Боярин Воеводин, или чересчур громкий Тишайший

Пролог.

По просторам русской равнины, по направлению к югу от Москвы неспешно продвигалась пышная процессия. Впереди двадцать вооруженных до зубов конных дружинников, затем прапорщики с царскими знаменами, потом возок с царскими вензелями. Около возка всадник на темно-гнедом аргамаке. Брюнет, около тридцати лет, аккуратная бородка, богатый кафтан, короткая, легкая шуба на горностаях. Мурмолка с бобровой оторочкой. Сапоги сафьяновые, с золотой отделкой. За возком конные стрельцы и отряд рейтар. Царский поезд. Окошко возка приоткрылось, раздался громкий, привыкший повелевать голос.

- Фред, что мы плетемся, так мы к осени только доедем!

- Государь, земля еще не просохла, быстрее невозможно, застрянем!

- Как не вовремя колени разболелись! Не могу верхом! Ладно, главное, едем!

Боярину Феодосию Воеводину, по-домашнему, Фреду скакать совершенно не хотелось. Настроение не то. На сердце лежал тяжелый груз. Сейчас, в своей вотчине, Бобрики, умирал человек, фактически заменивший ему отца. Принявший в свое время беглого европейского аристократа, у которого неожиданно проснулась магия, что в Европе равнялось смертному приговору. Помогавший освоиться в совершенно незнакомой стране 16-летнему юноше, бежавшему из дома и объявленному там утонувшим. Более того, не возражал против его свадьбы со своей дочерью, независимой наследницей огромного состояния. И вот, теперь умирающему. Почти тридцать лет князь Михаил сражался с подхваченной во время путешествия по Европе легочной болезнью, чахоткой. Но вот, наконец, болячка взяла верх.

Пять дней назад Фред получил письмо от жены, помогавщей своей силой матери вытаскивать отца, грустное письмо. Надежды нет. Болезнь одолевает, организм уже не борется. Им не справится. И отец сам вчера сказал, что это все. Он устал, попросил позвать Михаила, попрощаться. И небольшая приписка внизу. Не для чужих глаз.

«У маменьки есть совершенно бредовая идея, как помочь, но нужна твоя сила. Приезжай вместе с государем, но не обнадеживай. Это секретно»!

А началось все вроде бы незаметно. В конце месяца сеченя умер старший брат, наследник отца, Даниил. На 20 лет старше Михаила. Он пошел в материнскую родню, дородных, грузных Милославских. Лет ему было уже под 70, страдал частыми приливами крови, делали кровопускания, а тут неприятность – младшая дочь, Любава сбежала с полюбившимся ей парнем. Хорошо, честным, так что обвенчались увозом. Появились пред родительские очи уже мужем и женой. Жених был Муромским неугоден, так как принадлежал к роду Адодуровых, запятнавших себя изменой во время похода Владислава на Москву. Один из их рода, воевода в Дорогобуже сдал город без боя полякам. Так что орал Даниил знатно, дочь ругал, но приданое отдали. Деньгами и разной рухлядью, земель Даниил не выделил. И той же ночью случился у него удар. Пролежал безмолвно, колодой 5 дней и умер. Хоронили, как положено, на третий день. По традиции, в Муроме, в соборе Спасо-Преображенского монастыря, в родовой усыпальнице. Стояли крепкие Федосовские морозы. Церковь была холодная, Богослужение затягивалось. Жена Даниила, Алена не пускала дочь с мужем проститься с отцом, называла убийцей отца. Все присутствующие, несмотря на богатые шубы перемерзли. Михаила вновь одолел кашель, и, после опускания гроба в родовую усыпальницу, Анна извинилась и повезла мужа домой. Но решила не в Москву, а в имение, Бобрики, предварительно предупредив, что бы протопили дом. Побоялась, что воздух Москвы, с его постоянными дымами из десятков тысяч печей будет Михаилу вреден. Туда же, в Бобрики, вызвала дочь, для помощи в лечении. У Михаила начался жар, появилась кровь при отхаркивании. Сама Анна уже не справлялась. Вроде бы сила Анастасии помогла, наступило улучшение, но в последнюю неделю цветня (апреля) состояние князя резко ухудшилось. И полетело письмо в Москву, что надежды нет. Государь Михаил сорвался сразу, не слушая царицу Евдокию, велел заложить возок, и, несмотря на распутицу, тронулся в дорогу. Взял с собой лучших немецких лекарей, хоть на них надежды и было мало.

Торопились, но дороги еще не просохли, и местами в низинах лежал снег. Но успели. Князь Михаил был жив, но очень слаб. Нашел в себе силы улыбнуться побратиму, и все. Долго говорить не мог, одолевал кашель с кровью. Государь просидел у постели больного до темноты, просил держаться, скоро тепло придет, легче станет. Тезка слабо улыбался и кивал. Попрощались, Михаил пообещал своему государю дожить до утра. Анна стояла и качала головой. Она знала, что обещания ее муж впервые в жизни не сдержит. Пока государь сидел у постели больного, она успела поговорить с зятем. Тот с удивлением смотрел на тещу. То, что она задумала, граничило с безумием, но, известно, что иногда именно самые безумные планы срабатывают! Жена, полностью уверенная в успехе, смотрела умоляющими глазами. Согласился. Да и миссия у него была простая – поделиться силой. Прибежал холоп, сообщил, что Государь заснул.

- Пора, – сказала Анна – тянуть больше нельзя, иначе его никто не вытянет! Все зря будет. Я отхаркивающий отвар с сонными травами заварила. Настя, пойдем, отнесем отцу.

- Ты что, ему ничего не скажешь?

- Ты отца, что ли не знаешь? Откажется! Пусть спит. Когда проснется, тогда проснется. Я все в своих записках изложила. Настанет время, разбудят.

- Анна, – тихо сказал Фред, – вы удивительно смелая женщина. Не дай Бог, кто узнает, на вас же такие обвинения посыплются!

- Пусть. Но у Миши шанс появится! А так ни одного нет! И, получится, что я обет свой сдержу. Не пережить Михаила. Даже, если я через двадцать лет умру, он все равно жить будет! Пошли, попрощаемся. Только, что бы он ничего не заподозрил. И много говорить не давайте. Сейчас все более-менее стабильно, самое время.

Глава 1.

Весть о кончине князя облетела всю вотчину рано утром. Первым обнаружил тело истопник. На коленях перед ложем, на котором лежало бездыханное тело Михаила, стояла княгиня Анна, и рыдала взахлеб, уткнувшись лицом в перину. Прибежала Настя с Фредом, пришел бледный, как снег Михаил Федорович, рухнул рядом с княгиней. Шепча: - Господи, Мишка, как же так, Мишка, ты обещал дожить до утра. Как я без тебя, побратим мой кровный, останусь!

В поднявшейся суете никто не обратил внимания, что князь был и обмыт, и одет, и руки на груди сложены. Главное – умер. В Москву послали письмо, что бы срочно приезжал наследник, Константин. Из Рязани к вечеру прибыл епископ рязанский, Феофан, в миру Федор Воеводин-Муромский, старший сын. Вторую дочь, Марию, сговоренную за молодого Шереметьева, привез Константин. Старый Федор Шереметьев, невзирая на немощь тоже добрался, как и старец Симеон, бывший келейник Филарета, ныне профессор духовной семинарии в Троице-Сергиевской лавре приехал. С ним вместе второй брат, Андрей, тоже старик. От старшего, недавно преставившегося, Даниила, его наследник, Федор, с матерью, вдовой Аленой. Только двойняшки, Владимир и Всеволод не успевали от своих воеводств добраться. Все равно, похороны вышли богатые, торжественные. Дворяне окрестные, и соседи, чьи вотчины рядом были, все собрались. Рыдал в голос старик Микки Каменский. Вдова верного воина, Николая Остогожского, Агафья, княгиню поддерживала, успокаивала. Похоронили князя в усыпальнице, устроенной здесь же, в имении, в церкви Преображения Господня, рядом с погибшем при осаде Бобриков старшим сыном. . Три дна прощались с князем окрестные жители. Много часов в очереди в храм простояли, желая поклониться покойному. Заупокойную службу отслужил приехавший из Москвы, интронизированный два года назад патриарх Иосиф. Присутствующие шептались, что княгиня гроб заказала стоимостью в хорошее имение. Из цельного дуба, с золотыми накладками, и, что поразило всех, с двойной крышкой. Под основной, дубовой, была еще одна, из хрустального стекла собранная, в золотые переплеты вставленная. Опустили гроб в усыпальницу, оставили пока просто, на подставке. Мраморное ложе еще не было готово.

Поминки справили пышные. Сам Государь слово сказал о заслугах князя , все помянул. И его первый бой, по дороге на Тихвин, и свое спасение, и Лебедянь, и поездку в Европу с тайной миссией. И сожженный лагерь Густава Шведского, и мир Столбовский, и оборону Михайлова от орды Сагайдачного, и обмен Филарета, и поездку в Турцию, и попытку спасти войско Шеина от позорной капитуляции. И что не будет у него больше такого друга верного, брата названного. Расплакался под конец.

Вечером в горницу к вдовой княгине постучался старец Симеон. Вошел, благословил, сел напротив печальной женщины, и тихо спросил.

- Анна, скажи честно, что с Михаилом? Помнишь, я же тоже дар имею, не чета Мишину, но кое-что могу. Почему я его живым чувствую?

Разрыдалась Анна, и призналась, что ввела она мужа в стазис. И оставила наказ потомкам снять стазис только тогда, когда найдут верное средство от хвори легочной, что его в могилу почти свела. Считанные дни оставались. Так что, он или умер бы у нее на руках, или будет лежать, пока не найдут средство, чахотку лечить. Заклинание она сильное наложила, и 100 и 200 лет простоит, а если мало этого будет, то наказала потомкам, подпитывать каждые 100 лет накопители, что в гроб встроены, и вокруг него она завтра расставит. Так и 500 лет пройти может. А уж за это время люди средство от болячки найдут. И клятву на кресте с Симеона взяла, что никому он о том не обмолвится.

- Отважная ты женщина, Анна! Надеюсь, сработает твоя задумка. Молиться буду. И, хоть жаль, что Мишку больше не увижу, надеюсь, что все хорошо для него закончится. Одно плохо. Чую я, погубила ты еще одного Михаила. Государя. Он по Филарету так не убивался, как по брату моему. Да ладно, Господь милостив, переживет!

Не пережил. В последний год впал Михаил Федорович в меланхолию, дела забросил, все больше времени в молитвах проводил. От лечения отказался. Ноги у него опухать стали сильно. Но Анну звать запретил. Настя чуть ли не силой прорвалась к царю, Евдокия, вся в отчаянии, провела. Но Михаил отвел в сторону несущую исцеление руку.

- Не надо, дочка, не вернешь магией старое сердце к жизни, и новое не приделаешь. Я страну в надежных руках оставляю, в Алешкиных. Он воспитан, как царь, не то, что я, малограмотный. Он хорошо править будет. А я устал. Все, кто со мной начинали Россию восстанавливать, или покинули мир сей, или глубокие старики. Евдокия, позови Алешку, наказ ему дать хочу. А тебе, Настя, счастья желаю. Мужа я тебе хорошего сосватал. Так что рожайте детей побольше, фамилию Воеводиных крепите. На таких, как вы, государство стоит.

И как в воду глядел, и пяти дней не прошло, почувствовала Настя в себе признаки новой жизни. Обрадовала Фреда.

- Если будет мальчик – Михаилом назовем, – обнимая жену шепнул он ей в ухо.

Жизнь продолжалась. Фред, впервые с похорон решился поговорить с тещей.

- Анна, простите, не хочу тревожить, но все-таки скажу. Правильно ли, что мы Михаила в склеп, в соборе поместили. Все-таки туда люди заходят, вдруг повредят накопители? Или кто-нибудь поймет, что покойник-то живой?

- Не переживай, Федя. Строю я уже новый, особенный склеп. Только для Миши. Круглый, так рассчитала, что бы сила от накопителей не рассеивалась, а прямо на домовине концентрировалась, а то в храме постоянно подзаряжать приходится. Неизвестно, сколько ждать потребуется, может, не одно столетие. Я, конечно, потомкам накажу посещать и подзаряжать, если не будет средство от болезни найдено, но кто знает, как дело повернется. Запас прочности у меня в 150 лет заложен. Так что раз в столетие подзаряжать придется. Как построим, так попрошу твоей помощи. Мужикам, что домовину переместят память стереть. Недолго ждать уже, к осени закончат подвал. Потом, уже следующим летом, часовню рубленую поставим, восьмериком, освятим в честь святого Михаила-Архангела.

Глава 2.

. И как в воду глядела. На годовщину смерти князя Михаила, вдруг приказал государь поднять себя и в собор отнести. И там, посреди заупокойной службы и упал. И больше не поднялся. Неделю пролежал и умер. Только несколько часов от своего рождения, от 49-ти лет пережил. Сын его, Алексей Россию принял. Так же, как и отцу его ему только 16 исполнилось. И, почти сразу мать потерял. Только пять недель прожила после смерти мужа Евдокия. Все плакала, вспоминала первую встречу, когда отдал ей, плачущей, свой платок, пожалевший ее молодой и красивый боярин, оказавшийся Государем, Михаилом Федоровичем. Как прожила с ним счастливо в замужестве, одно горе знала, что не дал им Господь второго сыночка, всех прибрал, кроме Алешеньки. Так и умерла от черной тоски.

В регенты при молодом государе, конечно, Морозов прорвался. Фред сразу же в отставку попросился, знал, что новая метла мести по-новому будет, но на его удивление, отставку не приняли. Алексей сам пригласил, и вместе с Морозовым разговор имел. Просили остаться. Морозов все европейское любил, понимал, что в нынешнее время никого, лучше европейского принца, православного, российское подданство принявшего, да еще начинавшего работать под началом его старого соперника Михаила Муромского, не найти сейчас в России. Да и в Англии нехорошие дела затевались, трещала по швам Московская компания, из-за дурной политики протектора Кромвеля, прямой своей выгоды не видевшего. Так что иметь на службе в России племянника короля нынешнего и кузена короля Британии будущего, куда как выгодно. Тем временем, как в пословице, свято место пусто не бывает, проложили дорогу в Архангельск купцы голландские. Но для торговли на ярмарках внутри России им требовалось разрешение, так что свободно говоривший по-голландски Фред, к тому же, в прошлом, друг получившего наследство после старшего брата, графа Нассау-Дица и штатгальтера Фрисландии, Вильгельма-Фредерика, с которым до сих пор переписывался, был незаменим. К тому же, именно из Голландии, не из Англии, теперь привозили в Россию предметы роскоши, ткани, посуду, украшения, даже мебель, столь ценимую Морозовым, так что Фред остался главой Посольского приказа.

Съездил, пожаловался теще, что не может найти время на развитие железного промысла, в Красногорске, завещанном ему Михаилом. Да еще знающие рудознатцы нашли там по соседству, медь и рядом – малахит, камень красоты дивной, узорчатый, словно кружево черно-зеленое, изысканное. Фред первым делом, первый добытый камень привез в Бобрики, и приказал им постамент для гроба Михаила отделать. Осенью князя и перенесли в специальную усыпальницу, где его никто бы не потревожил. А мужикам, княгине помогавшим, сам Фред память самолично подтер, что бы никто, кроме родни кровной не знал, где князь упокоился. А в надгробие в семейной усыпальнице Анна приказала пустой дубовый гроб положить, и внушить, что именно там тело Михаила лежит.

Венчался на царство Алексей Михайлович в середине серпеня, августа по-европейски. Но править сам пока не начинал. Отдал власть наставнику своему, Борису Морозову, отговариваясь малолетством. Боярская дума была согласна. Молод еще государь. А о том, что отец его только на год старше Русь под свою руку принял, да не государством единым, а разваливающейся руиной, забывали все. Так что правил пока Морозов, да помогал ему Михаил Салтыков, из опалы еще Филаретом возвращенный. Умные люди понимали, что ни к чему хорошему такое правление не приведет, но возразить некому было. Федор Шереметьев стар был, как передал Посольский приказ вначале Муромскому, а потом зятю его, оставался какое-то время военноначальником, но потом и от этих дел удалился. Спихнул все на Семена Прозоровского. Сам подумывал в монастырь уйти, на покой.

То, что сейчас происходило в России совершенно не нравилось Фреду, вернее, боярину Феодосию Воеводину. Он боялся, что все, что в свое время сделали для разоренной в смутное время страны отец и дед Алексея, Михаил Федорович Романов и патриарх Филарет, его отец, поднявшие страну из руин, пойдет прахом при сыне и внуке. А ведь готовили наследника к власти, обучали. В отличие от малограмотного отца, проведшего детство в лишениях, прячущегося от зловредного Годунова, преследовавшего Романовых, боясь их влияния и более близкого родства с угасшей династией. Добрым словом поминал Фред тестя, князя Михаила, отсоветовавшего ему в свое время брать под свою руку другие приказы, кроме Посольского.

Хотя предлагали. И не из последних. И челобитный, и разбойный, и поместный, а особенно Михаил настаивал на ново созданном им же Дворцовом приказе. Он надеялся, что знающий обычаи и повадки при Европейских дворах бывший принц сможет наладить и работу по управлению царским имуществом. Еле отговорился. Тесть помог. Поддержал. Доводы привел, что, если Европу Фред знал хорошо, то русские обычаи все же были для него чужие, запутается, пусть лучше Европой занимается. Как в воду глядел. При Морозове ему было бы не удержаться в должности. Придраться на таком хлебном месте можно запросто, злоупотребления можно на пустом месте найти. Было бы желание. А отставление от места автоматически зачисляло проштрафившегося, если не в опальные, то в неблагонадежные. А если учесть, что на этом посту за короткое время пятеро сменилось, то Фред неустанно благодарил князя, за то, что помог избавиться от, фактически, ловушки. Тем более, работа в посольском приказе была налажена, все приказные служащие от дьяков до последнего писца свой долг знали и исполняли отменно.

Пока в Европе было затишье, война шла с переменным успехом, то затихая, то вспыхивая вновь, так что больших хлопот Европа не требовала. Турция притихла, там наводил порядок молодой султан. Впечатлила тихая и незаметная расправа с нарушителями его приказов в Крыму, оба, и отец, и сын Гиреи плохо закончили. Сын умер неизвестно от чего, в провинции, пытаясь спрятаться от гневного султана, не простившего ему нападения на Россию за деньги поляков, но, как шептались знающие люди его настигла «султанская милость», чашка кофея с алмазной пылью. А его отец, вызванный в Порту, скоропостижно помер по дороге на греческий остров, определенный ему местом ссылки. За плохое воспитание наследников. Крым получили ранее опальные родственники, сидевшие тихо, нос боясь высунуть. Помнил султан своего старшего друга Михаила. Да и как забудешь, когда на каждой охоте хвалился он огромным беркутом, исправно бившем добычу, не только птичью мелочь, но и мелких антилоп. Фред тоже побывал послом у султана, почти ровесники, они нашли общий язык. Так что и со стороны Турции больших сюрпризов ждать не стоило.