцы заскользили по струнам, рассказывая нам свою историю. О любви и верности. Об ожиданиях и разочарованиях. О надеждах и страсти к приключениям. О страхах и печали. Историю, понятную каждому в таборе. Мелодия, словно нить, связывает прошлое и настоящее, унося в мир фантазий и грёз.
Я улыбаюсь, вспоминая, как в детстве заслушивалась этими же песнями и чувствовала себя частью чего-то огромного и вечного. В этой музыке — история целого народа. И я чувствую, как она объединяет всех вокруг костра. Кто-то подпевает, кто-то танцует, кто-то просто наслаждается моментом.
А я смотрю на силуэты гор вдали, что словно стерегут это место от посторонних глаз. Ветер шепчет древние легенды, а звёзды наблюдают за нами, будто улыбаясь свысока.
И в этот миг мне кажется, будто время остановилось, и я перенеслась в иной мир, где музыка и природа сливаются воедино, создавая ощущение старой сказки, которую я так любила слушать в детстве.
Ило заиграл особенно зажигательно, а я рассмеялась, вспомнив, как когда-то, будучи ребенком, пыталась повторить его движения, неуклюже дёргая струны воображаемой гитары. Смеюсь, хотя легкая грусть сжимает сердце.
В таборе я чужачка. Несмотря на то что другой жизни не помню и с детства росла среди этих людей, они так и не приняли меня до конца. Да и я, нет-нет, да и задумаюсь о большем. О чем? Сама не знаю. Цыгане в такие спокойные вечера, наполненные уютом и теплом костра, радуются. Говорят, сама мать-природа благоволит кочевникам. А я… А я снова наблюдаю за весельем со стороны и думаю: где же мое место?
Но сейчас я решительно тряхнула головой, отгоняя печальные мысли. Еще чего! Не буду я грустить в такую ночь! И спасибо музыке за то, что позволяет на мгновение забыть обо всём и просто быть здесь и сейчас.
Сердце наполняется теплом и благодарностью. Я счастлива и свободна. И мне чудится, что в этот миг в моей жизни что-то меняется. Может, в ней появилось место для чуда? Такое бывает. Когда чувствуешь гармонию, кажется, будто в течение твоей судьбы вмешиваются сами создатели. И пусть кто-то скажет, что это просто табор под звёздами. Для меня это — целый мир, полный чудес и загадок. Мир, в котором я могу быть собой и чувствовать себя по-настоящему живой. Мир, в котором каждый миг — это история, достойная того, чтобы её рассказали.
Снова позволив себе веселый смех, я подскочила на ноги, готовая присоединиться к танцам, но заметила на колченогом стульчике старую Эйш. Она была старейшиной нашего табора. К её словам прислушивался даже барон. И лишь в порыве гнева мог недовольно обозвать её ведьмой. И то — шёпотом и так, чтобы старуха точно не услышала.
Я не боялась Эйш, хотя не могу сказать, что она меня как-то особенно выделяла. Мы могли и поспорить, и посмеяться вместе. А еще я помнила, насколько ласковыми бывают её руки и какими крепкими — её подзатыльники. Эйш я не боялась, но глубоко уважала. Вот и сейчас, полная почтения, приблизилась к старой цыганке и присела на землю у её ног.
Эйш сидела чуть в стороне от костра, словно сливаясь с природой. Её босые ноги касались земли. И хотя сейчас было тепло, и большинство из нас ходили босыми, у Эйш в этом был свой, особый смысл. В обуви я видела её лишь однажды, когда мы задержались в Славии и ударили морозы. Мы, привыкшие кочевать из края в край, всегда выбирали лёгкие дороги и тёплую погоду. Следовали за солнцем и не любили холода. Хотя и не прочь были покрасоваться в нарядных шубках. Но морозы и снега Славии… Ни за что не хотела бы снова застрять там зимой!
Тогда болели все в таборе. А Эйш… Она лишь натянула подбитые мехом сапоги да сменила свою старую, молью проеденную шаль на полушубок. И всех называла слабаками, отпаивая своими целебными отварами. Так что босые ноги старой цыганки были чем-то незыблемым. Они будто соединяли её с матерью-землёй и давали силы. Как и её любимая одежда — видимо, она тоже таила в себе какую-то магию.
Многослойная юбка, подобно вихрю, развевалась вокруг ног, отбрасывая причудливые тени в свете пламени. Седые косы Эйш, как всегда, были аккуратно уложены и обрамляли лицо, придавая ей благородство и мудрость. Цветастая косынка, слегка сдвинутая набок, подчёркивала её независимый нрав.
В руке старейшина держала трубку, из которой вилась тонкая струйка дыма, поднимаясь к небу, соединяясь с дымом костра и растворяясь в чистом ночном воздухе.
Взгляд её был строг, но в нём читались внимание и готовность выслушать. В её глазах смешались усталость от прожитых лет и глубочайшее понимание жизни. Казалось, она не просто видела мир — она проникала в его суть, прозревая то, что сокрыто от глаз других.
Её слова, подобно ветру, порой были резки и нелегки для восприятия, но несли в себе истину, которую нельзя было игнорировать. И сейчас я жаждала услышать эту истину о себе и своей судьбе.
— Прибежала, стрекоза, — вынув трубку изо рта, Эйш скривила губы в подобии улыбки. — Ну, говори, чего хотела, дай старухе отдохнуть.
— Эйш, послушай меня, — стараюсь говорить спокойно, но сердце колотится, как бешеное. — Ты же знаешь, слышала, как все шепчутся, будто на мне проклятие, что я никогда не выйду замуж. Что я проклятая невеста. Это правда?
Старая гадалка подняла на меня взгляд, в котором смешались усталость и мудрость. В свете пламени её лицо казалось ещё более древним и загадочным, чем обычно. Испещрённое морщинами, оно при этом оставалось благородным. Красивым.
— Проклятие, говоришь? — её голос прозвучал низко и глухо. — Талэйла, неразумное дитя, а ты уверена, что хочешь знать правду? Может, лучше жить в неведении и радоваться жизни?
Я нервно сглотнула. Конечно, я хочу знать правду! Иначе зачем бы я снова завела этот разговор? После стольких её резких отказов? Конечно, нет! Но сегодня что-то изменилось. Эйш отвечает мне — пусть и не то, что я хотела услышать, — но не гонит прочь, как бывало раньше. И я продолжила:
— Но ведь это же важно для меня, бабушка! — в голосе зазвенела мольба. Давно я не называла её так. Услышав это, взгляд Эйш смягчился. — Я хочу любить и быть любимой, как все. Почему у меня не получается?
Эйш вздохнула и отвела взгляд, словно решая, стоит ли говорить то, что знает. А я чувствовала, как внутри нарастает напряжение. Воздух вокруг нас словно сгустился, и даже шумная музыка у костра отдалилась, превратившись в приглушенный фон. Казалось, сама ночь затаила дыхание в ожидании ее слов.
— Ты думаешь, что это проклятие, но, может, дело в другом? — наконец произнесла она. — Может, ты просто не встретила своего человека? Или не готова к этому? Может, твой путь к счастью — длиннее?
Я фыркнула. Не встретила своего человека? Да я всю жизнь только и делаю, что ищу его! И находила. И не раз! Не зря же пошли слухи о проклятии. Но я сказала о другом:
— Эйш, милая, ты же знаешь, что это не так. Я столько раз видела, как другие девушки выходят замуж, и я хочу того же. Не понимаю, почему у меня не получается?
Гадалка улыбнулась, и в её глазах мелькнул огонёк понимания.
— А ты не думала, что, может, ты слишком серьёзно ко всему относишься? — сказала она. — Может, ты просто боишься потерять свою свободу?
Я замерла. Неужели это так? Разве можно потерять неотъемлемую часть себя? Словно эхо, в памяти отозвались слова, сказанные мне много лет назад другим стариком, давно ушедшим в мир иной: «Твоя душа, дитя, как этот костер – яркая, горячая, но слишком независимая, чтобы гореть в чужом очаге». Тогда я не поняла смысла, а сейчас они обожгли с новой силой.
— Свобода? — переспросила я. — Но разве не в свободе моя сила? И разве не все мы — её дети? Как это можно потерять?
— В свободе — да, — согласилась гадалка. — Но иногда свобода становится тюрьмой, если мы боимся открыть своё сердце. А ты всё ещё боишься. Хотя и не замечаешь этого, Талэйла. Оттого и множество ошибок. И глупостей в твоей голове.
Я почувствовала, как на глаза наворачиваются слёзы. Неужели я и вправду боюсь? Боюсь потерять свою независимость, возможность быть там, где хочу, и делать то, что хочу? Нет. Всё это глупости! Я уже столько раз была готова выйти замуж. Разделить путь с мужчиной. И каждый раз всё срывалось. Волей случая или по воле судьбы. Как это назвать? Проклятие? Я уже готова была в это поверить.
— Но что же мне делать? — спросила я, стараясь скрыть дрожь в голосе. — Как мне найти свою любовь?
Гадалка улыбнулась и положила свою руку на мою щёку. Ее ладонь была шершавой, как кора старого дуба, но прикосновение оказалось на удивление мягким и теплым. От него по моей коже разлилось странное спокойствие, смешанное с тревогой.
— Слушай своё сердце, девочка, — сказала она. — И не бойся открыться миру. Может, твоё проклятие — это просто испытание, которое нужно пройти, чтобы стать счастливой. А испытания бывают разными, детка. Вспомни всё, что я тебе когда-то рассказывала.
Я кивнула, чувствуя, как внутри меня что-то переворачивается. Может, она и права. Может, моё время ещё не пришло. Может, я выбирала не тех мужчин, и поэтому свадьбы не состоялись. Может, всё дело во мне. Но теперь я готова рискнуть. Готова открыть сердце и позволить жизни вести себя туда, куда она захочет. «Слушай сердце», — повторила я про себя. Но что оно мне скажет, если годами я приучала его молчать, заглушая страхом и стыдом?
Пожелав старой гадалке доброй ночи, я, игнорируя крики у костра, направилась в женскую кибитку. Лучше лечь поспать. Возможно, утром ответы сами меня найдут. Этому Эйш тоже когда-то меня учила.

Глава 2

Перед глазами замелькали картинки из детства. Мне было лет девять, наверное. Непоседливая, светловолосая, с вечно чумазыми щеками и чуть щербатой улыбкой. И он — мой принц из детских грёз. Мануш.
Он был старше на два или три года. Я помню, как бегала за ним хвостом, вечно крутясь под ногами, чем бы он ни занимался. Улыбчивый, с тёмными глазами и непослушными вихрами чёрных волос. Мануш был тем, кто учил меня пользоваться пращой. Правда, после нескольких случаев, когда камень летел совсем не туда, куда был нацелен, уроки прекратили. Кто бы продолжил, если последний мой снаряд угодил в мягкое место самому барону, когда тот был на уединении с природой? В общем, на память о моём детстве у баро остался примечательный шрам. Иногда он так и говорит, что я — заноза в его заднице, в прямом смысле слова. А я что? Ну, кто учит маленьких девочек таким странным премудростям? Мануш тоже счёл, что не стоит, и смастерил bolas. С этим видом метательного оружия у меня пошло куда лучше. Так я научилась ловить кур. И что с того, что своих мы не держали? Какой табор станет держать кур? Пф! Зато мне не приходилось подкрадываться к квочкам, стараясь не спугнуть.
Раскрутишь кожаный ремешок с камушками на концах, кинешь рябухе под ноги — и уноси связанную добычу.
Мануш, между прочим, был настоящим рыцарем — он всегда вместо меня сворачивал шеи тем самым курицам. И лесным глухарям. И перепелам. И даже кроликам. Мне было жалко зверушек, а Мануш не любил, когда я плакала.
Это была настоящая, чистая детская любовь. Он обещал, что дождётся, когда я заневестусь, и сразу возьмёт в жены. А я только тихонько вздыхала и торопила время — мне не терпелось стать женой любимого парня.
К несчастью, Мануш умер. Горячка унесла его жизнь, оставив меня безутешной. В ту ночь, когда я рыдала над потерей самого близкого друга, у меня впервые пошли регулы. Я официально стала взрослой и могла уже не просто мечтать о замужестве, а составить кому-то пару.
Из уважения к моему горю меня не тревожили разговорами о женихах целый год.
А после я познакомилась с Мишей.
Статный, красивый вдовец из другого табора. Ему было всего восемнадцать. Его жена умерла в родах, и он один растил дочь. Ну, как один — в таборе никто никогда не остаётся один. Мы все — семья и помогаем друг другу. Вот и Мише помогали, но девочке нужна была мать, а не куча нянек, и он искал жену. Мы нравились друг другу. Конечно, нравились. Миша был в восторге от моих ловких пальцев. Именно благодаря ему я научилась такому тонкому ремеслу, как карманные кражи. Не любила их, но в тринадцать лет я привлекала куда меньше внимания, чем сейчас, — чем и пользовалась, снуя среди толпы на рынках. За четыре месяца знакомства мы успели полюбить друг друга. Я искренне привязалась к черноглазой Сюзанне с кривыми косичками и ямочками на пухлых щёчках. А она начала называть меня «ма».
Подготовка к свадьбе шла стремительно. Миша с дочерью должны были перейти в наш табор. Для меня сшили свадебное платье. Я с нетерпением ждала, когда начнётся моя взрослая жизнь, и тайком мечтала, когда же муж сможет меня не только украдкой поцеловать, но и… Ладно, об этом и вспоминать не стоит. Сколько их было, тех несбывшихся мечт? Миша умер в ночь перед нашей свадьбой. В какой-то нелепой драке, из-за совершеннейшей ерунды. Тьфу!
Следующий мой жених был тоже из чужого табора. Договаривался о свадьбе наш барон. Я к этому была совершенно равнодушна. Ведь мне было уже шестнадцать, и я отлично знала, что время убегает, стыдно в таком возрасте оставаться без мужа. Поэтому лишь молча кивала и соглашалась на всё. Жених был старше меня всего на год. Сильный, гибкий, рябой, с некрасивыми залысинами на высоком лбу. Один глаз у него немного косил, а между зубами была щель, через которую он смачно плевался. Но при этом Жан был добрым. Вроде бы. Он меня ничему не учил. Только смотрел всегда с улыбкой и, когда нам удавалось побыть вдвоём, рассказывал о своей мечте — покинуть табор и путешествовать не по привычным маршрутам, а открывать новые дороги, познавать другие народы.
Звучало интересно, но я не представляла, как мы вдвоём выживем в огромном мире без поддержки сородичей. Но поскольку он не собирался совершать эту глупость сразу после свадьбы, я лишь внимательно слушала, отводя взгляд, как полагается скромной девушке, и не перечила. Хотя и хотелось. Но я что, дура? Время-то уходит, кому нужна стареющая дева?!
Жан, видимо, что-то почувствовал. То ли моё равнодушие, то ли нежелание сбегать и выживать самостоятельно. Я тогда не чувствовала в себе сил на такое. И, откровенно говоря, была только рада, когда в одно утро мне сообщили, что Жан пропал. Сделал он это очень удачно: прихватил двух скакунов, запас продуктов, которого хватило бы на несколько месяцев, да ещё и казну.
Цыгане народ незлобивый, но предателей не прощают. Жана настигла смерть от ножа, брошенного в спину. Нож мог бы и не вонзиться, конечно, но нечего было убегать!
Его я не оплакивала. Потому что предателей никто не любит. А обманщиков — тем более.
Следующие несколько лет я могла только мечтать о хоть каком-то женихе, потому что слава несчастливой невесты опережала меня на много вёрст. Это злило, расстраивало, гасило надежду на счастливое будущее. Но жизнь продолжалась. Я взрослела, моя фигура менялась. Я научилась танцевать и теперь помогала табору не мелкими кражами, а своим талантом. Танцевала на всех площадях, где только можно было собрать народ. Люди засматривались на мои движения и кидали монетки под ноги, а в это время младшие, незаметные проныры ловко облегчали их кошельки.
Ну, кто им виноват? Разве можно настолько засматриваться на голые женские ножки, то и дело мелькающие из-под юбки, или на плавные движения бёдрами? Вот, между прочим, у женщин воровать было гораздо сложнее, чем у мужчин! На этот счёт у нас в таборе даже водилась уйма пошленьких шуток. А куда деваться?
Например: «Нет надёжнее схрона, чем между сиськами у толстой бабы». Неприятная, но ведь правда? Кто полезет в чужой корсаж, если он не вызывает ни малейшего интереса? Да и как незаметно туда проникнуть? А вот никак! А раздевать такую женщину — ещё и смельчака нужно найти.
Последним моим женихом должен был стать Нику. Но стоило ему узнать о разговорах про нашу свадьбу, как дурачок (на три года младше меня!) пошёл и убился. Нет, конечно, всё было не так трагично. Он рассорился с родителями, потому что не хотел становиться мужем проклятой Талэйлы. Сгоряча схватил за повод необъезженного чистокровного арлийца. Тот взвился на дыбы, перебирая тяжёлыми копытами… Дальше, в общем-то, никто и не удивился. Конь был с норовом, Нику — нервным. Они не сошлись характерами. Зато копыта и голова молодого парнишки сошлись — очень даже. Жаль, Нику всего лишь потерял сознание и отделался огромной шишкой на лбу. Дураки, как известно, плохо уживаются с жизнью, так что арлиец пытался сделать всем нам одолжение. Увы, не удалось. Пф!
Зато родители Нику быстренько свернули все переговоры с бароном и пожелали ему искать дураков в другом таборе. Расстроилась ли я? Исключительно из-за того, что после того случая шёпот о проклятии превратился в громкие обвинения.
Поэтому вчера я и подошла к Эйш. Поэтому искала ответы на свои, возможно, глупые вопросы.
На самом деле я никогда не мечтала о муже младше себя. Мне казалось это неправильным. Рядом должен быть тот, кто сможет взять на себя ответственность. Кто сможет защитить. Кто будет не только любимым мужчиной и добрым другом, но и наставником. Нянчиться с горделивым Нику мне бы не хотелось. Скорее всего, наша семейная жизнь рано или поздно закончилась бы его побегом, и кто знает, вмешался бы тогда какой-нибудь гордый конь? А ещё вероятнее, что всё кончилось бы тем, что меня бы судили за убийство бестолкового мужа.
Барон был прав, называя меня занозой. Характер у меня был слишком сложный даже для свободных цыган. Что-то, сама не знаю что, зачастую противилось правилам табора. Эйш говорила, что это потому, что я чужачка. Я же склонна была думать, что виноваты дурацкие правила. Мне ведь так никто и не смог объяснить многие из них. «Так принято» было для меня недостаточным объяснением, а другого не давали. А как я могу следовать тому, чего не понимаю?
Глупость это!
Баро, посмеиваясь, сказал, что мы скоро приедем на мою родину.
Я никогда не интересовалась, где появилась на свет. А оказывается, Арлия — эта удивительная страна строгих правил — мой родной дом.
Наверное, поэтому в последнее время ко мне вернулся ночной кошмар. И, вероятно, именно поэтому в сердце подняла голову упрямая надежда.
Я хочу быть счастливой. Хочу любить и быть любимой. И возможно, именно там, во время очередной стоянки, я всё же найду свой путь к этому самому счастью. Как знать? Чем не повод повеселить дьявола?
Поднявшись с мягкой травы, на которую присела во время своего путешествия в прошлое, я отряхнула юбку и направилась к стоянке. Гомон голосов был слышен даже отсюда. Властные, короткие распоряжения барона. Смех женщин. Визги детишек. Привычная жизнь, которая неожиданно стала казаться чужой. Мне захотелось большего. И чем чаще я об этом думала, тем взволнованнее отзывалось сердце.
Нет, всё же вчера не показалось. Судьба уже заготовила для меня сюрприз. Осталось понять, хороший или нет. Жаль, я не умею гадать. А Эйш не хочет этого делать для меня.

Глава 3

До места нашей стоянки мы ехали ещё пару дней — не торопились, но и не задерживались попусту. Заехали в пару деревень: где-то закупились продуктами, где-то обратились к местной лекарке. Мази, примочки — всё это нам тоже было нужно. Деревенские детишки всегда сбегались к нашему табору. А как иначе? Тут тебе и лошади — да не простые рабочие, а породистые скакуны, и музыка, и смех. Мамки да бабки, конечно, ворчали, но в нашем таборе никогда не обижали ребёнка — неважно, чьего. Янко был строг в этом. Дети — это продолжение жизни, и обижать их немыслимо. Закон, который нельзя было нарушить!
На окраину города мы прибыли уже в сумерках. Баро точно знал, где нам можно встать, поэтому, разбив лагерь на скорую руку, мы поужинали и завалились спать: кто в кибитках, кто под ними, а кто прямо у костра, накрывшись походными одеялами.
Утром в таборе закипела работа. Стоянка обещала быть долгой, поэтому мы разворачивали шатры, строили временное стойло для лошадей, обустраивали кострище и место для отдыха. Все в таборе прекрасно знали свою работу, даже дети были при деле. Когда живёшь в ладу со своей семьёй, любое дело спорится. Поэтому к середине дня всё вокруг выглядело так, будто табор прибыл сюда никак не меньше недели назад.
Обед уже булькал в котлах, под открытым небом то и дело звучал смех, а скрипка завела свою залихватскую песню. Работа — это хорошо, но и про отдых забывать не стоит. А кто умеет отдыхать лучше, чем кочевой народ?
Впереди предстояло сделать ещё многое. И в первую очередь нужно было познакомиться с местностью. Прогуляться по городу, осмотреть окраины, доехать до соседней деревушк**и — не до той, где мы уже были, а до той, что располагалась поблизости от стоянки. Янко всегда выбирал место с умом. Город и ярмарка — для заработка. А деревня… Деревня — совсем другое. Тут можно и свежими продуктами разжиться, и последние сплетни узнать, да и полезные знакомства никогда лишними не бывают. Пока старшие отправились в город, я с ватагой ребятни под присмотром ещё двух девушек — замужних — поехала в деревню.
Телегой, старой и скрипучей, правил Кам — мальчишка лет двенадцати, который вот-вот должен был стать мужчиной. Он был старшим среди нашей компании. Малышня его обожала и слушалась, а мы с Шанитой и Фризой лишь снисходительно посматривали. Но уважение, конечно, соблюдали. Шанита, дородная черноглазая девушка лет двадцати, была матерью троих детей. Глазами умела сверкать так, что даже Янко рядом с ней порой становилось не по себе. Он сам говорил. Смеясь, конечно, вроде как в шутку. Но ни одна шутка не появляется на пустом месте. А Фриза только четыре месяца как вышла замуж. Вроде бы уже затяжелела, но пока не заметно. Добрая она, спокойная, скромная. И руки у неё — золотые.
Мы трое натянули на себя по нескольку юбок с кучей карманов. Ребятня же, все как один, выглядели настоящими оборванцами. Лиша и Франк и вовсе походили на тех, кто голодает не первый месяц. Даже их огромные глаза не спасали ситуацию — потому что, кроме этих глаз, смотреть было не на что: одни кости, острые колени и локти. Я спрятала свои волосы под цветастую косынку, завязав её узлом на собранном в пучок волосах. Массивные золотые серьги должны были отвлекать внимание от моего лица, как и пёстрая рубаха, и разводы пыли на щеках. Что ни говори, а блондинка с тонкими чертами лица среди цыган смотрелась странно.
За это меня в таборе, кстати, многие и недолюбливали. Слишком уж заметна была разница. Но разве я в этом виновата?
Деревня встретила нас вечерней суетой. По улицам деловито сновали куры, кричали гуси, у дворов паслись козы. Коров мы видели на выпасе неподалёку. На нас смотрели. Кто с любопытством, кто с подозрением. Оставив телегу на окраине, мы отправились гулять. С одной бабкой обсудили погоду, с другой — здоровье, с третьей — детей. Всё это — с улыбками и смехом, даже не пытаясь ничего стащить, как того опасались деревенские. С Шанитой и Фризой нам пришлось разделиться. Мне достались самые «голодные» и неожиданно сопливые Лиша с Франком да Кам. Отличные ребята, надёжные, работают слаженно. Благодаря несчастному взгляду Лишы у меня в руках оказался кувшин молока, а в одном из многочисленных карманов пристроился кулёк со свежим капустным пирогом. У следующего двора в другом кармане уже лежали наливные, хоть и прошлогодние, яблоки. Кам помог какому-то мужику с починкой забора. Ну, как помог — подержал, постучал, сыпал шутками, задавал вопросы — и вот уже бежит ко мне со смехом, ведя на верёвке щенка. Собака? Боги, да зачем она нам? Но, как выяснилось, очень даже полезная. На одной из улиц Кам «случайно» упустил верёвку, и пёс на радостях разогнал стайку кур. Те с квохтаньем и хлопаньем крыльев разбежались кто куда. Хозяйка заохала и заругалась. Мы с Камом кинулись ей помогать, не забывая, что в таборе нас ждут с добычей. Одну курицу я подхватила незаметно, Кам быстренько свернул ей шею — да, я всё ещё не любила убивать животных сама — и тушка исчезла в складках моих юбок. Я долго извинялась перед расстроенной женщиной за собаку. Ругала Кама, а тот виновато кивал. Но, увы, одну курицу мы так и не нашли. У меня в руках по-прежнему был кувшин с молоком, рубаха не могла спрятать ничего крупного, а юбки… Кто обращает внимание на цыганские юбки? Тряпка и тряпка. Длинная. Яркая. Позорище в таких ходить! А то, что в ней есть аккуратные разрезы, дающие доступ к нижней, с карманами, — кто ж об этом знает, кроме нас?
Решив, что на сегодня достаточно, мы бодро зашагали к телеге. Главное — мы выяснили. Ярмарка начнётся через два дня, хотя уже и сейчас на городской площади шла бойкая торговля, а по вечерам народ устраивал гулянья. Как же иначе? Многие торговцы приезжали издалека и не могли позволить товару простаивать. Конечно, всё самое лучшее будет на ярмарке, но и сейчас можно было «прикормить» покупателя, познакомиться с местными, зарекомендовать себя.
К стоянке мы возвращались, весело жуя капустный пирог, запивая его молоком и перебивая друг друга шутками. С нами ехали три куриные тушки, один живой кролик и гусь. Последний был неживым. Его ловко сбила камнем Фриза — тихо и скромно, как только она умеет. Дети покатывались со смеху, наперебой рассказывая о своих проделках и без устали тиская щенка, которого после недолгих раздумий решили назвать Ловчим.
В табор мы вернулись уже в сумерках. Сдали добычу на кухню и разошлись кто куда. Лично мне, как всегда после таких вылазок, очень хотелось уединения. Поэтому, прихватив чистые вещи, я отправилась к речке. Тихая, со слабым течением, она уже достаточно прогрелась, чтобы можно было с удовольствием не просто помыться, но и поплавать.
Не любила я воровать. Не любила обманывать честных деревенских работяг. Другое дело — торговцы или, тем более, городские дельцы. То были жулики похуже нас. Мы воровали, чтобы выжить и не остаться голодными. А они — только чтобы набить карманы. Глупость. Сегодня мы украли несколько птиц — и нам хватит на два дня готовить еду на весь табор. Лишнего мы не берём. А они? Чтобы сидеть на мешке с золотом и хвастаться друг перед другом, у кого он больше? Тц, глупцы! Но даже ради табора я не любила такие дни. И за это меня тоже недолюбливали. Чистоплюйка — так иногда называли меня за спиной. Я не спорила. Может, и белоручка. Но цыгане — свободный народ. И если мне было нехорошо от наглого обмана простых деревенских, я не видела смысла это скрывать. Янко относился к этому ровно. Пока я делаю, что должно, ему было всё равно, насколько я довольна. Если начинала артачиться и отказываться от таких походов, баро либо придумывал наказание, либо, если был не в духе, мог и хлыстом по мягкому месту съездить. Ну, если я, конечно, не успевала сбежать от скорой расправы.
Скинув пыльную одежду, я зашла в реку. Пусть вода смоет с меня этот день. Унесёт грустные мысли и позволит отпустить печали. Негоже молодой цыганке ходить с грустными глазами. Мне выступать через два дня на площади. А кто станет платить танцовщице, у которой глаза не горят?
Вода была прохладной, почти холодной, и от этого мурашки побежали по коже. Я нырнула с головой, стараясь смыть с себя не только пыль, но и ощущение грязи, липкое чувство вины перед теми деревенскими женщинами. Их лица, добрые и уставшие, стояли перед глазами. Я вынырнула, откинула мокрые волосы и поплыла против слабого течения, работая руками и ногами, пока мышцы не заныли приятной усталостью. Воздух пах мокрой травой и ивой, а над водой кружили стрекозы. На какое-то время я забыла обо всем: о проклятии, о ярмарке, о своем неопределенном месте в таборе. Была только я, вода и небо, медленно темневшее на западе. «Может, Эйш права, — подумала я, перевернувшись на спину. — Может, мое счастье не в том, чтобы быть как все?» Но тогда в чем? Ответа не было, только тихий шепот воды вокруг.