Булочка и 12 (месяцев) братьев

1

— Соня! — сверлит меня злым взглядом мой босс. — Сколько ты уже работаешь в нашей компании?

— Почти три месяца, — неуверенно мямлю я.

Хотя я прекрасно помню, что сразу же после Нового года заканчивается мой испытательный срок, и только мой босс Слава решает, останусь я или нет работать в нашем агентстве и дальше.

Сглатываю. Мне очень нужна эта работа.

— Ну тогда ты должна уже была выучить, что я люблю, чтобы все мои поручения и распоряжения выполнялись чётко и в срок, — поднимается он со своего кресла и медленно подходит ко мне…

Вся замираю.

Я слышала и не раз, что Слава особенно любит, когда его сотрудницы беспрекословно и чётко выполняют его особенные поручения…

Просто пока я не сталкивалась с этим. Я же маленькая сошка — самый младший ассистент.

К тому же, у меня нет не только опыта в работе, но и вообще нет опыта…

Особенно в таких особенных поручениях, которые любит раздавать Слава своим подчинённым девушкам…

А он уже совсем близко, нависает надо мной всей своей грузной огромной фигурой.

Он него несёт потом и ещё чем-то прогорклым, и я даже не представляю, смогу ли я вообще…

Зажмуриваюсь, и перед глазами встаёт мамино измождённое лицо…

Дорогостоящее лечение… Неподъёмные лекарства… Либо продавать квартиру — и мы с ней окажемся на улице, либо…

А Слава наклоняется ко мне уже ближе и ближе, и я чувствую его прокисший запах изо рта, когда он шепчет мне буквально в губы:

— Ты заказала подснежники для Вероники Ланц? — вдруг так громко выкрикивает он имя приглашённой суперзвезды мне прямо в лицо, что у меня буквально лопаются перепонки.

— Да… Я обзвонила все цветочные базы, — всхлипываю я. — Но ведь сейчас — декабрь… — объясняю я ему очевидные вещи. — Не сезон для подснежников… Все говорят: звоните в конце февраля… Или в марте…

— А мне по хрен! — багровеет мой босс, и мне кажется, ремень его брюк сейчас лопнет от натуги. — По хрен! Поняла?! — брызжет он на меня слюной, и его огромный живот упирается мне в груди. — Вероника Ланц — наш ключевой клиент, и если она захочет, чтобы мы приготовили ей единорога, ты, на хрен, пойдёшь и застрелишь этого сраного единорога и приволочёшь его мне! Ты это понимаешь?! — орёт он как бешеный.

Но вдруг останавливается, и смотрит на меня масляным взглядом.

Мне кажется, он ещё больше возбудился от своего дикого крика.

Делаю шаг назад. Сглатываю. В горле сухой комок.

Мне нужна эта работа.

— Так, ладно, — подходит он снова ко мне вплотную и кладёт мне свою потную ладонь прямо на грудь.

Сжимает её, и я чувствую, как пот растекается по тонкой ткани.

Мне хочется плюнуть в его рожу, но я не могу.

Мне слишком нужна эта работа… Слишком нужна…

— Ты очень умная и сообразительная девочка, Соня, — проникновенно смотрит он мне в глаза, пока его руки шарят по моему телу. — Я только поэтому не уволил тебя два месяца назад. А ещё ты такая вкусная… Аппетитная… Как свежая булочка…

Он уже совсем близко, почти подпёр меня к стенке своим грузным телом, и его дыхание обжигает мою шею…

Пересиливаю себя. Ради моей мамы. Ради нашего с ней будущего…

— У тебя два варианта: сейчас выполнить моё небольшое поручение, — кладёт он вдруг мою ладонь на свою ширинку, и я чувствую что-то твёрдое под своими пальцами, и с омерзением машинально одёргиваю руку, как от противной гадины… — Или пойти и достать мне эти сраные подснежники! До завтрашнего дня! — тут же багровеет он от злости и снова орёт на меня, и я наконец-то выскальзываю из его потных мерзких объятий…

— Хорошо, я привезу вам подснежники, — с вызовом смотрю я прямо в глаза своему боссу. Не отвожу взгляд.

Хотя внутри всё холодеет. Как я справлюсь?

А разве у меня есть выбор?!

2

Его глаза сужаются, в них плещется смесь злости и неприкрытого желания. Он явно не ожидал такого поворота.

— Ну что ж, — он медленно застегивает пиджак, пытаясь скрыть свою неудачу. — Выбор за тобой, Сонечка. Или корзина самых свежих, самых душистых подснежников к утру завтрашнего дня на столе у Вероники Ланц… Или твое заявление об увольнении. Без выходного пособия. И без рекомендаций. Понятно?

Я лишь киваю, сжимая кулаки так, что ногти впиваются в ладони. Разворачиваюсь и почти выбегаю из кабинета, не видя ничего перед собой.

Весь остаток дня я провожу в бесплодных звонках. Каждый разговор является точной копией предыдущего: извиняющиеся голоса флористов, вежливые отказы, совет позвонить весной. Отчаяние сжимает мне горло всё туже и туже. Уже смеркается, за окном офиса зажигаются праздничные гирлянды, все спешат по домам, а я сижу над своим телефоном, заливаясь слезами.

Последней в моем списке значится какая-то полумифическая оптовая компания «Двенадцать месяцев» с адресом где-то за городом, в горах. Я уже не на что не надеюсь, набирая странный номер.

Трубку снимают мгновенно. Мужской голос, низкий, спокойный, бархатный, от которого у меня внутри словно начинают перекатываться крошечными камушки. Кавказский акцент. Или мне только кажется?

— Слушаю вас.

Я сбивчиво, почти плача, выпаливаю свою просьбу о подснежниках.

На другом конце линии повисает легкая пауза. Я уже готовлюсь услышать привычное «нет», но он говорит:

— Подснежники? В декабре? Возможно. У нас есть… Особые оранжереи. Но мы не работаем с по запросу по телефону. Если вопрос настолько серьезен, вы должны приехать. Лично.

— Я… Я приеду! — сразу же выдыхаю я, цепляясь за эту соломинку. — Скажите только адрес!

— Навигатор не покажет. Это частная территория. Я диктую маршрут. Записывайте. — Его голос звучит как приказ, не терпящий возражений.

Я лихорадочно зарисовываю на клочке бумаги его указания: шоссе, потом серпантин в горы, указатель с изображением двенадцати звезд, каменные ворота. Сердце бьется бешено. Это какое-то безумием — ехать одной ночью в неизвестность, в горы, к кому-то, о ком я ничего не знаю. Но мысль о маме, о ее глазах, о Славе, прижавшем меня к стене, заставляет меня действовать.

— И еще одно, — добавляет тот бархатный голос, прежде чем положить трубку. — Будьте готовы заплатить нашу цену. Которую мы назовём… Она… Немного необычна.

Я не расспрашиваю. Какая разница? Я продам душу дьяволу, лишь бы выжить. Тем более, я уверена, моя фирма ради Вероники Ланц готова пойти на любые расходы.

Дорога занимает вечность. Старенькая Лада, которую я взяла в прокат, с трудом одолевает крутые виражи, метель заметает стекла, залепляет снегом фары. Я уже сто раз жалею о своей авантюре, но поворачивать назад поздно.

И вдруг — указатель. Выкованные из черного металла двенадцать звезд, сияющие в свете фар. За ним — массивные каменные ворота, которые бесшумно разъезжаются, едва я к ним приближаюсь, впуская меня внутрь.

Я замираю, затаив дыхание.

Передо мной, в свете луны и факелов, вмороженных в снежные берега подъездной аллеи, высится особняк. Он похож на ожившую сказку — древний, мощный, сложенный из темного камня, с остроконечными башенками и бесчисленными окнами, в которых теплится золотистый свет. Воздух звенит от мороза и тишины, пахнет хвоей, снегом и чем-то неуловимо цветочным, пьянящим.

Они же сказали, что у них здесь есть оранжереи?

Двери главного входа открываются, и на светлых ступенях, залитых теплым светом изнутри, возникает высокая мужская фигура. Он не выходит — он возникает, появляется, будто является частью этой ночи, этого дома.

Я вылезаю из машины, по колено утопая в свежем, хрустящем снегу, и бреду к нему, чувствуя себя совершенно потерянной и маленькой.

Он не один. Из двери за его спиной выходят еще двое, встав по бокам. Трое. Совершенно одинаково одетые в темные дорогие свитера и брюки, но такие разные. И такие… Одинаково прекрасные. Словно сошли со страниц журнала, который я иногда тайком листаю в парикмахерской.

Тот, что в центре, наверняка самый старший из них. Во взгляде — не возраст, а власть. Спокойная, неоспоримая уверенность хищника, который знает, что добыча уже в его власти. Он статен, широк в плечах, с проседью на висках, лишь добавляющей ему шарма.

— София, — произносит он мое имя, и оно в его устах звучит как заклинание. Его голос я узнаю — тот самый, из телефона. — Я — Декабрь. Добро пожаловать в наш дом. В дом братьев Гаджиевых.

Я лишь киваю, не в силах вымолвить ни слова. В горле всё пересохло от волнения.

— А это мои братья, — он делает легкий жест рукой. — Ноябрь. — Мужчина слева, чуть более суровый, с пронзительным взглядом, оценивающе кивает. — И Октябрь. — Тот, что справа, с хитрой искоркой в глазах и чувственными губами, позволяет себе легкую, обжигающую улыбку.

Меня обдаёт теплом из дома, смешанным с ароматом дорогого парфюма, кожи и чего-то чисто мужского, первобытного. Я стою перед ними, запорошенная снегом, в своём дешевом помятом офисном платье и растоптанных ботинках, и чувствую себя зайчишкой, окруженным стаей волков. Голодных, прекрасных и опасных.

Ноябрь, молчавший до сих пор, делает шаг вперед. Его глаза, холодные и ясные, будто зимнее небо, медленно, с невероятной наглостью облизывают меня с ног до головы, задерживаясь на округлостях груди, на изгибе бедер под тонкой тканью.

Я чувствую, ка предательски затвердели мои соски на морозе. Облизываю пересохшие губы. Как я вообще здесь очутилась?! Что я вообще здесь делаю?!

— Так это та самая девочка, которая хочет наши подснежники? — спрашивает он, и в его голосе звучит легкая насмешка. — Какая аппетитная булочка. Правда, брат?

Мои щеки вспыхивают. Я опускаю глаза, но чувствую на себе его взгляд — тяжелый, почти как физическое прикосновение.

Октябрь смеется, низким грудным смехом, от которого у меня переворачивается что-то в самом низу живот:
— Не пугай девочку, Ноябрь. У нее от тебя мороз по коже идет. — Он подходит ко мне ближе, и от него пахнет спелыми яблоками, корицей и чем-то ещё, невероятно дурманящим.

3

Дверь за моей спиной с глухим стуком закрывается, и я понимаю, что оказалась в ловушке. В самой восхитительной и пугающей ловушке на свете.

Воздух в кабинете густой, насыщенный ароматом кожи, дорогого виски, древесного дыма и чего-то неуловимого, чисто мужского — возбуждения, силы, власти. Он сразу же ударяет мне в голову, как шот крепкой пряной настойки.

Их больше, чем я сначала подумала. Не трое. Не пятеро. Все двенадцать здесь. «Прямо как двенадцать месяцев года», — проносится у меня в голове. Они будто разливаются по комнате непринужденными и мощными потоками, каждый занимает свое пространство, будто знает свою позицию в стае. И я — центр, вокруг которого теперь крутится этот смерч.

Декабрь ведет меня к центру комнаты, к огромному дубовому столу. Его рука лежит у меня на пояснице, тепло ладони проникает сквозь тонкую ткань платья, жжет кожу. Это прикосновение одновременно и оберегающее, и собственническое, властное.

— Братья, позвольте представить, — его голос, ровный и спокойный, заглушает тихий гул мужских голосов. — Наша гостья. Соня. У нее к нам очень необычная просьба.

Все взгляды прикованы ко мне. Я буквально чувствую их на своей коже, будто они гладят меня, облизывают влажными горячими языками…

Самый молодой, порывистый, с глазами цвета первой весенней капели и дерзкой ухмылкой, отставляет в сторону бокал. Это, наверное, Март. Он оценивающе свистит, тихо, почти неслышно.
— Декабрь, ты не сказал, что гостья такого… Восхитительного калибра, — его голос молодой, бархатистый, с хулиганской ноткой. Он подходит ближе, и я замечаю, как он прекрасно сложен — гибкий и сильный, как молодой тигр. — Привет, Соня. Я Март. Тот, кто приносит оттепель.

Его слова заставляют меня вздрогнуть. Оттепель. Именно это сейчас и происходит с моим телом — заледеневшее от страха и стужи на мерзлой трассе в горах, сейчас оно буквально тает от и течёт от любопытства... И от желания?! Смутного и дерзкого, которое пробивается сквозь мою кожу, течёт бурлящим ручьём по венам…

Рядом с ним встает другой — чуть старше, с более суровыми чертами лица, но не менее привлекательными. Он немного взрослее, это сразу заметно. Глаза, как два обсидиана, горят внутренним огнем. Февраль.
— И соблазняет метелью, — поправляет он брата, не сводя с меня холодного, испепеляющего взгляда. Его пальцы играют с серебряной цепочкой на запястье. — Ты вся дрожишь, девочка. От холода или от нашего общества? Ты нас боишься?

Я не могу ответить. Я только сглатываю комок в горле. Его взгляд скользит по моей шее, останавливается на пульсирующей точке у основания горла, и мне кажется, что он чувствует каждый удар моего сердца.

С другого дивана поднимается мужчина с мягкими, но насмешливыми глазами и улыбкой, которая обещает невероятные и сладкие грехи. Запретные игры. Сентябрь.

— Оставь её, Февраль. Ты напугаешь нашу пчёлку, которая прилетела за нектаром, — он приближается, и от него пахнет спелой пшеницей и теплой землей.

Он берет мою руку — его пальцы удивительно нежные для такого крупного мужчины — и подносит к губам. Его поцелуй на моих костяшках невесомый, но от него по всему телу пробегает разряд тока.

— Какая нежная. И такая сладкая. Я чувствую тебя… твой сладкий вкус...

— Она не пчёлка, — вдруг раздается низкий, вкрадчивый голос из глубины комнаты.

Август. Мужчина, источающий ленивую, животную силу. Он полулежит в кресле, закинув ногу на ногу, и его глаза, цвета темного меда, медленно, с невероятной снисходительностью путешествуют по изгибам и складочкам моего тела, прорисовывающимся сквозь слишком тонкое, не по сезону, платьице.

— По мне так она спелый персик. Сочный. Румяный. Так и хочется откусить кусочек...

Мой взгляд мечется от одного мужчины к другому. Июль — с пламенем в глазах и губами, созданными для поцелуев. Июнь, солнечный и ясный, чья улыбка кажется обманчиво невинной. Май, несущий аромат цветущих лугов и обещающий невероятную нежность. Апрель с дождливыми, но бесконечно глубокими глазами, в которых тонут все тревоги. Январь — холодный, молчаливый, но его внимание жжёт сильнее любого пламени. И Ноябрь с Октябрем, чьи взгляды говорят, что они считают меня своей законной добычей.

Они все смотрят. Все хотят. И я… Я чувствую себя растоптанной, выставленной на показ, униженной. Но сквозь этот стыд пробивается тёмная, влажная сущность. Побег возбуждения. Ещё слабого и неокрепшего, но он уже пророс во мне, и его не остановить…

Никогда еще на меня не смотрели с таким диким необузданным, неприкрытым желанием. Никогда еще я не чувствовала себя такой… Желанной. Аппетитной булочкой. Спелым персиком. Их слова одновременно смущают, но и льстят мне.

— Я… Мне нужны подснежники, — наконец-то мямлю я, и мой голос звучит хрипло и неузнаваемо. — Мой начальник сказал… Вы сказали, что они есть.

— О, они есть, — Декабрь подходит к столу и опирается на него ладонями, его мощный силуэт прорисовывается на фоне пылающего огня в камине. — Самые первые, самые свежие. Только что из-под снега. Но, видишь ли, Соня, они не для продажи. Они… Для особых случаев. Для особых людей.

— И что мне нужно для этого сделать? — спрашиваю я, уже почти зная ответ.

Предчувствие огненными мурашками пробегает по моей коже.

Декабрь обводит взглядом своих братьев, и в воздухе повисает молчаливое согласие. Он снова смотрит на меня.

— Нам скучно, Соня. Зимы здесь долгие. А ты… Ты пахнешь свежестью, жизнью. Ты принесла в наш дом что-то новое. И мы хотим этим воспользоваться.

Он делает паузу, давая мне прочувствовать каждый его следующий слово.

— Корзина подснежников будет твоей. Взамен ты останешься здесь. До утра. Ты удовлетворишь каждого из нас. Каждого по-своему. А в конце… — его взгляд скользит в сторону Января, Февраля и Марта, которые замирают в ожидании, — в конце ты отдашь нам свою невинность. Сразу троим. Это будет твоей небольшой платой за целую корзину самых ароматных, самых нежных, самых невинных подснежников…