Брачная ночь

Первый памфлет мадам N

Императрица сидела в своей кровати, оперевшись спиной на высокие подушки, и её верная фрейлина, графиня Терлецкая, внесла в её покои серебряный поднос с горячим шоколадом, который так любила государыня.

— Ах, моя дорогая Аннет! — приветствовала ей императрица с улыбкой. — Что интересного принесла ты мне рассказать сегодня? Состоится ли запланированный ужин с моим дражайшим супругом? — она всё ещё втайне надеялась, что император помнит о их маленькой годовщине и готовит ей небольшой приятный сюрприз.

— Я сожалею, — поклонившись в низком реверансе и поставив поднос на колени императрице, ответила её близкая подруга. — Но государь сегодня ни свет ни заря изволил уехать на охоту.

И императрица лишь недовольно сжала губы в ответ: весь двор знал, что у императора появилась новая фаворитка, маркиза де Шанталь, и теперь все свои дня и ночи, конечно же, он проводил только с ней, что очень огорчало его законную супругу и государыню.

Жалкий удел быть всего лишь женой августейшей особы, пригодной разве только для продолжения рода и производства наследников престола!

— Но зато, — присев на краешек царской постели и близко подвинувшись к своей подруге-императрице, произнесла графиня Анна Терлецкая, — у меня есть кое-что интересное для вас! — и она с победоносным видом ловко достала из своего глубокого декольте немного смятый бумажный лист, весь испещрённый мелкими печатными буквами.

— О, неужели! — захлопала в ладоши императрица, мгновенно забыв про противную фаворитку и своего изменщика-мужа.

— Да! Новый памфлет мадам N! — с торжествующим видом помахала графиня листком над головой, словно поддразнивая свою императрицу, и та с нетерпением выхватила у неё свиток из рук.

— И что же там на этот раз, милая Аннет? — с любопытством стала расспрашивать свою подругу.

— О дорогая, я не смела его читать без вас, — скромно потупив глаза в пол, произнесла графиня Терлецкая, но затем, с лукавой улыбкой посмотрев на свою обожаемую подругу, добавила: — Ну разве только самое начало, чтобы узнать, о ком наша дорогая мадам N пишет на этот раз.

— И о ком же, дорогая Аннет? Не томите! —воскликнула императрица, отпивая маленький глоточек шоколада.

Горячий пряный шоколад и утренние сплетни — что могло быть чудеснее, чтобы исправить гадкий поступок императора!

— Не поверите, Лалла, — доверительно наклонилась к ней лучшая подруга, назвав её интимным именем, которым только она могла называть её. — О графе Уварове и его молоденькой жене!

— О нашем дорогом Уварове? — в изумлении произнесла императрица, и, не выдержав, схватила тонкий лист, с жадностью и любопытством вчитываясь в первые строки, и её милая Лалла, прислонила к ней свою кудрявую головку, чтобы получше разглядеть написанное…

1

— Скажите, мадмуазель Мими, а что обычно случается в первую ночь между супругами… Ну вы понимаете, о чём я? — спросила я, не удержавшись, свою верную камеристку, когда до моей свадьбы оставалось всего лишь две недели.

Я долго размышляла и сомневалась, можно ли будет ей задать подобный вопрос, но всё-таки моё природное любопытство взяло вверх. Я воспитывалась в лучших традициях дома Пушкиных: учитель по живописи, учитель по французскому, изящной словесности и музыке. Ну и конечно же, преподаватель танцев. Но, увы, ни одного учителя, который бы поведал мне о секретах и тайнах обыденной человеческой жизни.

Таким образом, я свободно могла рассуждать об идеях Руссо и Вольтера, читать в оригинале Шекспира, но, увы, едва смогла бы объяснить хоть на немецком, хоть на французском, которые знала в совершенстве, какова же великая тайна рождения человека. Вопрос, откуда берутся дети, все умалчивали или деликатно обходили со мной стороной.

Я подозревала, что моя семья Пушкиных — древнего дворянского рода, известного ещё при дворе нашего великого царя Ивана Тишайшего, уже давно сводила концы с концами, и мои маменька с батюшкой перезаложили ни один раз наше родовое имение в Тамбовской губернии, чтобы оплачивать бесконечные счета и мой первый выход в свет в Петербурге, где мне суждено было блеснуть и найти для себя подходящую партию.

Безусловно, росла я совершеннейшим невинным ребёнком, которого уберегали от всяческой грязи и правды жизни.

Так и дожила я, пребывая в невинности и полном неведении о самых обычных человеческих страстях и потребностях, до возраста своего совершеннолетия, как героиня популярной поэмы моего дальнего родственника Александра Пушкина, Татьяна, которая совсем недавно стала крайне популярной в модных домах и салонах Москвы и Санкт-Петербурга.

Моя родная усадьба Ольховка, с милыми сердцу библиотекой и гостиной в старом французском стиле, убранство которой у моих бедных родителей не хватало средств обновить, и моей девичьей комнатой с шёлковым голубыми обоями и моим письменным столиком, где я писала свои первые девичьи стихи и вела дневник, должна была скоро остаться в прошлом, ибо после венчания сразу же я должна была отправиться жить в поместье моего супруга, гафа Уварова.

Я была единственным ребёнком в семье, потому что все мои многочисленные братья и сёстры, едва успев появиться на свет, умирали, чем моя матушка с батюшкой были очень опечалены. И мы с ними часто навещали шесть стоящих в ряд могилок на нашем семейном кладбище рядом с нашей родовой семейной часовней.

Наши многочисленные родственники и друзья семейства, обсуждая эти печальные факты из жизни моей матушки со мной, обычно грустно вздыхали, и потупив очи, с грустью и печалью в голосе добавляли, что мои родители не отчаивались и не оставляли своих попыток.

А я всё время размышляла: о каких же попытках они ведут речь? Что они пытались сделать, и каким именно образом? Что можно было попытаться снова сделать, если Господь Бог уже забрал к себе не единожды их детей?

Стоит добавить, что мои любимые матушка с батюшкой никогда не проявляли своих чувств не то что на людях, но и даже при мне, при дочери своей. Поэтому к своим восемнадцати годам я была совершеннейшим невинным ребёнком, даже никогда не видевшем в своей жизни ни единого нежного поцелуя. Кроме крайне редкого — в щёчку или галантного поцелуя руки.

И вот теперь, с каждым днём, который приближал меня к чему-то совершенно неизвестному, страшному и таинственному, моё сердечко бешено трепетало от одной только мысли о том, что я буду вынуждена провести свою первую ночь, уже будучи женой, с незнакомым мне совершенно чужим мужчиной. Пусть даже и ставшим по воле судьбы и по воле моих добрых родителей моим мужем и законным супругом.

Я подозревала, что мужчины устроены как-то иначе, ведь тогда не носили бы они свои сюртуки и брюки? Само устройство их одежды уже как-то намекало на то, что под слоями сукна и батиста они устроены Божьей волею совершенно иначе, чем мы, женщины. Уже даже само отсутствие корсета свидетельствовало о том, что бюсты их не так уж пышны, как дамские, хотя у моего родного дяди, губернского старосты Константина Пушкина был весьма недурной бюст, который всегда очень явно выпирал из его сюртука. Но это было скорее исключением из общих правил.

И вот теперь я, замирая от испуга, спросила свою верную служанку Мими, что же всё-таки может ждать меня в мою первую брачную ночь?

Во-первых, Мими была француженкой, и всем известно, даже мне, что эта нация лучше остальных осведомлена о тайнах и тонкостях отношений между полами. Ну и во-вторых, Мими была простолюдинкой, а это тоже накладывает свой отпечаток на понимание многих житейских тайн: в то время, как более аристократичные круги деликатно и тонко выражают свои чувства, простые люди более прямолинейный в своих высказываниях и поступках.

— Ну что же, Софи, — задумчиво промурлыкала моя компаньонка и подруга на французском: ведь мы с ней только и общались на её родном языке. — Я думаю, мне будет сложно объяснить вам всё на словах, но я постараюсь показать вам всё это на примере простого народа… Есть у меня одна идея…

И я даже и представить себе не могла, как же эта её идея перевернёт все мои невинные представления о мироуcтройстве и жизни с ног на голову!

— Идите сюда, мадмуазель Софи, — позвала меня к себе в свою маленькую комнатку Мими, и я с горящими глазами стала рассматривать разложенные на её туалетном столике парики, пудреницы и разные хрустальные флакончики с каким-то неведомыми ароматами и притираниями.

Но хорошее воспитание ни за что не позволило бы мне притронуться ни к чему в комнате.

— Нам нужно с вами переодеться, — предложила мне Мими, доставая из сундука и раскладывая передо мной простой деревенский сарафан! И откуда он только у неё взялся?

Но я не стала задаваться ненужными и пустыми вопросами, и повернулась послушно к Мими спиной, чтобы она помогла мне расшнуровать мой корсет, как делала до этого каждый день.

2

— Прошу прощения, мадмуазель Софи, но, боюсь, вам придётся снять и корсет, — весело прощебетала Мими, и я вся залилась пунцовой краской.

Как?! Выйти из дома без корсета? А как же тогда…

— Это просто необходимо, мадмуазель, — строго добавила Мими, словно в очередной раз уговаривала меня съесть ещё одну ложечку противного мясного бульона, который я просто ненавидела. — Простые крестьянки не носят корсетов. И панталон, — задумчиво добавила она, и тут я в ужасе распахнула глаза.

Ну уж нет! Без корсета ещё можно себе представить, но чтобы без панталон! Тогда эта затея точно не для меня!

— Впрочем, панталончики пусть остаются на вас, — милостиво разрешила она. — Через юбки всё равно не будет ничего видно.

И вот, спустя полчаса, мы, переодетые простыми крепостными девками, уже спускались по чёрной лестнице нашего дома, чтобы прокрасться через заросли терна и малины к дальней калитке нашего густого сада. Мои волосы Мими предусмотрительно распустила, и повязала поверх цветастый платок, и я, взглянув на себя в зеркало, буквально не узнала себя: на меня смотрела не дворянка Софья Пушкина, а какая-нибудь Марьюшка или Фроська.

Я прыснула в кулачок, представив, как кто-то меня окликает:

— Эй, Фроська! А принеси-ка холодного кваску из погреба! — и я, согнувшись в почтительном поклоне, подаю своему батюшке на подносе крынку и запотевшие бокалы с его любимым грушевым квасом. И он меня совершенно не узнаёт!

И вот сейчас мы идём по просёлочной дороге, и мадмуазель Мими даёт мне наставления:

— Только прошу вас, мадмуазель Софи, умоляю, ни с кем не разговаривайте по дороге и не смотрите никому в глаза, чтобы не выдать нас! Слушайте, и делайте то, что я вам скажу, и тогда вы сегодня получите ответ на свой вопрос…

Возбуждённая и крайне взбудораженная её обещаниями дать мне все ответы на все волнующие меня вопросы, я согласилась на все её условия, и быстро поспевала за ней по дороге. От быстрой ходьбы я раскраснелась и мои волосы выбились из-под туго затянутого под подбородком платка, но я вся горела от предвкушения, что скоро узнаю величайшую для себя тайну.

За всеми своими девичьими думами, я не сразу поняла, что мы подходим к старой заброшенной мельнице на пригорке, которую я часто видела из окна нашего экипажа, когда мне приходилось куда-нибудь выезжать по делам с маменькой, и на которой, конечно же, мне никогда не доводилось бывать прежде, потому что я не могла появляться нигде одна без маменьки или своей служанки, и уж тем более с таком более чем престранном виде.

Но скорейшая моя свадьба и мои тревоги так разбередили меня, что я в первый раз в жизни ослушалась своих добрых родителей.

Было полуденное самое жаркое в деревне время, когда все работы на полях ненадолго затихают, чтобы крестьяне перекусили и немного отдохнули в тени деревьев, чтобы снова через час продолжить свои насущные труды.

— Сюда, — шёпотом сказала мне Мими, и я тихо, как мышка, проскользнула за ней в приоткрытую дверь мельницы. — А теперь, притаитесь, и ждите, — ещё менее слышно прошептала мне Мими. — И помните, что чтобы вы не увидели и не услышали, вы должны хранить полное молчание, чтобы не выдать нашего с вами присутствия, — ещё раз строго напутствовала она меня, и мы стали забираться с ней по приставной деревянной лестнице на палати, где, по всей видимости, раньше был склад муки и зерна.

Я не знаю, сколько прошло времени: пятнадцать минут, а может быть, и целый час, но я помню, что я даже немного задремала после нашей такой энергичной прогулки на полуденном солнце. А в прохладном и полутёмном помещении мельницы меня сморило, и мои глаза стали слипаться…

Проснулась я от того, что услышала тихие голоса где-то внизу и, всматриваясь в полумрак, через какое-то время разглядела три фигуры посреди просторного помещения мельницы. Это были два здоровенных деревенских парня в рубахах и шароварах и наша дворовая девка Глашка. Я в изумлении посмотрела на Мими, но та лишь прижала свой указательный палец к губам, и я вспомнила все её наставления, и вжалась ещё дальше и глубже в стену позади меня…

Но по мере того, как я вглядывалась в волнующий меня полумрак заброшенной мельницы, тем больше округлялись мои глаза от ужаса. И от какого-то другого чувства, которое я пока не могла понять и определить.

Недолго думая, один из мужиков приспустил свои штаны, приподнял льняную свободную рубаху, и я увидела, как из-под её края высовывается что-то очень странное, похожее на дубинку… Или красную палку, с закруглённым концом, которую этот парень придерживал своей правой рукой. И только внимательно всмотревшись, я сумела разглядеть, что эта дубинка росла прямо из этого мужика! Из самого низа его живота, оттуда, где чернели и кучерявились чёрным барашком его волосы.

Глашка встала на колени, и вдруг начала обхватывать своими губами эту самую дубинку, а мужик только сильнее и сильнее заталкивал её ей в рот, прихватив её на волосы на затылке! Я совершенно не понимала смысла всех этих более чем странных действий, но тут вдруг я с удивлением обнаружила, как у меня сладко заныло внизу моего собственного животика от увиденного, и я испугалась, уж не поразил ли меня какой-то неведомый мне ранее недуг!

Но помня наставления Мими, я всё-так же тихо сидела и наблюдала за всем происходящим.

Тем временем движения бёдрами мужика всё ускорялись и ускорялись, и я поражалась, как его огромная дубинка умещается у Глашки во рту, и как она не задыхается от такого большого устройства. Но Глашка только мычала в ответ, и я заметила, как её руки потянулись под рубаху, и достали из-под неё какой-то странный мешочек, который она стала перекатывать и словно ласкать в своих ладонях. И тут я поняла, что и этот мешочек принадлежал мужику, так же, как и его красная большая палка, выросшая прямо из живота, которую он сейчас вставлял и вытаскивал попеременно изо рта девки.