Боярин-Кузнец: Грозовой камень

Глава 1

Скрип немазаного колеса въелся в сознание, став неотъемлемой частью мира. Он был надоедливым, монотонным, жалующимся на каждую кочку и выбоину старого тракта, но после оглушительного рёва столичной арены и гула тысяч голосов, этот скрип казался почти успокаивающей тишиной. Уже второй день мы медленно удалялись от Залесска, и с каждой пройденной верстой давящая тяжесть каменных стен и враждебных взглядов сменялась привычной пылью просёлочных дорог и запахом нагретой солнцем травы.

Тихон, сидевший на облучке нашей убогой телеги, казалось, парил в нескольких вершках над пыльным деревом. Его старое, морщинистое лицо было обращено к небу, а иссохшие губы беззвучно шептали благодарственные молитвы. Время от времени он прерывал своё общение со святыми, чтобы с благоговейным восторгом посмотреть на своего господина, сидящего рядом.

— А как вы его, господин! Как змея ужалили! — в сотый раз начинал он, и его глаза увлажнялись. — Он, медведь этот, замахнулся, думал, одним ударом пришибёт, а вас уж и нет там! А потом — раз! И кровища на рукаве! Я как увидел, так и понял — всё! Наша взяла! Святые угодники были с нами, с родом Волконских! Дед ваш, боярин Волкон, с небес, поди, смотрел и радовался!

Я молча кивал, не желая разрушать его простую, светлую радость. Для него всё было ясно. Добро восторжествовало над злой, грубой силой. Справедливость, освящённая волей богов, была восстановлена. Он видел героическую сагу, достойную пера летописца.

Я же видел лишь данные.

Мой мозг, бесстрастный аналитический центр, был полностью погружён в обработку информации, полученной за последние дни. Победа не принесла мне эйфории, лишь новые, куда более сложные и опасные переменные в моё уравнение выживания.

Первым в памяти, как клеймо раскалённым железом, всплывал образ боярина Игната Медведева. Я видел его в ложе в тот самый момент, когда его могучий сын рухнул на песок. Самодовольная ухмылка сползла с его холёного лица, как подтаявшее масло, сменившись маской шока, а затем — чем-то гораздо худшим. Концентрированной, ледяной, личной ненавистью. Это был не гнев проигравшего спор, а взгляд человека, у которого отняли всё и который теперь посвятит остаток жизни мести.

«Проблема № 1: кровная месть, — констатировал мой внутренний отчёт. — Конфликт перешёл из юридической плоскости в криминальную. Официальные методы для них закрыты, значит, в ход пойдут асимметричные ответы: поджог, наёмные убийцы, яд. Необходимо разработать протоколы безопасности и систему пассивной защиты усадьбы».

Вторым перед мысленным взором вставало лицо Великого Князя Ивана Святославича. Его бесстрастное, почти скучающее выражение сменилось острым, хищным интересом. Он смотрел на меня не как на мальчика, отстоявшего свою честь, а на новый, неожиданно появившийся на его шахматной доске актив.

«Проблема № 2: нежелательное внимание верховной власти. Я перестал быть пешкой, которую можно проигнорировать, стал ценной фигурой. А ценные фигуры в большой игре часто приносят в жертву ради стратегического преимущества. Он захочет понять источник моей силы и поставить его себе на службу. Его покровительство может оказаться опаснее его гнева, потому что оно лишает свободы действий и независимости».

И третья, самая главная проблема, была невидима. Это была тайна моих знаний, меча и Дара. Я продемонстрировал технологию, которая на порядок превосходила всё, что было известно в этом мире.

«Проблема № 3: защита интеллектуальной собственности. Теперь моя кузница — не просто заброшенный сарай. Это цель для Медведевых, других бояр, гильдий и самого Князя. Они захотят выведать, выкрасть, скопировать. Уединение закончилось. Теперь я под микроскопом».

Я незаметно коснулся рукой жёсткого свёртка за спиной, где под слоями ткани покоился мой настоящий клинок. Для Тихона это был «меч-мститель», толпы — «дьявольское оружие», меня же он оставался тем, чем и был с самого начала — «экспериментальным образцом, успешно прошедшем полевые испытания». Результаты этих испытаний открыли целый ящик Пандоры, полный новых, куда более опасных угроз.

— Вот и наши земли, господин, — вывел меня из задумчивости голос Тихона, дрожащий от счастья.

Я очнулся от своих мыслей и посмотрел вперёд. Пейзаж действительно изменился. Мы свернули с наезженного, широкого тракта на знакомую, заросшую по краям подорожником дорогу. Колея здесь была глубже, а тряска — сильнее. В воздухе повис знакомый запах речной воды и прелой листвы. За поворотом показался старый, замшелый валун, похожий на спящего медведя, а за ним — изгиб ручья, через который был перекинут скрипучий деревянный мост. Мы были почти дома.

Впереди, на лугу, залитом косыми лучами предзакатного солнца, работали люди. Несколько мужиков с косами и женщин с граблями сгребали сено в высокие, душистые копны. Они работали споро, их движения были привычными и ритмичными. До нас доносились обрывки их громких разговоров и заливистый женский смех. Это была мирная, идиллическая картина, к которой я успел отвыкнуть за время пребывания в шумной, нервной столице.

Тихон расправил плечи, на его лице появилась гордая улыбка. Он готовился принять запоздалые, но заслуженные поздравления. Ведь мы возвращались не просто так. Мы возвращались победителями.

Первым нас заметил высокий, плечистый мужик в простой холщовой рубахе. Он опёрся на свою косу, чтобы вытереть пот со лба, и его взгляд случайно упал на нашу телегу. На мгновение его лицо выразило простое любопытство, но затем, когда он узнал сначала Тихона, а потом и меня, оно застыло. Улыбка, игравшая на его губах, испарилась, словно её стёрли. Глаза расширились от изумления, а затем — от чего-то другого.

Он выронил из рук косу. Она с глухим стуком, который показался неестественно громким в наступившей тишине, упала в траву. Смех и разговоры оборвались так резко, словно кто-то дёрнул невидимую верёвку. Все, кто был на лугу, замерли и обернулись в нашу сторону.