Брак по расчету. Вернуть ее любой ценой.

Пролог.

​— Ты, блять, с ума сошел?! Какой нахуй жениться?!

​Голос Игната Громова, словно раскалённая сталь, рванул из груди и эхом разлетелся по просторному, излишне дорогому кабинету его отца. Каждая буква была пропитана чистой, нефильтрованной яростью.

​Мать, Елена Николаевна, сидевшая на диване для гостей, судорожно всхлипнула — звук, который Игнат с детства считал наигранным. Она театрально схватилась за область сердца, демонстрируя, как ей тяжело. "Конечно, тебе тяжело, — язвительно подумал Игнат, — ведь всё идёт не по твоему сценарию."

​Отец, Виктор Громов, генеральный директор Skyline Holding, оставался невозмутим. Он был воплощением власти и холодного расчёта. Вальяжно, даже с вызовом, расположившись в своём массивном кожаном кресле, он медленно выдохнул клуб сигарного дыма. В этом дыме, казалось, растворялось всё, кроме его воли. Он спокойно выжидал, когда сын выпустит основной пар, а затем продолжил, снисходительно и твёрдо:

​— Игнат, перестань вопить, как девица на ярмарке. Уймись. Ты прекрасно знал, что рано или поздно это должно было произойти. Таковы правила игры.

​Игнат почувствовал, как напрягаются мышцы на шее. Правила игры? Он не подписывался на эти правила.

​— Мы с Олегом Волковым — не просто партнёры. Мы ключевые фигуры в этом городе, и наши компании — единый организм, — Виктор Владимирович жестом обвёл роскошный кабинет, словно подчёркивая масштаб их империи. — И не мне тебе объяснять, сколько сил, лет и, главное, крови мы вложили в этот бизнес. А ты, щенок, хочешь одним своим капризом всё развалить из-за своих глупых, детских амбиций?

​Игнат сорвался с места. Он пересек кабинет, игнорируя жалкие стоны матери. Руки непроизвольно сжались, и он схватился за край отцовского стола, чуть не перевернув бронзовый пресс-папье. Его глаза встретились с отцовскими — в них горел огонь предательства и гнева.

— Да плевать я хотел на ваш бизнес! Понятно?! Мне он даром не сдался! Я тебе уже в восемнадцать сказал: моя жизнь — только моя! У меня есть Аня! Мы три года с ней вместе, мы строим планы! А ты сейчас предлагаешь мне по щелчку пальцев всё бросить и жениться на... на этой Ксюше?! Вы там совсем из ума выжили?!

​— Игнат! Следи за своими словами! Где твои манеры?! — прорезал воздух обиженный голос Елены Николаевны.

​Игнат стиснул зубы. Он почувствовал металлический привкус во рту — так сильно сжал челюсти, чтобы не выплеснуть на родителей всю ту горечь, что сейчас разрывала его душу. Нет, это было уже невыносимо. Он всегда старался дистанцироваться от их мира, от их власти, от их денег. Выбрал другой факультет — искусствоведение, а не экономику. Родители тогда, к его удивлению, молчали, не вмешивались. И когда Игнат, наконец, расслабился, уверовал, что его поняли и отпустили, они нанесли этот удар. Женитьба. Циничная сделка.

​Он должен был стать жертвой на алтаре семейного капитала. И на ком? На Ксении Волковой. На этой... этой занозе. Он ненавидел её с детства. Да он лучше будет бомжевать, чем ляжет в постель с этой сукой!

​Виктор Владимирович загасил сигару в хрустальной пепельнице. Его тон стал жёстче, не оставляя места для споров.

— Я тебе ещё раз повторяю, и это последний раз: мне плевать на твои "планы". Ты женишься. Брак состоится. И точка.

— Ага, размечтался! Давно ты стал таким дерзким, папаня? Или думаешь, деньги решают всё?

​— Игнат! — На этот раз голос матери был уже не обиженным, а по-настоящему рассерженным, властным.

​— А что не так?! — Игнат резко повернулся к Елене. — Вы же сами говорили, что положили жизнь на эту компанию! Где вы были, когда я рос? У вас есть хоть одно, чёрт возьми, хорошее воспоминание, не связанное с отчётами и советами директоров?! Да вам было плевать на меня! А сейчас вы строите из себя святых угодников, требуя от меня жертв!

​Елена Николаевна снова всхлипнула, но на этот раз, возможно, от настоящего шока. Виктор Владимирович скривился, но, что удивительно, промолчал. Это молчание было тяжелее любого крика. Игнат не стал больше участвовать в этом фарсе. Он резко развернулся и покинул дом.

​Его всего трясло от адреналина и обиды. Вот уж «сюрприз»! С этим нужно было заканчивать немедленно. Срочно! Пока новости не дошли до Ани. С этими мыслями Игнат сел в свой спортивный автомобиль и, втопив педаль газа, рванул прочь. Прямиком — на виллу к Волковым.

​Он давно здесь не был. Лет пять точно. Сразу после школы он уехал в другой город и возвращался редко. К Волковым — тем более.

​Память, однако, подкинула ему яркие картинки. Олег и Марина Волковы... Замечательные люди. Они, в отличие от его родителей, всегда находили время на своих детей и на него, Игната. Все каникулы он проводил здесь. И это были его лучшие детские воспоминания.

​Но, как и в любой идиллии, здесь была своя ложка дёгтя. И звали её Ксения Волкова. Чёрт! Сколько боли и унижений доставляла эта девчонка в детстве и школьные годы! Это сейчас Игнат — боевой, самоуверенный парень, готовый разорвать любого. А тогда? Он был пухляшом, немного плаксой, вечно с какой-то дурацкой энциклопедией в руках. Ксюша же, напротив, была отвязным сорванцом, выше Игната на голову, рослая и сильная. Их «война» началась ещё в садике и продлилась до девятого класса, пока Ксюша не уехала учиться в Лондон. Игнат тогда перекрестился и с облегчением пожелал ей никогда не возвращаться.

Глава 1. Ксюша.

Три месяца спустя.

— Ксюша, ну куда ты, доченька? Пожалуйста, останься со мной! Мне так невыносимо плохо. — В просторной, но давящей своим молчанием прихожей раздался надрывный голос моей матери.

В нём звучала неприкрытая горечь, театральная обида и та самая, давно знакомая мне, манипулятивная нотка. Ей, видите ли, больно и обидно. А мне? Мне, значит, не больно? Не обидно? Меня не предали? Сердце сжималось от чудовищной, всепоглощающей несправедливости.

Как они посмели, как у них хватило духу поступить со мной подобным, подлым образом? Все эти девять месяцев, пока я, как последняя идиотка, жила в Лондоне, наслаждаясь своей свободой и учебой, я пребывала в блаженном, лживом неведении.

Я готовилась к скорому, радостному возвращению в Россию. Я с маниакальной, почти религиозной тщательностью планировала нашу свадьбу с Игнатом: выбирала подвенечное платье — то самое, цвета слоновой кости, с кружевным шлейфом, — искала лучший, самый престижный ресторан и самых талантливых поваров столицы. А тем временем мой отец был на пороге смерти. Он болел, и не просто болел — он медленно, мучительно угасал, и все мои родные, все близкие, вся семья Громовых была рядом, кроме меня. Меня просто вычеркнули из этого финального акта его жизни, сделав моё незнание своим щитом.

— Мама, даже не начинай. Ты не имеешь никакого права просить меня об этом. — Я не стала скрывать нарастающее разочарование и неприкрытое, кипящее раздражение, которое переполняло меня.

Мой голос был резким, словно удар хлыста. Мать поспешно поджала губы, её взгляд, полный стыда, метнулся к мраморному полу, словно она пыталась найти там хоть какое-то, хоть малейшее, оправдание этому немыслимому поступку.

— Это была последняя воля отца.

— Какая воля? Воля не попрощаться перед смертью со своей единственной дочерью? Это его воля?! — Я выплюнула эти слова, и они прозвучали в тишине прихожей как приговор.

— Ксюш, ты же знаешь, отец тебя любил сильнее всех, он не смог бы вынести твоих слёз и прощаний, зная, что уходит. Мы лишь исполнили его просьбу, понимаешь? Мы оберегали тебя.

— Не понимаю. Категорически не понимаю, мама. И это, по-твоему, достаточная причина?! Ты хоть осознаёшь чудовищность того, что говоришь?! Допустим, папа был болен, его сознание было затуманено, он не мог мыслить здраво. Но ты? Ты-то куда смотрела?! И как мог Игнат, так поступить?! Вся наша семья? Все Громовы?! Неужели никто из вас ни на секунду не подумал обо мне, о моих чувствах? Как мне теперь с этим жить? Как мне теперь дышать?! Я видела его живым последний раз целых десять месяцев назад, на новогодних каникулах. Ты хоть отдалённо представляешь, что я сейчас чувствую, мама?

Мой голос предательски дрожал, ломаясь на последних словах. Горячие слёзы текли по щекам, оставляя жгучие, мокрые дорожки. И плевать. Пусть видит, что мне тоже нестерпимо плохо, мне больно до крика, и я чувствую себя преданной, униженной их гнусным отношением.

К счастью для меня, мать исчерпала свои лживые аргументы и не стала преследовать меня дальше. Я схватила мою любимую кожаную куртку и рванула прочь, выскочив на обжигающий мороз улицы. Октябрьский, ледяной холод обжигал и кусал щёки, но мне было абсолютно всё равно. Сейчас меня не волновало ничто, кроме кипящей, неуправляемой ярости и всеобъемлющего разочарования в собственной жизни и всех, кто меня окружал. Мой отец умер три дня назад, а сообщили мне об этом только сегодня. ТОЛЬКО СЕГОДНЯ! От всего этого гротескного сюра, этой нелепой, чудовищной лжи мне хотелось безудержно смеяться в голос, что я, собственно, и сделала. Хотелось немедленно напиться до беспамятства, а ещё лучше — поехать к Игнату и впечатать ему кулак в лицо, за то, что он, "мой любимый", мой будущий муж, скрывал эту страшную, самую важную в моей жизни правду.

Этим я, пожалуй, и займусь. Сначала бар, чтобы остудить пылающее сознание, а потом — к нему домой, чтобы устроить ему персональный Армагеддон. Я вызвала такси и, не глядя, назвала адрес первого ближайшего бара на карте, который выглядел достаточно уныло и не претендовал на "атмосферность". Здесь не было того богемного шика, который я обычно искала в Лондоне или Москве, но сейчас это не имело никакого значения.

— Виски. Двойной. — спокойно, почти отстранённо, как заказывают что-то неважное, произнесла я, усаживаясь на высокий барный стул.

Мои ярко-фиолетовые, как спелая слива и фуксия, волнистые волосы немедленно приковали к себе внимание, особенно в этом довольно унылом, провинциальном заведении. Мужчины смотрели: одни — с откровенным, животным развратом в глазах, другие — с явным, пещерным презрением. Так и подмывало крикнуть: «Ну что, чмошники, никогда не видели девушку с волосами цвета фуксии и сливы, вышедшую из престижного лондонского университета?» Ах, да, точно. У нас же в обществе процветает первобытная, отвратительная предрассудочность к женщинам, которая всегда сводится к одному: Короткая юбка? Шлюха. Привлекает внимание? Шлюха. Яркие волосы? Шлюха. Татуировки? Шлюха. Драматический макияж? Тоже шлюха.

Сегодня я сорвала джекпот по всем пунктам. На улице минусовая температура, поздний октябрь, а на мне короткая юбка, которая откровенно не по сезону, яркие, непослушные волнистые волосы, ниспадающие на плечи, и драматический гранж-макияж — глубокие смоки айс и помада цвета спелой сливы. И вишенка на торте — маленькая, но заметная татуировка на предплечье, которая кричала о моей независимости. Заказав ещё виски, я медленно и демонстративно показала средний палец мужчине средних лет, который откровенно, нагло пялился. Пусть только попробует рыпнуться. У меня не только острый язык, заточенный в лучших университетах Европы, но и ноги, способные дать отпор. Вообще, откуда у мужчин за сорок плюс такая завышенная самооценка? Будто молодые девушки готовы драться за их внимание. Всегда было смешно наблюдать, как они ищут себе восемнадцати-двадцатилетних девственниц с «широким кругозором» и одновременно «разнообразием в постели». Ведь бревно им не нужно, но и девственность должна быть в копилке их завоеваний.

Глава 2. Игнат.

Племянники... О, если бы я только мог описать это явление одним ёмким словом. Это не просто дети, это — настоящее стихийное бедствие, завернутое в яркие, кричащие комбинезоны и оснащённое неиссякаемым, встроенным генератором бесконечного, пронзительного шума. Мозги у них, кажется, работают не на привычной человеческой логике, а на каком-то сверхзвуковом, совершенно нелинейном ассоциативном мышлении, которое для взрослого человека остаётся загадкой.

​Вот, к примеру, ты пытаешься объяснить им что-то фундаментальное, что-то, что должно быть ясно на интуитивном уровне. Ну, скажем, что нельзя, категорически нельзя красить кота маминым вишнёвым лаком для ногтей. Ты садишься напротив них на корточки, используешь простые, даже примитивные слова, активно жестикулируешь, даже рисуешь на салфетке примитивные, но наглядные схемы. Ты изводишь на этот воспитательный акт лучшие двадцать минут своей жизни, чувствуя, как энергия утекает сквозь пальцы. И ты видишь, как их голова синхронно кивает, как они, вроде бы, смотрят тебе прямо в глаза, но на самом деле их разум уже давно и безвозвратно ускакал куда-то в страну розовых пони, летающих единорогов и шоколадных фонтанов. Ты заканчиваешь свою пламенную, изнурительную речь, делаешь спасительный глоток воды, чтобы хоть немного смочить пересохшее горло... и тут же слышишь этот голос, пронзительный, как зуммер, и абсолютно невинный: "А почему ты сказал, что кот не может стать розовым? А кто тогда может? А если лак не мамин, а мой?" И в этот момент ты с глубоким, вселенским вздохом понимаешь: нужно начинать всё заново.

​А эти вопросы! О, Святая Преисподняя, их вопросы — это настоящая, изощрённая пытка словом и смыслом.

​Они не просто задают вопросы с целью получить информацию; они запускают их бесконечными, нерегулируемыми очередями, не утруждая себя ожиданием ответа на предыдущий. "Почему небо синее? А почему не зелёное? А почему ты носишь такие смешные носки? А почему птички чирикают? А почему я — это я, а не ты?" Ты только открываешь рот, чтобы сформулировать хоть какое-то подобие ответа на первый из них, как они уже переходят к десятому. Я уверен, что некоторые из этих маленьких, неугомонных философов за день произносят и формулируют больше экзистенциальных загадок, чем я за всю свою сознательную взрослую жизнь.

​К тому же, просто так от них не отделаться, это не просто дети, это отряд преследования с высоким уровнем сцепления. Стоит мне только попытаться обрести спасительное уединение — закрыться в ванной, чтобы просто, ради всего святого, послушать тишину, или спрятаться с ноутбуком в самом тёмном и неприметном углу дома — они тут же прилипают к тебе, как банный лист.
​Слышу этот настойчивый стук: "Дядя, а ты что там делаешь? А ты скоро выйдешь? А можно с тобой? А ты ешь что-нибудь вкусное?"

​Они будут стоять у двери, дышать в щель, двигать ручку, пока ты не сдашься и не отворишь им. Они преследуют тебя по пятам, требуя дать им попробовать твой горький утренний кофе (ты не даёшь!), спрашивая, что означает слово "параллелепипед" уже в девятый, десятый раз за час, или просто потому, что ты — их мобильный, говорящий аттракцион, который нельзя отключить. Это шумный, хаотичный, абсолютно сумасшедший мир, в котором ты вынужден существовать.

И при этом... ты обречён их любить. Стоит им только обнять тебя своими липкими от варенья руками и сказать что-то неимоверно глупое, но при этом абсолютно искреннее, и ты понимаешь: этот шумный, сводящий с ума хаос — это твоя личная, слегка безумная, но неоспоримая семейная радость.

​Я люблю детей своей двоюродной сестры, я, безусловно, готов жизнь за них отдать, но, глядя на этих маленьких дьяволят, я до глубины души понимаю, что не готов стать отцом. Это настолько колоссальная, всепоглощающая ответственность, что ни один бизнес, ни одна многомиллионная компания не стоят этого. Ребёнок — не вещь, не игрушка, это целая вселенная. Мозг понимает это, но так же понимает, что я сам во всё это вляпался, пошёл на поводу у чувств и жалости к близкому мне человеку. Теперь этого человека нет, но осталось данное ему перед смертью слово, которое я должен сдержать, даже если оно рушит мою жизнь.

​Закрываю крышку ноутбука с тихим щелчком и устало тру глаза. На часах уже полпервого ночи. Я временно переехал жить к родителям, потому что в своей, такой большой, квартире ужасно пусто без Ани, и эта пустота давит. Три месяца назад я совершил огромную, непоправимую ошибку: согласился на фиктивный брак с дочерью наших партнёров и друзей. За десять лет мы ни разу с ней толком не общались, я никогда не интересовался её жизнью в Лондоне, по факту мне было всё равно, кто она и чем живёт.

После того, как я уехал от Волковых обратно домой, а наутро, протрезвев, понял, какой ад натворил, отступать было уже некуда. Я не стал распускать нюни, написал Ксюше короткое, сухое сообщение, что свадьба состоится через три месяца (на большее времени не дали, это был максимум), и всё. Общаться с ней до свадьбы не было никакого желания, да и, по сути, не нужно это было. Ксюша в курсе, что наш брак — это лишь холодная, циничная договорённость двух деловых партнёров.

​Куда больше меня волновал и грыз вопрос, как сообщить обо всём Ане? Как найти правильные слова, чтобы преподнести ей эту новость, и не потерять её навсегда? Вот тут я уже по-настоящему струсил. Поэтому полностью погрузился в наши с ней отношения, стараясь компенсировать грядущее предательство, проводил со своей девушкой каждую свободную минуту.

​Месяц пролетел быстро и незаметно, второй тоже, но на третий месяц уже тянуть было нельзя. Нужно было дать Ане хоть какое-то время, чтобы она смогла всё это переварить, принять или не принять, чтобы она не мучилась в день моей свадьбы с Ксюшей. Я собрался с последними силами и поехал к ней. Разговор вышел тяжёлым, но, к моему удивлению, не настолько долгим, как я предполагал.