Брат моего парня

1

Я услышала его голос ещё до того, как он вошёл.

Спокойный, низкий, с едва уловимой насмешкой — как всегда. Он говорил с кем-то по телефону, и даже в этих равнодушных словах ощущалась тяжесть, от которой хотелось сбежать. Я напряглась. Лёгкие тут же отказались работать. Каждая встреча с ним была как заноза под ногтем: вроде бы не смертельно, но больно до ужаса.

— О, и ты здесь. Какая…ожидаемость, — произнёс он, входя в гостиную.

Я подняла глаза.

И, конечно, Коул стоял в дверях — в тёмной рубашке, с расстёгнутым воротом, с тем самым прищуром, который раздражал меня до дрожи. Брови чуть приподняты, руки в карманах. Всё в нём кричало: «Тебе тут не место, нищенка».

— Ты говоришь так, будто ждал, что я исчезну, — ответила я, не скрывая колкости.

— Я надеялся, — он чуть улыбнулся. Тонкая, ледяная усмешка. — Даже свечку в церкви поставил. Но увы, ты всё ещё тут.

Он сделал пару шагов ко мне, неторопливо, как хищник, не спешащий к добыче. Просто напоминающий: он здесь. Он всегда будет здесь.

— Знаешь, Рэн, — он произнёс моё имя так, будто оно ему мешало во рту, — я до сих пор не понимаю, что брат в тебе нашёл.

Я поднялась с дивана.

— А я до сих пор не понимаю, почему ты не можешь перестать за мной наблюдать, если так презираешь. Тебе не все равно?

Он не ответил. Только смотрел. Долго.

И это было хуже, чем любые слова.

— Ты ему не пара, — произнёс он наконец, почти тихо. — И никогда не будешь ровней нашей семье.

— А может ты просто завидуешь? Завидуешь, что я выбрала твоего брата?

Он рассмеялся. Глухо. Грубо.

— Завидую? Боже упаси, нищенка. Иметь такую девушку - это стыд.

У меня перехватило дыхание, будто мне влепили пощечину. Коул часто говорил что-то подобное, но отчего-то я никогда не могла пропускать его оскорбления мимо ушей. Как бы я не хотела обратного, его слова цепляли меня за живое.

— Знаешь, что меня в тебе бесит больше всего, нищенка? — тихо произнёс Коул.

Я вздрогнула от этого слова. Он использовал его всегда как плевок. Вместо имени. В этом была вся суть: я для него не человек, а ошибка в системе. Пятно на их фамильной репутации.

— То, как ты ходишь тут, в нашем доме, будто имеешь на это право. Пользуешься всем, что тебе дают, как пиявка, присосавшаяся к жертве.

— Я ничего просила, — прошипела я. — Ни от тебя, ни от вашего клана.

— Но получила, — его пальцы сомкнулись на моём подбородке. Жёстко. — Гранд. Место в элитном кампусе. Поддержку. Всё это благодаря нашей фамилии. Благодаря моему отцу. Не обманывай себя, ты ни на что бы не пробилась сама. В этой жизни ты никто.

Я вырвалась. Резко. Глотая воздух.

— Ты правда думаешь, что я бы позволила себе быть чьей-то обузой?

— Думаю, ты просто слишком хорошо умеешь изображать гордость, чтобы заметить, что все, что у тебя есть - тебе не принадлежит.

— А ты просто боишься, что твой брат выбрал кого-то, кто сильнее, чем ты ожидал. И как бы ты не старался, у тебя не получится меня сломать.

Его челюсть дёрнулась. И я впервые увидела в его взгляде что-то не контролируемое.

Он наклонился ближе, шепнул почти в губы:

— Нет, нищенка. Я с нетерпением жду, что он наконец увидит, насколько ты слаба. И тогда ты вылетишь отсюда как пробка.

За два года, которые я встречаюсь с братом Коула, наши с ним отношения никогда нельзя было назвать нормальными. Я всегда ему не нравилась. Но после того, что случилось между нами год назад - это переросло в настолько жгучую ненависть, что я не сомневалась - он хочет меня уничтожить.

Я лишь надеялась, что о тех событиях никто никогда не узнает.

2

Я нервничала. Хотя делала вид, что нет.

Передо мной высился фасад кварцевого здания, который смахивал скорее на правительственное учреждение, чем на университет. Высокие колонны, строгие окна. Всё такое вылизанное, хищно правильное, как и большинство тех, кто внутри.

— Хватит на всё смотреть, как будто собираешься сбежать, — рядом хмыкнула Лира.

Она, как всегда, держалась легко. Волосы в хаотичном пучке, улыбка ленивая, шаг уверенный. Ни капли сомнения — будто этот мир давно принадлежал ей. И в каком-то смысле так и было. Она родилась в этом кругу. Подруга детства Кая. И с первого взгляда — полная противоположность мне.

— Я не собираюсь сбегать, — буркнула я, — просто интересно, кто из этих людей первым скажет, что я сюда не подхожу.

— Никто. Потому что ты под моей охраной, — Лира подмигнула и потащила меня за собой внутрь.

Холл был шумным. Отголоски чужих разговоров, запахи парфюма и феромонов, равнодушные взгляды, оценивающие, скользящие. Я знала, что все знают. Я — та самая Рэн. Без фамилии. Без истории. Получившая гранд. Извне. Только благодаря одному — мой парень носит нужную фамилию.

Именно так все и выглядело для них.

Я не успела выдохнуть, как почти врезалась в него.

Коул.

Он шёл по коридору так, как будто весь университет должен был встать, уступая ему путь. В чёрной рубашке, с идеально подогнанными брюками, с тем самым хищным выражением — будто всё вокруг оскорбляло его своим существованием.

Наши взгляды встретились.

Спина выгнулась инстинктивно — я будто на автомате встала в боевую стойку, готовая к защите.

Он остановился. И, конечно, заговорил первым:

— Кто бы сомневался, — сухо бросил Коул. — Я почти поверил, что ты передумаешь.

— Ещё не поздно, — я прошипела. — Повернись и свали обратно. Сделаем вид, что не видели друг друга.

— О, поверь, мне бы не составило труда, — Коул окинул меня взглядом, как будто прикидывал, что дешевле: проигнорировать меня или добить. — Просто мне интересно, насколько долго ты сможешь делать вид, что вписываешься в это место.

— Я здесь на равных.

— Нет, нищенка. Ты здесь по щедрости. И не забудь поблагодарить тех, чья фамилия открыла тебе эти двери.

Слово врезалось под рёбра. Он произнёс его так, как будто выплюнул. Словно моё присутствие здесь — это плевок в его лицо.

— Если ты так думаешь, может, наконец начнёшь просто игнорировать моё существование?

— Прекрасная идея, но есть одно но.

Он сделал шаг ближе. Почти вплотную. Воздух между нами изменился. Я почувствовала его запах — холодный, металлический, как у тех, кто привык ломать, не спрашивая разрешения. Что-то в его взгляде кольнуло кожу. Слишком глубоко. Слишком знакомо.

— Если ты хочешь, чтобы я отстал — перестань лезть мне на глаза, — выдохнул он. — В идеале забери документы из университета и больше никогда не появляйся в нашем доме. А еще, смени это вызывающую кофту, у тебя лифчик видно.

— Это просто белая футболка, — выдохнула я, уже почти не чувствуя воздуха.

— Ты в ней выглядишь, как легкодоступная дешевка. Не хочу, чтобы о брате пускали еще больше слухов из-за тебя.

— Коул, — вмешалась Лира. Голос спокойный, но с нажимом. — Зачем так грубо?

Он повернулся к ней, задержался взглядом всего на секунду.

— Знаешь, Лир, твоя привычка оберегать всё сломанное и ненужное, как в детстве, когда ты ютила выброшенных щенков, когда-нибудь тебе выйдет боком, — после этой фразы он развернулся и ушёл.

Оставив за собой глухой след напряжения, как будто в помещении стало меньше кислорода.

Я стояла, сжав кулаки, с гулом в ушах. Сердце билось как бешеное. То ли от злости, то ли от унижения. То ли потому, что он снова сумел сделать то, чего я себе не прощу — задеть меня.

— Господи, как же он меня бесит, — прошипела я. — Каждый раз, как он открывает рот, хочется вылить на него что-нибудь горячее. Или приложить что-то тяжёлое. Железное. Желательно по лбу.

Лира молчала.

Я обернулась на неё.

— Что?

— Он… не так уж плох, — медленно сказала она. — Ну, грубый, да. Но он не делает это просто так. У него свои причины. И ты… иногда тоже слишком острая.

Я моргнула.

— Ты серьёзно сейчас?

— Я знаю его с детства, Рэн. Он не жестокий. Просто… не прощает слабости.

— Тогда у него проблемы с восприятием. Потому что слабость — это его суждение. Он всегда считает себя выше. Потому что я не из их круга.

Лира не ответила. И в её молчании было что-то такое, от чего внутри меня начало холодеть.

3

Я с трудом вытерпела первую часть встречи с преподавателями. Фамилии, должности, тонкие полуулыбки. Они не смотрели на меня слишком пристально, но каждый взгляд всё равно казался сканером. Я ощущала себя не студенткой, а случайной прохожей, заблудившейся в чужом доме.

Когда я наконец вырвалась в коридор и вышла во внутренний двор, пальцы дрожали.

Я не знала, от злости или от бессилия.

А может, оттого, что его слова всё ещё звенели в ушах.

“Забери документы и исчезни.”

— Рэн.

Я обернулась.

И впервые за утро — выдохнула.

Он шёл ко мне неспешно, с той мягкой уверенной улыбкой, которая всегда действовала как анальгетик. Кай.

В чёрной водолазке, с приподнятым воротом и растрёпанными от ветра волосами. Он был теплее, чем всё это здание вместе взятое. И его взгляд всегда будто спрашивал: «Ты в порядке?», даже если он молчал.

— Привет, — я попыталась улыбнуться.

Он подошёл ближе и обнял меня. Просто так. Спокойно. Как будто мы где-то на своей территории, не в логове чужаков. Как будто всё как раньше.

Я уткнулась лбом в его плечо. Он пах, как всегда, чем-то домашним. Уютным. Тёплым.

— Всё нормально? — спросил он.

— Угу, — соврала я.

Он слегка отстранился и посмотрел на меня внимательно. Его пальцы коснулись моей щеки.

— Ты дрожишь.

— Да просто… первый день. Все такие…амбициозные.

Кай усмехнулся.

— Добро пожаловать в наш мир. Здесь даже окна состязаются, кто чище. Благодаря этому отсюда выходят настоящими лидерами.

Я улыбнулась. Он пытался разрядить. Он всегда пытался. И именно за это я его ценила.

— Я, кстати, видел Коула, — вдруг сказал он.

Мир чуть качнулся.

Я заставила себя не моргнуть.

— И?..

— Он выглядел… напряжённым. Я спросил, всё ли в порядке, а он сказал, что “всё как обычно”.

“Всё как обычно”…

Господи. Этот ублюдок только что пытался выкинуть меня из универа.

— Рэн? — Кай слегка нахмурился. — Он что-то тебе сказал?

Я сглотнула. Слова застряли где-то в груди, острые, как занозы. Я не могла выложить ему всё. Не потому что боялась — а потому что знала: он не поймёт. Он подумает, что я снова преувеличиваю. Или ещё хуже — попробует сгладить. Как всегда.

— Нет, — выдохнула я. — Просто… он в своём репертуаре.

Кай тихо кивнул.

— Он непростой. Но он тебя не тронет. Я рядом. Если он перегнёт — скажи мне.

Я кивнула, и мне стало не по себе от того, как сильно я не верила в то, что он сможет остановить Коула.

Кай был добрым. Справедливым. Но не резким. Не агрессивным.

И всё же он стоял сейчас передо мной, с этим тёплым взглядом, сдерживая мой хаос — просто присутствием. Он не знал, как сильно я внутри ломаюсь, и не знал, что в этом виноват его брат.

— Ты выглядишь так, как будто хочешь убить кого-то, — мягко сказал он, чуть склонив голову.

— Я? Нет, что ты, — я снова попыталась улыбнуться. — Только если слегка придушить. Совсем чуть-чуть.

— Это меня касается?

— Нет, — я опустила глаза. — Ты — единственное, что здесь даёт мне смысл.

Он взял меня за руку. Крепко. Тепло. Я почувствовала, как его феромоны на долю секунды усилились — как будто он хотел успокоить меня и обозначить своё присутствие.

Но мне не стало легче.

Потому что другой запах всё ещё сидел в подкорке.

Холодный. Властный.

Коул.

Как яд, который уже попал в кровь, даже если я не хочу его признавать.

***

Я просто хотела дышать.

После разговора с Каем, после фальшивых улыбок, шума, запахов, взгляда Коула, слов Лиры — я чувствовала, как под рёбрами пульсирует нехватка воздуха. Всё раздражало. Всё. Даже собственные шаги.

Я свернула за угол, мимо парадного холла, и спустилась в одну из боковых аллей между корпусами. Здесь было тише. Меньше людей. Только тени от деревьев, свежий воздух и тишина.

Я уже почти выдохнула, когда услышала:

— …говорю же, она просто омега, прилипшая к нужному парню. Смешно даже.

Голос был громкий. Насмешливый. Женский.

Я резко остановилась. Этот момент, когда мозг кричит: не слушай, но ты уже не можешь не слушать.

— Они вообще думают, что мы такие тупые? Ну конечно. Гранд. С улицы. Просто так? Смешно. Любая девка, переспавшая с альфой, теперь что, в элиту лезет?

— Она с Каем уже давно, — отозвался кто-то мужским голосом. — Может, там что-то серьёзное.

— Да ну, он просто добрый. Ему жалко таких. Не он первый, не он последний.

— Она симпатичная, — хмыкнул другой. — В постели, наверное, компенсирует.

Я шагнула вперёд и вышла из-за угла. В лицо мне ударил солнечный свет.

И я — столкнулась с ними. Трое студентов. Девушка с яркими губами и двумя бетами-прихлебателями.

Все замерли.

— Продолжайте, — сказала я. — Я обожаю слушать, как обо мне говорят те, кому никогда не светило даже моё место.

Девушка скривила губы.

— Мы просто обсуждали текущие новости. Расслабься, ты теперь «одна из нас», можешь позволить себе даже пообсуждать вместе с нами, — мимика сменилась на ухмылку.

— Я не «одна из вас», — ответила я. — И, к счастью, не обязана быть ею.

— Это чувствуется, — хмыкнула она. — По запаху. По взгляду. По всему. Просто чужая. Прилипшая.

Я уже сделала шаг, готовая сказать всё, что думаю, но вдруг…

— Вы так громко тявкаете, что слышно даже на втором этаже.

Холод прорезал воздух.

Как лезвие по стеклу.

Я знала этот голос.

Коул.

Он вышел из здания, сунув руки в карманы, не спеша. Его тень скользнула по земле, как предупреждение.

— Коул, — оскалилась девушка. — Мы просто говорили…

— Я слышал. И мне жаль. — Он повернул голову к ней. — Мне жаль, что вы не способны на настоящую конкуренцию. Только шептать за спиной и хихикать, как стая омежек.

Она отступила.

Один из парней сглотнул.

Второй быстро отвернулся.

4

Я шла через университетский кампус, не поднимая глаз и крепко сжимая лямку рюкзака. Вокруг были студенты — кто-то спешил на занятия, кто-то вальяжно прохаживался между старинными кирпичными корпусами, переговариваясь и смеясь. Осенний ветер гонял по дорожкам первые жухлые листья, напоминая, что теплые дни на исходе. В воздухе пахло прелой листвой и свежим кофе из ближайшей кофейни. Казалось, весь мир вокруг жил обычной жизнью студенческой осени, а я по-прежнему не принадлежала этому яркому, шумному миру.

Неподалеку по аллее меня обогнала молодая семья. Отец нёс на плечах смеющегося малыша, а мать шла рядом, заботливо придерживая ребёнка за ножки. Мальчик звонко хохотал, тянул руки к летящим в небе голубям. Беззаботный смех эхом отдавался у меня внутри то ли щемящей тоской, то ли тихой завистью. Я замедлила шаг и проводила глазами эту сцену, чувствуя, как что-то тёплое и болезненное одновременно подступает к горлу. Ещё секунда — и я уже не могла идти дальше, остановилась у скамейки, опустила голову. Сердце вдруг тяжело заныло.

Я отчётливо вспомнила себя маленькой. Потрёпанный двор панельной многоэтажки, покрытый трещинами асфальт, на котором я когда-то училась прыгать через скакалку. Обшарпанная лавка у подъезда, где по вечерам собирались соседские бабушки — перешёптывались и косились на меня искоса, будто я была чужой даже в собственном дворе. Наш крошечный подъезд всегда пахнул сыростью и чем-то кислым — этим запустением неухоженных домов, которое въедается в стены и в людей. В квартире не было просторно: тесная комнатушка, старая мебель, облупившиеся обои. Денег вечно не хватало, и каждое утро начиналось с тревоги — хватит ли на хлеб, на проезд, на новые тетради к школе. С самого детства я жила с ощущением, что весь мир вокруг — чужой и враждебный.

В начальной школе я сразу почувствовала свою неуместность. У одноклассников находились яркие игрушки, аккуратные пеналы с десятками цветных ручек, новые рюкзачки с героями мультфильмов. У меня же — потёртый ранец, донашиваемый за кем-то из соседских детей, и самый простой карандаш в пенале. На переменах я стеснялась доставать свой бутерброд: он почти всегда был пустым, только хлеб да маргарин. Помню, как однажды учительница попросила меня выйти к доске и произнести речь в честь первого учебного дня нового года. Тогда все выглядели нарядными и красивыми, в новой одежде, а я была в том же самом, которое надевала уже три года подряд. Первый год оно было мне очень велико, а теперь уже давило и стесняло движения. Нового платья у меня никогда не было. Я стояла перед всем классом, краснея до слёз, пока кто-то из ребят не усмехнулся: «У неё, наверное, одно платье на все сезоны». В классе раздались смешки, и учительница, вместо того чтобы одёрнуть обидчика, лишь устало вздохнула, глядя на меня каким-то разочарованным взглядом. В тот день я впервые остро ощутила стыд — жгучий, всепоглощающий стыд за свою бедность, за своё некрасивое поношенное платье, за своё существование. Казалось, я родилась с клеймом нищеты, которое видят все вокруг.

Дома не было спасения от этого чувства. Мать работала допоздна и дома появлялась выжатая, без сил. Отец частенько пропадал, а когда являлся, от него разило алкоголем. В такие вечера лучше было не попадаться ему на глаза — пьяное бурчание легко могло смениться криком. Он никогда не поднимал на меня руку, но его раздражение висело в воздухе, как гроза. Мне казалось, что я была для них обузой: лишний рот, очередной пункт расходов. По крайней мере, ни разу я не почувствовала, что они рады моему появлению на свет. Они просто жили своей жизнью — мрачной, тяжёлой — а я росла рядом, словно сорняк на обочине.

Со временем я научилась быть тихой. Я старалась не плакать, не жаловаться, не докучать им лишний раз. С девяти лет сама вставала по утрам, собиралась в школу, грела себе вчерашний чай. После уроков часами торчала в библиотеке или бродила по округе, только бы поменьше быть дома. Дом тянул из меня все силы: там было холодно и пусто. Мы с родителями почти не разговаривали по душам. Они спрашивали про оценки или что нужно купить из еды, но никогда — как я сама, что у меня на душе. В ответ я тоже перестала пытаться достучаться. Зачем, если им всё равно?

Подростком я окончательно замкнулась. Старалась приходить домой, когда родители уже спали, и подолгу делала уроки ночами, лишь бы забыться в учебниках. У меня не было модных телефонов, не было карманных денег на кино или кафе. Одноклассники сначала дразнили меня за обноски, потом просто перестали замечать. Я привыкла быть одной. Иногда, конечно, хотелось прижаться к маме, выговориться — особенно когда в школе случалось что-то обидное. Но мама либо отмахивалась: «Разберёшься сама, я устала», либо сухо читала нотации, что я сама виновата. Так постепенно я перестала делиться с родными чем бы то ни было важным.

Память не хранила какого-то одного решающего момента, после которого я отдалилась от родителей — это было словно медленное расхождение тектонических плит. Год за годом между нами росла трещина непонимания. Они не интересовались моей жизнью, а я всё меньше верила, что найду у них поддержку. К окончанию школы мы были почти чужими людьми, связанная разве что общей жилплощадью. Помню, когда я получила письмо о поступлении в университет, радость внутри боролась с горечью. Я, дрожа от волнения, сообщила родителям о своём успехе, на что отец лишь хмуро сказал: «Деньги на учёбу где возьмёшь? Тебя точно по ошибке приняли. Потребуют платить» Мать пожала плечами: «Нам не потянуть. Да и что тебе этот университет…» Их реакция холодным душем окатила мои надежды. Ни поздравления, ни гордости — ничего, кроме беспокойства о деньгах и тихого неодобрения. В ту ночь я долго не спала, глядя в потолок и чувствуя, как рвётся последняя нить между мной и семьёй. Мне предстояло вырваться оттуда самой, если я не хотела навсегда увязнуть в той же серости.

За неделю до начала учебы мне выдали комнату в общежитии. Собрала старый потрёпанный чемодан, попрощалась сухо, без слёз — кажется, мы все поспешили завершить эту мучительную сцену. Мама на прощание сказала лишь: «Береги себя», не пытаясь ни удержать, ни обнять. Отец буркнул что-то невнятное, даже не взглянув мне в глаза. Я переступила порог родного дома, чувствуя одновременно вину и облегчение. Восемнадцать лет жизни остались позади, и я не была уверена, что смогу когда-нибудь назвать то место домом.

5

Я знала, что так будет, но всё равно не была готова.

Ни к этому липкому чувству чужого взгляда на затылке.

Ни к молчанию, которое звенело в воздухе, как будто я перестала быть частью чего-то общего.

Ни к этой пустоте в глазах тех, кто ещё вчера улыбался.

Да, даже вчера некоторые с опаской смотрели в мою сторону. Но ситуация не была настолько плачевной.

Я шла по университетскому коридору, держась прямо и всё же ощущала, как под подошвами дрожит пол — или это просто ноги дрожали. Всё казалось прежним: стены, запах кофе из автомата, студенты с рюкзаками, переговаривающиеся у шкафчиков. Но теперь между мной и этим миром выросла стена. Прозрачная. Холодная.

И мне не дали забыть об этом.

— Это она? — прошептали у самой уха.

Я не обернулась.

Пусть шепчут.

Пусть глотают собственную желчь.

Но пальцы вцепились в лямку рюкзака крепче.

Я заметила, как двое из моей группы поспешно отвернулись, когда я подошла. Один из них выронил ручку и не стал её поднимать, пока я не прошла мимо.

А потом кто-то засмеялся — тихо, приторно.

Мне в спину.

Я не знала, откуда слухи пошли, но они уже жрали меня заживо.

Про то, как я «подстелилась, чтобы попасть сюда».

Про то, как использовала имя Кая.

Про то, как альфы не должны связываться с теми, кто продаёт свою честь за грант.

Я никому ничего не объясняла. Потому что объяснение — это всегда оправдание. А я никому ничего не должна.

Тем более — им.

Я свернула к кафетерию.

Шум, гул голосов, звон посуды — всё слилось в одно. Студенты сидели за столами, кто-то читал, кто-то ржал в голос, кто-то листал ленту на телефоне.

Я поймала несколько косых взглядов.

И снова то же: “вот она…”

Я подошла к прилавку и заказала кофе. Бариста даже не посмотрел на меня.

Когда я обернулась, он уже наливал капучино какой-то девушке с красными ногтями. Меня он будто не видел вовсе.

А может, не хотел.

Я нашла свободный стол в углу, достала планшет, сделала вид, что читаю.

Руки дрожали.

И именно в этот момент он вошёл.

Коул.

Как всегда — в тёмной одежде, с телефоном в руке, с тем самым непроницаемым лицом, от которого внутри сжималось всё.

Он даже не посмотрел на меня — и всё равно я знала, что он меня заметил.

Альфа сделал заказ, встал рядом, пока бариста наливал кофе.

Спокойный. Безупречно собранный.

Как будто всё происходящее вокруг — не его дело.

Как будто он — не часть этого.

Я встала и медленно подошла.

Заговорила первой — потому что молчание между нами всегда было опаснее слов.

— Тебя, наверное, это радует, да? — Я не улыбалась. И не срывалась. Просто смотрела ему в глаза. — Твоя маленькая победа.

Он оторвался от телефона. Медленно. Поднял взгляд.

В глазах — ни эмоции, ни сожаления.

— А ты правда думаешь, что для этого мне нужно было хоть что-то делать? Я бы не стал тратить свое время на такую фигню.

Голос спокойный.

Ровный.

Острый, как лезвие.

Я стиснула зубы.

— Даже если и так, ты мог бы остановить это. Один твой чёртов взгляд, и они бы заткнулись.

Он слегка наклонился вперёд, взял кофе, не сводя с меня взгляда.

— А зачем?

— Что?

— Если это правда, то зачем вмешиваться?

Я хотела ударить его. Или убежать.

Неважно. Главное — не стоять и не чувствовать, как что-то внутри трещит по швам.

— Ты знаешь, что это ложь. — Мой голос сорвался. — Но ты ничего не сделал. Потому что тебе удобно, когда я грязь. Тогда ты выглядишь чище, да?

Он сделал глоток кофе. Медленно.

— Не приписывай мне свои проблемы, нищенка.

Коул еще раз окинул меня холодным взглядом и ушёл.

Не оглядываясь.

Не обронив ни слова больше.

Оставив меня посреди кафетерия — как пустое место.

Я стояла словно в эпицентре взрыва, которого никто не заметил.

Всё вокруг продолжало жить — звенели ложки, скрипели стулья, кто-то смеялся, кто-то зевал.

Нищенка.

Слово стучало в висках. Как будто ударили. Холодно, точно, наотмашь.

Я развернулась и вышла.

Шаг за шагом, глухо, механически, будто ноги сами несли вперёд, пока разум пытался догнать, что только что произошло.

На первом этаже в стеклянной двери отразилась — я.

Пустая. Бледная.

Слишком маленькая для всего этого шума вокруг.

— Рэн!

Голос. Знакомый.

Настоящий.

Я обернулась.

Кай спускался по лестнице. Быстро, почти сбегая. Лицо напряжённое. Он даже не надел кофту, только тонкая тёмная рубашка поверх футболки — и рюкзак сбился на одно плечо.

— Я искал тебя по всему кампусу, — выдохнул он, подойдя ближе. — Ты… ты в порядке?

У него были тёплые глаза.

Но я не могла ответить. Не могла даже солгать, что всё хорошо.

Он смотрел на меня внимательно, изучающе. Потом вдруг тихо добавил:

— Я знаю. Уже все знают. Эти… слухи.

Слово вылетело из его рта с явным отвращением. Как что-то грязное, чего он хотел бы не касаться — но не мог.

— Я не понимаю, — продолжил он. — Кто это сделал? Зачем?

Я чуть дернулась — едва заметно.

Зачем?

Если бы я знала.

— Неважно, — хрипло произнесла я. — Уже поздно. Оно всё уже разнеслось.

— Эй. — Он шагнул ближе. Очень медленно, будто боялся меня спугнуть. — Поздно только тогда, когда ты сдаёшься. А ты — не из таких.

— Ты так уверен? — Я вскинула на него глаза. Горло жгло. — А если мне надоело? Если я не хочу быть сильной каждый раз, когда кто-то вытирает об меня ноги?

Он смотрел долго. Молча.

А потом сказал:

— Тогда дай помочь. Пока ты не хочешь быть сильной.

Слова легли слишком тихо. Слишком правильно.

И от этого — почти невыносимо.

— Кай, не лезь, — прошептала я. — Ты не понимаешь, во что ты впутываешься. С моим появлением даже тебе стало хуже.