Боярыня Марфа

Глава 1

Новгород, дом боярина Адашева, 1570 год

— Матюшка... Ма... — горько звал тонкий голосок ребёнка, и моё плечо сильнее затеребили. — Матюшка, встань...

В голове шумело так, что казалось, её разрывает изнутри. Кто-то теребил меня за плечо, и что-то мокрое тыкалось в моё лицо.

Я едва пришла в себя. Явственно услышала всхлипывания над собой.

— Наташка, не трожь её! Померла она! — раздался другой детский голос, более жёсткий. — Видишь, кровушки сколько.

Дернув головой, я окончательно пришла в сознание и открыла глаза. Тут же увидела, как мальчик лет шести оттаскивает от меня за руку девчушку лет трёх. Она была светловолосой, лохматой и вся в слезах. Но упорно цеплялась за мою одежду маленькими пальчиками, не желая отходить.

Я мотнула головой и, чуть приподнявшись на руках, села. Огляделась.

Где я?

.

.

Незнакомая обстановка. Мрачная комната, освещённая мерцающим светом свечей. И эти незнакомые двое детей рядом.

— Наташка, пошли! Бежать надо! — снова выпалил паренёк, оттаскивая маленькую девочку ещё дальше от меня.

Мальчик невозможно походил на моего Андрея. Сына. Только был чуть помладше.

— Андрей? — позвала я тихо.

Услышав мой возглас, светловолосая девчушка обернулась ко мне и выпалила, чуть картавя:

— Жива... Матюшка жива, Андрейка!

Оттолкнув мальчика, она снова устремилась ко мне, бросились на колени и припала к моей груди. Прижалась мокрым личиком к моей шее, обхватив тонкими ручками.

Отчего-то я сидела на полу. Он был деревянный и тёплый. Я попыталась придержать девочку, не понимая, что происходит. Подняла руку, на которую опиралась до того, и ощутила, как по ней что-то течёт. Бросила взор. С моей ладони стекала тёмно-красная густая жижа.

Это что? Кровь? Моя?

.

Дорогие читатели)

Приглашаю вас в свою новою книгу!

Бытовое фэнтези, Русь времен Ивана Грозного, попаданка - боярыня

.

Если вы хотите поддержать автора, пожалуйста добавьте книгу в библиотеку,

поставьте "Мне нравится" и подпишитесь на автора. Спасибо!

.

Глава 1.2

— Матушка! — тут же воскликнул мальчик, бросившись рядом со мной на колени и заглядывая мне в глаза. — Ты жива?

Невольно осматривая руку, я понюхала ее. Действительно, это была кровь. Еще свежая. Но откуда она? У меня вроде ничего не болело. Только голова сильно гудела, а в ушах стоял шум. Пробежавшись взором по странному длинному платью из золотистой парчи, которое отчего-то было на мне надето, я отметила, что на нем нет крови.

— Андрей, что случилось? — спросила я мальчика.

— Матушка, там демоны в чёрном! — заявил мальчик испуганно. — Они в дом ломятся. А все слуги сбегли!

В следующий момент раздался сильный треск, и слюдяное окно, разбилось вдребезги, рассыпавшись цветными осколками на пол около нас. Влетевший внутрь увесистый камень, прокатившись по полу остановился около ножки стола.

Тут же шум в моих ушах стал утихать, и я отчётливо услышала другой шум. Стала различать громкую ругань, слышимую с улицы, и топот лошадиных копыт.

— Открывай, собака! Мы тебя все равно выкурим из твоего логова! — раздался хриплый мужской рык с улицы.

Собака? Демоны в чёрном? И я что, правда, слышала стук лошадиных копыт под окном?

— Ломайте дверь к едреной матери! — раздался очередной мужской низкий крик с улицы.

— Сейчас судить тебя будем, польский прихвостень!

Только в этот момент я поняла, что нахожусь не у себя в квартире, а где-то в другом месте.

И тут комната где мы находились с детьми содрогнулась от сильных ударов. Словно кто-то или что-то билось в наружную стену.

— Отпирай, продажный пёс! Государь судить тебя желает!

Визуал главных героев

Боярыня

Марфа Данилована Адашева

25 лет, двое детей

.....

...

Кирилл Юрьевич Черкасов

сын боярина, опричник, 35 лет,

Добрый, брутальный, гордый, опасный

.....

....

Глава 2

Инстинктивно чувствуя, что медлить дольше нельзя, я поднялась с пола, встала на ноги. Голова немного кружилась. Вокруг явно происходило что-то темное и непонятное.

Я огляделась.

Меня окружала какая-то старинная или даже музейная обстановка. Но такая реальная, что это явно был не сон.

Убранство комнаты очень походило на некий терем: с лавками, украшенными вышитыми коврами, слюдяными расписными окнами и деревянными стенами, в углу стоял сундук, позади массивный стол, а я стояла неподалеку от небольшой высокой кровати, с завитыми деревянными ножками.

Светловолосая девчушка так и жалась ко мне. Я ласково провела по её голове рукой и вымолвила:

— Подожди, маленькая.

Я отстранила малышку, и невольно пошатнулась.

Вдруг меня накрыло странное видение. Словно я увидела какой-то сон или прошлое воспоминание.

Передо мной возвышался мужчина, роста выше среднего, дородный, с широкими крутыми плечами. Немолодой с окладистой густой бородой и в темно-зеленом длинном облачении до пола. Темный, разъяренный взор его вызывал во мне неподдельный страх. Толстое, заплывшее лицо и неприятный запах пота, исходивший от него, вызывали отвращение.

Он держал меня за длинную косу и тянул вверх, что-то крича мне в лицо. Я не слышала его слов, в ушах стоял шум, но он явно ругал меня. Он почти рвал мои волосы, и боль от этого была жуткой.

Вдруг мужчина схватил меня за горло широкой ладонью. Я испуганно сжалась, схватившись тонкими пальцами за его неумолимую руку, которая душила меня. Я видела в его пылающих гневом глазах свой приговор — он хотел лишить меня жизни.

Во мне же мгновенно поднялась неистовая непокорность и желание выжить любой ценой. Я дернула головой, высвободив шею, и со всей силы ударила кулаком мужчину в грудь. Не надеялась, что это поможет, ибо мужчина был слишком силен, но он вдруг пошатнулся, отпустив меня. В его глазах отразились непонимание и даже недоумение. Он явно не ожидал от меня подобного сопротивления.

.

Боярин Фёдор Григорьевич Адашев

45 лет, муж Марфы

Далее я все видела словно в замедленной съемке.

Я снова ударила его руками, отталкивая от себя. Угрожающий мужик невольно откинулся назад и запнулся за ковровую дорожку, собравшуюся у его ног. Начал падать, размахивая руками и в следующий миг рухнул на пол. Я испуганно вскрикнула, прикрыв глаза, и думая о том, что теперь мне точно несдобровать. Отчего-то знала, что за подобное неповиновение и то что подняла руку на мужчину непокорную бабу точно прибьют до смерти.

В моей голове что-то щелкнуло и перед глазами появилась другая картина.

Тот бешеный злой мужик недвижимо лежал около сундука, распластавшись на спине и закатив глаза. Не двигался и похоже не дышал. Под его головой растекалась лужа крови, а висок разбит. Я в ужасе осознала, что он, видимо падая, ударился о край железного сундука головой и умер. А я ощущала, как в моей груди все сжалось от ужаса, а голова закружилась.

— Ломайте быстрее! — ворвался в мое сознание громкий крик с улицы.

Глава 2.2

И тут же мое видение пропало. Я снова увидела перед собой малых детей, светловолосую малышку и мальчика шести лет. Они как-то непонимающе и испуганно смотрели на меня, словно ждали от меня чего-то.

— Выходи, продажный пёс!

Ах да, опомнилась я. Какие-то «демоны», как сказал мальчик, хотели ворваться внутрь дома, и наверняка надо было их опасаться. А еще это видение сейчас.

Я что… убила человека?

Оттого столько крови на темном полу? И она не моя. А того самого мужика в длинной одежде, которого я толкнула. И если я это сделала, то я была преступницей.

Какое-то внутреннее чутье подсказало мне, что делать. Я быстро схватила покрывало с кровати и бросила на пол, прикрыла лужу крови. Словно знала, что никто не должен видеть ее.

Я снова огляделась. Никого, кроме детей, в комнате не было. Тогда куда делся тот мужчина? Или хотя бы где его тело?

Мои мысли прервал сильный шум и треск снизу. Я поняла, что те, кто ломились в дом, выбили дверь.

Послышались крики и громкий топот ног.

— Матушка, бежим скорее! — завопил мальчик и, схватив меня за руку, куда-то потянул.

Я не понимала, что делать, но мой внутренний голос подсказывал мне, что мальчик прав. Поэтому подчинилась, я последовала за пареньком, схватив малышку за руку и так же увлекая ее за собой. Мы прошли две темные комнаты, спустились по узкой деревянной лестнице и вышли в большую комнату с высокими арочными потолками. Здесь было светлее. Слюдяные фонари по расписным стенам хорошо освещали темное пространство.

.

.

— Пойдем потайным ходом! Матушка, скорее! — выкрикнул мальчик.

Мы с малышкой уже ринулись за ним в дальний угол, как вдруг из другой двери в комнате появился мужчина в черном.

Увидев нас, он гаркнул как одержимый:

— А ну стой!

Замешкавшись, я невольно остановилась. В комнату стремительно вбежал другой мужчина. Он быстро приблизился к нам, встав на пути и красноречиво положил руку на рукоять оружия, висевшего на его поясе. Его взор был страшен и темен.

Я испуганно попятилась назад вместе с девочкой, на середину просторной комнаты, понимая, что это именно те люди, которые выбили дверь, а до того кричали угрозы с улицы.

Малышка испуганно вцепилась в мою юбку и заплакала.

— Воевода! Боярыня здесь! — гаркнул второй мужчина, стоявший позади.

Не прошло и пары минут, как двери в просторную светлицу распахнули и в комнату ввалилось еще пятеро мужчин.

Они были одеты во всё чёрное: короткие кафтаны и заостренные шапки, сапоги, на груди что-то похожее на легкие кольчуги. Напоминали они одеянием стрельцов, что раньше были на Руси в Русском царстве, только во всём чёрном. Все поголовно с короткими бородами и недовольными лицами.

— Кто вы такие? Что вам нужно? — воскликнула я, не понимая, что происходит.

Вперёд вышел огромный бугай, широкий, словно бочка, с короткой рыжей бородой и толстым лицом. Взор его был до того бешеным, что я съёжилась, ещё сильнее прижала рукой к себе девочку.

— Верные слуги государевы, — ответил он грубым басом. — Пришли изменника боярина Адашева брать! Где он?!

Глава 3

Опять меня накрыло ясное понимание того, что вокруг происходит что-то тёмное и жуткое, но не могла понять что. И вообще кто эти жуткие головорезы, вломившиеся в дом?

Они явно требовали с меня что-то, но я не понимала. Никакого боярина я не знала. Да и не могла знать, в моём времени не было никаких бояр.

Что сказать? И вообще, кто эти страшные, опасные люди и что им надо от меня?

— А мне откуда знать? — выпалила я храбро.

Малышка заплакала громче, и я прижала её к себе сильнее.

— Девку малую убери от греха! — прорычал всё тот же мужик в чёрной одежде и высокой шапке. — Где боярин? Муж твой? Где схоронился?

Остолбенев, смотрела на этого воина в чёрном и не понимала, что ему от меня надо. Какого ещё боярина они искали? И почему именно боярина?

Слова рыжего борова «слуги государевы», «твой муж» и «изменник» мне совсем не придали спокойствия, а наоборот, испугали ещё сильнее. Эти люди точно пришли не с добром. Насколько я знала, раньше изменников не только казнили, но и могли запросто отправить в ссылку всю их семью. И если мы с детками были этой семьёй, то дела наши были плохи.

— Сказала же — не знаю.

Я и правда не знала ничего ни про боярина, ни вообще, что им надо от нас. Лихорадочно пыталась понять, как себя вести и что ответить, чтобы они не тронули нас. Отчетливо чувствовала, что эти люди опасны и раздражать их не стоит.

Рыжий мужик недобро оскалился мне в лицо, словно зверь, и с угрозой процедил:

— Берегись, боярыня… не знаешь, кому перечишь…

— Не подходите ближе! — выдохнула я непокорно, зная, что нельзя показывать свою слабость и страх этим людям.

Злобно выругавшись, рыжий бугай прохрипел:

— Парни, обыскать весь дом. Всё перевернуть! Найти окаянного пса!

Мужчины немедля бросились исполнять приказ. Рыжий и ещё один из мужчин остались с нами. Нагло начали осматривать комнату, заглядывая в сундуки, стоявшие в углу.

Мы же с детьми остались посреди комнаты, и малыши испуганно жались ко мне. Я пыталась мыслить разумно, но у меня ничего не получалось. Мысли метались как бешеные.

Спустя четверть часа вернулись остальные мужчины. Нашли только старую служанку и приволокли её в просторную горницу, где мы находились.

— Адашева нигде нет, — ответил один из мужчин. — Похоже, сбежал, сучий сын.

— Вот старуха чернавка, под лестницей нашли, но она немая, похоже.

Старая женщина жалобно скулила и плакала.

— Никого больше нету, Ерофей, — доложил еще один, обращаясь к рыжему борову. — Видать, вся челядь боярина сбежала.

— Почуяли гады, что мы приедем, вот и сбежали со страху.

— Говори, бабка, где боярин твой Адашев! — прикрикнул на старуху рыжий и пнул ногой женщину.

— Прекратите это! — возмутилась я. — Не надо её бить!

После моего истеричного окрика один из мужчин, загородил старую женщину от рыжего разбойника, и сказал:

— Оставь бабку, Ерофей. Сдохнет ещё.

Я даже благодарно взглянула на него. Лицо его было довольно молодым, а скулу пересекал шрам. Но поблагодарить не успела, так как рыжий воинственный мужик, похоже, предводитель этой шайки, снова подошёл ко мне и прорычал:

— У нас указ царя, боярыня. Мужа твоего, Фёдора Адашева, пред очи царские доставить! Судить его будут, как пса продажного! Говори немедля, куда боярин уехал? Куда сбежал?

Отчего-то в эти страшные мгновения меня осенила догадка. Тот самый мужчина, который был в моём видении и который упал навзничь в той спальне, и был Адашев. Его имя и его облик ясно всплыли теперь в моих мыслях. Мой муж и боярин, которого искали теперь эти дикие людишки. И, похоже, он был мёртв, и я виновата в его гибели.

И если рассказать о том этим ненормальным, то…

Что будет после, я даже боялась предположить. Меня могут обвинить в убийстве, или сделать виновной в том, что царский указ не исполнен, и боярина к царю не доставили. И что было хуже, я даже не знала. Поэтому, испуганная и дрожащая, я решила молчать обо всем, что теперь осознала.

— Не знаю, — повторила я снова.

Рыжий стремительно выдернул длинный нож, похожий на кинжал и опасное острие замерло в сантиметре от моей шеи.

— Не гневи меня, наглая баба! — угрожающе прохрипел мне рыжий боров. — А ну говори, где муж твой, боярин, и немедля! Иначе...

Если бы я знала, что сказать! Но действительно не знала. Он, похоже, умер, а об этом точно не следовало говорить этим бешеным мужикам.

Я ощутила, как острое лезвие уже давит на мою кожу и окончательно запаниковала.

Неожиданно к нам приблизился один из мужчин, тот самый со шрамом. Положил руку на кинжал, чуть отодвинув его от моей шеи.

— Не лютуй, Ерофей. Боярыня итак нам всё скажет... И сама... так ведь? — заявил он и вперил в меня давящий, тёмный взор.

Но я упорно молчала, так как сказать мне было нечего.

Глава 4

Я не успела опомниться, как меня тут же схватили, заломили руки за спину и начали стягивать запястья чем-то жестким. Да так больно, что я испуганно закричала, требуя отпустить меня. Но меня уже бесцеремонно потащили к двери, а я пыталась упираться ногами.

Светловолосая малышка подбежала ко мне, вцепилась в юбку и громко заплакала тонким голоском:

— Матюшка! Ма...

— Девку малую уберите! И за мной! — приказал рыжий предводитель и быстро вышел прочь из комнаты.

Один из мужчин неучтиво оторвал маленькую девочку от меня и почти кинул её на мягкую шкуру-половицу у изразцовой большой печи.

Я краем глаза увидела, как девочка снова вскочила на ножки и хотела побежать за мной к мужчинами, что тащили меня вон. Но тут же к ней подскочил Андрейка. Он похоже был её братом, и, схватив малышку в охапку, удержал её. Прижал к себе и громко воскликнул:

— Не надо, Наташка! Не ходи за мамкой…

«Умный мальчик», — мелькнула у меня мысль, и в этот момент мужики вытащили меня в коридор.

Похоже, сопротивляться было бесполезно, ибо двое, подхватив под локти, почти тащили меня на весу. Впереди них шествовал с факелом в руке рыжий боров, а позади я слышала тяжёлый топот сапог других мужчин.

Поджав губы, я лихорадочно пыталась понять, где я нахожусь и как себя дальше вести.

Единственное, что я понимала: я какая-то боярыня, за мужем которой явились эти жестокие люди в чёрном, и что у меня двое деток, тех самых, которые теперь напуганные остались там, в просторной комнате. А ещё я только сейчас отметила, что одето на мне какое-то неудобное тяжёлое платье, сшитое из толстой парчи тёмно-горчичного цвета и расшитое жемчугом по рукавам и вороту.

Меня вывели наружу, и в лицо мне ударил сильный ледяной поток ветра. На улице было темно, грязно и сыро. Похоже была поздняя осень или ранняя весна: много талого снега на мёрзлой земле и лысые деревья.

Чёрная карета на полозьях, напоминающая крытые сани, запряжённая двойкой лошадей, стояла у распахнутых настежь ворот. Во дворе никого не было, кроме двух мужчин в черном, они держали коней.

Оглядевшись, я отметила, что мы вышли из большого двухэтажного, красивого дома - особняка с расписными, высокими окнами и резной крышей. Дом напоминал искусное произведение деревянного зодчества. Остальные постройки и ворота с высоким частоколом вызвали у меня окончательное утверждение, что я явно находилась не в XXI веке.

Вдруг мне на плечи кто-то накинул что-то тяжёлое, наподобие длинного пальто или тонкой шубы в пол, только расшитую дорогой тканью с лицевой стороны. Неужели кого-то из этих бешеных военных волновало, что я в одном платье? Я благодарно взглянула на того, кто укрыл меня одеждой. Это был тот самый, русоволосый молодой мужчина со шрамом на щеке. Тот же, который не дал своему сотоварищу зарезать меня ещё в доме. Вроде рыжий обращался к нему: «Кирюха».

— Гришка, Кирюха, везите боярыню в крепость! — раздался приказ рыжего борова. — А мы вокруг порыщем. Может, и изловим этого трусливого пса!

.

Меня затолкали в эту самую крытую карету, и со мной внутрь уселся один из мужчин, который Гришка. Остальные, как я успела заметить, вскочили в седла.

Сани-карета тронулись. А я попыталась выглянуть в замёрзшее окно, но ничего не увидела.

Тут же меня неучтиво толкнули в плечо, обратно на жесткое сидение.

— Сиди смирно, боярыня! А не то и ноги тебе свяжу! — пригрозил Григорий, что сидел напротив меня.

Он был до жути страшным, с лицом испещренном язвами. А ещё от него невыносимо пахло потом.

Я откинулась на спинку сидения и чуть прикрыла глаза. Смотреть на этого обезображенного не хотелось.

Пару раз выдохнула и попыталась мыслить разумно, и понять, где я оказалась.

Мои мысли путались и крутились в бешеном хороводе. Отчего-то всё происходящее напоминало мне позднее средневековье, век шестнадцатый-семнадцатый, когда на Руси была смута или правил Иван Грозный.

В голове отчего-то забило колоколом слово «опричники». Эти мужчины в чёрном, искавшие боярина Адашева, очень напоминали их. Одежды такие же, как у стрельцов царя только черные, дерзкие и наглые, они явно чувствовали свою безнаказанность. И эти опричники прославились тем, что искали государевых преступников и изменников. Вроде так мы учили в школе на уроках истории. В следующий момент я вспомнила о том, что опричники имели право даже казнить на месте неугодного человека. Давно, в юности, я читала статью про времена Ивана Грозного и про тех же опричников, а ещё роман «Князь Серебряный».

И все эти мысли вызывали у меня одно: жуткий страх и неопределённость.

Глава 5

Санкт — Петербург, 21 век

Несчастья обрушивались один за другим. Через какое-то время ушел муж: не выдержал постоянных врачей, анализов и моих бесконечных забот о сыне. Андрюша был болен гемофилией. Страшный диагноз поставили ему еще в полгода, когда на его нежной коже начали появляться ни с того ни с сего синяки.

Сначала я думала, что это ушибы. Он был очень подвижным мальчиком. Но потом я заподозрила неладное: однажды сильно ухватила его за ручку, чтобы удержать от падения, а на его запястье осталось черное кольцо, как от удавки.

Результаты анализов и диагноз врачей были неутешительны. Родовая гемофилия — болезнь, о которой я ничего не знала, да и не хотела знать до того дня. Но она пришла внезапно, и страх охватил меня. Изучив все про эту «дичь», я поняла, что именно я являюсь носительницей «вражеского» гена, который проявился в моем сыне. Болезнь передавалась только через женщин, причем у них не проявлялась, а мог в любой момент вылезти у их ребенка — сына.

Первые пять лет прошли как в кошмарном сне. Я плохо спала, ела, переживала за своего малыша. Берегла его, словно одержимая, зная, что одно неудачное падение и может случится трагедия. Потом пришло смирение и какая-то апатия. Я поняла, что это не приговор, и с этой болезнью можно жить и даже иметь потомство.

Вскоре ушел муж. Заявил, что наша любовь с ним себя изжила, и он устал. Я не стала удерживать его, видела, что последние годы он стал чужим. Да и как не стать, когда я почти все свое время отдавала больному сыну. Потом меня не стали терпеть на работе, постоянные больничные доконали моего начальника, и он вынудил меня уволиться с высокооплачиваемой работы.

Я устроилась кассиром в местный продуктовый магазин и работала два через два. Благо, начальник этого заведения оказался понимающим и жалел меня. Поэтому не увольнял меня за частые болезни сына, когда я не могла работать.

Когда Андрюше исполнилось шесть, его здоровье окрепло и стало даже лучше. И почти год мы жили хорошо, почти не вспоминая о его болезни. Но вскоре неприятное событие.

В тот день сын катался на велосипеде и упал, разбив бедро и колено. И случилось страшное: у него долго не могли остановить кровь. Правда, в больницу нас на скорой отправили быстро, но там Андрея даже прооперировали, чтобы сшить разорванные сосуды. Но все равно его организм был истощен, и потерял слишком много крови.

После я сидела в реанимации рядом с его постелью. Андрюша был под капельницей и на искусственной вентиляции легких, не приходил в себя уже два дня. Я уже не плакала, а только пыталась не потерять рассудок от душевной боли и бессилия что-либо изменить. Чуть раньше лечащий врач сказал мне, что они сделали всё, что возможно. Даже переливание крови, но спасти Андрея может только чудо.

Именно с этого дня и началась моя новая жизнь.

То утро было дождливое и мрачное. Проснулась я у кровати сына, все в той же больнице. Андрея уже перевели в общую палату, хотя он так и не приходил в себя третьи сутки. Оглядевшись, я отметила, что все другие пациенты - дети спят. Они не были так больны, как мой сын. Просто находились в больнице после каких-то операций.

Андрей так и был без сознания, как и раньше, а медицинский аппарат, прицепленный к нему, тихо пикал и вызывал у меня тоскливые, мрачные мысли.

Я же вдруг ощутила сильный голод. Вспомнив, что ничего не ела со вчерашнего утра, решила ненадолго выйти на улицу, купить хот-дог или чебурек в ближайшей забегаловке с фаст-фудом.

Старуха отыскала меня сама. Точнее, встала у меня на пути, когда я перешла дорогу на зеленый свет. Я попыталась ее обойти, но пожилая женщина в какой-то цветастой одежде снова встала передо мной. Она очень походила на цыганку.

— Мне некогда. Дайте пройти, — сказала недовольно я ей.

Поморщившись, старуха не отошла, а тихо сказала:

— Дай погадаю, золотенькая.

— Не надо, — попыталась возразить я.

Но цыганка уже схватив мою руку и пробежавшись по ладони взглядом произнесла:

— На твоем роду лежит проклятие, дорогая. Оттого твой сын родился больным.

— Откуда вы это знаете?

— Читаю по твоей руке, золотая. Ты в себе несешь частицу греха, который передается давно в твоем роду, из поколения в поколение.

— И что же это за грех?

— Не ведаю. Но знаю, что именно он вызвал болезнь твоего сына. Кровные болезни посылаются за грехи рода.

— Что вы все грех и грех! Слушать невозможно. Мой сын не виноват, он с детства и мухи не обидел.

— Не сомневаюсь. Но несет расплату за грешные дела своих предков.

Я замолчала, понимая, что если все правда, что говорит эта неприятная старуха, то помочь моему сыну, наверное, невозможно. Я примерно представляла, что такое карма рода. И если она очернена пролитой кровью и кровавыми делами, то передается темными энергиями из поколения в поколение.

— Хочешь спасти его?

— Спасти? — опешила я. — Андрюшу можно спасти?

— Возможно. Если не испугаешься того, что я скажу.

— Говорите, ради сына я на все готова.

Глава 6

Кап, кап.

Шум воды, стекавшей каплями с потолка, нервировал и вызывал чувство безысходности. Я находилась в небольшой сырой камере, очень похожей на келью отшельника монаха, только с грязной решеткой под потолком. Мягкий солнечный свет едва проникал сквозь открытое окно с решеткой.

Я снова провела беспокойным взглядом по своей темнице.

Плакать уже не хотелось, этим я занималась всю ночь, едва вчера вечером меня притащили сюда. Сегодня прошло уже половина дня, но никто не приходил ко мне, только поутру охранник принес мне крынку с ледяной водой.

Я сидела на каком-то мешке, похоже с соломой в углу темницы, поджав под себя ноги и кутаясь в шубу, более похожую на вышитую тканью легкую дубленку. Здесь не было ни кровати, ни даже чего-то похожего на ложе. Только в противоположном углу навалено на пол грязное влажное сено. На него я не могла сесть — брезговала.

Моя длинная коса уже почти распустилась, и я не обнаружила на ней ни ленты, ни заколки, чтобы прибрать ее. Приходилось только то и дело ее заплетать, чтобы светлые волосы не мешались и не лезли в глаза, а они были очень густыми и длинными, почти до ягодиц.

Все время пока сидела здесь напряженно думала только о двух вещах: сколько мне здесь еще сидеть и как там, в доме боярина, малыши. Даже мысли о еде были не так навязчивы, как неизвестность, что со мной сделают. Если я правильно определила век, в который попала, то меня вполне могли казнить без суда и даже без объявления приговора. Указ царя — и всё, голова с плеч. В то время человеческая жизнь стоила мало, вернее сказать ничего не стоила. И я чувствовала, что со мной может случиться все что угодно.

Неожиданно заскрипел замок, и послышались голоса.

— Отпирай быстрее, некогда мне! — рявкнул мужской голос.

Охранник быстро распахнул тяжелую решетку, служившей дверью в мою камеру. Вошли двое. Один, похожий на важного господина, в невысокой шапке, с длинной бородой и синем кафтане, а второй — вылитый стрелец, в светло-зеленом кафтане с оружием на боку.

— Марфа Адашева, я пришёл говорить с тобой, — хрипло заявил мужчина в синем облачении.

— Сколько мне ещё сидеть здесь? — спросила я тревожно, проворно поднимаясь с мешка с соломой.

Мужчина средних лет окинул меня мрачным взглядом и ответил:

— Это будет зависеть от твоих слов. Ты подумала, боярыня? Готова сказать всё, что знаешь про мужа своего, Федора? Где он схоронился?

После этих слов я поняла, что моего мужа так и не нашли, и это было очень плохо. Может быть, если бы Адашева поймали, то отпустили бы меня? Конечно, думать так было нехорошо, но я ведь не была настоящей женой боярина, а попала в тело Марфы только вчера. И почему я должна была страдать за неё или даже за него? А ещё в доме наверняка плакали без меня Наташа и Андрей. Хоть бы узнать, что с ними теперь.

— Я готова сказать, но только я ничего не знаю, — ответила я. — Что с моими детьми, вы знаете?

Мужчина не ответил на мой вопрос и недовольно произнес:

— Продолжаешь упорствовать?

— Я правда ничего не знаю. Могу и поклясться, и царю вашему о том сказать.

Я готова была поклясться в чём угодно, только бы меня выпустили из этого жуткого места, которое нельзя было даже назвать тюрьмой. Какая-то мокрая, грязная крысиная нора, где холодно и жутко до зубного скрежета.

— Твой муж, боярин, обвинен в царской измене. Ты знаешь, что это значит? — продолжал мужчина недовольно.

На его лице не двигался ни один мускул, кроме губ.

— Не совсем.

— А то значит, Марфа, что если царь не помилует его, то казнят не только его, но и весь его род и семейство.

Я судорожно сглотнула. А мужчина продолжал:

— Но если откроешь где он, то царь помилует тебя и твоих детей.

Его слова вызвали у меня нервную дрожь по всему телу.

Зачем старуха-цыганка отправила меня сюда, для какого-то исправления «греха» предков, если меня вот-вот казнят? И что насчет Андрюши и Наташи, детей боярина? Их что тоже убьют?

Я похолодела.

Может, всё же рассказать всё как есть? Но если скажу, что Адашев умер, они потребуют предъявить его тело, а я не знала, где оно. Так что ничего это не даст.

— Но в чем мой муж виновен? Я могу узнать? — осторожно спросила я, подумав о том, что, может быть, смогу как-то объяснить им ситуацию и почему мой муж так поступил.

Все равно надо было что-то делать. Хотя бы попытаться.

— Можешь, боярыня. Он со своими дружками боярами новгородскими зло великое замышлял. Подписали они грамоту, где присягали на верность польскому королю Сигизмунду и в верности ему клялись. В той грамоте обещали полякам помочь захватить земли Московского княжества до самого Варяжского моря. А за то должны были получить богатые земельные наделы от польского короля.

Кошмар!

За такое предательство я бы на месте царя тоже была бы в ярости. Раздать земли полякам — это даже не знаю, как называется. Неудивительно, что моего мужа искали, чтобы казнить.

Глава 7

— Какой ужас, — пролепетала я себе под нос.

— Ты разве не знала о том? Твой муж не говорил тебе?

— Нет, Федор ничего не говорил мне про эту страшную грамоту. Мой муж пропал, и я не знаю, где он.

— Ой, врешь, боярыня. Чего-то недоговариваешь, — подозрительно произнес мужчина. — Как это муж уехал и не сказал куда? Наверняка, оставил послание какое или наказал, где и как его сыскать.

— Нет, ничего не оставил. Клянусь.

И это была правда. Кроме того странного видения, когда боярин упал, запнувшись, а потом лежал недвижимо я ничего не знала. Да и сейчас не была уверена, что действительно всё это видела вчера. Ведь попав в тело Марфы я какое-то время была сама не своя.

Мужчина долго сверлил меня недовольным взглядом и, наконец, сказал:

— Вижу, вину ты свою не осознала, Марфа. Поэтому посиди-ка ты еще в темнице. Подумай.

Он направился со стрельцом к выходу, а я бросилась за ним. Попыталась схватить его за рукав.

— Прошу вас! Отпустите меня! Я ни в чем не виновата и ничего не знаю. У меня двое детей. Они там совсем одни!

— Странно ты говоришь, боярыня. Что это за «вас»? Как-то не по-русски.

Я тут же закусила губу, понимая, что все окружающие обращались к друг другу только на «ты». Поняла, что сейчас накосячила с этим своим обращением на «вы». Вмиг испугалась. Ещё подумают, что я какая-то засланка нерусская, раз не знаю, как говорить надо. Но я-то прибыла сюда из другого века, и обращение «вы» было для меня нормальным. Но только не для этих диковатых, суровых людей.

— Прости! Я со вчерашнего дня не в себе, — тут же выпалила я. — Отпусти меня!

— Нет. Ты государева преступница и наверняка в сговоре со своим мужем. Раз молчишь. Но ничего, если через три дня не одумаешься, мы и допрос с пристрастием применить можем.

Я недоуменно посмотрела на мужчину. Что это ещё за «пристрастие» такое? И тут меня осенило, что это! Пытки!

Пока я в ужасе пыталась понять, верно ли я поняла, дородный господин в синем кафтане и стрелец быстро покинули мою темницу, а охранник снова запер замок.

Я осталась одна. Обреченно уселась снова на мешок с соломой, и мои мысли стали мрачнее прежнего. Выпила немного воды из крынки, зябко закуталась в лёгкую шубку. Было так тошно и страшно за будущее, что я даже не хотела есть. Хотя со вчерашнего дня, как попала в это время, не держала во рту ни крошки.

Сколько я так сидела, неведомо. Но скоро в моей камере стало сумрачно, за окном садилось солнце.

В какой-то момент опять послышался скрежет открывающегося замка. Я затравленно обернулась, думая, что это охранник. Чуть раньше он обещал принести мне поесть.

Но в грязную темницу вошел совершенно другой мужчина. С небольшой корзиной в руке и в черном одеянии. В высокой шапке и сапогах.

Я знала его. Это был тот самый опричник, со шрамом на щеке. Кирюха вроде. Тот, что накинул мне на плечи эту шубу, когда мы уезжали со двора, а до того — не дал своему начальнику причинить мне вред.

Я встрепенулась. Понимая, что он пришел не просто так. Дикая надежда на спасение завладела моими мыслями.

— Оставь нас наедине, — велел он охраннику.

— Оставлю, но только ты недолго, Кирилл Юрьевич. А то меня накажут.

— Не бойся. Недолго. Иди ужо! — неучтиво выпроводил он охранника.

Тот ушел, а этот со шрамом прошел дальше и поставил на пол слюдяной фонарь, с котором пришел. Камера озарилась неяркими теплым светом. Оттого мне удалось разглядеть его лучше.

Пришлый был не стар, но и не юн. Лет тридцати или чуть больше, мощный, широкоплечий. Выше меня на целую голову.

У него были густые русые волосы, чуть вьющиеся на концах, короткая борода, красиво обрамляющая его подбородок и щеки. Красноватый шрам на правой щеке, старый, но хорошо видимый, тянулся по скуле вверх до самого виска. Черты лица рубленные, словно вышедшие из-под тесака нетерпеливого скульптора, взгляд карий глаз цепкий, глубокий. Лицо выражало требовательное недовольство и в тоже время участие. Казалось, что он не хотел сюда приходить, но что-то заставило его это сделать.

— Ты не знаешь меня, боярыня, — низким голосом с хрипотцой вымолвил он. — Я Кирилл Черкасов, сын государева человека — боярина Юрия Черкасова.

— Вы пришли… — я осеклась, вспомнила про нужное обещание. — Ты пришел помочь мне?

— Ты догадлива. Здесь в лукошке хлеб, яблоки, рыба вареная, квас. Поешь.

Он протянул мне небольшую корзину, прикрытую тряпицей, и я взяла ее.

— Спасибо.

— Еще принес тебе волосник да убрус, — продолжал он тихо, доставая из-за пазухи вещи. — Прикрой голову, не дело это с непокрытой головой тебе быть. Грех это.

Я на миг замерла, даже не ожидала подобной заботы от кого-то из этих страшных людей.

Приняла две небольшие вещицы из его руки: небольшую шапочку типа повязки на голову с сеткой и шелковый голубой платок. Я не знала, почему без платка грех, но не стала расспрашивать. Видимо, человек действительно хотел помочь.

Глава 8

Черкасов вдруг сильнее сжал широкими ладонями мою руку и прижал ее к своей груди. Склонился ко мне, заглядывая пытливо в глаза.

— Я ведь давно тебя знаю, Марфа. В церкви уже два года на тебя смотрю по праздникам. Ты красивая очень. Боярин, твой муж, уж стар и не достоин тебя. Вот если бы ты только по-доброму взглянула на меня… и хоть немного приласкала… я бы…

— Ах, вот как! — вскрикнула я и выдернула свою ладонь из его теплых, сухих ладоней.

Этот наглец мне предлагал стать его любовницей? Или, как в эти времена это называлось? И ведь ни слова про «будь моей женой», а про ласки все говорил. И еду принес, и платок, и вытащить меня отсюда предлагал, только цена была всему этому не благородство, а примитивная, неприкрытая похоть. Все ясно. И, похоже, и шубу мне на плечи накинул во дворе только для того, чтобы заслужить мои ласки в будущем. Вот наглый какой, бессовестный.

Явно хотел воспользоваться тем, что моего мужа нет, а я в удручающем положении, и решил свои темные желания реализовать.

— Не будет этого. Ты думаешь, я за хлеб и шубу готова любого ласкать? — ответила я возмущенно его же словами.

— Не любого, а меня. Муж твой боярин точно не вернется, а если его поймают, то казнят. Так что защитник тебе нужен, Марфа. Обещаю, что позабочусь о тебе, если со мной будешь.

— Женой?

— Нет, не женой, у меня невеста есть.

.

Каково! Вот натуральный наглец. Невеста есть, а мне предлагает в любовницы, как я, впрочем, сразу же и подумала.

На миг у меня мелькнула шальная мысль: а может, и правда согласиться для вида? Не здесь же в темнице он меня захочет? А когда спасет из тюрьмы я от него сбегу и всё.

Этот план показался мне даже хорошим, но только до того момента, когда я снова не окинула взглядом Черкасова. Тренированная энергичная фигура военного, яростный, опасный взор, сильные мускулистые руки. Такой, наверное, и кулаком насмерть забить может. Ещё и оружие на боку. А что, если он взбесится, едва я попытаюсь сбежать от него? И тогда мне точно, не удастся дожить до утра, еще и под юбку залезет заодно. Он ведь опричник, личная гвардия государя и им многие позволялось. Скажет, что я государева преступница и сбежала, а он потому и казнил меня за побег. Этот точно мог такое сделать. Я видела сейчас в его диковатом взоре некую угрозу и даже безумие.

Хотя, наверное, только «безумец» и мог прийти сюда и говорить со мной о таком: о ласках и о том, чтобы вызволить меня из темницы.

И тут я осознала, что у меня всего для выбора: или отдаться этому опричнику и попытаться спастись, или же остаться здесь и ждать казни. И оба варианта были плохи.

Или все же первый вариант был не так плох? Как же хотелось выжить и покинуть это жуткое место. Цена конечно была аморальна и неприемлема, да и не факт, что смогла бы я с ним…

Сомнения завладели мной. А вдруг эта помощь будет просто побегом? А такое, наверняка, каралось казнью. И если меня поймают, то мне точно не жить. К тому же где-то был мой муж, боярин Адашев, и пока не нашли его бездыханное тело, он мог объявиться в любой момент. И когда он узнает, что я сбежала с каким-то мужчиной, то мне точно будет несдобровать, если муж вообще не прибьет за измену. Кругом царствовал домострой, и женщина становилась бесправной, едва ее выдавали замуж.

Нет, принимать помощь этого опричника было не просто опасно, а смертельно опасно. И, наверняка, после подобного меня еще и общество заклеймит позором. От слова «блудница» точно не отмыться будет.

— Нет, — ответила я тихо, уже приняв решение.

Все-таки через себя я переступить не смогла. Отдаться непонятно кому, только чтобы получить мифическую свободу, нет уж. Это было выше моих сил, и моральных, и физических. Наверное, настоящая Марфа ответила бы так же. Все же в те времена женщины были более скромными и правильными. Но даже мне, женщине XXI века, эта грязная сделка — «спасение за ласки» — казалась аморальной и дикой.

— Что нет? — переспросил Кирилл, прищурившись, и, видимо, не желая верить, что я отказываюсь.

— Никаких ласк тебе не будет, понял? — процедила я твердо. — Я думала, ты по доброте душевной хочешь помочь, а ты не лучше того разбойника, воеводы своего рыжего, который зарезать меня хотел еще в доме мужа.

— Не смей меня с ним ровнять! Я не такой.

— Не такой, ты прав. Ты ещё хуже! — произнесла я едко, брезгливо поморщившись. Терять мне уже точно было нечего в этом мире. — Твой воевода, по крайней мере, честен и зло открыто делает, и не скрывает. А ты притворялся добрым другом, а сейчас показал всю свою низменную натуру. И если думаешь, что я стану твоей любовницей, ты ошибаешься. Никогда этого не будет!

Глава 9

Оставшись одна, я долго сидела с закрытыми глазами, снова и снова пытаясь понять, что же мне делать, но ничего путного на ум не приходило.

В какой-то момент, открыв глаза, я отметила, что вокруг не темно, как вчера, когда меня приволокли сюда, а приятный свет разливается по всей грязной темнице. Я тут же бросила недоуменный взор на слюдяной фонарь, так и оставшийся на прежнем месте после ухода Черкасова.

Именно он освещал пространство. Похоже этот наглый опричник впопыхах забыл его. И это было чудесно. Хоть не так жутко будет сидеть в этой темной, сырой норе.

Я взяла фонарь в руки, рассматривая причудливые рисунки птиц, которыми была расписана слюда. Заглянула внутрь, едва поняла, как он открывается. Там горела свеча, довольно толстая, и наверняка ее хватит надолго. Хоть какое-то утешение в этом жутком месте.

Проверив корзинку с едой, что принес Черкасов, я достала продукты. Немного поела хлеба и рыбы, которая оказалась на редкость очень вкусной. Похоже на сома, что-то среднее между тушеным или копченым мясом. Запила квасом. Я не понимала, то ли я такая голодная, что пища показалась такой восхитительной на вкус, то ли в этом веке были такие качественные продукты, от которых даже запах вызвал слюноотделение.

После корзинку с едой я спрятала под мокрое сено в углу, вдруг еще отберут. Потом начала вертеть в руках платок и сетчатую шапочку. Не знала, как ее надевать, поэтому засунула ее в корзинку, а платок завязала на волосах как умела: просто одев на голову и концы обернув вокруг шеи и завязав назад.

Когда за решетчатым окном совсем стемнело появился охранник, принес мне кусок хлеба и воду. Сунул еду через решетку, поставив миску и крынку на грязный пол.

— Ешь, боярыня.

С этими словами он ушел.

Я же осталась опять одна, довольная, что охранник не пошел проверять мои запасы и не забрал оставленный Черкасовым фонарь.

Вторую ночь я так же провела на мешке с сеном. У меня уже всё болело от скрюченного положения, в котором я полусидела, а нос зашмыгал. Сырость и холод в камере были невыносимы.

Встала едва рассвело, чтобы размять затекшие ноги. Немного походила по камере.

Фонарь я так и не гасила, не знала, как его потом зажечь. Ведь в это время точно не было ни спичек, ни зажигалок. И как-то зажигали свечи по-другому. Огнивом, что ли? Но в этом я не была уверена.

Отметив, что свеча в фонаре сгорела только на четверть, я немного успокоилась. Может, и на следующую ночь мне её хватит. А там… там, может, уже и не нужно будет. Если меня казнят.

По стене, через окно под потолком, стекала вода. Я подошла к ней, брезгливо рассматривая. Она вроде была не сильно грязная и не пахла. Скорее всего или талый снег, или дождевая. Хоть и чувствуя омерзение, я всё же набрала полные ладони воды и умыла лицо, приходя в себя. Все же так было получше.

Опять начала осматривать свою одежду, которая была на мне.

Внизу длинная белая сорочка по щиколотку, сверху парчовое тяжелое платье с вышивкой, короткие темные сапожки и шуба. Ни нижнего белья, ни украшений не было. Только деревянный простой крестик на шее на веревке. Мысль о том, чтобы отдать охраннику какие-то драгоценности, у меня возникла ещё вчера, едва я попала сюда, чтобы он выпустил меня. Но у меня ничего не было. Возможно, боярыня Марфа не носила дома драгоценностей? Или у неё их не было. Хотя, вряд ли не было. Платье дорогое, да и слуги у Марфы, а теперь у меня, были. Тогда хотя бы серьги или кольца, наверняка, имелись. Скорее всего остались дома.

Я опять села на мешок и начала нервно теребить низ рукава платья, украшенный белым жемчугом. Всё думала о своей судьбе, и как там малыши.

В какой-то момент заметила небольшие крючочки на рукаве на запястье с задней стороны. Уже через миг мне удалось отстегнуть нижнюю часть с жемчугом. Оказывается, большие манжеты, украшенные жемчугом, были съёмными, надевались поверх рукава.

И тут меня осенила идея.

Я тут же вскочила на ноги и бросилась к решётке:

— Эй, кто-нибудь! Идите сюда! — тут же осеклась, никак не могла привыкнуть, что все здесь говорят на «ты». Тут же поправилась: — Иди сюда! Охранник!

Только спустя четверть часа меня наконец услышали. Коренастый мужик в темной одежде с ключами и длинным ножом на поясе приблизился к решетке и недовольно спросил:

— Чего орёшь, боярыня? Чего надо?

— Ты должен помочь мне.

— С чего бы это? — проворчал он, зевая.

— Я тебе дам вот это, — я быстро показала ему манжет с жемчугом. — Видишь жемчуг? Дорогой, наверное?

— Эээ, — протянул охранник и на миг его глаза загорелись. Но тут же он опомнился и замотал головой. — Не выпущу я тебя, боярыня. И не проси. Это грех какой, государеву преступницу освобождать! Да меня за это самого головы лишат.

Я нахмурилась. Хотя это можно было ожидать. Бородатый мужик больше боялся за свою жизнь, чем жаждал поживиться. Но я поняла одно. Этот жемчуг на манжете точно стоит не мало, раз на миг он даже задумался.

— Поняла, боишься. Но тогда хотя бы деткам моим помоги, — продолжала просить я.

Глава 10

Дородный мужчина и стрельцы вошли внутрь.

— Ты свободна, Марфа Адашева, — вдруг заявил боярин в зеленом. Чем привел меня в замешательство. — Пошли. Велено сопроводить тебя до выхода из тюрьмы.

Я недоуменно воззрилась на него. Мне это послышалось? Я свободна? Наверное, я сошла с ума. Хотя после всего, что уже приключилось со мной в этом времени это неудивительно.

— Как свободна? — пролепетала я недоуменно.

— Заступилась за тебя, боярыня. Сам боярин Романов и дядька его, сродник Шуйский, замолвили слово за тебя, — продолжал, поморщившись боярин. — Царь милость тебе оказал. Решил, что невиновна ты, и грех мужа на тебя не идет.

— Боже… — я даже всплеснула руками.

Неужели и правда Высшие силы или Бог решили помочь мне? Даже не верилось.

— Возьми это, — боярин протянул мне бумажный сверток, с конца которого болталась сургучная боровая печать. — Грамота царева. О том, что невиновна ты. Однако запрещено тебе Новгород покидать, пока на то царской воли не будет.

— Поняла, спасибо.

— Мне то за что, боярыня? — проворчал мужчина недовольно. — Заступников своих благодари. Моя бы воля, я бы тебя, злодейку, из застенка не выпустил.

Я поджала губы. Что за кровожадный мужик? Я, женщина, в чем виновата была? Мужчины какие-то заговоры плели, против царя и с поляками, а я-то уж точно ни при чем была. Отчего такая ненависть ко мне?

Решила, что Бог судья этому жестокосердному боярину. А мне наплевать на его странные доводы о моей виновности. После известия о том, что я свободна, уже ничто не могло испортить мне настроение сейчас.

Едва охранники вывели меня наружу, я зажмурилась от ослепляющих лучей утреннего солнца. Похоже все же была ранняя весна. Только в это время солнышко светило так ярко.

Мне велели идти уже одной до высоких ворот, которые были распахнуты.

Я заторопилась. Не разбирая дороги шлёпала прямо по грязной земле и талому снегу, словно боялась, что царь передумает и заберет обратно свою «милость». А я так хотела жить! Пусть даже в этом времени и в теле Марфы. Может, скоро пойму, почему цыганка отправила меня именно сюда.

Я быстро вышла за ворота, на миг остановилась. Прикрыла глаза. Подняла лицо вверх и вдохнула морозного воздуха. Наслаждаясь его свежестью. После затхлого вонючего тюремного воздуха этот был просто шикарным.

Снова открыла глаза, любуясь небольшими барашками облаков, плывущих по небу. Никогда не думала, что буду радоваться какому-то небу. Всё познаётся в сравнении. Оно было синее-синее, а по нему даже летел косяк птиц. Неужели журавли?

В наше время такого и не увидишь. Прямо чудо какое-то! И что выпустили меня из этого застенка тоже было каким-то чудом. И кто помог мне, я даже не знала. Может, у моего мужа или у Марфы был какой-то наделенный властью заступник при царе? Наверняка.

И тут я вспомнила об очень важном.

— Дети! — невольно вырвалось у меня.

Надо было немедленно бежать или ехать домой, в дом боярина. Андрюша и Наташа были там совсем одни.

Я торопливо направилась вперед, подальше от тюремных ворот. Окинула глазами широкую дорогу, решая куда мне идти.

И тут же замерла на месте.

Всего в десяти шагах впереди стояли крытые сани с оконцами, а рядом с ними — высокий мужчина в черном подбитом мехом кафтане, сапогах и меховой шапке.

Кирилл Черкасов.

Он смотрел в мою сторону и словно кого-то ждал. Вдруг двинулся ко мне.

И тут меня осенило. Догадка была такая дикая и неправдоподобная, что я боялась даже поверить в нее.

— Ты? — спросила я тихо, когда Черкасов остановился от меня в двух шагах. — Это ты помог мне?

— Я, боярыня. Романовы мои родственники по матери. Афанасий Петрович Шуйский мой троюродный дядя.

— Понятно, — глухо ответила я и тут же предостерегающе добавила: — Но если ты думаешь, что я буду ласкова с тобой, ты ошибаешься!

Слово «ласкова» специально выделила интонацией, чтобы осознал про что я говорю.

— Понял я это еще там, в темнице. Не дурак чай, — хмуро выдал Черкасов в ответ.

— И все равно решил помочь?

— Невмоготу мне было думать, что ты погибнешь, Марфа.

Я прищурилась. В мою голову полезли странные мысли о том, что все же он не был мерзавцем. И, похоже, даже какие-то хорошие качества в нём были, раз, несмотря на мой отказ, он всё равно помог.

— И зачем теперь пришёл?

— Отвезу тебя домой. Не пешком же тебе через весь город топать. Челядь твоя вся убежала, так до сих пор и не вернулся никто. Садись в возок-то.

Он распахнул дверцу крытых дорогих саней и протянул мне руку в перчатке. Я задумалась, стоит ли ехать с ним. Хотя выбор был у меня не велик. Или самой идти неизвестно куда и сколько или с ним. А Кирилл вроде знал куда ехать и предлагал помощь.

Все же после того что я сейчас узнала, я даже немного смягчилась к Черкасову, словно посмотрела на него другими глазами.

Глава 11

Замечание про оставленный фонарь немного разрядило напряженную обстановку.

— Ты прав, с ним не так страшно было, — кивнула я.

Захотелось улыбнуться ему в ответ, но я сдержалась. Не стоило обнадеживать этого опричника улыбками. Еще подумает, что я растрогалась и готова на его «ласки». Лучше вести себя с ним сдержанно. А то потом точно хлопот не оберешься.

— Вижу, убрус мой надела, а волосник не по нраву пришелся? — пытливо спросил Кирилл.

Я поняла, что он про сеточку-шапочку. Но я совсем не знала, как этот волосник и куда надевать: поверх или вниз платка - убруса. Я в этом времени все же не жила. Потому решила ответить так, чтобы не обидеть его.

— Понравился, только я его в темнице оставила с корзиной. Поспешила за боярином, да и забыла про них.

— Ладно, чего уж там. Понятное дело, поспешила. В застенке не радостно сидеть.

— Да, — согласилась я.

— Ничего. Я тебе другой потом подарю, — заявил Черкасов властно, как будто имел какое-то право мне подарки дарить. Вообще-то я была замужем. — Если захочешь, боярыня.

Верное уточнение. Если захочу.

Я понимала, что подарки от другого мужчины могут быть истолкованы превратно. Так и быть, в тюрьме я взяла у него еду и платок, там мне терять уже было нечего. А вот сейчас, наверное, не стоило принимать никакие подарки.

— Благодарю, Кирилл Юрьевич, но думаю, не надо больше даров. Что люди скажут? Даришь чужой жене подарки.

— Так ты не объявляй всем, что от меня.

— Нет. Всё равно не надо. Ты уже итак сильно помог мне. Я благодарна за это, — добавила я как можно строже и без эмоций.

Моя фраза вызвала у Черкасова непонятную реакцию. Он прищурился, а его правая ладонь сжалась в кулак.

— Так говори прямо, боярыня. Оставь меня в покое, Кирилл Черкасов. Так думаешь, да? — с вызовом спросил он.

Я промолчала. Надо же! Всё он верно понял.

Хотя я действительно хотела, чтобы он отстал от меня, но открыто говорить это не стала. Ещё рассердится. А сердить такого, как он, было опасно.

— Только кто о тебе позаботится, Марфа, если не я? Муж твой в бегах, слуг нет, родни у тебя тоже, как я понимаю.

У меня не было родственников? Что ни отца, ни матери, ни братьев? Точнее, у Марфы.

Это очень плохо. Даже пойти за советом не к кому, не поговорить обо всём.

Но помощь этого опричника меня тоже напрягала. Чувствовала, что после он просто так от меня не отстанет.

Немного смутившись от всех этих «доброт», что исходили от Кирилла, я замолчала. Не понимала, отчего его поведение так изменилось со вчерашнего дня, когда он предлагал мне стать его любовницей. Или одумался и понял, что я не буду играть по его правилам, или же притворялся сейчас, преследуя какие-то свои цели?

Люди этого времени были мне немного непонятны. Точнее, удивляло их противоречивое поведение: то говорили о грехах и Боге, и тут же могли невиновного казнить. Да и тот боярин в тюрьме так злобно заявил, что я преступница, хотя я была всего лишь несчастной женой, попавшей в передрягу из-за предательства мужа. Ведь явно я не могла участвовать в каких-то там заговорах или уж перечить мужу, чтобы остановить его от измены царю. Тогда женщин держали взаперти в теремах, в чёрном теле даже боярынь. Они и пискнуть не смели, не то что какие-то заговоры учинять, это ведь и так ясно.

Да и то видение, когда Адашев ударил меня и безжалостно тянул за косу, тоже доказывало то, что нраву он был крутого. Вряд ли бы я смогла остановить его, даже если бы знала, что он задумал полякам продаться.

Больше с Кириллом я решила не говорить. Надеялась на то, что он довезёт меня до дома и оставит в покое. За помощь я поблагодарила его, а большего между нами быть ничего не могло.

Однако мой попутчик-спаситель явно не собирался отставать.

— Бумагу я тебе выправлю, что дом твоего мужа и поместье с парой деревень тебе в распоряжение отойдёт, — заявил он в какой-то момент. — Во владение, как жены Адашева. Челобитная ужо у царя лежит.

Я опять посмотрела на него.

— Да? А разве после смерти мужа жена всё наследует не просто так? — спросила я его.

Черкасов напряженно уставился на меня и тихо спросил:

— Адашев умер? Ты это точно знаешь?

Я тут же поджала губы, поняла, что ляпнула не то. Сейчас он поймёт, что я видела мужа мёртвым, и тогда мне конец. От страха у меня даже холодок пробежал по спине.

— Нет, я не знаю. Жив он или мёртв, — начала сбивчиво лепетать я. — Тот боярин сказал, что не нашли Фёдора, вот я и подумала, что он умер, раз найти его живым не могут.

— То есть… ты не знаешь точно?

— Нет, ничего не знаю. Ты просто сказал, что мне как жене всё отойдёт, я и подумала, что ты имеешь в виду, если муж умрёт.

— Я не это имел в виду, Марфа. Адашев — государев преступник, и всё его имущество царь велел отобрать в казну. Только оставить то, что тебе до замужества причиталось. Твоё приданое. По закону его не могут отобрать.

Глава 12

Я немного помолчала, пытаясь что-то рассмотреть в холодное слюдяное окно, но вопрос, который мучил меня, не давал покоя. И всё же я решилась спросить:

— Кирилл Юрьевич, ты вот помогаешь мне, но я тебе уже сказала, что между нами быть ничего не может.

— Почему? Адашев же не вечен, да если его поймают, то казнят. Ты вдовой станешь.

— Но я не хочу снова замуж, — осторожно ответила я.

Все же бесить его не стоило. Понимала, что такой, как Черкасов, человек у власти, мог не только заступаться и ратовать за раздачу мне наделов, но и наоборот, упечь в тюрьму, если пойти против него. Оставалось надеяться только на его порядочность и совесть.

— Я замуж тебя и не зову, Марфа, — твердо заявил Кирилл, снова окинув меня горящим взором. — Я уж про то сказал. Мой батюшка никогда не дозволит мне жениться на вдовухе, ещё и с чадами, да муж — государев преступник. Не серчай — говорю, как на духу.

— Тогда что же тебе надо от меня? Я не пойму. Любовницей я твоей не буду. Тоже уже не раз сказала. Не смогу я отплатить тебе за твоё заступничество. А должницей я быть не хочу.

— Я и не требую платы, Марфа. Просто по зову сердца помогаю тебе. Доброго слова да взгляда достаточно будет.

— Да? Тогда хорошо, — выдохнула я с облегчением и даже улыбнулась ему.

— А потом видно будет… — добавил он многозначительно, и с такой интонацией, что у меня опять побежали предательские мурашки по всему телу.

Ох, явно намекал он, что я сдамся и стану всё же его любовницей. Чуяла я нутром это. Не сейчас так позже. Видимо, отступать он не собирался.

Но все эти тёмные мысли я решила не озвучивать. Всё же он сейчас помогал мне и пока ничего, кроме слов благодарности, не требовал. Да будет так.

Спустя полчаса мы подъехали к высокому частоколу, высотой метра три-четыре не меньше. Вышли из возка, и я чуть огляделись. Мы оказались на широкой улице, довольно тихой и немноголюдной. Позади нас в этот миг проехали небольшие сани с мужиком, которые нарушали скрипом и звоном бубенцов окружающую тишину. Где-то вдалеке шли две бабы. Дальше по улице стояло ещё две усадьбы с высокими, добротными заборами и виднеющимися просторными домами. Похоже, на этой улице жили бояре или богатые горожане.

Воздух морозный, колючий, чуть щипал щёки, и я зябко куталась в свою длинную вышитую шубку. Снег уже сильно растаял, и дорога от ворот представляла одну грязную проталину с талым снегом.

Мы с Черкасовым приблизились к воротам, и он два раза сильно ударил железным кольцом о дверь в воротах. Потом нетерпеливо ещё раз.

— Куда эта твоя бабка-чернавка запропастилась? — буркнул недовольно Кирилл. — Я ж приказал ей нас у ворот дожидаться.

Я поняла, что в доме боярина теперь находились только та самая бабка-чернавка, которая единственная не сбежала, когда ворвались опричники, и тётка, что следила за малышами, да мои дети.

Дверь наконец-то заскрипела, отворяясь. Я вошла первая во двор усадьбы, за мной последовал Кирилл.

Но открыла нам вовсе не бабка, а какой-то невысокий мужичок с козлиной бородкой, тощий и в грязном тулупе.

— Доброго здавица, хозяйка! — выпалил он, торопливо кланяясь в пояс.

— Кто таков?! — грозно спросил Кирилл и выставил вперёд плеть, угрожающе ткнув её рукоятью в плечо мужика.

— Дак Потапка я, у боярина Адашева в услужении третий год уж.

— А! Так ты вернулся, нерадивый холоп! — процедил Черкасов.

— Вернулся, господин, — угодливо закивал мужичонка. — И не один, четверо нас вернулись: Мирошка, Василиса — кухарка, да Илюшка — истопник.

— И где ж вы были все эти три дня, сучьи дети? — продолжал допрос мой спутник.

— Дак хоронились, боялись, что вместе с боярином и с нами расправятся.

— Ясно, — кивнул Черкасов и обратился ко мне. — Выпороть их надо, Марфа, чтоб научить уму-разуму. А то вишь, бегут со двора, когда им вздумается.

Я даже опешила. Как выпороть? Вот взять и живого человека выпороть? Нет, я была против любого насилия.

— Не надо никого пороть, они же вернулись, — заявила я.

— И зря, боярыня. Совсем страх потеряли, поганцы, — настаивал Кирилл, недовольно сверкая глазами на мужика.

— Так мы ж сами вернулись, боярин, сами. Одумались. Не надо нас наказывать, — просил Потапка.

— А если б не сами, то насмерть бы запороли вас, псов шелудивых, едва бы поймали. Потому то поди и вернулись, что знаете, чем вам это грозит.

Черкасов уж развернул плеть, видимо, прямо сейчас сам хотел выпороть испуганного мужика.

...

Дорогие читатели) представаляю вам следующую книгу литмоба "сударыня-барыня"

"Не того поля ягода" от Ольги Иконниковой

https://litnet.com/shrt/CXLt

Глава 13

— Да оставь его, Кирилл Юрьевич, — попросила я, придержав его занесенную с плетью руку. — Он и так весь дрожит.

— Извини, боярыня, но мягкая ты баба, — вздохнул Черкасов, опуская плеть. — Нельзя с челядью такой доброй быть. Они ж слушать и подчиняться не будут. Взбунтуются.

— А я по-другому считаю, Кирилл Юрьевич.

— Не будем мы больше бегать, боярин. Бес попутал! — выпалил громко мужичонка.

Черкасов окатил мужика хмурым взглядом, словно сомневался в его словах.

— Говоришь, вы только четверо вернулись. А остальные холопы Адашева, что тоже сбежали, где?

— Не ведаю про то, вот те крест, — заблеял мужик, торопливо крестясь двумя пальцами. — Мы вчетвером бежали, так и вернулись, а остальные не знамо где.

— Сколько слуг-то у тебя всего было, Марфа? — обратился ко мне Кирилл.

Этот вопрос застал меня врасплох. Хороший вопрос. Если бы я знала сколько.

— Да разве всех упомнишь, — уклончиво ответила я.

Черкасов снова обернулся к мужичку.

— Ладно, Потапка, ступай пока. Да служи усердно. А не то я сам тебя высеку за нерадение.

— Благодарствую, господин, и тебя благодарю, боярыня, за доброту.

Потап быстро засмеялся вперед, проворно поднялся на крыльцо и услужливо открыл дверь перед нами, кланяясь.

Я уже поняла, что в этом времени всех простых людей, а иногда и знатных называли уменьшительными именами. Например, тогда рыжий боров — воевода и Кирилла называл «Кирюха». Смотря кто к кому обращался. Видимо так было принято. И похоже никто не обижался на это, а все воспринимали это нормально. Но меня конечно это обращение немного коробило.

Я невольно провела глазами по широкому двору и хоромам боярина Адашева.

В тот день, когда меня увозили отсюда опричники, я не успела толком разглядеть ни дом, ни двор небольшой усадьбы Марфы. Тогда было уже темно, а я вся на взводе и нервах.

Сейчас же я задрала голову на величественный дом, а точнее хоромы: массивные трехэтажные, с толстыми стенами из круглого бруса, многочисленными слюдяными окнами, расписанными в красные и золотые тона, крышу с резными витиеватыми козырьками и красивой резьбой по бокам. Нижний высокий этаж имел каменные беленые стены и узкие окна — бойницы. Скорее всего там располагались хозяйственные помещения.

.

.

Мы с Кириллом быстро поднялись по высокому крыльцу под расписным козырьком. Вошли в распахнутые двери, которые так и продолжал держать для нас Потап. Попали сразу на второй этаж хором в теплую переднюю. С низким потолком, но довольно просторную.

— Остальными холопами сам займусь, Марфа, — продолжал властно Черкасов, как будто был здесь хозяином, или моим братом. — Разыщу их и верну в усадьбу. Только мне надо подробно знать, кто ещё тут жил.

Как ни коробило меня авторитарное, даже нагловатое поведение Кирилла, я все же решила не перечить ему. Ну пусть поможет, если так рвется. Хуже не будет, наверное. Потому ответила довольно благодушно:

— Спасибо, Кирилл Юрьевич. Я с кухаркой поговорю, узнаю точно, сколько человек было и как звали.

— Добро, Марфа.

— Только, — я устремила взор на Черкасова, даже положила свою руку на его запястье для большей убедительности. — Просьба у меня есть.

Проведя горящим взглядом по моей ладони на своём рукаве, Кирилл даже замер на миг и глухо выдохнул одними губами:

— Проси...

— Когда слуг моих найдёшь, ты их, пожалуйста, не бей и не наказывай. А ко мне приведи, если можно. Я сама их накажу.

Решила так сказать, чтобы он понял. Естественно, я не собиралась никого пороть и наказывать. Но лучше пусть он думает, что я это сделаю, чем он сам лютовать будет. Ведь, похоже в этом времени беглых слуг следовало вообще лишить жизни, как сказал Черкасов чуть ранее. Но так зверствовать я не собиралась. Но знать об этом этому дикому опричнику не стоило.

— Как прикажешь, Марфа. Исполню, — кивнул он.

Кирилл тут же накрыл мою кисть своей широкой ладонью, жар которой чувствовался даже через перчатку. Сильно сжал мою руку, а его взор стал совсем тёмным. Он даже чуть склонился ко мне.

Мгновенно смутившись, я встрепенулась и быстро вытянула свою руку из-под его сильной ладони. Чуть отодвинулась от мужчины. Решила перевести разговор на другую тему:

— Детки-то мои где?

— Пойдем. Наверху, в своей горнице, должны быть.

Глава 14

Мы поднялись по тёмной дубовой лестнице уже на третий этаж, а я во все глаза смотрела по сторонам. Было всё же интересно, как раньше люди жили вот в таких больших деревянных теремах.

Вообще, словом «терем» в разные периоды времени в средневековой Руси называли или верхние этажи хором, или сразу весь дом. А ещё терем не был чисто женским, здесь жили и мужчины. В институте, в прежнем мире, где я училась на экономиста, по предмету истории России я писала целый доклад на тему жилищ, поэтому немного имела представление и о царских палатах, и о землянках, и о домах бояр.

На третьем этаже было теплее, и мы с Кириллом вышли на небольшую округлую площадку с деревянными перилами. В обе стороны виднелось по несколько комнат.

— На твою половину пошли, в дальней горнице они с нянькой, — заявил Кирилл.

Я поняла, что он говорит именно про женскую половину терема. Раньше дома делились на мужскую и женскую части.

— Я тётку-то при тебе пока оставлю, Марфа, чтобы с детями помогла. Как не нужна будет, отошлёшь.

Я кивнула.

Проходя мимо одной из горниц, я отметила, что это та самая зелёная комната, где я пришла в себя, когда попала в этот мир. Черкасов толкнул дверь в соседнюю горницу, и мы вошли в просторное светлое помещение.

Андрейка сидел на лавке у окошка и деловито что-то вырезал ножичком из дерева. Толстая баба в цветастой юбке-понёве и платке на плечах сидела около покачивающейся кроватки-люльки и что-то тихо напевала. Кроватка напоминала взрослую, только маленькая раза в три, и вместо ножек у нее были полозья, на которых она качалась.

Едва мы вошли, как светловолосая девчушка, лежавшая в кроватке, встрепенулась, подняла голову и радостно вскрикнула:

— Матюшка!

— Куда, Наталья?! — всполошилась строго тётка, когда Наташенька, оттолкнув её руку, резво спрыгнула с кроватки и побежала к нам.

Я подхватила дочку Марфы на руки, крепко обняла её и поцеловала. Моё сердце рьяно забилось. Хотя дети и не были мне родными, но я всё равно переживала за них. Хорошо, что с ними всё было в порядке. Выглядели и Андрей и малышка опрятными и спокойными.

— Хотела малую спати уложить, пообедали недавно, — доложила тётка нам быстро, чуть кланяясь.

— Как и говорил тебе, Марфа, с ребятишками твоими всё хорошо, — добавил Кирилл.

В этот момент ко мне подбежал и сын, обнял меня и тихо буркнул:

— Я Боженьке молился за тебя, матушка.

— Спасибо, милый, — улыбнулась я сыну, гладя его одной рукой по голове. На втором локте у меня сидела Наташенька.

Обратила взгляд я Черкасова и добавила:

— И тебе спасибо, Кирилл Юрьевич, что деток моих не оставил.

— Как же, как же.. Я всё как велено делала, боярыня, — подала голос тётка важно. — И накормлены, и чистые. Вчерась с ними в баню ходили.

— Агриппина — хорошая нянька. Нас с братом выняньчила, — объяснил Кирилл, чуть оскалившись. — Другую бы не приставил к чадам твоим, Марфа.

— И тебе спасибо, Агриппина, — произнесла я в сторону полной бабы.

Лицо у нее было толстое, а глаза добрые. И вся мягкая такая, как подушка. Наверное, такие няньки и ценились в те времена.

— Я на службе нужен, пойду. Теперь сама разбирайся, Марфа, — заявил Кирилл. — Итак, ужо полдня не понять чем занимаюсь. Мне в немецкую слободу на проверку надобно, а потом еще в два места.

— Ступай, конечно, — даже с облегчением ответила я, всё же присутствие Черкасова напрягало меня.

— На вечерней зорьке заеду ещё, проверю, как ты тут, — заявил он уже на пороге. Я хотела сказать, что не надо, но не решилась. — Про челядь не забудь кухарку расспросить.

Я молча кивнула. Вот прямо неугомонный. Словно командир или муж мне.

Когда он вышел, тётка властно заявила:

— Положи ужо её в люльку, боярыня, девке спать пора.

— Я не хочу спать, матюшка, — захныкала девочка.

Однако я видела, что малышка трёт глазки и явно устала.

— Ты поспи немного, Наташенька, а потом мы поиграем с тобой, хорошо?

Малышка согласилась, и я положила её в кроватку. Нянька одобрительно кивнула.

— А ты ступай, яхонтовая моя, переоденься да умойся, — велела мне Агриппина. — Да покушай чего. А то вон щёки ввалились, цвету не видно.

«Цвет» видимо имелся в виду румянец.

— Я с тобой, матушка, — заявил Андрейка.

— Ещё чего выдумал? Ты, пострел, со мной побудь, — уже велела нянька Андрею. — Матушке отдохнуть надо.

Я поджала губы. Похоже, эта нянька знала, что лучше для всех, и всех получала. Однако я действительно была грязная, потная и голодная. Ещё и одежда — не понять в чём. Ещё какую заразу детям принесу! Всё же я была в вонючей тюрьме. Потому спорить с тёткой Агриппиной не стала. Поцеловала сына в щеку и сказала, что приду к ним через пару часов.

Малыши отпустили меня, и я быстро вышла.

Глава 15

Я приблизилась к двери и толкнула створку, она оказалась не заперта.

Вошла в светлую комнатку с одним окном.

Здесь оказался небольшой шкаф, два сундука, табурет и стол, похожий на туалетный столик, но только сделанный топорно и массивно. На столе красовался кувшин, даже с водой, и небольшой серебряный таз. На столешнице лежало зеркало в костяной оправе, размером с две ладони, и с ручкой.

Я тут же взглянула в него. Конечно, отражение было немного размыто и мутно, не как в зеркалах нашего времени, но я отчетливо разглядела миловидное лицо, большие серые глаза, чистую нежную кожу и пшеничного цвета волосы Марфы. Можно было сказать, что я красавица: более темные ресницы и брови, даже без макияжа на лице, делали мой облик ярче.

Тут же, заметив на щеке небольшой синяк, я потрогала его пальцами. Вспомнила, как мой муж Федор дал мне пощечину, когда мы ругались с ним. Некоторое время я сосредоточенно и скрупулезно рассматривала свое отражение и даже осталась довольна.

В прежнем мире я была менее привлекательна, но в этом мире красота была одним из главных оружий женщины. Ведь сильный характер, умение держать себя и ум здесь мало ценились мужчинами, и я это отчетливо понимала. Так что завидная внешность и стать были мне только на пользу.

Отложив зеркало, я обернулась на невысокий полукруглый шкаф позади. Это было редкостью в эти времена. Обычно всё добро хранили в сундуках и небольших ларях, а шкаф явно был роскошью. Заглянула в два сундука, в одном лежали разнообразные платки, убрусы, рубашки и вязанные чулки, в другом верхняя одежда: зипуны, накидки, как это все верно называлось я не знала. Даже шубы имелась в сундуке: одна бархатная длинная шубка из чернобурой лисы, мехом внутрь с богатым меховым воротником, а вторая из синего бархата с мехом куницы.

Прошла дальше, заметив небольшой закуток у окна с занавесью. Здесь стоял деревянный стул с дыркой в сиденье. Внизу, под стулом, находился высокий горшок, похожий на ночной.

— Туалет, умывальник, гардероб в одном месте, — пробормотала я. — А что, удобно. Там красивая спальня и просторно, а здесь и одеться, и нужду справить можно, и всё закрыто от чужих глаз.

На маленькой входной дверце и замочек имелся. Только вот горшок выносить постоянно — ещё то удовольствие. Хотя выбирать не приходилось, в это время это было нормально.

Проворно налив воду в серебряный тазик, я умыла лицо и сполоснула руки. Мыла не нашла. Конечно, следовало, чтобы кто-то полил мне на руки из кувшина над этим тазом, но слуг рядом не было. Да и пока они мне были не нужны. Надо было немедленно вымыть кровь с пола в спальне.

Решила заглянуть в шкаф, поискать какую-нибудь простую одежду и наконец снять парчовое, жёсткое платье, хоть и красивое, но совершенно неудобное.

Я открыла низкий шкаф и едва не вскрикнула от ужаса. На меня смотрели два перепуганных глаза из темноты. Существо дёрнулось, и я отскочила назад.

— Ты кто?

— Хозяйка, не пужайся! Это ж я, Прося! — воскликнула невысокая девушка в грязной рубашке и сарафане, чуть выступая из-за висевших в шкафу нарядов. — Темно тут, не разглядела ты меня, Марфа Даниловна.

Я пробежалась по рябой невысокой девице глазами, понимая, что она живая, а не привидение какое. И это имя «Прося», дурное какое-то. Полное вроде Прасковья или как?

— Ты напугала меня, — заявила я, нахмурившись. — Отчего ты здесь в шкафу прячешься?

— Дак я уж который день хоро́нюсь тут, — объяснила Прося. — Боялась, что эти аспиды меня прибьют или того хуже…

Она замолчала, и я подумала, что хуже может быть только интимное насилие. Поморщилась. Наверняка девица эта знала, что такое случается, потому и пряталась.

— Вылезай, Прося, — велела я, понимая, что это была одна из служанок Марфы. — И что же ты три дня и сидела тут? И никто тебя не видел?

Рябая, худая девица вылезла из шкафа и замотала головой.

— Вроде нет. Я тишком сидела, как мышка. Только ночью на кухню за хлебом прошмыгну и обратно, да на двор опорожниться.

— Точно, как мышь, — усмехнулась я, уже успокоившись от первого испуга.

Вдруг девица грохнулась на колени и заголосила:

— Прости меня, Христа ради, Марфа Даниловна! Бес попутал!

— Ты это чего, Прося? — опешила я. — За что простить?

И что они всё с этим «бес попутал»? Модное выражение в это время, что ли?

— Не хотела я тебя предавать, не хотела. Только на улицу не гони, хозяйка, мне идти некуда, помру я там!

Прося опустила голову на грудь, и я видела, что она дрожит со страха или ещё от чего.

— Ты вставай давай, — велела я, ухватив девицу за плечо и пытаясь поднять её. — Нечего на коленях стоять. И когда это ты предала меня, объясни?

Прося встала и затараторила:

— Дак когда эти нехристи, опричники, ворвались в дом, то я деру и дала. Тебя одну и оставила, не защитила. Я сбежать хотела, да испужалась, что словят меня, и тогда несдобровать мне будет.

— Понятно.

Видимо, Прося винила себя в том, что не вступилась за меня перед опричниками. Но я понимала, что вряд ли слабая служанка могла противостоять вооруженным мужчинам, ещё и таким лихим, какие приходили за мной. Даже слуги-мужики сбежали, а уж эту щуплую девицу они бы и зашибли ненароком.

Глава 16

Испуганно уставившись на Прошу, я похолодела. Неужели она видела, как я убила боярина? Вот это поворот! И если она кому-то расскажет об этом, я пропала.

— Ты знаешь, чья это кровь? — осторожно спросила я, всё же надеясь, что не верно всё поняла.

Девица угодливо закивала и выпалила:

— Как же! Фёдора Григорьевича, благодетеля нашего, боярина!

— Тише! — цыкнула я, невольно, и оглянулась на дверь. — Тише говори.

— Ох, прости, хозяйка, это я не подумавши крикнула, — заявила девушка, и ударила себя ладошкой пару раз по губам. — Не буду больше.

— Ты, Прося, прямо огорошила меня. Что ты ещё знаешь и видела?

Спросила я это с целью узнать, где же тело мужа. А сама боялась услышать самое страшное. На миг замерла, впившись глазами в лицо девицы.

— Не видела я тебя с боярином, Марфа Даниловна. Я за дверью приоткрытой стояла.

— Но что-то же слышала? Так, Прося?

— А как же слыхала, — закивала она утвердительно, и громким шепотом добавила: — Слышала, как он бранил тебя ох, как люто, а ещё бил похоже. А потом грохот какой-то был, и ты закричала, хозяйка. Я и кинулась в спальню. На коленях ты над боярином застыла, а он здесь, в этой кровавой луже лежал. Ты не видела меня.

— А дальше что? Дальше что было, Прося?

— Потом Потапка меня обратно в коридор выволок и по щекам нахлестал за то, что подсматривала за вами. Больше ничего и не видела. Он велел мне на кухню бежать, и сам за мной ушёл.

— Жалко. Я так и не знаю, где тело Фёдора. Думала, ты видела, что с ним стало.

— Так нету тела-то, Марфа Даниловна, и не найдёшь его, потому как...

Девушка резко замолчала, так как послышались шаги, а я проворно снова кинула покрывало на пол и тут же встала около лужи крови, загораживая её.

В следующий момент на пороге спальни появилась полная баба лет тридцати в синем сарафане, красной кофте и фартуке, на голове — бордово-оранжевая платок-повязка.

— Обед-то когда подавать, Марфа Даниловна? — спросила баба без предисловий, уперев руки в бока. — Щи-то поспели уж.

Я догадалась, что это кухарка, которая вернулась вместе с Потапом. Только как ее звали я совсем не запомнила. Очень странно она вела себя, как ни в чем не бывало, даже не повинилась в том, что вместе с Потапом убежала из усадьбы. Но я решила не обращать на это внимание, сейчас были дела и поважнее.

— Я попозже буду есть, пока занята, — ответила коротко я.

— Так простынут харчи-то, хозяйка. Я и пирог с визигой настряпала, отменный получился, — не унималась кухарка.

— Мы заняты, Василиса, — громко поддакнула мне Прося.

— Ты еще, сопля, голос подавать мне будешь, — огрызнулась в ее сторону баба.

— Василиса, я же сказала, попозже буду обедать, — жестко заявила я, пресекая ее обидную речь. — Ступай!

— Ты бы, Марфа Даниловна, поменьше эту побрякушку слушала. Соврет недорого возьмет.

От наглости бабы я опешила на миг. Поняла, что характер у этой Василисы склочный и вредный. Она явно считала себя выше других слуг в доме, судя по тому, как говорила пренебрежительно с Просей.

— Я сама решу, кого слушать, — ответила я, и уже властно повторила: — Ступай, Василиса, на кухню.

Оглядев нас недобрым взором, кухарка фыркнула и вышла. Едва ее тяжёлые шаги стихли, я обернулась к девушке. Прося тихо затараторила:

— Марфа Даниловна, не верьте ей, я вам всю правду как на духу говорю. Зачем мне врать-то? Неужто за доброту вашу я чёрным злом платить буду?

— Прося, я верю тебе. Но откуда ты знаешь, что тела Фёдора не найти?

— Так оно живое. Он живой, — поправилась Прося и уже шёпотом произнесла: — Видела я, как он убегал через дальнюю калитку.

— Кто?

— Благодетель наш, Фёдор Григорьевич!

— Как убегал? Когда? Так мой муж жив?

— А как же! Живее всех. Видела я, как он через двор перебегал. В накидке длинной, и мешок у него на плече, увесистый такой, большой, еле пер его. С вещичками, видать. Далеко, видно, собрался боярин то наш.

— То есть, Фёдор сбежал? — переспросила я девушку, обрадованно.

— Ага, я с теремного оконца видала его.

— И когда это было?

— В тот день, когда эти демоны государевы нагрянули и тебя, хозяюшка с собой уволокли. Только боярин то наш, благодетель Фёдор Григорьевич ещё раньше убёг.

Я недоуменно посмотрела на рябую, щуплую девицу. Но картина лежащего неподвижно боярина на полу была очень красочна в моей памяти. Неужели Фёдор пришел в себя и смог подняться потом? Или же мне привелось, что он упал? Я уже ничего не понимала.

— Прося, ты уверена, что именно Фёдора видела? Может, это не он был?

— Как же не он, Марфа Даниловна. Он самый, Фёдор Григорьевич. Вот те крест. Его фигуру приметную ни с кем не перепутаю. Крупная такая, да поступь тяжёлая. Темно, правда, было, но хорошо видела, как он тяжело бежал, чуть прихрамывал. Видимо, после удара, когда падал, кровушки много потерял, смотри сколько ее на полу. Потому и плохо ему было. Но я точно видела, как он убежал через калитку-то.

Глава 17

Как я и предполагала, Проша оказалась расторопной и услужливой. Уже через час мы с ней отправились в баню, а до того она всё вымыла и прибрала в моей спальне.

Конечно, я бывала в бане раньше, но то, как меня напарила Прося, было что-то. Сначала служанка устроила жуткий жар в парилке, где я едва выдержала четверть часа, а потом Прося бесцеремонно окатила меня ледяной водой. Я даже взвизгнула от неожиданности.

— Ничего, Марфа Даниловна, зато теперь вся хворь от тебя уйдёт, — успокаивала меня служанка. — Если не от жара, то от холода окачурится зараза эта.

Я поняла, что она говорит о микробах и всяких болезнях, которые я могла подхватить в тюрьме. Когда Прося снова велела мне идти в парилку, заявив, что теперь будет гонять хворь веником, я даже запротестовала.

— Прося, это я окачурюсь, а не зараза твоя, — проворчала я.

Но все же я улеглась на самую нижнюю полку в парилке, чтобы жар не так сильно жарил в лицо, а Прасковья принялась хлестать меня берёзовым веником по влажной спине и ягодицам.

— Ничего, хозяйка, еще маленько тебя попарю еще, потом и помою.

Когда мы вышли из парилки, Прося снова окатила меня из ведра ледяной водой. Я уже была к этому готова, потому только зажмурилась, сдержав, рвущийся наружу крик.

Прося же быстро пару раз окунула некую тряпицу в прозрачную смесь с травами в деревянной миске, а затем начала намыливать меня этой самой тряпкой. Пахла эта смесь очень странно, но зато вроде мылилась. Походила на жидкий прозрачный шампунь.

— Это что такое, зеленое, Прося?

— Да щелок, Марфа Даниловна, я туда еще чабреца да полыни добавила, чтобы уж точно всю заразу смыть.

Я стояла в большой деревянной лохани, а Прося помогала мне намыливать голову и тело этим самым раствором щелока, а потом обливала меня теплой водой с ромашкой, чтобы все смыть. Насколько мне подсказывала память, щелок делался из золы, которую заливали водой. Это было основным моющим средством в то время. С щелоком мыли все что угодно, от полов и посуды, до волос и рук.

— Марфа Даниловна, а если Фимка не вернется, могу я твоей главной служанкой стать?

— Кем?

— Ну, как Фимка была. Горничной. Вроде так ты звала ее, хозяйка. Может Фимка и не вернется вовсе. А я бы тебе хорошей служанкой стала. Не хочу я больше на дворе за свиньями убирать.

Я поняла, что Фима была личной служанкой Марфы, а Прося, похоже, служила просто в усадьбе. Я же вспомнила о наказе Кирилла и кивнула:

— Хорошо. Будешь моей личной горничной, Прося. Но ты должна мне рассказать о всех слугах, что в усадьбе жили и сбежали. Всех по именам. Сможешь? А то Кирилл Юрьевич велел мне список холопов составить, я всех и не припомню.

— Дак, скажу про всех, Марфа Даниловна, — с готовностью закивала Прося, уже накидывая на меня чистую и пахнущую травами бархатную накидку, типа длинного халата. — Всех тебе назову, хоть сейчас.

— Сейчас не надо, чуть попозже скажешь. Я просто не хочу кухарку об этом спрашивать, странная она какая-то последнее время.

— Злая Василиса, да завистливая, Марфа Даниловна. И всегда такой была. Не зря ты, хозяйка, постоянно бранила ее. Она то похлёбку холодную к обеду подаст, то хлеб не пропечёт, как следует. Я думаю, она тебе назло всё это делает.

— Мне на зло? И зачем ей это? — спросила я.

Прося помогла мне одеть на халат шубу и подала короткие валенки, чтобы мне дойти до хором. Банька находилась в соседнем невысоком домике через длинные открытые сени, имеющие только крышу и деревянный настил на полу. Мокрую голову я обернула платком.

— А кто ж знает, — пожала плечами Прося. — Но она про тебя всегда больно злобно говорит.

Я задумалась. И чем это Марфа так насолила кухарке? Ведь чуть раньше, когда Василиса пришла в мою спальню, я отметила, что говорит она со мной больно дерзко. Все же челядь того времени вела себя более услужливо и боязливо.

— Ну ладно. Бог ей судья, — вздохнула я. — А ты, Прося, обещай мне, что никому не скажешь о том, что видела Федора Григорьевича, ну что он убежал. Говори всем, что ничего не видела и не знаешь. Обещаешь?

— Клянусь, ничего никому не скажу.

После бани меня совсем разморило, и я, едва вернувшись в горницу и переодевшись в чистую рубашку, упала на кровать и мгновенно уснула.

Спустя некоторое время Прося принесла мне в комнату кашу с грибами и калачи с брусникой, попыталась разбудить меня. Но я даже не могла разлепить веки и пошевелить рукой. Мое тело словно было неимоверно тяжелым, неповоротливым, болезненным. Голова горела, как будто у меня поднялся жар или температура. Мне так неистово хотелось спать, что я отмахнулась от служанки, сквозь дрему прошептала, что есть не хочу. Снова провалилась в сон. Опять засыпая, почувствовала, как Прося осторожно накрывает меня чем-то теплым, похоже, покрывалом.

Спала я беспокойно, ворочалась, постоянно просыпалась, чувствовала, что мне плохо, и снова проваливалась в дурной сон. Мне снились какие-то кошмары: то окровавленное тело Федора, то злобный смех того боярина в тюрьме, то хитрая ухмылка Василисы — кухарки. Я то и дело просыпалась в поту. Видела, что за окном ночь, а в горнице моей горела только тусклая свеча. Меня то знобило, то бросало в жар.

Глава 18

Поцеловав малышку, я ей ласково сказала:

— Знаешь что, дружочек мой, давай вместе позавтракаем.

Я поднялась с постели, разыскивая свою парчовую накидку, в комнате было прохладно. Наташа осталась на кровати. Начала словно резвая козочка, прыгать по ней на коленках, возбуждённо заявляя:

— Давай, матюшка, вместе!

— Сейчас позову Просю и попрошу, чтобы она принесла сюда еду. И кашу, и пирожки.

Я уже придумала, как накормить малышку. Надела на себя накидку, и шелковые туфли – тапки.

Наташа довольно закивала и, резво соскочив с кровати, побежала к небольшому столу у окна.

— Матюшка, я в колукол зазвоню!

Не понимая, о чём она, я обернулась и увидела, как девочка схватила со стола небольшой колокольчик и затрезвонила им.

— Прося, подь сюды! Прося! — важно закричала она, словно хозяйка, зовущая свою служанку, и продолжала трезвонить в колокольчик.

И так забавно это делала, что я рассмеялась.

— Матушка, можно мне войти? — раздался голосок от дверей, я обернулась.

Андрейка неуверенно мялся на пороге моей спальни. Увидев мальчика, я ощутила, как моё сердце глухо забилось. Как он всё же невероятно походил на моего настоящего сына! Тоже Андрея. Прямо лицо в лицо, даже мимика та же.

— Входи, милый.

Я расставила руки в стороны, как бы приглашая его обняться. Он бросился со всех ног ко мне, обняв меня ручонками, и я тоже обняла его.

— Матушка, я сильным был, как ты всегда и велишь. И даже не плакал, когда тебя эти черти увели. Это Наташка всё ныла.

— Это не черти были, Андрюша, а просто злые люди. Они ошиблись, потому я и вернулась.

— Я знаю, что люди, но ведут себя как демоны, потому так и назвал.

— Ясно, милый, но теперь всё уже позади.

— Люблю тебя, матушка, — заявил Андрей, так и прижимаясь головой к моей груди.

Я растрогалась. Отчего-то опять вспомнила про своего настоящего сынишку из будущего и его болезнь. У меня на глазах навернулись слёзы. Как же я снова хотела увидеть его! Прямо сердце защемило от тоски.

Тут же я вспомнила, зачем я здесь. Для того чтобы помочь сыну. Раскрыть, чем же так нагрешили мои предки, что проклятье пало на наш род. Вдруг пришла мысль о том, что Андрюша Адашев не зря так невероятно похож на моего сына Андрея. Похоже, я была из этого рода. Точнее, мои давние предки были Адашевы, и старуха-цыганка не зря послала меня именно в это боярское семейство, а точнее, в тело Марфы.

— И мне дай полюбать матюшку! — заверещала Наташенька, подбежав к нам, и обхватила ручонками меня и брата.

Прося появилась спустя пять минут и затем принесла нам завтрак. Мы с детьми уселись за стол у окна на устланные мягким бархатом лавки. Ели пироги, кашу, мёд и орехи. Пили сладкий морс и травяной чай из мяты, ромашки и смородинового листа. Чёрного чая, как я поняла, пока не возили на Русь, потому что Прося не поняла, о чём я говорю.

Наташу все же мне удалось накормить немного кашей. Почти семь ложек съела девочка, но и получила довольная свой пирожок.

— Ах, вот ты где, шалунья! — раздался вдруг строгий голос от дверей. — Я её везде по дому ищу, а она тута!

На пороге моей спальни застыла нянька. Прося только ушла за новой порцией пирожков, и мы были с детьми одни.

— Прости ее, Агриппина. Мы просто вместе решили поесть, — объяснила я тетке.

— Грех-то какой, Марфа Даниловна! Трапезничать в спальне. Для того отдельная трапезная светлица есть, — воскликнула Агриппина. — И Андрей Федорович тута. А ну, пойди сюда, проказник!

Нянька уже двинулась к нашему столу, чтобы, видимо, забрать детей от меня. Но я остановила её жестом.

— Оставь детей со мной, Агриппина. Мы поедим, а потом с ними поиграем немного.

— А я на что, сударыня? — опешила нянька недоуменно, остановившись рядом с нами. — Я и поиграю с детями, и гулять поведу. А ты делом займись лучше.

И что она всё время поучала меня? И каким таким делом мне следовало заняться?

Да я собиралась чуть позже пройтись по усадьбе и осмотреть её. Но сейчас я хотела провести несколько часов с детьми. Я видела, что малыши соскучились по мне и жаждали моего внимания. Как я и предполагала ранее, Марфа очень любила своих детей и, похоже, сама много занималась ими. Это чувствовалось, потому как они были открыты с ней и совсем не боялись.

Хотя я знала, что в царские времена дворяне редко занимались детьми и в основном перекладывали заботу и воспитание о них нянькам и гувернерам. Дети редко общались со своими родителями и явно душевной теплоты от матерей видели мало. И это было нормой того времени у дворян. Но я, выросшая в другом веке, считала это дикостью. Потому и хотела, чтобы малыши, если уж судьба послала меня в тело их матушки, ощущали мою любовь и заботу.

Недовольство и осуждение читались на лице Агриппины, и я решила всё же узнать, что она имела в виду.

— И что же мне следует делать с утра?

Глава 19

— Приучаться к добру без розг, — ответила я, недовольно взглянув на Агриппину. — Обещай, что бить их не будешь. Или тогда мне придётся другую няньку им искать.

— Я и сама уйду! — обиженно заявила Агриппина. — Только скажи, что я не угодна, боярыня, и всё. Это меня Кирилл Юрьевич просил помочи.

— И зачем ты обиделась, Агриппина? Ты мне нравишься. Ты же хорошая нянька, и за детьми следишь умело, и всё знаешь, как и чем кормить, и остальное. Я только прошу не бить розгами, и всё.

— Добро, Марфа Даниловна, уразумела я, чего велишь. Так и быть, останусь. Уж больно детки мне твои по душе, боярыня.

В общем, Агриппину я успокоила, и она ушла, а мы с малышами продолжили завтракать.

Утро я провела с детьми, они были счастливы. Заплела Наташеньке волосы короной на голове, и она долго разглядывала себя в зеркальце на ручке и довольно кивала.

— Теперь я красава? — спросила она, оборачиваясь ко мне. — Красава, как ты?

Я же поцеловала ее в светлую макушку и, рассмеявшись, сказала:

— Красивая, красивая, как я.

После я отправила детей с Агриппиной гулять во двор, а сама, как и планировала изначально, отправилась осматривать свои хоромы, усадебный двор и другие постройки.

Прося помогла мне облачиться в простой голубой летник из парчи, который я надела на длинную вышитую рубаху. На голову волосник по контуру украшенный полоской жемчуга и убрус — белый шелковый платок. Завершило мое облачение темно-синий опашень, верхняя одежда из мягкого бархата с длинными рукавами. Я решила для осмотра дома и усадьбы одеться попроще, даже не позволила Просе водрузить на голову кику, небольшую шапку, вышитую жемчугом, сказав, что она слишком вычурная для проверки хозяйства. Хотя Прося твердила, что замужней боярыне не по чину в одном убрусе выходить.

На ревизионный обход усадьбы Адашевых я взяла с собой Просю, чтобы она объяснила мне то, что я не пойму. Многое мне было в диковинку в этом времени и непонятно.

Мы спустились на нижний этаж дома, где были хозяйственные помещения и кухня. Прося побежала искать свой тулуп, чтобы идти на улицу, а я невольно прошла по коридору, осматривая небольшие закрытые двери, заглядывая в них. Некоторые были кладовками с утварью и сундуками, другие — заперты.

— Надо будет попросить ключи от всех дверей и всё осмотреть тщательно, — прошептала я сама себе.

Я знала, что раньше в богатых домах бояр был кто-то типа ключницы или ключника, который заведовал всем: и слугами, и всеми ключами. Надо будет спросить у Проси об этом.

Неожиданно я услышала недовольный знакомый голос кухарки Василисы:

— Тебе хорошо говорить, Мирошка, ты не в доме служишь, а на дворе. А мне как прикажешь этой мамошке гулящей служить — противно!

Я осторожно приблизилась ближе к приоткрытой двери, заглянула в душную кухню. Кухарка что-то варила на печи, а рядом сидел тощий мужик в простой одежде, грыз сырую морковь. Я его еще не видела. Но по имени Мирошка, как называла его кухарка, поняла, что это один из тех слуг, что вернулись вчера в дом.

— Ты че спятила? — тут же цыкнул на Василису мужик. — Язык прикуси, пока никто не услышал. Если доложат Марфе Даниловне о твоих словах, так она тебя вмиг накажет. И поделом тебе будет. Будешь знать, как про хозяйку брехать.

— Какая она мне хозяйка? Рвань подзаборная! Ее Федор Григорьевич, благодетель наш, подобрал, ходил да лелеял. А за что я тебя спрашиваю? Потому что вела она себя как сука последняя, а совести у нее никогда не было!

— Не тебе судить боярыню, рылом не вышла, — проворчал Мирон, откусывая морковь.

Они не замечали меня, а я притаилась за дверью и слушала дальше.

— Ведьма она, вот кто! — продолжала зло Василиса. — Охмурила нашего боярина, а сейчас живет припеваючи!

— Да угомонись ты, глупая баба, беду накличешь. Марфа Даниловна даже пороть нас не стала, за то, что сбегли. Ты бы хоть за это на нее добрее посмотрела.

— С чего это мне на кошку эту блудливую с добром смотреть? На блудницу эту вавилонскую, а? Погоди, скоро эту стерву смазливую обратно в грязь уронят. Жду не дождусь этого.

— Это кто её уронит-то?

— Знамо кто, — кухарка наклонилась к сидящему на лавке Мирону и что-то шепнула ему на ухо, а потом уже громче долбила: — Когда он вернётся сюда, сразу порядок-то и наведет тута, и эту мамошку — сиротку на место и поставит.

Я нахмурилась, поняла, что они говорят про моего мужа. Но вряд ли Федор в ближайшее время вернётся, не хочет же он угодить на виселицу.

В следующий миг меня окликнула Прося, подходя ко мне, и эти двое испуганно замолчали.

Я обернулась к служанке и направилась в ее сторону, быстро отходя от кухни. Мы с Просей направилась к входным дверям. Я же мрачно думала о том, почему кухарка так плохо говорила обо мне.

— Прося, а кто такая «мамошка»?

— Дак девка гулящая, которая с мужиками готова без венчания баловаться в постели…, — тут же испуганно замолчала, и ударила себя ладошкой по губам. — Ох, прости, Марфа Даниловна, за язык мой длинный. Грех то какой. Не хотела я непотребства такие говорить, само вырвалось.

Глава 20

Уже на улице я расспросила Просю, где наша ключница. Служанка удивлённо уставилась и подумала, что я оговорилась.

— Ты про Ерофея хромого спрашиваешь, хозяйка?

— Да, про него. А ты что, не то услышала? — строго спросила я, понимая, что лучше сделать вид, что служанка не верно услышала меня, чем она догадается, что я даже не знаю, кто в доме боярина ключник.

— Не серчай, Марфа Даниловна, то я глуха, не то поняла, — тут же затараторила девушка. — Ерофея я и не видала. Бабка Акулька сказала, что он с боярином нашим сбежал.

— Вот как? И как мне теперь все сундуки и кладовые открыть? Ключи где могут быть?

— Похоже, все ключи этот дурень Ерофей с собой уволок. Сегодня Василиса бранилась, что в дальнюю кладовку попасть не может, закрыто там.

— Так, понятно, — задумалась я. — Значит нам нужен плотник, Прося. Чтобы он все замки открыл и поменял, и ключи у меня храниться будут.

— Дак, Мирошка у нас за плотника, Марфа Даниловна, али ты позабыла? Он замки точно все сможет вскрыть.

Я довольно закивала, понимая, что тот мужик, что говорил с кухаркой, и есть наш плотник.

С Просей мы проходили по усадьбе почти до вечера. Я заглянула во все комнаты, в хоромы и другие постройки: амбары, конюшню, даже сараи и небольшой скотный двор. Там было несколько свиней, курицы и две коровы. За ними присматривал невысокий мальчонка лет пятнадцати, который тоже, оказывается, как-то незаметно вернулся в усадьбу.

Я чувствовала, что Черкасову и искать никого не придётся из моей челяди. Они все потихоньку сами возвращались. Я уже насчитала трёх новых слуг, появившихся со вчера. Поэтому список сбежавших из усадьбы холопов, которых назвала мне Прося, всё уменьшался. Я была рада тому. Всё же не хотелось никого пороть и наказывать за побеги. Хотя я не собиралась этого делать, но вот Кирилл вполне мог устроить показательную порку в назидание остальным, как и грозил в прошлый раз.

К вечеру, как и обещал, к нам пожаловал гость. Пришёл за час до ужина, и Прося позвала меня вниз. Сказала, что господин Черкасов хочет говорить со мной.

Я быстро оглядела себя в зеркало, поправила убрус и невысокую алую кику, усыпанную белым бисером и небольшими драгоценными камнями, похожими на аметисты, которые Прося называла «варениками». До того служанка помогла мне верно одеть все на голову: сначала сетчатую повязку на темечко, потом убрус — платок, тонкий и шелковый, а затем и величавую кику.

.

.

Спустилась я из терема в передние палаты и направилась в большую красную горницу, которая служила как бы гостиной для приема гостей. Вошла тихо, даже не скрипнув дверью. Черкасов стоял ко мне спиной, и как будто почувствовав мое присутствие, быстро обернулся.

— Здравствуй, Кирилл Юрьевич.

— И тебе здравия, боярыня. Не захворала после тюрьмы-то? — спросил он озабоченно, подходя ко мне.

— Вроде нет. В баню сходила, попарилась.

— Баня — это хорошо, — сказал он как-то протяжно, и его глаза блеснули.

А я отчего-то смутилась. Мне подумалось, что эта самая баня навела Черкасова на какие-то блудливые мысли.

— Вот смотри, что я привез тебе, Марфа. Как и обещал.

Он протянул мне свиток с сургучной печатью. Я развернула его, пробежалась глазами по строкам. Начинался документ со слов:

«Я, Иоанн Васильевич, великий князь и царь…»

Далее шло длинное перечисление всех титулов и имен царя.

Затейливая письменность и непонятные слова почти в каждой строке смутили меня, но в целом суть я поняла.

Это была грамота о том, что мне, Марфе Даниловне, как жене боярина Адашева, даровалась царская милость, а именно: эта усадьба в безвременное пользование, две деревеньки со смешными названиями «Разгуляй» и «Раздольное» и еще какой-то дом с садом в Москве, в стрелецкой слободе. Все это имущество переходило после моей кончины моим детям.

В конце грамоты было сказано, что в «темных и лукавых» делах мужа, боярина Адашева, я не виновна, и все подозрения в царской измене с меня сняты. После внизу стояла подпись некоего дьяка Истомы. Далее — круглая сургучная печать.

Я не разбиралась в том, должен был подписывать царь лично эту бумагу или нет, поэтому подняла глаза на Черкасова и осторожно спросила:

— Это грамота от царя?

— А как же. Царева грамота. Даже не сумневайся, Марфа. Гляди внизу царева печать. Я лично с этой бумагой к царю ходил. Это грамота о том, что ты невиновна, Марфа и все это добро твое.

Кирилл подтвердил мои догадки и что я все верно поняла.

Глава 21

Я начала лихорадочно думать, как «отшить» Черкасова, но так, чтобы он не обиделся и не разозлился.

— Помог мне, спасибо сердечное, Кирилл Юрьевич, — сказала я спокойно и тщательно подбирая слова. — Только пойми: нет у нас с тобой будущего. Я замужем, тебе отец никогда не позволит взять меня за себя. Я же полюбовницей твоей не стану никогда. Воспитана я правильно, в понимании греха.

Я вспомнила наставления тётки Агриппины про грехи, потому и сказала Черкасову так, чтобы он понял. Однако боялась, что после моих холодных внушений он рассердится. Но, к удивлению, Кирилл только громко вздохнул и отошёл от меня. Провёл пальцами по буйным волосам, взлохмачивая их.

— Да понимаю я всё, Марфа. Не полоумный же. Но сердцу-то не прикажешь. Тянет меня сюда. В этот дом, к тебе.

Его слова обрадовали меня. Оказывается, не такой он уж наглый и непробиваемый, и всё верно понимал.

— Потому надо тебе поменьше бывать здесь, — начала убеждать его я. — Реже будешь видеть меня, тебе же легче будет. Да и мне спокойнее.

— Права ты, Марфа. Так видать и надо сделать, — он чуть мотнул головой и спросил: — Ты начертала про слуг-то беглых? Как я просил?

— Не стала сама. Побоялась, что ты не разберёшь мои письмена. Ты сам напиши, Кирилл Юрьевич, сделай милость, а я продиктую, — ответила я и тут же осеклась, потому что последнее моё слово вызвало на лице мужчины недоумение. Я тут же поправилась: — Назову тебе всех, я запомнила.

Писать по-старославянски я, естественно, не умела, потому и решила схитрить. Сказать Черкасову, что пишу неразборчиво, и чтобы он сам всё записал.

— Добро, Марфа.

Я быстро позвонила в колокольчик, вызывая кого-то из челяди. Не прошло и минуты, как в горницу вошёл Потап. Я даже удивилась, что он так скоро явился. Слуга извинился, поклонился и осторожно вошёл в светлицу, почему-то в руках держал серебряный поднос.

— Не серчай, хозяйка, я тут пряников да медовухи принёс. Прося велела барина попотчевать, — он прошел дальше и поклонился Черкасову. — Доброго здравия тебе, Кирилл Юрьевич.

Черкасов не ответил ему, только как-то грозно взглянул.

— Поставь на стол, Потап, — велела я, поманив его рукой. — И, будь добр, принеси чернила и бумагу и побыстрее.

— Исполню, хозяйка.

Едва слуга исчез за дверью, как Кирилл нахмурился и произнес:

— Уж больно ты жалостливая и добрая к своей челяди, Марфа. Надо построже с ними быть. А то ведь на голову сядут.

— Позволь, я сама решу, как мне с ними управляться.

На это Черкасов промолчал, только прищурился.

Потап вернулся очень скоро, как будто бегом бегал. Принес некий деревянный короб. Осторожно поставил его на стол и раскрыл. Это оказались письменные принадлежности: бумага, несколько перьев, кованая пузатая чернильница и баночка с песком для посыпания чернил.

.

.

Кирилл важно уселся за дубовый стол, а Потап угодливо подал ему гусиное перо.

— Ступай, Потапка, сами управимся, — велел слуге Черкасов, явно не желая, чтобы он дальше слушал наш разговор.

Когда мы остались одни, я произнесла:

— Записывай, Кирилл Юрьевич. Первый, Ерофей — ключник.

— Как ключник, Марфа? — поднял на меня глаза Кирилл.

— Да вот так. Представь, ещё и все ключи с собой унёс. Открыть ни кладовки, ни сундуки не можем.

— Уволок ключи? Это плохо, Марфа. Он же может те ключи лихим людям продать.

«Лихими людьми», насколько я знала, раньше называли разбойников, но, скорее всего, Кирилл имел в виду воров. Я прекрасно поняла, на что он намекал. С ключами залезут в усадьбу, ограбят меня и всё. Ещё и убьют кого.

— Я подумала о том. Потому велела Мирону все замки сменить.

— Это верно, Марфа. Правильно. А я этого Ерофея постараюсь побыстрее отыскать. Так, давай дальше говори.

Я продиктовала ему ещё три имени и заявила, что остальные слуги сами вернулись.

— Добро, Марфа, — кивнул он, засовывая бумагу за пазуху.

Черкасов ещё немного посидел со мной, всё же выпил медовухи, от пряников отказался. Я пить не стала, всё нетерпеливо ждала, когда же он уйдёт. Надо было уже ужинать, и дети наверняка ждали меня на трапезу.

Видимо, считав мои мысли, Кирилл наконец-то засобирался. Нахлобучил на голову высокую шапку и заявил:

Глава 22

Когда Кирилл ушёл, я поужинала с детьми, немного с ними поиграла в их спальне, отпустив Агриппину на два часа отдохнуть. Ведь она целыми днями проводила с Наташей и Андреем, даже спала на узком топчанчике в детской. Я велела слугам найти и принести няне небольшую кровать, чтобы ей было удобнее. Будет довольна няня, и деткам будет лучше.

Уже поздно вечером я осталась в своей спальне только с Просей. Она помогла мне ополоснуться и расстелила постель.

— Прося, скажи, а где мои украшения? — спросила я, расчесывая волосы. — Серьги там кольца. Я что-то не нашла, осмотрела все сундуки и шкаф, но там только одежда и обувь.

Я отчего-то была уверена, что раз у Марфы были богатые наряды, около трёх десятков, да шубы, то точно должны были иметься и украшения. Причём я уже выяснила, что одно такое платье из парчи, расшитое золотом и бисером, а некоторые и жемчугом, стоило почти как породистая лошадь, а то и больше. Так мне сказала Прося ещё вчера.

— Не могу знать, Марфа Даниловна, — ответила моя горничная. — Поди в тайник спрятала, да позабыла куда?

— Спрятала?

— А то как же, все богатые люди деньги да каменья прячут. Так все делают, чтобы слуги ничего не украли.

— Да, я прятала, прятала, а теперь хоть убей, не помню, куда спрятала, — ответила я.

— Наверное, Серафима знала. А нам-то дворовым слугам никогда о том неведомо было.

Я вздохнула. Где искать эту бывшую горничную Марфы Серафиму, неизвестно. Одна надежда была на Черкасова, что и ключника, и Серафиму он найдет.

И вообще, как бы узнать, где этот тайник в доме, где хранились деньги? С прислугой говорить об этом не хотела. Сама же я уже обошла и проверила все комнаты, но не нашла ни ларца с деньгами, ни закрытого какого шкафчика.

— А может, под пол припрятала, хозяйка? — предположила Прося. — Давай я сейчас посмотрю тут всё.

— Помоги, сделай милость, Прося. Если найдешь мои драгоценности, я очень благодарна тебе буду.

Прося кивнула и начала быстро осматривать деревянный пол. И на удивление, спустя четверть часа, она всё же нашла тайник. Под сундуком, что стоял в углу и был не сильно тяжёл, поднималась половица, а там — довольно увесистая шкатулка.

Я уселась на кровать и с интересом начала рассматривать драгоценности Марфы, лежащие в деревянной шкатулке: перстни с камнями, жемчужные бусы, браслеты, длинные серьги и даже дорогие подвески на кику, как объяснила Прося.

— Ничего себе, какое богатство! — тихо произнесла я, рассматривая перстень с красным камнем, похожим на рубин.

— Так Федор Григорьевич очень баловал тебя, хозяйка, любил очень, — заявила Прося, подходя и улыбаясь.

— Спасибо, что отыскала шкатулку. А теперь ступай спать, дальше я сама.

— Покойной ночи, Марфа Даниловна.

Прося вышла, а я снова начала перебирать драгоценности Марфы.

Да с таким богатством и деньги не нужны. Можно продать что-то, и на жизнь хватит.

Сразу видно, что Адашев сильно любил Марфу и баловал.

И тут меня накрыло видение.

Опять увидела перед собой Фёдора, его недовольное лицо и тёмные глаза. Тут же видение стало под другим углом, и я как будто уже наблюдала за разговором Марфы и её мужа со стороны.

Адашев залепил Марфе увесистую пощёчину, которая опрокинула её на кровать. Она отчего-то была в одной рубахе, простоволосая и босая.

Она схватилась за горящую щёку, и я отчётливо ощутила, как в ней поднимается злость на мужа.

— Какая ж ты неблагодарная, Марфа! — вскричал Фёдор, склоняясь над ней и сжимая в ярости кулак. — Я ж тебя, как царицу какую, в парчу и бархат наряжаю. Каменья на тебе не одна дюжина, да жемчуг розовый! А ты всё никак полюбить меня не можешь! Зараза неблагодарная!

— Я и не просила ничего, — пролепетала она.

— Ах, не просила? — взъярился Фёдор. — А кто мне все уши прожужжал, что боярыней Федюшка хочу быть? Говорила? А? Живёшь как барыня при мне. Ничего не делаешь. Чего тебе ещё?

— Женись на мне.

— Чаво? На тебе? — он аж отшатнулся.

Я так и видела все как будто со стороны: раскрасневшаяся Марфа в вышитой шёлковой рубашке на кровати, с распущенной косой, и Адашева в дорогой рубахе навыпуск и в штанах, босой. Явно они чуть раньше не книжки тут читали, а занимались чем интимным.

Только вот слова Марфы ошеломили меня. Что значит «женись»? То есть она делила постель с боярином, не будучи замужем за ним, или что?

— Да, на мне, — ответила твёрдо Марфа. — Чем я хуже дочки боярина Репнина, соседа твоего? Я даже краше и умнее её. Даже грамоту знаю, а она нет.

— Да ты спятила, Марфа! Жениться на тебе, на девке дворовой?

— Да.

— Да меня люди засмеют, дура! Где ж это видано, чтобы боярин родовитый, такой как я, на холопке-сироте женился? Я ещё из ума не выжил!

— Ах так? — встрепенулась Марфа, быстро вскакивая на резвые ноги. Накинула на плечи пуховый тонкий платок и отвернулась. — Тогда сам себе постель грей!

Глава 23

Видение исчезло, а я снова оказалась в своей спальне. И я отчего-то точно знала, что Фёдор исполнил своё обещание и женился на мне, несмотря на недовольство и осуждение окружающих. Потому что не женились тогда бояре на простых девках из народа. А Адашев на мне женился, что делало ему честь. И я отчего-то знала, что после венчания, на шестой месяц, у меня, то есть у Марфы, родился Андрейка.

Вот отчего кухарка говорила, что я эта самая мамошка. Я жила как блудница с Фёдором до свадьбы.

Но Марфу я не осуждала. Если она была крепостной девкой, да ещё и сиротой, почему бы не воспользоваться предложением хозяина? Если он был щедр и любил её? Наверняка хотела лучшей жизни, чем горшки мыть. Неизвестно, как бы я поступила на её месте. Тем более, Фёдор же в итоге женился на ней, сделал своей боярыней.

И всё же я поняла, что Адашев для Марфы сделал много. Возвысил до своего положения, не посмотрел на осуждение окружающих. Она же родила ему деток. Тогда отчего же они ссорились потом? Отчего он хотел побить её? И она очень боялась чего-то. Я до сих пор помнила то ощущение страха в том первом видении и инстинктивно чувствовала, что Фёдор хочет убить жену. Но что такого натворила Марфа, чтобы так разгневать мужа? Ведь он явно и определённо любил её.

Я хотела это всё узнать. Но пока память Марфы, а теперь моя, не давала мне ответов на эти вопросы. Я прилегла в постель, думая о том, что завтра новый день и, возможно, опять придёт какое-то прошлое видение.

На следующий день я решила пойти на местный новгородский рынок, а точнее — торжище, как называла его Прося. Я хотела просто пройтись по городу, осмотреться. Ведь что туда, что обратно до темницы меня везли в закрытом возке, и я толком и не увидела ничего.

В девять утра, после завтрака, Прося помогала мне облачаться в красивый парадный наряд для выхода «на люди». Так заявила мне моя горничная. На нательную рубаху до колен я надела вышитую парадную рубаху до пола, затем манжеты с жемчугом, далее — женский тонкий кафтан до пола алого цвета из шелка, а на него уже — опашень из бархата красного цвета с рукавами, которые не одевались, а болтались свободно до пола. Вязаные чулки до низа бедра, которые завязывались атласными лентами над коленями.

Завершала мой наряд шуба в пол из белого горностая мехом внутрь, а вышитым дорогим сукном наружу. На голову — сетчатую шапочку, потом платок-убрус, плотный шелковый белый и сверху на него — меховую шапочку: высокую, усыпанную жемчугом вверху, где кончался отворот из белого меха. На ноги — сапожки из белой кожи на высоких квадратных каблуках. В итоге одели меня как дорогую матрёшку. Именно так я себя и чувствовала.

Чтобы не вызвать нравоучительных речей няньки Агриппины, я заявила ей, что иду в церковь молиться. Она одобрительно закивала мне и сказала, чтобы я непременно взяла с собой чётки, считать поклоны Царю Небесному. Как это делать, да ещё с чётками, я, конечно, не знала, но важно закивала ей в ответ.

Андрей и Наташа играли в моей комнате, а я одевалась под чутким руководством Агриппины.

— Кого возьмёшь с собой, барыня? — спросила вдруг нянька.

— Одна пойду, думаю, не заблужусь, — ответила я, когда Прося уже водрузила на голову высокую шапку с мехом.

Я же оправляла на шее белый пуховый платок.

Как я теперь знала, за окном стояла ранняя весна, и днём становилось довольно тепло, но по ночам и утрам бывали ещё небольшие морозцы.

— Ты что, одна пойдёшь, Марфа Даниловна, в церкву-то? — спросила Агриппина, поправляя ленточки на косах Наташи, которые распустились.

— Да, а что не так? Мужа раз нет пока, значит, одна пойду.

— Дак грех это великий! — выдала нянька, испуганно крестясь. — Одна боярыня да по улице. Ты хоть холопов возьми с собой, не так дурно будет.

— И почему одной нельзя?

Она посмотрела на меня как на полоумную. Но я правда не понимала, почему это плохо.

— Не серчай, боярыня, да не положено так. Боярыне должно выходить только с мужем, а боярышне — с отцом или братом из дому. Ежели кто увидит тебя одну на улице, без челяди или мужа, подумает, что ты или умом тронулась, или блудница великая.

Вот как! Ничего здесь нравы-то. Почему-то вспомнились восточные народы из прошлого мира, где женщинам тоже нельзя было выходить одним без сопровождения мужчины.

А нянька, видя, что я внимательно слушаю, продолжала:

— Ты ведь не холопка какая, по улицам одна шататься, а боярыня. Должна беречь свою честь! Как же ты раньше-то жила, не зная о том?

— Раньше я с мужем везде ходила, он меня одну и не отпускал, — заявила я, придумав себе оправдание, чтобы не выглядеть в глазах пожилой женщины уж совсем нелепо.

— Это верно. С мужем и надо. А если нет его, то дома сиди. Ежели уж совсем приспичило, тогда холопов бери, и побольше. Чтобы никто ни в чём постыдном и греховном тебя не заподозрил.

— Я поняла, спасибо, что научила, тетка Агриппина.

Пошла я на улицу с Просей и Потапом. Это Агриппина одобрила, хотя и настаивала, чтобы я взяла пятерых. Но ходить по улицам таким хороводом мне совсем не хотелось. Для такого выхода мои слуги надели выходные платья и чистую верхнюю одежду. Потап — новый меховой армяк и чистые штаны, а Прося — простую красную душегрею и длинную чёрную юбку.

Глава 24

Ерофея, которого якобы видела Прося, мы так больше не разглядели в толпе.

Далее мы прошлись по рядам со всевозможной снедью: от свежих калачей до вяленой и варёной рыбы, от квашеной капусты и солёных огурцов до живых куриц и поросят. Далее зашли в небольшие лавочки с одеждой и утварью.

Всего на торжище было вдоволь, как, впрочем, и разномастного народа: от бояр и дворян новгородских до простых людей, которые до хрипоты торговались за снедь и всякие валенки с торговцами.

Потап шёл чуть впереди нас с Просей и отгонял попрошаек и другой люд с нашего пути и важно кричал:

— Отходи с дороги, боярыня идёт! Расступись, народ!

Он так смешно это делал и так рьяно старался, что это вызывало у меня улыбку. Чувствовала я себя некой важной барыней, вышедшей на прогулку. Но когда он заехал по загривку какому-то старику за то, что тот нерасторопно отошёл, я велела:

— Потап, перестань. Иди позади, а то уже бьёшь кого не попадя.

В одной из суконных лавок я купила себе тёплые вязаные чулки и красивую шаль а-ля хохлома. После набрала разных хлебов и ватрушек и раздала бедным ребятишкам, которые просили милостыню на рынке. Наташе и Андрейке взяла пару леденцовых петушков и зайчиков на палочке. Все эти товары торговцы записали в свои толстые амбарные книги на имя Адашева.

Вернулась я домой довольная и впечатлённая всем этим древнерусским колоритом.

Спустя три дня в моей усадьбе появился Кирилл. Он привёз четырех моих беглых холопов: одну тётку, мою бывшую горничную Фимку и двух крепких мужиков. Они были сильно побиты: лица в крови, у одного мужика сломана рука, а у второго разбит нос.

От возмущения я едва сдержалась, чтобы не «наехать» на Черкасова при двух стрельцах, которые сопровождали телегу с моими холопами. Я тут же приказала Мирону позвать местного знахаря, чтобы полечил несчастных, а также велела накормить их и вымыть в бане.

Среди этих четверых так и не было ключника — он единственный, кого ещё не нашли. Но я не расстраивалась: замки мы все поменяли, так что особой нужды в Ерофее не было.

Когда же Кирилл поднялся за мной в палаты, чтобы поговорить, я плотно закрыла дверь в парадную горницу, чтобы не услышали наш разговор, и возмутилась:

— Они все покалечены, Кирилл Юрьевич! Едва на ногах стоят. А если умрут?

— Не помрут, Марфа. Холопы они живучие, уж поверь, — ответил он безразлично, пожимая плечами.

— Это люди! Говоришь о них как о скотине какой-то. Нехорошо это. Я же просила их не бить!

— Не я это, Марфа. Яж помню про твою просьбу. Нашёл их в темнице Разбойного приказа. Их до меня, когда ловили, побили дюже. Они сознаваться не хотели, чьи холопы, и имена свои скрывали. Потому и получили на орехи знатно от стрельцов-то.

— А тебе что же сказали свои имена? — удивилась я.

— Дак я сразу объявил в темнице всем, что ежели сознаются кто тут холоп боярыни Адашевой, пороть не будут. Хозяйка их запретила. Они и выдали себя.

— Ясно, прости, что заподозрила тебя в плохом.

Он кивнул и произнёс:

— Только ключника твоего, Ерофея, никак не сыщем. Но думаю, он уже в другую волость сбег, или в Сибирь подался. Тогда точно не сыскать. Убыток тебе, однако, будет, Марфа.

Я поморщилась. Опять он говорил о человеке как об имуществе каком, и меня от этого коробило. Хотя, наверное, Черкасов был яркий представитель своего времени, где были баре и холопы, и человеческая жизнь простого люда стоила немного.

— Ты не кручинься, Марфа. Ежели кто из челяди тебе на потребу ещё нужен, я могу в деревню твою съездить, привезти новых. Или своих холопов из Москвы прислать. Только скажи.

Я внимательно посмотрела на Кирилла, понимая, что он ищет повод, чтобы опять навестить меня и приехать сюда. И это было с его стороны слишком навязчиво и даже глупо. Подбором челяди занимался ключник в богатом доме, так мне объяснила Агриппина. У меня теперь этим заведовал Потап, мой новый ключник, так сказать, пошёл на повышение.

Кирилл же, насколько я знала, сейчас жил в Новгороде, куда временно переехал царь с семьёй. И Черкасову уж точно не по статусу было подыскивать и привозить мне слуг.

— Не надо. Мы сами управимся, Кирилл Юрьевич. Благодарю тебя за всё. Однако не стоит тебе больше приходить в мой дом. Я и без Ерофея обойдусь, а у тебя и у самого дел по службе много.

Сказала я холодно и жёстко. Надо было уже отвадить Черкасова от дома. Слухи о том, что государев человек захаживает к нам в усадьбу и именно ко мне, уже поползли по ближайшим соседям. Так вчера мне поведала Прося. А я совсем не хотела этого.

— Вот как? — мрачно процедил Кирилл, медленно приближаясь ко мне. — Гонишь меня, Марфа? Совсем опротивел я тебе?

— Я уже говорила тебе: у меня муж есть, а ты чужой. И не надо обижаться. Пойми, так будет лучше.

— Чего мне обижаться-то? — как-то недовольно произнёс он. — Больше не приду, раз просишь. Только понять мне надо напоследок...

Кирилл уже подошёл совсем близко ко мне, чуть склонился, а я невольно подняла на него глаза. Его взор обжигал, и я чувствовала какой-то подвох. За его внешним спокойствием скрывалось что-то ещё.

Глава 25

— Пусти! Отпусти меня! — вспылила я в негодовании, когда мне удалось наконец чуть отвернуться.

Черкасов разжал руки, и я отпрянула от него, тяжело дыша.

Ну вот что за человек! Ведь сказала, что муж есть, нет, он всё равно своё урвать хочет, бешеный!

Он же исподлобья смотрел на меня тёмным взором и явно опять замышлял что-то.

— Сладкая ты, Марфа, как ягода лесная, — произнёс он хрипло.

— Кирилл Юрьевич, уходи! Слышишь? Уходи немедленно!

— Не кричи. Уйду.

Я же опасливо оглядывалась на дверь. Если кто увидит, что тут только что происходило, моя репутация будет погублена. Я уже знала, какие вокруг царили строгие нравы. И проблем мне и без того хватало. Конечно, было глупо принимать Кирилла наедине сейчас, ведь знала, что нравлюсь ему.

Черкасов быстро взял свою шапку, что лежала на лавке, и снова окинул меня тёмным, горящим взглядом.

— Видать, и вправду не судьба нам вместе быть, Марфа, — произнёс он как-то обречённо. — Будь здрава. Зла не держи на меня. Больше не приду.

Он стремительно вышел вон, а я, дрожащая и нервная, присела на скамью. Приложила руки к горящим щекам и надеялась только на то, что Кирилл не будет мне мстить за то, что теперь так неучтиво прогнала его.

Однако о том, что не позволила себя целовать и запретила приходить, я не жалела.

Моё решение было правильным.

Прошла неделя. Моя жизнь в теле Марфы и в ее доме вроде наладилась. Я даже стала привыкать ко всему, что окружало меня. Конечно, если можно привыкнуть к отсутствию всяческих удобств XXI века: водопровода, канализации и электричества. А еще и к тому, что ты теперь боярыня, и у тебя есть холопы, целая усадьба и две деревни, за которых ты в ответе.

Теперь мой день проходил так: утром небольшая зарядка в спальне, далее завтрак с няней и детьми. Потом я или гуляла во дворе с Наташей и Андреем, или выходила на «люди» со своими холопами. В полдень обедала и после занималась домашними делами. Например, решала сколько пудов зерна запасти на зиму, отпускать ли крестьян из дальнего села на заработки в соседнюю волость, какие блюда приготовить кухарке на трапезу или же проверяла как опоросилась свинья в моем хлеву. Дел, в общем, хватало.

По вечерам я проводила время с детьми или же изучала старославянскую грамоту. Договорилась с одной монахиней из соседнего монастыря, которая приходила ко мне якобы молиться, но на самом деле обучала меня письменности и чтению того времени.

За эти дни я сильно привязалась к Наташе и Андрею. Малыши отвечали на мою ласку и доброе отношение такой же любовью. Частенько Наташенька ходила со мной по дому, когда я делала те или иные дела по хозяйству, положенные боярыне. Дочка тихонько стояла со мной рядом, пока я говорила или с кухаркой, или с Потапом. Няньке Агриппине это не нравилось, но я не обращала на это внимания, ведь девочка была ещё слишком мала и постоянно нуждалась в матери. С Андреем я общалась поутру и вечером.

Как и обещал, Кирилл больше не приходил. И вроде бы даже не стал мстить, потому что в моей усадьбе опричники больше не показывались. Это очень радовало.

Моя жизнь стала размеренной и даже, можно сказать, спокойной. Только оставалось решить вопрос с деньгами, которые я так и не нашла в доме. Но я уже придумала, что с этим можно сделать.

В тот вечер я, как и всегда, зашла в детскую перед сном. Поцеловала малышей, пожелала им спокойной ночи. Затем направилась в свою спальню, которая была через три комнаты. Прося помогла мне раздеться в небольшой «гардеробно-туалетной» комнатке, и я отпустила девушку спать.

Сама же умыла лицо, надела ночную сорочку и, зевая, вышла из уборной в спальню. Было около полуночи. День был суетный, и хотелось поскорее лечь.

Я подошла к кровати, но вдруг неожиданно услышала шорох за спиной. В следующий миг кто-то обнял меня, подойдя сзади, и прижался к моей спине.

— Это я, не бойся, — выдохнул мне на ухо мужской незнакомый голос.

Мужчина был выше меня и в одежде. Я испуганно замерла, явно не ожидая подобного.

В спальне царил полумрак, и единственная свеча плохо освещала пространство, но я разглядела дорогие тёмные сапоги и рукава кафтана из атласной ткани.

Этот пришлый точно не был слугой.

Мужчина же по-свойски прижал меня спиной к своей груди, жадно целуя в шею. У меня же от неожиданности даже сперло в горле.

Кто мог оказаться в такой поздний час в моей спальне?

Только Фёдор. Мой муж.