Брелок желаний

ГЛАВА 1 «НАХОДКА»

Я — Матвей Смирнов. По паспорту. По жизни — МОТ. Так прозвали меня друзья ещё в институте, и прилипло. Мо́т — не в смысле модный, а потому что Мотыль. Бестолковый, суетливый, лёгкий на подъем и чуть-чуть пыльный. Как крыло у бабочки после дождя.

Я — самый обычный человек из самого обычного города — Смоленска. Работаю в компании, где продают пластиковые окна, резинки, фурнитуру и прочую оконную дребедень, которой в принципе никто не интересуется, пока у него не начнёт сквозить. На визитке у меня написано: «Специалист по замерам и эскизам», но на деле я просто езжу по адресам и меряю людям дырки в стенах. Причём иногда в метафорическом смысле тоже.

Коллеги зовут меня задротом — за очки, манеру говорить, любовь к StarCraft и за то, что я, мать его, знаю, как правильно склоняется слово «жалюзи». А начальник, Егор Александрович — конченый бюрократ и по совместительству душнила века — зовёт меня «Матвей Сергеевич», с выражением лица, как будто собирается принести соболезнования.

А я что? Я парень не гордый. Работаю, как вол. Домой прихожу — брат младший за компом. Учится в девятом классе, но уже хакнул школьный дневник и подменил себе оценки. Я же в его возрасте только в шахматы играл и учил наизусть Уголовный кодекс, мечтая быть адвокатом. Ну, или хотя бы прокурором, как в сериале.

Живу с мамой, братом и котом по кличке Григорий. Григорий — главное существо в нашей квартире. Однажды я нашёл его сидящим за клавиатурой, и он, не моргнув набрал: «я вас всех ненавижу». С тех пор стараюсь с ним не спорить.

Моя жизнь — серая как наш Смоленский ноябрь: ничего не происходит, все куда-то спешат, грязь по колено, и только иногда случаются командировки. В Москву.

О, Москва… Место, где здания вырастают выше твоих амбиций, где пробки дольше твоих отношений, и где работает… Юленька.

Юля. Или как я её называю в мыслях — Богиня. Нет, не потому что я религиозный. А потому что, глядя на неё, хочется сразу уверовать. Высокая, минимум метр восемьдесят, грудь как у победительницы конкурса «Молочная ферма года», талия — ножом не зацепишь, волосы — завиваются от природы, как настроение у начальства. Она — лицо московского офиса, а по слухам — и кое-что ещё для нашего Шрека. Шрек — это Егор Александрович. Он не зелёный, конечно, но по степени харизмы, эстетике и размеру живота — вполне каноничный персонаж.

Юля — та ещё загадка. У неё в WhatsApp на аватарке фото, которое можно распечатать и в рамке хранить как национальное достояние. А вот в Instagram — блок. Для меня. Я, конечно, просил её добавить. Трижды. Первый раз — с намёком, второй — с открыткой, третий — после пары бокалов. Результат один: «Юля ограничила доступ к своей странице». Точка. Без объяснений. Без шансов. Как и моя личная жизнь.

— Смирнов… — говорила она всегда, выделяя фамилию с такой интонацией, будто проверяла её на прочность. — Приехал? Устал? Хочешь кофе халявного хлебнуть?

И вот стою я в московском офисе, держу в руках термокружку, в голове шумит от дороги, в штанах — от Юли, а сам думаю: «Господи, почему я такой задрот?»

Я действительно задрот. Рост — метр семьдесят пять в ботинках с толстой подошвой. Вес — сорок восемь кило после борща. Очки — как у школьной библиотекарши. В народе меня назвали бы не «ботан», а «пожизненный ботан с правом ношения оправы». И это при том, что я закончил школу с золотой медалью, поступил на экономический… и бросил бюджет и ушел на заочку. Не сразу. Сперва пошёл работать к Шреку. На подработку. А потом понял, что «подработка» превратилась в «постоянку», с которой, как с плохой привычкой, уже не слезешь.

Но я живу. Я держусь. Я даже езжу на «Ласточке» в Москву раз в неделю — проверять косяки, делать перемеры, отчитываться лично Юле, которая всё это время продолжает быть женщиной моей мечты и причиной моих вечеров под пледом, и фантазиями.

Юля, кстати, отлично знает, что я на неё западаю. У неё на это идеальный радар — как у кошки, только вместо звука она улавливает поникшие взгляды и застенчивые улыбки. Но не даёт ни малейшего шанса. Потому что я для неё — Смирнов. Сотрудник. С явными признаками слабости к шоколадному батончику в её ящике стола.

— Смирнов, у тебя есть задание. На Таганке. Там окно шатается, как твоя самооценка.

Вот скажите мне, за что я сохну по этой женщине?

Командировки в Москву — это маленькие путешествия в страну под названием «А вдруг». А вдруг посмотрит? А вдруг улыбнётся? А вдруг случайно поедем вместе на обед? Один раз, кстати, почти получилось. Я вошёл в лифт, она уже стояла там. Мы проехали вместе четыре этажа в тишине. Это был лучший день моей жизни.

А потом был тот самый день.

День, когда всё изменилось.

***

Утро было самым обычным — если под «обычным» понимать подъем в четыре утра, скоростной поезд Смоленск—Москва, чашку кофе, больше напоминающую разбавленную гуашью тоску, и стеклянную дверь офиса, в которой я отражался как слегка опухший призрак в синей куртке.

Каждый раз, входя в офис, я автоматически втягивал живот, понижал голос на полтона и чувствовал себя молекулой азота, случайно забежавшей в ионный реактор.

Сегодня я вошёл особенно торжественно — как школьник, утаивший в портфеле жвачку. А там она — сидит за стеклянным столом, как Верховная богиня отделов продаж. Светлый пиджак, ноутбук, серьги, сияющие сдержанным золотом. Волосы уложены так, как будто их трогал сам бог минимализма, пока ждал вызова на совещание.

ГЛАВА 2 «ПАЙКА»

Москва шумела. Гудела, как кастрюля с кипящим супом, в котором бурлили офисы, пробки, скандалы, кофе навынос, миллионы невысказанных «пошёл ты» и три сотни оттенков помады, от «молчаливой розы» до «красной смородины».

А в самом центре этого веретена из стекла, бетона и истерик, на последнем этаже бизнес-центра с претенциозным названием «Aurora Prime», по лакированному полу носилась женщина, от которой у некоторых людей начиналась аллергия на собственную несостоятельность. Её звали Пайка. И сегодня она потеряла всё.

— Найдите! Найдите, или я вас всех закопаю! — кричала она так, что у начальника службы безопасности в кармане от ужаса зазвенел телефон. Никто не звонил. Он просто звенел.

Каблук с хрустом врезался в стол. Пластик треснул. Каблук остался цел. Пайка была как кость — ничего не брало.

Охрана металась, как тараканы в старой коммуналке, когда кто-то включает свет. Привлекли полицию, позвонили хакерам, даже какому-то старцу в Грузию, которого кто-то однажды видел рядом с магическим рынком под Тбилиси. Брелока нигде не было.

Он исчез. Просто исчез.

Не ключ от домика в Мытищах, не флешка с компроматом, не губная помада от Dior. Нет. Это был тот самый чёрный, глянцевый, плотный, гладкий, как отполированная чума, брелок с красной кнопкой. Одинокая точка, торжественная и угрожающая, как точка в конце судьбы.

С первого взгляда он выглядел глупо. Как сувенир с AliExpress. Но она знала: это было оружие. Или инструмент. Или подарок. Или проклятие.

Пайка закрыла глаза и в памяти всплыли моменты, как много лет назад он просто появился.

Ей было десять. Египет. Красное море. Гостиница, где всё пахло антисептиком и влажными полотенцами. Отец загорал в шляпе и белых носках, мать пряталась под зонтом, а Пайка — тогда ещё с веснушками и тонкими заплетёнными косичками — плавала с маской, воображая себя русалкой. Ну или хотя бы одной из сестер Ариэль. Она нырнула. И там, на дне, нашла кувшин.

Старый. Пузатый. Как будто вывалился из кадра приключенческого фильма.

Она вытащила его, разбила о коралл, и из черепка выпал он. Брелок. Молчаливый. Без надписей. Без шурупов. Без намёка на логику.

И она — не задумываясь, не давая себе объяснений, — сунула его в рюкзак между влажным полотенцем и недоеденным «Сникерсом». И забыла.

Вспомнила уже в выпускном классе. Вечер. Комод. Пыль. Брелок.

Он выглядел точно так же, как тогда — холодный, сухой, как будто только из воды. Она держала его в руках, не зная, зачем. Просто ощущала: это не игрушка.

А потом — такси.

Водитель с блестящим лбом и перегаром, с мерзкой ухмылкой и рукой, тянущейся к колену. От страха Пайка сжала брелок в руках — и нажав на кнопку сказала:

— Сдохни, тварь! — выдохнула она сквозь слёзы.

Машина вильнула, как марионетка, которой перерезали нити. Врезалась в дерево. Пластик. Стекло. Крики. Полиция. Папин ремень. Мамина икона.

А брелок? Как ни в чём не бывало — в её кармане. Чёрный. Спокойный. Непоколебимый.

С тех пор — началось.

Сначала — случайный костюм. Она сидела вечером, уставшая, на сайте модной одежды, увидела идеальный комбинезон и прошептала:

— Вот бы мне такой сейчас...

Случайно нажала на кнопку.

Через секунду костюм лежал у неё на кресле. С вешалкой. С биркой. С мечтой.

Потом был айфон. Потом — билеты в Париж. Потом — серьги, которых ещё не было в продаже. Появлялись. Просто так.

Она боялась. Но продолжала. Как человек, нашедший лампу с джинном, который не задаёт дурацких вопросов, а просто кивает и делает.

Когда мама однажды спросила:

— Доча, ты где деньги берёшь на всё это?

Пайка посмотрела в пол и тихо ответила:

— Мужик у меня появился. Богатый.

Мама перекрестилась. Папа скрипнул зубами. Но поверили. Потому что проще поверить в мужика, чем в магию.

А потом — ЕГЭ.

— Хочу поступить в МГУ. «На бюджет», —прошептала она перед сном, нажимая кнопку трижды, на всякий случай.

Через неделю пришло письмо. Поздравляем. Вы — студентка. Вышка. Бюджет. Официально.

И тогда всё изменилось.

Сначала она просто училась. На филфаке. Потом — по приколу — записала песню. На диктофон. Без студии, без битов. Просто голос, гитара и злость. Выложила в TikTok.

И трек взорвал страну.

И как-то сразу - миллионы прослушиваний, предложения, эфиры, ротации. Радио за радио. Диджеи дрались за эксклюзив. Её треки летели в чарты, как искры из сломанной розетки.

Она стала певицей. Настоящей. Хит за хитом. Концерты. Афиши. Охрана. Сцены. Костюмы.

И — да — деньги.

Много денег.

Квартира в «Москва-Сити» с видом на облака. Дом в Барвихе. Дом на Кипре — для родителей. Там они пекли булочки и смотрели турецкие сериалы. Дом в Дубае. Дом в Новой Зеландии — потому что ей нравилось, как это звучит.

ГЛАВА 3 «ЗНАКОМСТВО»

О чудесных свойствах волшебного брелка я узнал не в лаборатории Сколково, не в храме тибетских монахов и даже не от цыганки на автовокзале. Узнал, как и всё в этой жизни, случайно. Ну, то есть — как узнают, что у тебя аллергия на гречку: сначала жрёшь, потом опухаешь, потом сидишь с глазами, как у лягушки, и больше не экспериментируешь.

Проносив брелок в кармане около недели — рядом с мелочью, чеками из «Пятёрочки» и ключами от велосипеда, который давно украли — я мирно существовал среди корпоративного ада. А там кипела самая натуральная война: офисные интриги, подковерные войны, заговоры против Юленьки и слухи о том, что где-то кто-то уже делит её кресло. Я же держался особняком, как последний пацифист в окопе. Тихо приходил на работу, тихо её ненавидел, тихо пил растворимый кофе, который почему-то пах уксусом, и мечтал, чтобы всё это сгорело к чёртовой матери.

И ведь сгорело.

Но не сразу. Сначала отменили поездки в Москву — как будто кому-то там было дело до наших выездных совещаний по продажам пластиковых окон. Офис, впрочем, закрывать не стали. Просто всё повисло. Как недоеденный бутерброд в школьной столовке: вроде и не выбросили, но и есть никто не хочет. Подозреваю, что стул под Юленькой к тому моменту болтался на одном гвозде — и тот ржавел от страха.

И вот, в пятничное утро, когда я только начал подозревать, что корпоративный апокалипсис уже близко, у офиса с шипением остановился чёрный джип. Из него вышел учредитель — точнее, человек, представившийся учредителем. Я его впервые видел. Судя по лицу — или киллер, или нотариус. Его сопровождали двое охранников с лицами, как у тех, кто ест борщ без ложки. Уточню — чужой борщ.

Учредитель зашёл, пробыл в офисе меньше часа, а потом объявили, что новым генеральным будет... Светлана Алексеева. Да-да, та самая Светка из отдела продаж, у которой выражение лица всегда было как у вдовы, только вместо траура — маникюр и свежий «Шанель». Она первой пала на грудь Шрека, когда тот... ну, того. Умер.

Светка не просто вытерла слезу — она разыграла сцену из "Ромео и Джульетты", где Джульетта остаётся живой и срочно оформляет себе кабинет на девятом этаже.

А уже через три дня новая метла замела старым веником. Мне вручили уведомление о сокращении, да ещё и с кривой ухмылкой кадровички по фамилии Дятлова. Дятлова, к слову, была женщиной в теле и с лицом, как будто она пережила чуму, холеру и работу в налоговой одновременно.

Пара месяцев — вот и весь мой шанс найти новую работу. Хотя с моей удачей меня бы даже грузчиком не взяли — боялись бы, что я и склад сожгу.

В расстроенных чувствах — которые на самом деле были смесью обиды, злорадства и лёгкого поноса от офисного кофе — я вышел на улицу. Сел на лавочку у входа, достал брелок и стал крутить в руках. Игрушка, подумал я. Антистресс. Психотерапия бедного. Покрутил, пощёлкал, понажимал — и как-то даже отпустило. Терапевт не нужен — достаточно одной кнопки.

А потом я поднялся, глянул на здание и вдруг с каким-то подростковым вызовом пробормотал себе под нос:

— Да горите вы все синим пламенем...

Сказал — и пошёл на остановку. Но не прошло и десяти минут, как в моё поле зрения влетела, буквально влетела — скорая. За ней — пожарная, за ней — полиция. И всё с сиренами, как на фестивале звуков раннего Стаса Михайлова.

— Что за хрень? — вырвалось у меня, и я, уже забыв про маршрутку, бросился обратно к офису.

И вот тут начинается самое интересное.

Офис пылал. Да не просто пылал — каждый этаж пылал именно тем самым синим пламенем, каким я пожелал. Цвет был неоновый, адский и какой-то даже гламурный. Из окон валил густой дым. Люди орали, махали руками, прыгали из окон, как мораль каждого тренинга по тимбилдингу.

На крыше — толпа, как на концерте Макса Коржа. Кто-то кричал, кто-то рыдал, кто-то звонил маме. Пожарные раскидывали рукава, как диджеи на рейве. С лестницы, которая, как оказалось, у нас в Смоленске всё-таки есть, эвакуировали тех, кто не успел превратиться в шашлык.

А я стоял в кустах. Просто стоял. Молча. Даже бровью не повёл. Ноги, впрочем, подвели. Сел прямо на землю. Ни сил, ни слов. В голове — тишина, только эхо: я это сделал? серьёзно?!

— Надо проверить, — прошептал я сам себе и снова достал брелок.

И вот, сидя в траве, рядом с крысой и обгоревшим пакетом из «Магнита», я произнёс вслух:

— Хочу вафельный стаканчик с фисташковым мороженым.

Нажал.

Щелчок.

И он появился. Просто появился — в моей руке. Вафельный, хрустящий, фисташковый. Настолько реальный, что я даже его укусил. И да — это было оно, мороженное.

На этом моменте я не то, чтобы обмяк — я внутренне умер. Умер как старый сотрудник офиса, как честный труженик. Остался только я — человек с кнопкой.

Сел. Посидел. Потом встал. Пыль отряхнул. Взял мороженое в руку — и пошёл домой. Не обернулся. Ни разу.

Да, я — гнида. Мои коллеги горят, как купюры в печке, а я иду, облизывая мороженное. Но улыбаюсь не потому, что рад, а потому, что теперь знаю: кнопка работает.

И это, дружок, меняет всё.

«ЭКСПЕРИМЕНТЫ»

Домой я добирался на автопилоте. В кармане — маленький пластмассовый бог. В голове — ветер с примесью пепла и фисташек. Где-то в Смоленске ещё догорала крыша офиса, а я, как ни в чём небывало, хрустел вафельным стаканчиком и вычислял: сколько в среднем человек могло сгореть заживо при средней загрузке помещения? Сорок? Пятьдесят? А если учесть перекуры и «я на объекте» — то тридцать. Значит, мой красный щелчок стоил тридцать жизней. Стало легче? Нет. Но страшнее не стало. Просто... математика.

ГЛАВА 4 «КАЙФУШКИ И НИШТЯКИ»

Утро началось с привычного: я проснулся и сразу не понял, кто я, где я и почему у меня во рту вкус вчерашнего чая с элементами картошки фри.

На тумбочке мирно лежала она. Кнопка.

Моя волшебная девочка. Ну или брелок. Мой верный приятель. Тут уж как вам угодно.

Мой путь в ЗОЖ, просветление и ленивую версию всемогущества.

Пока нормальные люди пили кофе, ехали на работу и переживали из-за курса доллара, я сидел в трусах на табуретке и чесал затылок, размышляя: а почему у меня до сих пор зрение, как у уставшей совы?

— Да ну тебя, близорукость, — сказал я с выражением неприязни, с каким обычно смотрят на начальника, попросившего выйти в субботу.

Зажмурился, щёлкнул кнопку.

— Хочу зрение сто процентов. И даже, если можно, на пару пунктов в плюс — чтобы видеть будущее.

Ничего не произошло.

Я открыл глаза — и охренел.

Я видел всё.

Каждую трещинку на стене, каждую пылинку на подоконнике, даже лысинку у соседа через дом, который вышел на балкон в одних трусах и с чашкой кофе, явно не подозревая, что стал участником эксперимента по улучшению оптики.

Сначала было круто. Потом начался передоз деталями.

Я увидел, как таракан на кухне задумчиво ползёт по хлебнице. Прямо читал у него в глазах: «куда катится мир».

Я увидел, что написано на счётчике воды без лупы.

Я видел, что написано на рекламном щите, в метрах двести от дома.

В целом — кайф.

Следующим в списке улучшений был мозг. А точнее — память.

Я, конечно, и до этого мог запомнить три цифры и один пин-код (при условии, что это один и тот же код), но хотелось большего.

— Хочу запоминать книги целиком, — сказал я и нажал на кнопку.

Зажмурился на всякий случай. Уже ждал, что в голове зазвучит Яндекс - Алиса, которая с напором начнёт диктовать «Войну и мир» от начала до конца. Но всё прошло тихо. Только в ушах зазвенело на секунду, как будто кто-то настраивал радио.

Решил проверить.

Открыл «Преступление и наказание». Прочитал страницу. Вторую. Третью.

А потом закрыл книгу — и пересказал сам себе всё, что там было, с интонацией и даже запятыми.

Охренел второй раз за день. И это ещё я даже не завтракал.

Сходу перечитал «Финансиста» Драйзера, «Капитал» Маркса (чисто для флекса перед философами) и случайно — роман про любовные страдания гувернантки в викторианской Англии.

Ну… понесло.

Я чувствовал, что становлюсь богатым внутренне, как будто у меня в душе открылся книжный гипермаркет с кофе и креслами-мешками.

Мозг начал не просто помнить, а ориентироваться, как навигатор в башке: «поверни налево к цитате Чехова, через 200 метров логическая ошибка — объезжай».

И вот, окрылённый интеллектуально и офтальмологически, я вспомнил… Твою же мать.

Я же учусь на заочке.

Нет, серьёзно. У меня же есть официально действующий личный ад — «Экономический факультет №3 при филиале чего-то-там в Смоленске».

Решил не тянуть.

— Хочу сдать всё экстерном и получить диплом, — сказал я с абсолютно серьёзным лицом, как будто я взрослый. И — щёлк. Динь.

Через минуту у меня на почте было письмо:

Поздравляем! Вы досрочно завершили курс обучения с отличием. Ваш диплом ожидает вас в деканате. Благодарим за вклад в отечественную науку.

Сука. Работает.

Я посмотрел на экран, потом в потолок, потом снова в экран.

И начал хохотать.

Громко.

Долго.

Так, что соседи наверху притихли — видимо, решили, что я окончательно свихнулся на своей заочке.

Когда я успокоился, глотнул чаю, откинулся на спинку стула и задумчиво пробормотал:

— Ну что, теперь могу искать работу?

И тут же вслух самому себе:

— Шутка.

Да кому нужна эта ваша работа, когда тут такая кнопка?

Я имею в виду… Ну вот реально.

У тебя есть волшебная кнопка. Ты нажимаешь — и становишься человеком-энциклопедией с рентгеновским зрением, дипломом и, возможно, навыком жарки шашлыка на расстоянии мысли.

А ты куда собрался? На собеседование? С резюме? В рубашке?!

Я ржал минут десять.

Потом сделал себе бутерброд с колбасой и ещё минут пятнадцать ржал над тем, что теперь знаю, сколько калорий в каждой крошке.

В этот день я нажимал кнопку ещё пару раз: попросил, чтобы у меня было всегда чистое бельё в шкафу, чтобы кроссовки не воняли после дождя, и чтобы телефон никогда не садился.

Знаешь, как говорится?

ГЛАВА 5 «А ЧТО ДАЛЬШЕ»?

А теперь скажите мне честно, как на исповеди у батюшки в модных кроссах: вот если бы у вас появился такой волшебный артефакт, как кнопка исполнения желаний, что бы вы сделали? Прямо вот щёлк — и любая хотелка с полки. Без очереди, без логистики, без сбора документов в МФЦ. Ну, кроме разве что регистрации брака с Сальмой Хайек — там, возможно, очереди.

И вы, такие радостные, с блеском в глазах, говорите: «Я бы купил домик на берегу моря… Или океана! Лежал бы в шезлонге, попивал коктейль с зонтиком, в голове ни одной мысли, кроме как мазаться кремом от солнца и не забыть перевернуться на живот, чтоб загар лёг ровно».

А вот вы не заметили, что эта сцена — шезлонг, коктейль, бирюзовая вода — это, мать её, всегда финальная сцена в фильмах про людей, у которых за плечами вагон денег, несколько трупов и один подбитый вертолёт? Последние секунды до титров. Дальше — тьма.

А теперь представьте, что это не конец, а, прости господи, вся ваша жизнь. Каждый день — солнце, коктейль, песочек, пузо жарится, мозги плавятся. Сначала кайф, потом лёгкая грусть, потом тоска по борщу и запаху московского метро, а потом ты уже просишь у судьбы — пусть хоть кто-нибудь придёт и даст тебе по щам, лишь бы что-то произошло!

Через десять дней на этом берегу ты уже не человек, а декоративное растение, которое умеет только дышать и задаваться вопросом: «А зачем всё это было?» И когда ты, изнемогая от скуки, наконец придумываешь себе развлечение — например, прокатиться на красном кабриолете по побережью Флориды, — то понимаешь, что суть в том, что ты просто едешь. Едешь туда, едешь обратно, едешь туда… И начинаешь подозревать, что катаешься по маршруту «депрессия — разочарование — бессмысленность».

Вот почему в кино это занимает ровно двадцать секунд, а потом — титры. Потому что, если показывать, что будет дальше, зритель не выдержит. Он захочет в кинотеатр ворваться и вытащить героя оттуда, спасти его от самого себя. Или хотя бы предложить нормальный шашлык.

Окей, хорошо. Есть другой сценарий, более реалистичный и как бы «для своих». Чтобы не светиться перед Пайкой и её службой фанатской разведки. Берём десяток квартир в Москве. Звучит как криминальная хроника, но на самом деле — вполне себе пенсионная стратегия. Пятьдесят тысяч с квартиры в месяц, если без выпендрежа. Семьдесят, если у тебя возле метро и ты можешь выкладывать фото «свежий ремонт, только для чистоплотных».

Итого — полмиллиона в месяц. И это без учёта морального удовлетворения, когда квартиранты звонят тебе на вы, называют «уважаемый», и ты чувствуешь себя кем-то вроде местного Моргана Фримена в риэлторской шкуре. С таким доходом можно переехать жить в Таиланд или на Бали, где еда дешёвая, а медузы прозрачные и агрессивные. Там ты будешь есть локальные супы, периодически дристать от непонятных ингредиентов и радоваться жизни — пока не наступит день, когда ты поймешь, что скучаешь по-простому — по гречке и капусте с квасом.

А потом ты начинаешь задумываться о путешествиях. Не просто вот «один раз в год на Тенерифе», а чтобы три дня в одном городе — и дальше. Питер, Тбилиси, Неаполь, Стамбул, Лиссабон… как Индиана Джонс на пенсии, только без шляпы и с чемоданом на колёсиках. Звучит красиво, да? Только ты через пару месяцев поймёшь, что в каждом отеле одни и те же завтраки, в каждом аэропорту одни и те же очереди, а в душе ты просто хочешь домой. В ту самую Москву. Где тебя ждёт не солнце и океан, а пробки, светофоры и кофейня на углу, где бариста знает, что тебе без сахара.

Вот и вся магия желания.

Так что, мой друг, не спеши тыкать на кнопку. Может, не так уж и плохо быть бывшим замерщиком.

А знаешь, что самое коварное в этой кнопке? Она делает тебя тем, кто уже всё может. А значит — больше ничего не надо.

Вот ты нажал её пару раз — и мир у твоих ног. Квартиры, яхты, популярность, деньги, слава, вечная молодость, айфон, который ещё не вышел, и жена, которая не спорит, а хвалит даже твои носки. Рай на земле. Но проходит неделя, и ты начинаешь чесаться. Не физически, а внутренне. Потому что ты как будто прошёл игру на читах: всех боссов убил, все квесты выполнил, броня на максимум, а внутри — пусто. Ни вызова, ни смысла, ни драйва.

Ты вдруг понимаешь, что желания — это не то, что делает человека счастливым. Это просто морковка перед носом. А вот сам бег за этой морковкой — в этом весь прикол. В этом и был смысл.

Потому что человек, у которого всё есть, перестаёт быть человеком. Он становится чем-то вроде аквариумной рыбки, которой и корм сыплют, и воду чистят, и даже водоросли пластмассовые для интерьера поставили — а ей всё равно грустно, потому что плавать некуда, дна не видно, и ни одного нормального разговора за весь день.

А главное — исчезает причина просыпаться. Раньше ты вставал с мыслью: «Так, надо заработать, надо доказать, надо найти, добиться, уговорить, прорваться, хоть раз стать победителем…» А теперь? «Надо… эм… ну не знаю… может, слетать на Луну? Или в Дубай за хумусом?»

И тут начинается самое страшное: человек, которому нечего хотеть, — начинает хотеть разрушать. Себя, других, мир вокруг. Просто чтобы вернуть хоть какие-то ощущения. Отсюда — кризисы, измены, странные покупки вроде боевого робота или острова с собственным гимном. Чтобы было хоть что-то незавершённое, живое, колющее.

Вот так и сидишь потом у себя в пентхаусе на 89-м этаже, с видом на огни большого города, пьёшь не то, что коктейль — воду с лимоном, потому что всё остальное приелось, и думаешь: «Может, ну её, эту кнопку? Может, отдать кому? Или закопать в лесу, как старый дневник и кеды на вырост?..»