Бывшие. Няня по контракту

Глава 1

Лина, тогда

– Линка, а ты часом не беременна? – спрашивает Натка, когда мы заваливаемся в крохотную гримёрку на обеденный перерыв, и выразительно косится на ломтик солёного огурца, зажатый в моей руке. – Ты же их терпеть не можешь.

– Не мели чушь, Афанасьева. Сплюнь!

Отмахнувшись от нелепого предположения, я нетерпеливо вытаскиваю из пакета горячую еду и так же торопливо набрасываюсь на фастфуд, ведь нам нужно вернуться на сцену через каких-то пятнадцать минут.

Сегодня вечером в клубе, где мы с подругой подрабатываем на подтанцовке, состоится премьера нового шоу, и управляющая гоняет нас с самого утра. Кричит, что все мы бездарности, и безбожно придирается к связкам, как будто не она сама их ставила.

Так что к двум часам с нас сходит все семь потов, а желудок скручивается в узел. Поэтому сейчас я готова съесть и слона, и двойной гамбургер, и даже Наташкину порцию картошки фри, и присутствие огурца меня никак не смущает – так проголодалась.

Ноги предательски дрожат после нагрузки, да и с выносливостью последние несколько дней какая-то беда. Но я списываю истощение ресурса на то, что вторую неделю сплю по три-четыре часа в сутки и разрываюсь между универом и работой.

С понедельника по четверг обслуживаю клиентов и вытираю за ними столы в придорожной кафешке, а в пятницу и субботу собираю сальные взгляды подвыпивших парней здесь – в «Анхе».

– Афанасьева! Ланская! Сколько можно жрать?! Почему вы до сих пор не на сцене?!

Хриплый прокуренный голос нашей мегеры, Архангельской Инги Константиновны, вырывает меня из омута мыслей о нищете, из которой я никак не могу выкарабкаться, и буквально подбрасывает вверх. Вынуждая уничтожать улики – пустые стаканчики из-под кока-колы, коробки от бургеров и упаковки от сырного соуса.

Ведь если Архангельская увидит, чем мы с Наткой набиваем животы, обязательно открутит нам головы.

– Уже летим, Инга Константиновна!

Кричу я в приоткрытую дверь и первой выметаюсь из каморки, взмывая по лестнице на небольшой деревянный помост, чтобы занять свое место – крайнее справа в первой линии.

А дальше всё идет по накатанной. Прогон за прогоном. Пот градом. Тремор в немеющих мышцах. И усиленные микрофоном звучные оскорбления.

– Неуклюжие коровы! Жирные клячи! Выше ногу, Афанасьева! Выше! Ланская, сделай нормальный прогиб в спине! И улыбки! Где, мать вашу, улыбки?! От ваших постных физиономий все посетители разбегутся!

После жестокого марафона в гримёрку мы вползаем едва ли бодрее поднятых из могилы зомби. Хватаем полотенца и выстраиваемся друг за другом в коридоре, ведь душевых кабинок всего две. Только вот я не дожидаюсь своей очереди. Чьи-то чересчур сладкие тяжёлые духи щекочут ноздри, оседают липким слоем на нёбе и вынуждают меня бежать в сторону туалета.

Секунда. Другая. Третья.

Я падаю на колени перед унитазом и едва не вскрикиваю от болезненного рвотного спазма, прощаясь с содержимым желудка. Рвёт меня долго и сильно – так, что конечности начинают каменеть, а перед глазами темнеет.

Теряю счет времени. И продолжаю сидеть на холодном кафеле, вяло отмахиваясь от пытающихся меня поднять рук.

– Беременна всё-таки.

Сокрушенно роняет знакомый голос. Продирается ко мне сквозь затуманенное сознание. И раскалывает надвое мою жалкую Вселенную.

– Н-н-не может быть…

Хриплю так, будто надорвала связки к чертям. Медленно выпрямляюсь. И словно в анабиозе бреду к раковине, чтобы открыть воду и сунуть под ледяные струи гудящую голову.

– Когда у тебя месячные были в последний раз? – режет меня без ножа Натка, и я принимаюсь лихорадочно отщёлкивать дни.

– Восьмого, нет, пятого числа прошлого месяца, – крупные холодные капли стекают по моим щекам, а я всё никак не могу поверить в подобный исход. – Да как так-то? Мы же всего раз без защиты…

– Знаешь, кто отец?

– Зна-а-аю.

Лепечу уязвимо и громко всхлипываю, готовясь поддаться неконтролируемой истерике, но Афанасьева впивается пальцами в мои предплечья и жёстко меня встряхивает.

– Соберись! Потом поревём. Час до премьеры.

Как ни странно, её хлёсткие слова мгновенно меня отрезвляют и действуют куда лучше ледяного душа. Я умываюсь, избавляясь от жутких чёрных разводов, растрёпываю влажные волосы и иду наносить макияж, чтобы ни единая душа ничего не заметила.

На удивление, твёрдой рукой рисую стрелки. Растушевываю чёрные тени по векам. И очерчиваю контур губ ярко-красным карандашом. После чего влезаю в блестящее платье, украшенное россыпью страз, и критически оцениваю собственное отражение.

Конечно, срок ещё маленький, чтобы хоть что-то было заметно. Серебряная ткань облегает плоский живот и все остальные изгибы и не оставляет ровным счётом никакого простора фантазии.

– Плевать! Прорвёмся.

Бросаю зеркалу и бегу занимать свое место среди таких же разукрашенных девчонок в коротких платьях. Слушаю, как умело раззадоривает публику наша Архангельская, всхожу на помост и слепну от вспышек софитов, бьющих по глазам.

Глава 2

Лина, тогда

Я падаю на колени, сдирая нежную кожу о дощатый пол. Конечно же, по закону подлости рву колготки и обливаюсь холодным потом, предвкушая выволочку от Архангельской.

Время растягивается в грёбанную вечность, как будто кто-то поставил его на паузу. Застывают все, кроме нас с Холодовым.

Непроницаемые глаза Артёма цвета осеннего хмурого неба поливают меня ледяным пренебрежением, отчего колючая изморозь покрывает внутренности.

Не могу понять, что я ему сделала плохого? Чем разочаровала? Убила кого-то? Украла? Или совершила какое другое преступление, которое заставляет его смотреть на меня, как на ничтожество?

Не знаю.

– Ну же, Лина, вставай!

Командую, злясь на себя, и пытаюсь задвинуть тревогу подальше. Может, я чересчур накрутила, и всё это игры моей больной фантазии? Или Холодов бесится из-за короткого платья, едва прикрывающего бёдра? Или вызывающего макияжа, который превращает меня в легкодоступную девицу? Или ему не нравится то, что я отказалась уйти из клуба и «верчу задницей» перед подвыпившей толпой?

Мысли сталкиваются в голове и зудят, как самый настоящий пчелиный рой. Но я отбрасываю их и сосредоточиваюсь, обещая себе разобраться во всём позже. Вливаюсь в общую канву танца и не порчу рисунка.

– Ай! Катит чёрный кадиллак. В нём играет «Платина». Я в нём не с тобой. Я в нём от тебя. Как тебе меня терять?

Доносится из колонок, и я каждой клеткой своего немеющего тела чувствую, как пропасть между нами с Артёмом ширится.

Сидящая рядом с ним блондинка с таким же глубоким декольте, как у меня, подцепляет длинными пальцами его подбородок и жадно впивается в его приоткрытые губы. Поцелуй длится до неприличия долго так, что мне кажется – проходит целый век.

Его руки жадно обхватывают её за талию и требовательно сминают ткань тугого бордового платья, а мне в грудь будто вонзается острый нож. Кровоточащее сердце на долю мгновения останавливается, и я верю, что оно прекратит свой бег.

Но ничего такого не происходит. Алая жидкость всё так же течёт по венам. А я на автомате продолжаю двигаться, хоть медленно умираю внутри.

Финальный аккорд молотом бьёт по натянутым нервам, и я первой скатываюсь со сцены и скольжу по проходу, избегая столкновения с официантами. Мне надо догнать поднявшегося из-за стола и устремившегося к табличке «exit» Холодова. Мне надо сказать. Надо спросить…

– Артём!

Отмахиваясь от чьих-то настырных рук, я окликаю широкую мощную спину, но Холодов не притормаживает и не оборачивается. Зато его друг, высокий блондин с серёжкой в левом ухе и едкой кривой ухмылкой преграждает мне путь, заполняя собой всё пространство.

– Чё ты от него хочешь? Отвянь. Иди обратно на сцену. Задирай там ноги, вытрясай у толстосумов бабки, а про Тёмыча забудь.

Сказанные им слова оглушают, будто парень опустил мне на голову пыльный мешок с мукой. Едкая кислота затапливает грудь и выжигает всё до костей.

Я будто бы слышу это омерзительное шипение наяву. И не сразу убеждаю себя в том, что фантомные картинки не имеют ничего общего с действительностью.

И, пока я перевариваю всю эту грязь, которую на меня вылили, группка мажоров выметается из клуба, видимо, ставя самому заведению и нашему выступлению отметку «ниже среднего».

– Линка, горюшко, ты что творишь? Переодеваться бегом. До следующего выхода пять минут!

Это Натка выводит меня из транса, в котором я пребываю. На буксире тащит мою тушку в раздевалку, торопливо стаскивает с меня платье и помогает надеть короткие развратные шорты.

Собирает мои длинные волосы в высокий хвост. Подкрашивает губы помадой, потому что я умудрилась её съесть, и так же заботливо выталкивает на сцену.

Закрывает собой, когда Архангельская грозно отчитывает всех нас в гримёрке и обещает лишить премии, если хотя бы один из гостей оставит плохой отзыв. И ведёт меня за руку к такси, как беспомощного младенца.

– Сегодня домой не поедешь. Нельзя тебе туда в таком виде. У меня переночуешь.

Заявляет Афанасьева безапелляционно, за что я ей благодарна до самой Луны и обратно. Сейчас я не способна вообще ни на что. Ни соображать, но ворочать разбухшим языком, ни принимать судьбоносных решений. Так что её шефство представляется благодатью небес.

По пути к однушке, которую она снимает на окраине города, мы заскакиваем в аптеку и в круглосуточный гипермаркет. Покупаем продукты на несколько дней вперёд, расплачиваемся с шофером и поднимаемся на третий этаж, вваливаясь в маленький тесный коридор, увешанные пакетами.

Окружающие меня предметы отчего-то расплываются, и я хватаюсь рукой за стенку, чтобы не рухнуть вниз. Похоже на неудавшийся разговор с Холодовым ушли последние силы.

– Лежи так. Не двигайся. Чая тебе принесу. И чего-нибудь поесть.

– Не надо, Наташ. Я не хочу.

Пытаюсь отказаться, но Афанасьева меряет меня строгим взглядом, укладывает на диван, подтыкает плед, чтобы не свисал, и уносится на кухню, начиная греметь там посудой.

Возвращается спустя десять минут с кружкой и заботливо её придерживает, пока я пью. Гладит невесомо мой лоб, на котором выступает испарина, и смотрит с таким ласковым сочувствием, что у меня начинает щипать в носу, и слёзы подкатывают к горлу.

Глава 3

Лина, тогда

Идея поговорить с родственниками Холодова отдаёт откровенной драмой и смахивает на сюжет третьесортного сериала.

Но других у меня нет. Поэтому на следующий день я уже стою у ворот огромного частного дома. Переминаюсь с ноги на ногу, кутаюсь в старый, потрёпанный пуховик и чувствую себя как никогда чужой в этом идеальном мире.

Здесь ровные дорожки и вежливый до отвращения персонал. Дорогущие тачки и аккуратно подстриженный газон.

И что в этом царстве роскоши забыла девчонка из бедной семьи без гроша за душой – не понятно. Разве что детскую мечту о принце и сказку про первую любовь.

Эта девочка всё ещё верит в доброту и порядочность. И пока что не представляет, как больно бьются розовые очки стеклами внутрь.

Конечно же, дверь открывают не с первого и не со второго раза. Ворота отъезжают в сторону с характерным тихим щелчком, и я неловко ступаю вперед, ежась и оглядываясь по сторонам.

Шагая след в след за молчаливой безупречной во всем экономкой, я игнорирую её недовольный взгляд и мысленно готовлюсь к предстоящему разговору.

И всё равно оказываюсь разбитой и оглушённой, когда в ответ на робкое и тихое «Я беременна от вашего сына», слышу жёсткое и совершенно нелогичное:

– И что?

Сердце пропускает удар, желудок сжимают тиски. Я глотаю горькую слюну и давлю наступающее чувство тошноты. И впервые за все это время задаю себе тот же самый вопрос.

Действительно. И что?

Но вслух я его не повторяю. Только тихо шмыгаю носом и несу какую-то ерунду. Глотаю слова, сбиваюсь с мысли и совершенно не понимаю, что хочу донести до этих людей. И всё равно говорю.

– Мы с Артёмом… Мы любим друг друга, правда. Но он… Он не стал меня слушать, а я… Я не смогу. Одна… Одна не смогу. Моя семья, мы…

Моей откровенной смелости хватает на какие-то доли секунд, и я замолкаю под взглядом чужих пугающих глаз.

Холодов-старший медленно допивает кофе и смотрит на меня, как на что-то интересное. Какой-то диковинный предмет, совершенно ему бесполезный. И тянет губы в такой знакомой чуть надменной усмешке.

– Если вам нужны деньги на аборт, милочка… То вам не ко мне, а к моему сыну. Он мальчик уже большой, сам со своими проблемами разберётся.

Безразличные слова бьют не хуже пощечин. Резко, наотмашь и больно. Впиваются в кожу. Режут душу на мелкие куски.

Тошнота подкатывает к горлу, перед глазами всё плывет, но я сжимаю зубы и пытаюсь достучаться до единственного человека, который мог бы меня понять.

– Катерина Сергеевна, ну вы же понимаете, я же… Я…

– Нас дела сына не касаются, Василина. Уж прости, – сухо откликается мать Артёма и трусливо отводит взгляд. Всем своим видом она демонстрирует, что разговор окончен и вердикт пересмотру не подлежит.

Моя тошнота только усиливается, желудок сводит спазмом, и я судорожно глотаю вязкую слюну и вылетаю из этого холодного дома.

Пробегаю не глядя мимо по-прежнему слишком вежливой охраны и сгибаюсь под ближайшим кустом. Сплевываю на снег остатки пустого чая, что удалось влить в себя с утра, и вытираю горящее лицо пригоршней снега.

Тело дрожит, ноги слабеют, но я упрямо бреду до единственной остановки и уже там падаю на одинокую скамью. Закрываю глаза и тихо, беззвучно кричу, чувствуя, как рассыпается такой привычный и знакомый мир.

Как замок из песка на берегу безбрежного океана.

Помнишь, Артём, ты когда-то обещал меня туда отвезти? Или это были просто пустые слова?

Мысли крутятся в голове, как порядком заезженная пластинка. Легкий мороз пробирается под старенький пуховик и колет иголками кожу. В груди разливается тихая безнадёга, а в душе – стылая пустота.

Хочется сбежать, спрятать голову в песок, как страус, и притвориться, что это всё – не я, не со мною, не с нами, но…

В кармане, в бумажной салфетке, лежит тот самый положительный тест. И две полоски на тонком кусочке картона красуются, как крест на моей обыденной жизни.

Они рушат всё, что есть и что будет, и я совершенно не представляю, что мне делать дальше. Знаю одно, в семье Холодовых нет места для меня, что уж говорить о моем ребёнке?

– Не думай, Лина. Не смей… привязываться, – слова сами слетают с языка. Звучат до непривычного безразлично и резко, но это всё, что я могу сейчас.

Я старательно заставляю себя думать о том, что внутри меня находится лишь набор клеток, лишь едва зарождающаяся жизнь, которой вряд ли удастся увидеть свет.

Я не смогу поднять его одна.

Это та самая реальность, в которую меня окунает с головой, да так, что впору захлебнуться. Но я упрямо барахтаюсь, в жалкой попытке выбраться на поверхность. Сама не понимая, что и кому я хочу доказать.

Из частного сектора до города меня подкидывает старенький автобус. Поездка в нём позволяет сосредоточится на том, что важно сейчас. А именно – не вылететь с очередной подработки и закрыть все долги по учебе.

Эта мысль нехило прочищает мозги, и на какое-то время я выпадаю в реальность. Кручусь как белка в колесе, глотаю таблетки от тошноты и ем всё, что подвернется под руку.

Глава 4

Артём, сейчас

– И что? Неужели ничего нельзя сделать?

Я в тысячный раз повторяю вопрос, от которого меня начинает тошнить, и отстранённо раскачиваюсь в кресле.

Вперёд – назад. Вперёд – назад.

Несчастная кожаная спинка жалобно скрипит, а мой голос звучит устало и безэмоционально. Мне не больно, не страшно, не обидно – мне насрать. Даже если речь идёт о жизни моего ребёнка. Я тупо выгорел и устал реагировать на внешний мир. Тем более, что…

Криво усмехнувшись, я гляжу на суетливого старичка-доктора и безуспешно пытаюсь вспомнить. Какой там по счёту это психолог? Пятый, десятый? И все, сука, как заведённые твердят одно и то же – ваш ребёнок никогда не восстановится, никогда не сможет говорить. И знаете, что?

Я катастрофически задолбался слушать этот грёбанный лейт-мотив неудачи. До мерзкого тремора. До зуда на кончиках пальцев. До рези под ребрами. До…

– Понимаете, Артём Сергеевич, – как будто прочитав все, что написано у меня на лбу, профессор Ленский промокает лысеющий затылок платком и сочувственно вздыхает. – У вас замечательная девочка. Её развитие соответствует возрасту, у неё прекрасные коммуникативные навыки и жажда знаний…

Всё это, в качестве подачки, мне кидали в лицо уже сотню раз. Надоело.

– Слушайте, док.

Оборвав специалиста на полуслове, я невольно морщусь и явственно ощущаю, как скука медленно, но верно перерастает в злость.

В глухую усталую чёрную ненависть. Когда плевать, кто перед тобой. Неважно насколько этот человек старше или сколько он имеет регалий, ты просто хочешь вмять его физиономию в стену. Заставить его насладиться этим удушающим чувством беспомощности сполна.

Подыхать. Как подыхаешь ты. Час за часом. День за днём.

Интересно, если я сейчас встану, опрокину стол и разнесу весь этот стерильный помпезный кабинет, старичок словит инфаркт или нет?

Прокручиваю жестокие картинки в башке и ловлю себя на мысли, что Ленский определяет перепады моего настроения, как барометр – колебания давления. Именно поэтому он подаётся вперёд, нервно теребит в руках дорогущий золотой Паркер и сипло откашливается.

– Да-да?

– Если у моей дочери всё так чудесно… Почему она до сих пор не говорит? – я щурюсь, расчленяя в воображении очередного лекаря на составляющие. И даже цена его услуг, с энным количеством нулей не останавливает меня от банального желания послать его куда полальше. Потому что…

– Психика ребёнка вещь многогранная и сложная, она…

Да, вот именно поэтому. Потому что одни и те же оправдания, расплывчатые формулировки и пустые обещания давно стоят у меня поперёк горла.

Нет, мне не жалко денег. И не жаль потраченного времени. Ради своего славного сероглазого солнца я готов и Луну с неба, и трамвай, и горы свернуть. Лишь бы был результат.

Хоть какой-нибудь, а?

Маленький проблеск надежды, который позволил бы мне воспрять духом и поверить сидящему напротив эскулапу. Но нет.

– Вашу мать, вас, что, этому где-то учат? – наконец, не выдержав, я рыкаю агрессивно и впериваю злой раздражённый взгляд в застывшего в нелепой позе профессора. – На курсах повышения квалификации, что ли?! Каждый чёртов раз я слышу пространные рассуждения о том, какой у меня замечательный ребёнок, какие у него перспективы и таланты. Но ни от одной скотины я так и не получил ответа на свои вопросы!

– Артём Сергеевич, понимаете, этимология заболевания нам неизвестна, и мы…

– Хватит!

Я ору так, что в шкафчике за стеклом у Ленского дребезжит посуда. Да и он сам подпрыгивает в кресле и съеживается. По той простой причине, что я с хрустом сжимаю кулаки и шумно выдавливаю из легких воздух.

Еще одна фраза, произнесённая таким снисходительно-заботливым тоном, и я сорвусь. Окончательно слечу с катушек и забью на то, чем это может грозить мне в будущем. Позволю себе превратиться в ходячее пособие по психиатрии, сумасшедшего маньяка или кандидата на курсы по управлению гневом.

Как повезёт.

Прикидываю, какая из ипостасей мне ближе, и вдруг обнаруживаю, что доктор оказывается везунчиком.

Пока я скрупулезно визуализировал, как буду ломать ему сначала одну руку, затем вторую, и как потом засуну ему в задницу любимый золотой Паркер, чтобы лучше думалось, за моей спиной распахивается дверь и твёрдый ровный голос ломает надвое мою Вселенную.

Искра. Буря. Короткое замыкание.

– Станислав Евгеньевич, не уделите мне пару минут своего драгоценного времени?

Я замираю, крепко стискивая пальцами подлокотник кресла, и решаю, что попал в альтернативную реальность.

От небрежного, почти безразличного тона по всей моей спине, от затылка и до самых пяток, прокатывается волна приятной колючей дрожи и оседает в паху совершенно неуместным тягучим возбуждением.

Оно скручивает меня, выворачивает наизнанку и заставляет шумно таскать ноздрями кислород. Поэтому на мгновение я прикрываю глаза и пытаюсь понять, что здесь происходит. И по закону жанра, конечно же, терплю сокрушительную неудачу.

Глава 5

Лина, сейчас

«На вашем счету недостаточно средств для проведения данной операции. Пожалуйста, пополните счёт или обратитесь в ближайшее отделение банка».

Читаю надпись, всплывающую на экране банкомата, и беззвучно ругаюсь, с силой сжимая несчастный старенький смартфон в кулаке. Не до желаемого хруста тонкого пластика, конечно.

Но так, что белеют костяшки. И душащая изнутри злость пополам с паникой, наконец-то, дают свободно вздохнуть.

Да, мне не пять лет, не пятнадцать и даже не восемнадцать. Да, у меня отличная работа, стабильный заработок и своя однушка в одном из спальных районов города. Но даже спустя столько лет я всё равно ощущаю этот кислый привкус беспомощности на языке и гнилостный запах помойки, въевшийся под кожу, появляющийся стоит чему-то выйти из-под контроля.

Особенно если это что-то касается моей финансовой стабильности.

– Так, Лина! Тебе ведь хватило одного раза оказаться в самой заднице мира и опуститься на дно социума? И ты совершенно точно не собираешься туда возвращаться, да?

И, пока я возвращаюсь в кабинет и по пути занимаюсь этим личным аутотренингом, что не раз выручал меня даже в самых безвыходных ситуациях, и неосознанно пытаюсь оттереть влажной салфеткой ненавистный амбре с пальцев, мозги встают на место и начинают работать.

Правда, промедление в моем случае смерти подобно. Оно стоит мне остывшего кофе из автомата в коридоре, изрисованной книги для чтения украденного степлера и хрустальной статуэтки-балерины, подаренной мне Олегом по возвращении из Праги.

Он мог привезти мне что угодно. Игрушку-крота из известного в девяностых всему миру мультфильма. Футболку из «Хард Рок Кафе» с баснословным ценником, о которой мечтает половина туристов. Или колечко с гранатом.

А выбрал изящную хрупкую танцовщицу. Сказал, что я на неё чем-то похожа.

Отмахиваюсь от некстати всплывающих воспоминаний и переключаю свое внимание на сидящую передо мной девицу. Размалёванную, словно новогодняя ёлка.

Сколько ей? Двадцать? Двадцать пять?

– Рекомендую вернуть то, что вы незаконно присвоили.

– Что?

Картинно хлопает достающими едва ли не до самых бровей ресницами девчонка, а я устало тру переносицу, мельком гляжу на листы личного дела и досадливо морщусь.

Ей всего девятнадцать.

И история у неё банальная. Как под штамповку отечественной мелодрамы.

Влюбились, залетели, расписались, разошлись как в море корабли. Денег нет, родня не помогает, бывший не просыхает, а сама она вся такая расчудесная тянет дитятко в одиночку.

– Степлер. Статуэтка. Блокнот.

Монотонно перечисляю отсутствующие на моем столе вещи и криво усмехаюсь, с облегчением чувствуя, как ко мне возвращается прежняя самоуверенность и стервозность.

Это они позволяют мне проигнорировать чужой плевок на пол и стойкий запах перегара, повисающий в воздухе. Единственное, что я делаю, так это мысленную пометку, что надо будет обязательно проветрить кабинет после этой мадам и попросить уборщицу, милейшую тётю Дусю отдраить всё тут с хлоркой.

– Рита, вы ведь не хотите, чтобы я вызвала полицию?

– Марго.

Громко лопнув пузырь от жвачки, категорично заявляет девица, но меня нисколько не трогает её напускная бравада.

– В общем, так, Маргарита Михайловна, – растянув губы в заученной улыбке, я аккуратно кладу телефон на стол, рядом со стаканчиком кофе, и сцепляю пальцы в замок.

Не смотрю на эту горе-мамашу и сосредоточиваюсь на забитом худющем пацане лет пяти.

Запущенном в педагогическом, физическом и психологическом плане. Со следами застарелых побоев и взглядом милого оленёнка Бемби.

И как же ты выжил-то, малыш, с такой непутевой мамашей и её хреновыми друзьями, а?

– Судя по всему, вы не совсем понимаете, в какой ситуации оказались.

Вопреки бушующей внутри ярости, мой голос звучит спокойно, размеренно и безразлично. Ровно настолько, что эта пародия на человека, сидящая напротив меня, давится очередным пузырем от жвачки и таращит на меня свои блёклые глазёнки.

– Так позвольте, я вам поясню. Не далее чем вчера всю вашу честную компанию вытаскивали из какого-то притона, где вы, Маргарита Михайловна, изволили пропадать целых три дня. Оставив собственного сына одного в квартире. Без еды и воды. И, если бы не бдительные соседи, услышавшие его плач, вы бы сейчас не со мной разговаривали, а с представителями правоохранительных органов. Я достаточно понятно изъясняюсь?

– Ой, да подумаешь…

Небрежно пожимает плечами эта «Марго», и я все же перевожу на неё взгляд. И, видимо, есть что-то такое в выражении моего лица, что эта малолетка закашливается и затыкается.

– Маргарита Михайловна, нести ответственность за сына вы не можете. Думать тоже. Это явно не ваша стезя. Именно поэтому за вас давно и прочно подумало государство. И вердикт его такой, Маргарита Михайловна – сейчас органы опеки готовят иск об ограничении вас в родительских правах…

Глава 6

Артём, сейчас

– Лина, милочка, вы, что, не видите, я занят?

Хмурится Ленский, а я продолжаю рассматривать свою незнакомку, которая оказалась очень знакомой.

У Лины такая же узкая талия, как и раньше. Шикарная попка, обалденная фигура и ноги от ушей. Она до сих пор плюёт на яркий макияж и дорогие бренды. И предпочитает классическим блузкам и юбкам обычные драные джинсы и мальчишеские футболки, которые больше подошли бы подростку.

А ещё у неё на запястье красуется маленькая татуировка – витиеватое «но», которое убеждает меня в том, что я не ошибся. Поэтому я длинно выдыхаю и атакую девчонку вопросом.

– Мы не могли с вами встречаться раньше? Вы не…

– Нет. Я бы запомнила, – безапелляционно отрезает Лина и приближается к столу Ленского с какой-то бумажкой в руках.

– О, из вас получилась бы отличная актриса. Так талантливо лгать, – я не оставляю попыток вывести Василину на эмоции, но все мои усилия идут прахом, осыпаясь к ее стройным ногам.

Остановившись в полуметре от меня, Линка передает начальнику листок и скрещивает на груди руки, заранее готовясь отбиваться от его нападок.

– У меня возникли дела, не терпящие отлагательств. Будьте так добры, подпишите заявление. И примите к сведению, что я не буду отвечать на звонки вплоть до понедельника.

В её тоне ни намёка хоть на какой-то пиетет. Тихо хмыкнув, я откровенно любуюсь растерянным лицом Ленского и беззастенчиво комментирую:

– Звучит, как ультиматум. Вот уж не думал, что у вас такие… Смелые сотрудники, Станислав Евгеньевич.

Роняю неторопливо, намеренно тяну гласные и улыбаюсь шире, встречая холодный, пронзительный взгляд. Жду, что в нём как прежде вспыхнут такие знакомые искры, но нет.

Василина едва заметно ведёт плечом, делая вид, что здесь меня нет. И этот новый, незнакомый мне образ, разжигает давно потерянный интерес. Я подбираюсь, как зверь, жду, как же поступит Ленский, и морально готовлюсь сыграть новую для себя роль. Роль спасителя и защитника угнетённых.

Вот только всё опять идёт не по плану. Властный руководитель сдаётся без боя, под требовательным взглядом собственного подчиненного. Судорожно сглотнув, Ленский ставит подпись, обречённо вздыхая:

– Занесите в кадры и можете быть свободны.

– Благодарю.

Ланская покидает кабинет легко и непринужденно. А я зависаю ещё на пару секунд, провожая её слишком внимательным взглядом. И криво улыбаюсь, махнув рукой встрепенувшемуся собеседнику:

– Я на минутку, Станислав Евгеньевич. Вы же не против?

Ленский глотает слова и смиренно кивает в ответ. Это я замечаю мельком, уже выскочив следом за собственным наваждением. Призраком прошлого во плоти. И даже не удивляюсь, когда нахожу её у кофейного автомата.

Сжимая пальцами горячий стаканчик кофе, Лина жмурит глаза и дышит, медленно и глубоко. Кусает губы и снова ведёт плечом. И я не могу сдержать смешок, что так и рвётся из груди. Лгунья.

Какая же она всё-таки лгунья. Что тогда, что сейчас.

– Говорят, кофе у вас тут просто великолепный, – непринуждённо замечаю, остановившись рядом с ней и прислонившись плечом к стене. И даже не удивляюсь, когда слышу ответ.

– Так себе. Ну, если вы не фанат картона.

– И всё-таки ты меня узнала, я прав? – тихо фыркнув, меняю тему. Не вижу смысла ходить кругами и слишком сильно ценю своё время. Есть вещи и поважнее, чтоб тратить его на пустой разговор ни о чём.

– Ну, предположим, – нехотя уступает Ланская, делая осторожный глоток.

В её тоне по-прежнему ни пиетета, ни интереса. Только арктический холод и безбрежный покой, от которого я откровенно морщусь. Никогда не сох по типу «снежная королева», но тут что-то пошло не так.

Или всё дело в том, что было до?

– Не хочешь выпить чашечку кофе? – кидаю я откровенный намёк, но в ответ слышу лишь тихий смех. Мягкий, ласковый и даже нежный. Такой, что настроение тут же падает вниз и я сжимаю кулак, про себя чертыхаясь.

Всё ещё задевает. Всё ещё цепляет меня изнутри. Чёртова ведьма, что тогда, что сейчас заводит с нуля без труда и особых проблем.

– Удивительно, – Василина тянет уголки губ, обозначая улыбку. – Сколько лет прошло, а они всё ещё неизменны.

– Кто?

– Артём Холодов и его подкаты. Вот только есть одна небольшая проблема, залпом допив порядком остывший напиток, Линка сминает пустой стаканчик и с силой кидает его в мусорку. Бросив на меня равнодушный взгляд, она едва слышно цокает языком. – Мне уже давно не восемнадцать. И я на ТАКОЕ больше не поведусь. Так что оставь это для кого-нибудь помоложе. Желательно без мозгов. Такой типаж тебе как-то больше подходит.

Наверное, было глупо думать, что Лина примет меня с распростёртыми объятиями после того, что у нас было. Но я все равно пру напролом.

– Я изменился, Лин. Хочешь – проверь. Давай сходим на свидание.

– Свидание? Да я бы не пошла с тобой никуда, даже если бы ты остался последним мужчиной на земле. Люди не меняются, Холодов. Тем более, такие, как ты.

Глава 7

Лина, сейчас

В городе стоит мерзкая духота. Заползает змеёй в легкие. Мешает дышать.

Пот струится вдоль позвоночника. Футболка противно липнет к телу. А настроение болтается на отметке «ниже ноля».

Эти выходные выпили меня досуха. И теперь я, словно выжатый лимон, еле переставляю ноги и притормаживаю у кофе-бара, расположенного напротив работы.

– Мне, пожалуйста, американо.

– Сколько сахара положить?

– Сахара не надо. Спасибо.

Спустя пару минут я вцепляюсь в вожделенный стаканчик трясущимися пальцами и делаю глубокий глоток как наркоман, соскучившийся по дозе.

Бодрость возвращается медленно, маленькими крупинками. Но её хватает на то, чтобы перевести утро из разряда «паршивое» в разряд «приемлемое».

Правда, ненадолго.

Отойти от встречи с ненаглядными родственничками и хоть немного подремать перед монитором не удаётся. Как только я переступаю порог кабинета, омерзительно жизнерадостный голос секретарши вызывает меня на ковёр к начальству.

И я чертыхаюсь, пока иду по длинному коридору и пересекаю приёмную, гадая, что от меня понадобилось Ленскому в такую рань.

Обычно он предпочитает общаться со мной сугубо по телефону. И кривится каждый раз, когда мы сталкиваемся лицом к лицу.

– Доброе утро, Василина.

– Здравствуйте, Станислав Евгеньевич.

– Как отдохнула? Печеньки будешь?

Ленский доброжелательно подвигает пиалу с крекерами в мою сторону, а я выдавливаю из себя скупое «нормально» и смотрю на него настороженно.

Раньше он никогда не интересовался тем, как я провожу свое свободное время и все ли у меня в порядке. Поэтому подобная смена курса кажется лишь более подозрительной.

– Значит, так, Василина. С сегодняшнего дня откладываешь все свои дела и вплотную занимаешься дочкой Холодова. Поняла?

– Что?

Вопрос с клёкотом вырывается из моего горла и падает между нами не булыжником – гранитной глыбой. На язык как будто насыпали битого стекла.

– То. Будешь вести его дочку. Читай специальную литературу, вникай в тему. В общем, сделай всё, чтобы он остался доволен.

– Станислав Евгеньевич, при всём моем к вам уважении, дети с подобными отклонениями – не моя специализация. Вам лучше…

– Я сам знаю, что мне лучше. Сядь!

Гаркает Ленский, осекая мою попытку подняться на ноги. И в считанные секунды из покладистого сморщенного старичка превращается в матёрого тирана и деспота.

– Местом своим дорожишь?

Сбавляя тон, вкрадчиво спрашивает начальник. А я угрюмо молчу и катаю по столешнице карандаш. Ощущение патовости ситуации закрадывается в душу и заставляет конечности онеметь.

– Знаю, что дорожишь. Жилье в ипотеку. Кредит каждый месяц надо гасить. А с плохими рекомендациями от меня тебя ни в одну нормальную клинику не возьмут.

– И что вы предлагаете?

– Стиснуть зубы, засунуть свою гордость в ж…, куда подальше, в общем. И заняться этой девочкой. Подключай Валентину Федоровну. С Анютой проконсультируйся. Даю тебе полный карт-бланш.

Выдыхаю шумно, приходя в ужас от нарисованной Ленским картины, но он и вовсе решает меня добить. Снимает очки, трёт двумя пальцами переносицу и заносит топор над моей головой.

– Не справишься – вылетишь. Поняла?

– Поняла. Могу быть свободна?

Цежу сквозь зубы и, не дожидаясь ответа, выметаюсь из кабинета, не отказывая себе в удовольствии громко шваркнуть дверью.

В ушах зверски шумит. В груди клокочет едкая злоба. Но вскоре она превращается в тлеющие угольки. Они шипят и дымятся так, как будто на них вылили ведро с водой.

В конце коридора стоит Холодов с дочерью. Он бережно держит её ладошку и что-то ей нашептывает, а меня пронзает острой болью.

В другой Вселенной – той, что не случилось, он мог держать за руку нашего сына.

Первый порыв, который меня охватывает – это сбежать. Зарыться в какую-нибудь нору. Спрятать голову в песок, как страус. И притвориться, что ничего это нет.

Обязательств, которые зависли дамокловым мечом над моей шеей. Острого тянущего чувства в груди. И противного тремора, поселяющегося на кончиках пальцев.

Второй порыв, не менее сильный, чем первый – это подлететь к Артёму и встряхнуть его за грудки. Вдолбить в его дурную голову, что ничего хорошего из моего шефства над его дочкой не выйдет.

Потому что я не медицинский психолог, не дефектолог и не логопед, чёрт возьми.

И, пока я раскладываю на составляющие не свойственные мне, в общем-то, чувства и борюсь со своими желаниями, Холодов пересекает разделяющее нас расстояние и застывает в полуметре от меня.

– Здравствуй, Лина, – он говорит негромко, продолжая держать малышку за руку, а меня хватает лишь на то, чтобы выдавить скрипучее ржавое.

Глава 8

Артём, сейчас

«Ты будешь мешать нам, Артём».

Брошенные Василиной слова снова прокручиваются в мозгу и ржавым гвоздем корябают по рёбрам. Я до сих пор держусь за ручку захлопнувшейся перед моим носом двери и никак не могу принять решение.

Что делать? Наплевать на Линину просьбу и ворваться в кабинет, чтобы лично проконтролировать процесс? Или все же довериться девушке, которую я не видел хренову тучу лет, и понадеяться на то, что она сумеет сделать то, чего не добились известные светила?

– Доверие, Холодов. Доверие.

Я повторяю себе под нос и титаническим усилием отрываю ладонь от металла.

Мне не нравится это признавать, но Ланская права. Если я буду давить на девчонок своим присутствием, ничего хорошего из этой затеи не выйдет.

Так что я заталкиваю поглубже свои маниакальные замашки и выкатываюсь на улицу. Хватаю ртом раскалённый воздух и шагаю к лавочке под раскидистым пыльным клёном.

Проведя кончиками пальцев по буквам «А+М», вырезанным на древесине, я опускаюсь на скамейку и ненадолго прикрываю веки. Чтобы чуть позже недовольно мотнуть головой от звука телефонного звонка, спугнувшего долгожданный дзен.

– Котик, привет, – беспечно щебечет Леночка и заставляет меня вспомнить о том, что за пределами территории клиники у кого-то есть другая жизнь.

Весёлая. Беззаботная. Без заморочек, проблем и неутешительных диагнозов.

И это по какой-то причине бесит. Хоть Королькова и не виновата в моём паршивом настроении.

– Привет, – я отвечаю негромко и стараюсь звучать обходительно, сжимая свободной рукой виски.

– Я надеюсь, ты не строил на вечер никаких планов? Олька празднует день рождения в «Анхе». Можно я…

– Иди, Лен.

– Ты не обидишься?

– Нет, конечно. Ты свободная женщина, а не моя собственность.

Коротко выдохнув, я отмахиваюсь от любовницы, игнорируя её визгливое «спасибо», и ощущаю, как усиливается жуткая мигрень. До боли знакомое название клуба ворошит истёртое прошлое и почему-то цепляет до глубины души.

Тогда у нас ничего не могло получиться с Линой. Я был слишком беспечным и легкомысленным. Не способным нести ответственность. Последнее в чём я нуждался в то время – это семья и ребёнок.

Видимо, за мои неблаговидные поступки карма и догнала меня бумерангом. Брак оказался иллюзией. Жена сбежала. А на руках у меня осталась малышка, которая требовала ухода и постоянного внимания.

Я думаю об этом, пока сижу на ледяной лавке. Промерзаю до самых костей и возвращаюсь в здание клиники, чтобы опуститься на диванчик в просторном фойе.

Здесь тихо и безлюдно. Только молоденькая девчонка-администратор бесшумно снуёт за стойкой ресепшена и совсем не отвлекает меня от проверки почты.

Я открываю письма одно за другим. Отправляю всякий хлам в корзину «спам». И дёргаюсь, когда маленькая ладошка с силой хлопает меня по плечу.

– Ауч!

– Нужно поговорить, – твёрдо заявляет Василина, но я перебиваю её и жестко смотрю в район переносицы.

– Где Ева?

– Твоя дочка с Валентиной Федоровной. Это наш лучший специалист по подобным случаям, – без тени паники чеканит Ланская и спокойно встречает мой хмурый взгляд. – Уделишь мне пару минут?

– Окей. Есть тут у вас где перекусить?

– Да. Кафе для сотрудников. Пойдём.

Командует Лина, и я устремляюсь за ней, изучая округлые соблазнительные бёдра. Она шагает пружинисто и рвано, как какой-то подросток, а не взрослая женщина, уверенная в собственной привлекательности.

Но я всё равно на ней залипаю. Сказывается то ли сила привычки, то ли тот факт, что она больше не млеет в моём присутствии и не растекается подтаявшим мороженым.

– Мне, пожалуйста, салат с капустой и морс.

– А ещё два борща, две порции макарон по-флотски, котлету, кофе и десерт.

– Артём…

– Я заплачу.

Я останавливаю её жестом и вытаскиваю бумажник, фиксируя, как недовольно хмурится Василина. Любая другая обрадовалась бы моему джентльменскому порыву, а эта почему-то цепляется за свою независимость, как за драгоценный Андреевский флаг.

– Я не буду.

Лина пытается отказаться, когда мы усаживаемся друг напротив друга и я подталкиваю в её сторону тарелки. На что я лишь качаю головой.

– Ешь. Тебя ветром скоро сдувать начнёт, если продолжишь так питаться.

Ненадолго между нами простирается вязкая тишина, в которой мне неуютно, а потом Ланская прибивает меня к стулу вопросом.

– Артём, что у вас происходит в семье?

– В смысле? – я обжигаюсь невкусным кофе и отставляю стаканчик, пристально рассматривая собеседницу.

– Какая царит атмосфера? Еве комфортно?

– Нормальная атмосфера. Почему моей дочери должно быть плохо дома? С ней каждый день занимается няня. Александра Ивановна – опытный педагог. Один из лучших, – я моментально ощетиниваюсь и выпускаю колючки, не понимая, к чему ведет Лина.

Глава 9

Артём, сейчас

Это открытие повергает меня если не в шок, то в приличный такой ступор. Я пялюсь на Василину с Евой, как баран на новые ворота, и не понимаю, почему моя дочь так легко подпускает к себе практически чужого человека.

Особенно когда я пытаюсь пробиться к ней сквозь стену отчуждения.

Становится неприятно. Невидимая когтистая лапа полощет по грудаку и заставляет прервать воцарившуюся ненадолго идиллию.

– Ну что, Ланская, убедилась, что Еве в этом доме ничего не угрожает? Она одета, обута, накормлена, – я высекаю грубее, чем того требует ситуация, но Лина не теряется, парируя.

– И совершенно лишена нормального отцовского внимания.

– Окей. Я принял информацию к сведению. Обмозгую.

Выдавливаю из себя вопреки желанию продолжить бесполезный спор и прячу руки в карманы. Ланская никак не реагирует на мое обещание и выпрямляется, разрывая их с Евой контакт.

Смотрит долго-долго, как будто пытается пробраться под кожу, и делает шаг к двери.

– Жду вас завтра в центре. В десять.

Чеканит она прохладно и выскальзывает на лестничную площадку. Я же пялюсь какое-то время в никуда и краем глаза фиксирую движение. Развернувшись, Ева уходит в свою комнату.

Не тянется ко мне. Не стремится обнять. И это в тысячный раз заставляет меня ощутить себя паршивым отцом.

На каком-то повороте моя жизнь определенно свернула не туда. И мне абсолютно точно пора что-то менять. Только вот что?

Заглянув к дочке и убедившись, что она возится с развивайкой, я забуриваюсь в душ. Встаю под ледяные струи, чтобы вернуть остатки здравомыслия, и кручу так и эдак Василинины слова.

Она разделала меня, словно несмышленого школьника. Ткнула носом в мои косяки. И гордо удалилась, как грёбанная королева.

Откуда в ней столько гонора императрицы с ее-то зарплатой и должностью? Деньги она зашибает не бог весть какие, выплачивает кредиты. Я уточнял.

Катаю эти мысли в воспаленной башке, которая с каждой минутой пухнет всё больше, и попутно звоню нашей няне.

– Добрый день, Александра Ивановна. Завтра утром мы с Евой поедем в клинику, так что вы можете прийти после обеда.

– Здравствуйте, Артём Сергеевич. Тут такое дело. Я хочу взять расчёт.

– Как так?

– Переезжаем. Внучке поставили хронический тонзиллит. Нужен срочно другой климат. Вы меня простите, пожалуйста, что так внезапно. Но в Лазаревской домик хороший подвернулся, дети покупают. Задержаться не могу. Но я обязательно кого-нибудь вам порекомендую, – рассыпается в извинениях женщина, а я впаиваю пальцы в виски и не представляю, как Ева будет привыкать к новому человеку.

С её-то проблемами с доверием.

– Спасибо за всё, Александра Ивановна. Нам будет вас не хватать.

Вытаскиваю из себя дежурные фразы и суховато прощаюсь. Оседаю задницей на стул в кухне и выпадаю из реальности до тех пор, пока в замочной скважине не начинает скрежетать ключ.

Встречать никого не иду. Лена сама вваливается в комнату и прислоняется к косяку. Пьяненькая, с разметавшимися по плечам волосами, с размазавшейся помадой она выглядит настолько довольной и беспечной, что я морщусь.

И я ей, блин, завидую. Тому, что она не обременена никакими обязательствами. Не должна мотаться по больничкам и тратить прорву часов на общение с врачами.

Она проживает свою жизнь как хочет. Прожигает её. Кутит.

А я кошусь на нее сквозь частокол из ресниц и невольно сравниваю с Линой. Ланская бы первым делом заглянула к ребенку. Лена – нет.

– Как погуляли?

– Ой, Тём, отлично! Танцевали до упаду. Катались на лимузине. Пили шампанское.

Делится восторгами любовница и пересекает разделяющее нас расстояние, мостясь ко мне на колени. Игриво кусает губы, проезжается ноготками по моей шее и застывает, передавая инициативу мне.

Я же её огорошиваю.

– Лен, Александра Ивановна с завтрашнего дня увольняется.

– Какая жалость.

– Так что тебе придется больше времени проводить с Евой, пока мы не подыщем замену.

Пауза между нами повисает оглушительная. Лена недоумённо моргает, переваривая новые вводные, и хмурится. Ненадолго. Буквально на доли секунды. Но мне их хватает, чтобы считать тщательно замаскированное неудовольствие.

– Я понимаю, у тебя фотосеты, ролики, завтраки со стилистом.

– Все в порядке, Тём. Я перекрою график.

Слишком быстро соглашается Королькова, как будто боится, что я устрою ей скандал, и трётся носом о мою щеку. Только у меня всё равно пасмурно на душе. Оседает внутри что-то едкое и мутное.

То, что не позволяет утащить любовницу в спальню и распластать её по простыням.

Вместо этого я аккуратно ссаживаю Лену и направляюсь в детскую. Ступаю по мягкому ковру медленно, как по минному полю, торможу рядом с книжной полкой и оглаживаю корешок сказок от Шарля Перро.

Глава 10

Лина, сейчас

– Я без тебя не справлюсь. Мы не справимся.

Слова Артёма звучат непрекращающимся рефреном у меня в голове и ожидаемо сбивают с рабочего настроя.

Когда-то за подобные фразы я могла отдать всё, что угодно. Теперь же недовольно морщусь и выставляю между нами с Холодовым невидимый защитный барьер.

Я слишком сильно ценю выстраданное мной спокойствие и привычный ритм жизни, чтобы от них отказаться.

– Придётся справиться, – я высекаю твердо и скашиваю взгляд на белый лист, по которому порхает карандаш, зажатый в Евиных пальчиках.

Сегодня малышка рисует море. И я ловлю себя на мысли, что с удовольствием бы перенеслась на необитаемый остров под пальмы и дистанцировалась от людей.

– Ланская, я компенсирую все твои неудобства. Покрою транспортные расходы. Буду платить тебе в два, в три раза больше, чем в клинике, – Артём продолжает упорно искать все новые и новые аргументы, но я остаюсь неприступна, словно скала.

– Хватит, Холодов. Дело не в деньгах. Мы ведь устроим с тобой масштабные боевые действия, если надолго окажемся на одной территории. И последнее, что нужно твоей дочери – это скандалы, склоки и потрясения.

– Может, прекратишь набивать себе цену? Все продаются.

– Не все, – бомблю жестко и указываю Артёму, привыкшему к тому, что ему все преподносят на блюдечке с голубой каемочкой, на дверь. – А теперь оставь нас, пожалуйста. Ты крадешь время у собственного ребенка.

После моей отповеди в коридор Холодов выметается злющий, словно черт. Только меня эта маленькая победа не радует.

Слишком много эмоций сжирает наше противостояние. Это первая причина, которая не позволяет мне принять более чем выгодное предложение.

Вторая – невеста Артёма. Она вряд ли придет в восторг, если я займу место Евиной няни, и будет стараться всеми возможными способами меня уязвить.

– А хочешь, я расскажу тебе о детях, которые поздно заговорили, а в будущем прославились на весь мир?

Вытеснив все лишнее на задний план, я возвращаюсь к своим непосредственным обязанностям и осторожно трогаю Еву за ушко. Получаю полный восторженного любопытства кивок и принимаюсь делиться тем, что вычитала накануне.

– Альберт Эйнштейн. Величайший ученый. Квантовый физик. Молчал до трех лет. До девяти говорил медленно и косноязычно. Прислуга за глаза называла его «маленьким тупицей».

Для наглядности я начинаю загибать пальцы. Кроха же застывает на моих коленях, забывая о рисунке, и вся обращается в слух.

– Александр Даргомыжский. Талантливейший русский композитор. Молчал до пяти лет. Как и в случае с Эйнштейном, родители сомневались в душевном здоровье мальчика.

Я ощущаю, как мелкая едва уловимая дрожь прокатывается по Евиному телу, и обнимаю малышку, притискивая ее к себе. Растираю хрупкие плечики, глажу запястья и робко радуюсь, что дочь Артёма больше не сторонится физического контакта.

По крайней мере, не со мной.

– Филипп Жерар. Легенда французского кинематографа. Должен был умереть при рождении, но был чудесным образом спасен врачом. Возможно, поэтому часто болел в детстве и поздно заговорил.

К моменту, когда я завершаю свою импульсивную речь, у меня на ресницах бусинами повисают слезы. Тремор охватывает конечности, а в горле стоит большой колючий ком. Так что мне приходится прокашливаться, чтобы прошептать впечатленной Еве еще кое-что.

– Я уверена, что тебя ждет большое будущее, малышка. Я возьму у тебя автограф и продам его за дорого, когда ты станешь знаменитой. Идет?

Я упускаю момент, когда Ева обвивает меня руками за шею и утыкается носом в мою влажную щеку. Именно такую картину и застает Холодов, когда настенные часы отщелкивают последние минуты сеанса.

Застопорившись посередине кабинета, он изучает меня долго и пристально, как будто стремится проникнуть под кожу, хищно прищуривается и только потом переключается на дочку.

Попрощавшись, Артём снова скрывается за дверью, а я долго смотрю в одну точку и никак не могу отделаться от дурного предчувствия, холодным потом спускающегося вдоль позвоночника.

Развитое от природы шестое чувство не подводит. Начиная со следующего дня, Станислав Евгеньевич буквально заваливает меня работой. Скидывает самые проблемные случаи, затыкает мной образующиеся дыры и норовит похоронить под завалами бумаг.

Это рвение на фоне недавнего требования посвятить все свое время дочке Холодова кажется странным, и я без особо труда складываю два и два и закипаю, как вода в старом бабушкином чайнике.

– Артём, это нечестно! – рычу я в трубку и с грохотом шарахаю степлером по столешнице.

Ощущение собственной беспомощности переплетается с паникой загнанного в ловушку зверя и стремительно отравляет кровь.

– А я и не обещал, что буду играть по-честному. Ты не захотела по-хорошему. Значит, будет по-плохому.

Этот непроходимый наглец даже не считает нужным что-либо отрицать, я же мысленно рисую его образ и кидаю туда с десяток дротиков.

Глава 11

Артём, сейчас

– Котик, ну скоро там эта девчонка придёт? Мы опаздываем!

Лена прихорашивается у зеркала, взбивая пальцами идеальные локоны, и дует губы, делая очередное селфи. Сегодня мы приглашены на вечеринку к одной из её подруг-блогерш, а претендентка на должность няни задерживается.

Евгению нам предложили в агентстве. Ей тридцать два. У нее безупречная репутация, прекрасные рекомендации и достаточный опыт работы с детьми разного возраста. Четыре года в престижном лицее. Пять лет в центре раннего развития дошколят.

И это всё должно меня впечатлять. Но не впечатляет.

На её месте я бы хотел видеть Ланскую. Вредную, упрямую, принципиальную. Но сумевшую наладить контакт с моей дочерью всего лишь за пару сеансов.

Оставляя вопрос Лены без ответа, я невольно думаю о Василине, и она словно чувствует меня сквозь расстояние.

Зажатый в руке мобильник оживает, оглашая пространство трелью, и я принимаю вызов, пересекаю комнату и выскальзываю на балкон. Потому что по какой-то причине не желаю, чтобы Королькова стала свидетельницей нашего разговора.

– Артём, это все ты, да?!

Опуская предисловия, шипит в трубку Лина, а у меня мурашки маршируют вдоль позвоночника от её низкого с хрипотцой голоса и напрочь отказывает мозг.

– Я тоже рад тебя слышать, Василина. Доброго вечера.

– Признайся, это ты всё подстроил?

Выдавая проклятья пулеметной очередью, Ланская продолжает обвинять меня во всех смертных грехах, я же постепенно врубаюсь, о чём идет речь, но решаю на всякий случай уточнить.

– Ты о двойной нагрузке от Ленского? Прости, Колючка, но Еве очень нужна хорошая няня. Так что я дал взятку твоему начальнику и…

Я называю Лину старым почти забытым прозвищем, но она резко перебивает меня на полуслове и по щелчку смывает всю мою беспечность.

– Прекрати прикидываться идиотом, Холодов! В мою квартиру вломились. Снесли к чертям дверь. Вывернули содержимое шкафов. И это совсем не прикольно, если ты хочешь знать!

Ланская пытается храбриться, но панические нотки прорываются сквозь её напускную браваду. И мне вдруг хочется как можно скорее переместиться к ней и сжать её в успокоительных объятьях.

Провести пальцами по гибкой спине. Очертить выпирающие лопатки. И заверить Ланскую в том, что всё обязательно будет хорошо.

– Это не я, Лин. Отвечаю. Скинь геолокацию, сейчас приеду, – я произношу максимально серьезно, правда, Василина открещивается от моей помощи.

– Не нужно, Холодов. Я сама как-нибудь разберусь.

Лина снова прячется за ледяной броней и завершает вызов так же стремительно, как и начала. Конечно же, она не сбрасывает координаты, но они мне и не нужны.

Мне даже не приходится вызванивать Ленского, потому что он дал мне новый адрес Лины ещё в нашу с ним первую встречу.

– Лен, на сегодня все отменяется. Посиди с Евой, мне нужно отскочить.

– Холодов, ты в своем уме? Я обещала Авроре, что мы будем вдвоем.

– Извини. Сделка горит.

Вру, конечно. Какая сделка в девять вечера? И не испытываю ни капли раскаяния.

Игнорируя витающее в воздухе недовольство, я мажу губами по виску Корольковой и не различаю, что она бормочет мне вслед. Скатываюсь с лестницы вихрем, прыгаю за руль и до упора вдавливаю педаль газа.

Я – эгоист до мозга костей. И сейчас я хочу быть рядом с Василиной. Точка.

Дорога к ней занимает больше часа. Живёт Ланская в одном из непривлекательных спальных районов. Обычный двор без ограды, автоматических ворот и охранника в будке. Небольшая детская площадка. Раздолбанная горка. Обшарпанный подъезд.

Фиксирую это все мимолётно и поднимаюсь на второй этаж, где находится нужная квартира. Прохожусь костяшками по косяку, осторожно переступаю через порог и получаю едкое.

– Уезжай, Артём. Я тебя не приглашала и, уж точно, не рада тебя видеть.

– Не то чтобы мне было нужно твоё приглашение, – ничуть не впечатлившись Линкиной холодностью, я лишь легкомысленно веду плечами и шире расставляю ноги, намекая на то, что не планирую сваливать.

Василина же на это шумно, обречённо вздыхает.

– Холодов, я одного не пойму, дома в тёплой постельке тебя ждёт готовая на все и даже больше покладистая невеста. А ты срываешься фиг знает куда на ночь глядя. Зачем это всё? Чего ты от меня хочешь?

– Хочу, чтобы ты стала няней для моей дочери, – повторяю то, что озвучивал, наверное, уже сотню раз и отклеиваюсь от пола, делая размашистый шаг вперёд. – И чтобы перестала притворяться, что справляешься с бардаком в твоей жизни. Потому что ни хрена ты не справляешься, Ланская!

Организм живёт собственной жизнью и абсолютно меня не слушается. Пальцы сами подцепляют Василинин подбородок и заставляют её поднять голову.

Наши взгляды скрещиваются. Происходит какой-то сумасшедший обмен импульсами. Крупная дрожь перетекает от Лины ко мне, сотрясает тело и возвращается к девчонке в троекратном объеме.

Глава 12

Лина, сейчас

«Тогда едем в отель. Я сниму номер. Всё оплачу. Останусь с тобой, если потребуется».

Слова Холодова крутятся в голове подобно заевшей пластинке, бесконечно играющей одну и ту же мелодию.

Они задевают те струны внутри меня, о существовании которых я предпочла бы забыть. Дарят иллюзию того, что Артёму не всё равно, где я проведу ночь и буду ли в безопасности. И вынуждают меня пулей вылетать из прогретого салона автомобиля.

Потому что ванильные грёзы и воздушные замки не то что путь в никуда – это прямая дорога на дно. Откуда очень долго и тяжело выгребать.

Уж я-то знаю. Сама проходила.

Несмотря на чужой взгляд, прожигающий дыру между лопаток, я не оборачиваюсь. Торопливо поднимаюсь по ступенькам, проскальзываю внутрь пустынного тёмного здания и притормаживаю около будки с задремавшим охранником.

Прикладываю пропуск к турникету и так же тихо просачиваюсь мимо, стараясь не потревожить сладко сопящего парня.

В нашем центре случается всякое. Проблемного ребенка могут забрать у родителей в любое время и привезти сюда. Любого из сотрудников могут выдернуть из постели в двенадцать или в час ночи или даже в пять утра, потому что малышу требуется неотложная помощь.

И никто не подумает возразить. Потому что психологическое здоровье наших малявок гораздо важнее.

Так что никто не удивится моему позднему визиту и отметке в электронном журнале.

Я зачем-то мысленно считаю, сколько поломанных судеб мне довелось здесь лицезреть, и на цыпочках дохожу до своего кабинета. Долго роюсь в сумке, ища ключ, сражаюсь с замком и, наконец, справившись, устало бреду к дивану.

Моих сил хватает лишь на то, чтобы скинуть верхнюю одежду и обувь и натянуть колючий шерстяной плед до подбородка. Едва щека касается подушки, я тут же отключаюсь, а просыпаюсь от назойливого гудения будильника и морщусь от жуткой мигрени.

В глазах – песок, в затылок бьют кувалдой, а язык разбух и прилип намертво к нёбу. И всё, чего я хочу, это взять, лечь и умереть. Но мне так никогда не повезёт.

Так что, досчитав до десяти и обратно, я поднимаю себя с дивана. Умываюсь в служебном туалете, пью дерьмовый растворимый кофе и через полчаса чувствую себя почти человеком. Ровно настолько, чтобы при виде собственного начальства не послать его матом, а всего лишь криво улыбнуться.

Ленский в ответ кидает на меня странный нечитаемый взгляд и разве что не крестится при виде такого потрёпанного жизнью чуда. А после выдаёт с дежурным покер-фейсом на лице:

– Паршиво выглядишь, Ланская. Не хочешь отпуск взять?

– За свой счёт?

Я хмуро откликаюсь, катая во рту привычно горький напиток, и даже не пытаюсь понять, что творится у Станислава Евгеньевича в голове.

Апатия медленно, но верно кроет меня, и я строю вокруг себя стены из безразличия и пустоты в робкой надежде, что больше никто не захочет проверить их на прочность.

Бессмысленной, но всё же.

– Ну что ты, Василина, – ещё шире улыбается Ленский, пугая меня странной жизнерадостностью. И трясёт зажатыми в руках бумагами. – Ты в бухгалтерии давно была? У тебя там куча не отгулянных дней завалялось. Так что вперёд и с песней. И пока не приведёшь себя в порядок, не возвращайся.

Поставив меня перед фактом, Ленский уходит не попрощавшись. Спешит куда-то по своим слишком важным делам.

Я же жмурюсь и сминаю в пальцах полупустой картонный стакан. Кидаю его, не глядя, в ведро и тру переносицу в вялой попытке себя хоть как-то собрать.

Получается откровенно хреново: я разбита морально и слишком устала.

И впервые за годы работы я разрешаю себе побыть эгоисткой. Не думать о коллегах, на которых свалится вся моя работа. И без зазрения совести взять чёртов отпуск.

Пройдя все формальности, я возвращаюсь к себе в кабинет и впервые за всё это время задаюсь вопросом – а дальше-то что?

– А дальше – ничего.

Негромко отвечаю сама себе и падаю на диван. Откинув голову назад, закрываю глаза и пытаюсь не думать. Но блаженная пустота никак не приходит, и в голову лезут противные липкие мысли.

Как быть с квартирой? Что делать со счётом? С матерью и сестрой? Искать жильё или вернуться назад? Как погасить новый платёж и не нужно ли найти подработку? И самое главное – что делать с Холодовым и его ребёнком?

Последний вопрос отдаётся тупой болью где-то под рёбрами.

Я так отчаянно стараюсь вычеркнуть Артёма из своей жизни, увеличить и без того огромное расстояние между нами, но каждый раз мы сталкиваемся снова и снова.

И мне бы послать его, по-хорошему, расставить все точки над «ё» и закрыть этот гештальт, но…

Я. Не. Могу.

Споткнувшись об судьбу в виде очаровательной малышки, я теряю весь свой запал. Потому что Ева ни в чем не виновата. Потому что она – всего лишь ребёнок, которого никто не хочет слышать.

Никто, кроме меня.

Стоит вспомнить о немного растерянной зажатой крохе, как меня снова кидает из крайности в крайность. Все мои чувства сейчас – эмоциональные горки. Меня откровенно ведёт и штормит.