Бывшие. Знаю, как тебя вернуть

1. Авария.

Все совпадения в книге случайны. Автор, описывая события, не стремится задеть чьи-то чувства, не имеет цели кого-то оскорбить действиями героев, их поступками. Все выдумано от начала до конца. В книге присутствует ненормативная лексика, элементы равнодушного обращения, сцены курения табака и даже виски, и даже постельных сцен. Поэтому стоит ценз 18+!!!

Если вы готовы, то жду на страницах новой истории. Не забудьте добавить в библ, поставить звезду. Ну и мнение самом собой никто не отменял)))

Начинаем!

***

- Давай-давай-давай! – психую за рулем, жму на сигнал черепахе. – Прибавь! – открывая окно, несдержанно кричу.

Как же больно-то. Мычу, глажу живот.

- Тише, – подкладываю руку под самую выступающую точку. – Тише, сынок.

Живот напряжен ужасно. Зачем только ящик с газировкой поднимала. Ругаю себя на чем свет стоит. Дурочка! Ведь знала же! Знала!

Старая четырка глохнет. Ааа, что же в один день-то все случилось. Завожу заново и машину подрывает на скорости. Как назло режет иномарка, нагло влезает передо мной не соблюдая дистанцию. Не успеваю затормозить, давлю в пол, но все равно чиркаю бампер.

- Твою мать! – в отчаянье бью по рулю.

В глазах рябят мигающие сигналы аварийки. Из тачки выходит бэйба. Полный апргейд, вся из себя надменная и стервозная. Презрительно смеряет взглядом меня и мою машинку.

- Дура, глаза потеряла. Куда перлась? – заряжает по фаре.

А она у меня треснутая. Отваливается огромный кусок. Денег на ремонт нет. Мне ее и так на сопли прилепили, а тут … Очередная зудящая волна прошивает живот, но она уже становится глуше и тише.

- Ты что творишь? – с трудом отстегиваю заевший ремень.

Несмотря на ситуацию, меня разбирает злость. Она очертенела, что ли? Или считает, что дам себя в обиду? Сверкаю в сторону мадамы предупреждающе глазами.

- Заткнись! – достает влажную салфетку и вытирает свой навороченный ботинок. Швыряет на асфальт. – Нищебродка на ржавом тазу. Кто тебе права дал? Ездишь, машины приличным людям портишь.

Наконец отстегиваю ремень, собираю силы и мысленно прошу ребеночка не творить что зря, потерпеть еще немного надо, а потом поедем в больницу. Рожать же рано еще. Сейчас я разберусь.

Выхожу на дорогу, берегу живот. Неприязненно смотрю на «хозяйку» положения. Пусть хоть наизнанку вывернется, унижать и позорить себя не дам.

- Рот закрой, – рычу. – Судя по поведению, ты на тачку не заработала, а нас ... насобирала …

Поняла ведь, да?

Да, сегодня я хамка. И пусть. Обстоятельства, знаете ли!

- Что? – взвивается. – Я тебя размажу сейчас, – ложный выпад вперед заставляет сделать шаг назад. Не могу рисковать, но если что, то … смогу.

- Размазывалку прибери, – осматриваю ее бампер. – Мелкая царапина. Говорить не о чем. – Посмотри сюда, тут почти ничего.

- И что? Плати давай. Восстанавливай тачку. Откажешься, сейчас подъедут и все решат.

- Пусть подъезжают, – снова неясный толчок в бок.

Или это уже кажется, или это … что это?! Сын пинается? Не должно же быть так.

Ловлю ощущения, обнимаю живот, не слушая визги медленно сажусь в салон и вызываю комиссаров и инспекторов. Объясняю ситуацию и прошу приехать скорее. Блокирую двери, закрываю окна. Откидываюсь на сиденье.

Дева мечется, орет, стучит мне в окна. Ухожу в полный игнор. Сосредотачиваюсь на своем животе. Долбанный гемоглобин, надо было все-таки не экономить на себе. Но, а как тогда, платить за жилье же нужно. Может идиотка, что деньги не взяла, когда предлагали. Не думала, что все так повернет.

- Вышла из машины, нищебродка. Бомжиха, – беснуется. – Еще и личинку в себе таскает. Плодятся, как кролики. Денег нет, а туда же!

Сволота. Наливаюсь злобой. Какое право имеет так обзывать? Ведь получит, вот только бы немного хоть отпустило.

Молча показываю ей неприличный жест. Смотрю перед собой, взгляд плывет. Ха-х! Как же может поменяться жизнь.

В недалеком прошлом все было по-другому. Дом, отдых, приличная машина. Салоны, солидная работа. А потом все рухнуло в тар-тарары. Я из той породы, что никогда не будет делить внимание своего мужчины с кем бы то ни было. Такая я. Однолюбка. А он нет! Любитель свободных отношений. Ха-х!

Проваливаюсь в беспокойный вакуум. Силой себя заставляю ни о чем не думать. Выныриваю лишь спустя время из-за настойчивого стука.

Приехали. Госавтоинспекция, ты нам как мать родная (цитата из песни СГ, автор не против порядка на дорогах, а очень даже «за». Героиня просто вспомнила фразу с просторов информационного поля и тоже за здравый смысл на дорогах – прим.авт)

- Здравствуйте. Сержант Голиков.

Косится на мой живот.

- Вы не против, если я, сидя? – морщусь.

- Да что я не человек, что ли? – сердито бахает Голиков. – Конечно, сидите.

Объясняю ситуацию, сотрудники активно мельтешат, дева заносчиво орет, периодически звонит кому-то. Гвалт продолжается. Боже, когда это закончится, а? И вдруг среди этого хаоса явственная патока льется.

- Привет, – слащавый голос влезает в уши. – Как хорошо, что ты приехал.

С удивлением поднимаю голову. Мегера на глазах превращается в игривую кошечку. Глазками хлоп-хлоп. Вся аж выгибается. Прослеживаю траекторию ее взгляда.

Это шутка?

Сползаю вниз по сиденью. Не смотри сюда. Не смотри!

Сердце тарабанит со страшной силой. Потом и мурашками покрываюсь от шока. Почему судьба так жестко шутит надо мной?

- Что с Вами? – шелестит тревожно Голиков.

- Тсс, – умоляю тихо.

- Что у тебя? – знакомый до боли тембр рассекает сознание надвое.

- Такая неприятность, жуть, – сладенько щебечет. – Смотри как машинку повредили.

Мощная спина перекрывает обзор, шея, бритый затылок. Недовольное дерганье плеч тоже знаю. Я помню.

- Это мелочь. Почему галдеж устроила? Оторвала от работы. Что за детский сад?

- Ну, зааай, – заглядывает в глаза. – Это же твой подарочек.

2. Свободные отношения. И?

- Мне надо ехать, – заторможено шепчу. – Срочно.

Отмораживаюсь от ситуации. Цель одна – спасти ребенка. Плевать на все. И даже на то, что бывший стоит насторожившись. Я прикрываю глаза, плавая в густом тумане. Выбраться самостоятельно не могу. Боюсь.

Как во сне поворачиваю ключ, машина рычит, дергается. Никак не могу сосредоточиться.

- Подождите! – кричит злобная каркуша. – А как же здесь? Кто будет отвечать?

Голос настолько мерзкий, что во рту снова становится кисло. Не каркуша, а прокисший кефир. Угораздило же Люберецкого такую себе найти. Впрочем …

- Справишься, – хрипло шепчу.

- Стой! Собралась она.

Ресницы летят вверх. Упираюсь прямо в Люберецкого. Тот грозно смотрит на свою чертову избранницу. Сюрприз, да? И такие бывают.

С новой дурой, Люберецкий!

Мужики замирают. Комиссары неодобрительно косятся на деву, а я молча продолжаю жать на газ. Голиков из ниоткуда возникает рядом.

- Вам за руль нельзя.

Страдальчески закатываю глаза. Спорить сил нет. Да и страшно становится. Ведь я же не выносила срок.

- Нет выхода, – сжимаю зубы.

- Вы чего! Немедленно сядьте на пассажирское, я отвезу.

- Подождите! – снова эта влезает.

- Женщина! – рявкает Голиков. – Успокойтесь!

- Какая я тебе женщина, хам!

От вспышки зажмуриваюсь.

От схватки проваливаюсь немного в незнакомое до сей минуты отстранение. Ой, как же страшно-то.

Сбоку доносится несдержанное рычание. На задворках слуха вспышками ругань. Люберецкий отчитывает пассию, гневный рокот все явственнее рвет перепонки. Невольно напрягаю слух. Нет, это не любопытство, это … Это ничего.

Мне просто плохо вдвойне от того, что мы встретились. А с кем он … Неважно … Неважно, мать твою!

- Ммм, – мычу.

Жгучая пелена злит до крайности. Я не по нему. Нет, конечно. Я просто … Я просто устала.

- Уезжай, – приказывает. – Прежде чем гвалт на дороге устраивать, подумай в следующий раз.

- Ты оборванку защищаешь? – возмущенно. – Она никто.

- А ты? – презрительно. – Она человек, ясно? Человек в тяжелой ситуации. Оставь свой гонор, милая. Довольствуйся тем, что есть.

- Стааас …

- Я сказал! Вон!

- Ннну … – возмущенно. – Как знаешь …

Абсолютно не понимаю, что со мной происходит. Я словно в бреду. Больше всего на свете хочу, чтобы все прекратилось. Не хочу их слушать. Ну не могу я. Он с другой теперь. А ведь совсем недавно было по-другому.

- Раскрой.

С трепетом открываю красную бархатную коробку. А там красота.

- Ты сумасшедший! – смеюсь. – Стоимость просто самолет. Ты рехнулся?

Холодные камни прижигают кожу. Глажу. Любуюсь и довольно смеюсь.

- С днем рождения, Юль. Для тебя все. Все. Для. Тебя!

А теперь все не так. Нет, не подумайте. Дело было совсем не бриллиантах. Даже если и без них. Я любила Люберецкого больше жизни. А он меня предал.

«Давай не будем друг друга ограничивать. Пусть все идет, как идет. Не дави на нас, Юля»

Все просто. Как дважды два – пять.

- Ради Бога, поехали, – подвываю от безысходности.

- Давайте пересядем аккуратно, – командует инспектор. – Лучше на нашей. Ваш таз, извините, совсем никуда не годится.

- А как тут все? – сквозь непрошенные слезы спрашиваю. – Авария же.

Вытираю нос. На глаза снова парочка попадается. Ругаю себя, но взгляд отвести не могу.

Он грубо заталкивает «новую» в такси и с силой захлопывает дверь. Резко поворачивается.

Злой. Всклокоченный. Яростный. Глаза в глаза. Взрыв! Отворачиваюсь …

Не могууу.

- Решим, – бурчит Голиков. – Вы думаете мы тут все взяточники, что ли? Мы тоже люди.

Вцепляюсь в плечо инспектора. Опираясь, вываливаюсь из авто. Но не успеваем и двух шагов сделать, как Стас идет к нам. Лицо напряженное, решительное.

- Командир, я отвезу, – грубо кидает слова.

- По какому праву? – вскидывается «командир».

Люберецкий исподлобья быстро оценивает ситуацию. Пронзает горящими глазами то его, то меня. Сует руки в карманы, выпрямляется, а потом на пониженных выдает.

- Можно тебя на пару слов?

Голиков беспокойно смотрит на меня. Тихо цежу сквозь зубы, что знаю его. И я бы поехала с инспектором, но последующий разговор с комиссарами не оставляет выбора. Что делать? Стас, как всегда, победил?

Мне с ним? Времени на раздумье нет совсем. От скорой отказываюсь сразу, ждать дольше буду. Самой ехать без вариантов, итак, много времени потеряли. Я изучала роды. После того, как отойдут воды, рожать через несколько часов, если только они не стремительные. Может все же ложные?

3. Чей?

- Спасибо, что довез.

- Мгм, – Люберецкий возится в кармане сиденья.

Ждать мне больше нечего. Дойду как-то сама. В конце концом мы ничем друг другу не обязаны. Прибыла, пора и честь знать.

Поддеваю сумку, держась одной рукой за живот, тихонько иду. Мне одиноко, больно и страшно. Но не смотря на весь мой трешак, судьба не жалеет меня. Телефонный звонок останавливает. Хозяйка квартиры звонит. Деваться некуда, принимаю, как бы то ни было.

- Мое терпение закончилось, – визгливый голос хозяйки пропарывает перепонки.

Выдыхаю. Началось …

- Аделаида Степановна, я в роддоме. Давайте позже поговорим.

- Никаких позже. Я сдавала тебе квартиру по сниженной цене, потом повысила. Ты не платила уже два месяца. По коммуналке долг. Выметайся.

От бессилия сумка падает в ноги. Собираюсь с духом, что сказать не знаю. И к родителям нельзя! Там притон. Как там с ребенком выжить? Да еще и брата жена выгнала, он теперь живет в нашей старой детской. Полный шалман.

- Подождите … – судорожно соображаю.

- Все! Я сказала. Сегодня приду соберу вещи, оставлю у соседки. Заберешь потом. По долгу решим. Не прощаюсь. И попробуй не отдай деньги, поняла?

Сжимаю зубы. Я ведь разберусь потом, да? Вот сейчас рожу малыша и решу. Не плакать. Не плакать только. Я же сильная и нечего тут сопли на кулак наматывать.

Сумка взлетает с земли. В локоть впивается рука бывшего.

- Че за херня у тебя творится? – с неприязнью выговаривает.

- Тебя не касается, – дрожу губами.

- Ты нищая совсем! Где ты живешь?

Тащит нахраписто вперед. Мне все равно, что тащит, пусть касается. Почти не трогает ничего. В душе кроме состояния ни стояния - ничего. Я молчу. Отвечать на вопросы не собираюсь. Люберецкий гаркает с порога.

- Нам нужна помощь.

Персонал удивленно косится на вылизанного дорогого Стаса. Я против него нищенка с паперти реально. Властный голос несется, проникает в вены. Я настолько устала, что отдаюсь в руки происходящего. Пока бывший рулит, меня забирают в смотровую.

- Так, – сосредотачивается доктор, – мы рожаем. Открытие два сантиметра.

- Уже?

Вцепляюсь в кресло. Нет, я все понимаю, воды отошли и все такое. Я была готова, но теперь, лежа тут оказываюсь не готова вообще. Мне очень страшно.

- Мамаш, ребеночка не пугаем, – хлопает по ноге доктор, – ему тоже страшно.

- Й-я … ооой … я не готова.

- Все, никто еще внутри не остался. Все будет отлично.

- Да?

- А то ж! Папаша где?

Трясу головой.

- Нету. Я одиночка.

Поплакала бы о злой судьбе, но не могу. Все идет параллельно основным ощущениям. Да это и к лучшему, иначе раскисла бы от встречи, все бы вспомнила. Боюсь больше всего, что отпустит потом и начнется адский ад. Разломает же пополам от воспоминаний.

- А кто же тогда вам проплачивает?

- Что проплачивает? – пугаюсь, приподнимаясь. Я должна всем и все подряд. Люберецкому не смогу деньги вернуть. Он не возьмет, но не хочу быть обязанной. Придется искать дополнительную статью дохода. – Я по полису.

- Так, успокаиваемся, – укладывает назад. – Дышим. Дышим. Понятно? Лариса, проводите девочку в палату. У нас все по плану.

Меня аккуратно ссаживают. Я так боялась, что никто не подойдет, так переживала. А тут люди … Обычные добрые люди, и никто меня бросать не собирается.

Лариса ведет в палату, говорит, что пока есть время расслабится. От нее же и узнаю, что доктор которая будет принимать роды замечательная.

Меня это немного расслабляет.

Однако вместо общей палаты, меня заводят в одноместную. Выглядит как люкс.

- Подождите, вы перепутали, – замираю на входе.

- Нет. Иди, полежи пока. Сейчас доктор придет. Пять минут буквально.

Аккуратно присаживаюсь на край кровати. Поддерживаю животик. Ошарашено кручу головой. Зачем Стас это делает? Совесть проснулась? Или помнит какую боль причинил тогда? Замаливает грехи?

- Изотова, – заходит доктор. – Оплатил ваш Люберецкий все. Принимайте.

- Он не мой.

Доктор внимательно смотрит. Потом подходит и садится рядом.

- Не знаю, что у вас, но послушай меня, деточка, – ласково говорит. – Воспользуйся. Не потому что деньги. Тут немного по-другому все. Отоспишься хотя бы. Ребеночка после кормления забирать будем, а ты … Отлежаться тебе нужно, хорошая моя. Пока это возможно.

На глаза наворачиваются слезы. Нет никакого подвоха в словах врача. Просто в зеркало отражается умученная насмерть девушка с большим животом в дешевой ночной сорочке. А ведь была когда-то красивая, Люберецкий с ума сходил, пока не … Ой, всеее.

- Не реветь! Парнишка все слушает там. Помним – ему тоже страшно.

4. Мы в ответе за тех ...

Ноздри Юльки тонко вздрагивают. Я, переступая через себя, жру ее эмоции. Такая же, ничего не изменилось. Раненая, тонкая, звонкая и недоступная. Точнее, упрямая. А теперь еще и беременная. Вопрос – чей ребенок, мать вашу!

Я имею полное право подозревать, что он не мой.

- Какая тебе разница? – безлико роняет.

- Спрашиваю, значит, есть.

Опираюсь о подоконник, сую руки в карманы. Такая вот закрытость. Безучастно смотрю на Юлю. Все … Все! Что было, то было. На хер рефлексии. Он мне больше никто. Выбор был, сама так захотела.

- Живи свою жизнь, хорошо? В мою больше не лезь, – огрызается.

Хмыкаю. Да я не против, но уж очень она жалкая какая-то. Может в другой раз и мимо прошел, но сейчас не могу.

- Я не лезу.

Отваливаюсь от окна, бесцельно измеряю шагами палату. Что я здесь делаю, м? Там жопа у тачки разбита, надо исправлять, но … Бесит, сука. Сидит, глазами обиженными лупит. Ведь больно же, наверное. Хоть бы дернулась, помощи попросила.

Неожиданно злость разбирает. С неприязнью смотрю на бывшую.

- Я не просила платить за это, – ведет рукой. – Мне все равно отдавать нечем.

- Я просил отдать? – вспыхиваю.

Перебираю в кармане пачку сигарет. От гнева сминаю. Таким мелочным меня считает? Юлька нервно дергает головой. Высохла как щепка. Не жрет? Нечего что ли?

- Не хочу иметь с тобой ничего общего.

- Ну извини! – ядовито комментирую. – Не я въ*бал в жопу чужую машину.

Хрень несу, но имел же ввиду что если бы она не въехала в зад содержанке, то мы бы и не встретились. Не поняла Юлька?

- Там почти нет ничего. Переживет.

Двигаю стул, сажусь. Понимаю, что ей не до меня, но выйти пока мочи нет. Продираю от смешанных чувств спутанные волосы. Рубануть бы с плеча, да жаль. Итак не в выгодной ситуации находится. И где бы рожала, если бы не встретился? В подворотне?

Довыебывалась? Чего кому хотела доказать, а? В дерьме по уши. Принципиальная дура. Сиди теперь со своей принципиальностью в глубокой жопе.

Молчу. В душе полный шалман. Как реагировать, не знаю. Мне не надо тут сидеть. Помог, этого достаточно.

- Мой? – запечатав мысли, еще раз вваливаю вопрос.

Ответь! Сверлю взглядом. Мне, по сути, насрать чей. Не чадолюбец вовсе … Но если мой, то какого хрена молчала?!

Повисает пауза. Юля поднимается на локтях, возмущенно смотрит. По глазам вижу, что ответ отрицательный.

В душе облечение или нет? Да, конечно, да. Да … Да …

Если бы мой, то тяжелее стало бы.

Значит быстро она сообразила. Хочется выблевать, че ж такого нищеброда себе нашла и расплодилась? Ни квартирой не обеспечил, ни тачкой нормальной, ни деньгами. От сытой жизни в нищету решила рухнуть, вернуться к истокам семьи? Дура!

В душе котел кипит, того и гляди забрызгаю всех в радиусе километра. Зачем?!

- Стас, иди.

Гонит. Ни хера не изменилось. По-прежнему гонит. За любой косяк выпроваживает.

- Мгм, сейчас. Где живешь? – вспоминаю что есть проблема с квартирой.

Не была бы беременная. А сейчас добрыми делами себе дорогу в рай расчищаю. Не обеднею помочь бывшей.

- Неважно.

Вот какого залупается? Дают – бери.

Встаю, отхожу подальше. Опираюсь бедрами о стену. Засовываю снова подрагивающие руки в карманы. Вывела. Че тупит?! Ни одной реакции, как замороженное мясо

- Короче! Помог чем смог, – лопается терпение.

- Спасибо, – сквозь зубы.

Отхожу к двери, но …

Не могу я так. Хотя и ненавижу ее, но бросить в беде …

Стремительно подхожу и нависаю над, упираясь взглядом в ее блестящие и испуганные. Взгляд против воли на губы падает. Нутряк сотрясает дрожью, против воли плыву. Одни сплошные «против».

Полные, налитые кровью губы. Вспоминаю, как жадно целовал их. Как смыкались на горячем твердом … Ааах, чтоб тебя.

Врет. Врет, сука!

Мотаю башкой. Гашусь на максималках.

- Так … мой? – хриплю, опускаю взгляд к животу.

Признайся. Признайся, твою мать!

- Нет! – испуганно.

Медленно моргаю. Значит, не мой. Холодею.

Не врет … Тогда на хер!

Зло распирает. Рывком достаю из кармана карту, кладу на стол.

- Тут на первое время хватит. Сними квартиру. И приведи себя в порядок. Выглядишь как побирушка.

Не оглядываясь, покидаю палату.

5. Не отреагировала не значит проиграла.

- Посмотри, какой хорошенький, – восклицает врач. – Крепышок. Ой, какой же! Четыре килограмма. Пятьдесят три сантиметра.

Прикрываю глаза. Мне так жарко и так по щенячьи восторженно. Выдыхаю. Впиваюсь взглядом в орущий розовый комочек. Сынок. Ванечка мой.

- Горластый, – смеется акушерка. – Мамаш, принимай.

На грудь ложится приятная тяжесть. Забываю обо всем на свете. Мне так … я не знаю, как выразить. Это непередаваемо. Сынок жмется, я кладу на него руки и глажу. Захлебываясь от восторга, лепечу что люблю его и очень ждала.

- Смотрим внимательно, – поучает акушерка. – Вот так давать грудь. Смотри, Юля, а то погрызет потом. Сжимаешь и даешь. Раз и все.

Ванечка мигом хватается.

- Жадина какой, – улыбаются вокруг.

А я плыву от счастья. Маленький мой, сладенький и самый-самый. Я лежу на родовом столе, обнимаю своего мальчика и всем богам клянусь, что сделаю все-все, чтобы мой ребенок ни в чем не нуждался. Разрулю и решу весь ужас, что свалился на голову. Ради моей крохи, ради нашего будущего преодолею самое поганое и мы выживем. И так заживем, что никто не будет нужен. Даже отец! Которому так нужны были свободные отношения.

- На кого похож?

Пожимаю плечами. Но ведь вижу, что Ваня вылитый Стас. Даже несмотря на припухлости, похож. Надо же, как вышло. Хотя кто бы сомневался, у Люберецкого так, он везде и всегда первый. Чтобы ему это не стоило.

- На папу моего, – вспоминаю ни к месту отца алкоголика.

- Ясно.

Ваню забирают на обработку. Пока производят манипуляции, беспокойно верчусь. Мне плевать, что меня саму шьют, боли почти не ощущаю. Ваня ревет. Спрашиваю у докторов, что с ним, но заверяют что все нормально. Не успокаиваюсь до того, как кладут в корзинку рядом.

- Едем отдыхать, Юля. Сыночек тоже отдохнуть должен.

- Куда его? – тревожно приподнимаюсь.

- Юля, – строго, – надо отдыхать. Все будет хорошо.

С тоской провожаю взглядом сестру, что уносит Ванечку. С трудом успокаиваюсь, я не хочу, чтобы нас разлучали, но надо прийти в себя. Так говорят.

А я не устала. Дайте сына назад. Тихо истерю, пока доктор строго не начинает отчитывать, лишь тогда успокаиваюсь.

- Спать! – приказывает и уходит.

Послушно прикрываю глаза. В голове и теле сумбур творится. Не могу соединить и упорядочить мысли. Тело бушует. Мозгами соображаю, если сейчас не приду в себя, то чокнусь. Силой себя принуждаю хоть немного обрести равновесие.

Сколько тут держат? Успею решить с квартирой? Где взять денег? Декретных я себе не заработала, потому что …

К родителям нет …

Ванечке там не место. Они все пьют. Неизвестно какую заразу подцепить можно … Подруг нет … Вещички на первое время есть … Найти квартиру и съехать …

Мысли плывут и путаются. Мне тревожно и одновременно с этим вливается твердое решение. Найти новую квартиру и потратив неприкосновенную заначку, все начать с начала.

Люберецкий всплывает внезапно. Его образ настолько явственен, что полу-сон как рукой снимает. Первая жалкая мысль – сказать ему и вопрос будет решен. Но нет, нет, я не хочу назад. Предательств достаточно и принять свободные отношения не мое. Плавали, знаем. Значит, придется справляться самой.

Самой.

Все как всегда. Ничего не меняется. Сама себя выучила. Сама себя на работу устроила, сама себя научила выглядеть хорошо и грамотно разговаривать. Все сама. А потом влюбилась в Стаса. Покупалась в любви, пока по голове не прилетело – мой мужчина не может жить обычной жизнью, семейный ошейник не для него. И все. Моя сказка разрушилась. Я ушла.

Снова одна. Снова сама.

- Присмотрите за ней. И за малышком. Давайте больше отдыхать.

- У нас за всеми уход одинаковый, – обижено. – Разве кого бросали на произвол?

- Нет. Но за этой роженицей присмотр особый.

Бу-бу-бу …

Голоса затихают. От принятия странной информации просыпаюсь окончательно. И кто так обо мне заботится? Кроме Люберецкого некому. А с чего вдруг? Он же знает, что больше не вернусь. Расстались мы без криков и скандала, я не бросалась на шею и не навязывалась. Преодолев себя, буквально загибаясь от любви к Стасу, просто ушла. А он не стал держать. Отпустил. Мне показалось даже без особого сожаления.

- Как ты себя чувствуешь? – в дверь входит … Люберецкий.

Его появление неожиданно. Теряюсь в первую минуту. Зачем он тут? Ну зачем? Я не понимаю.

Стас останавливается около кровати, бесстрастно смотрит. В глазах ничего. Пусто. Будто о бездомном котенке позаботился, но не проникся.

- Нормально.

- Где? – поджав губы. Неопределенно ведет руками вокруг.

Меня это ранит. Это о Ванечке? Что это значит?! Какого черта говорит таким тоном? Внутренне начинаю гореть.

- Кто? – подбираюсь, готовлюсь атаковать.

- Ребенок. Хочу посмотреть.

6. Импортозамещение.

Лью щедро вискарь в стакан. Пнув дверь балкона, распахиваю ее еще шире. Теплый ветер обдувает лицо. Делаю большой глоток, морщась кидаю в рот следом лимон. Такая у меня слабость. Все пьют конину с лимоном, а у меня вискарь.

Значит, родила. Что ж … Туда ей и дорога.

Допиваю стакан, промахиваюсь мимо стола. Чертыхаясь, поднимаю емкость. Остатки влаги заливают ламинат.

- Не похож.

Резюмирую.

В расплавленных мозгах телепается рожица младенца. Тщетно ищу в себе отклик. Тишина полная. Да мне неинтересно. Вот и все. Как сказал уже не чадолюбив (не путать, пожалуйста с противозаконным явлением, Люберецкий не против, он ровно относится, плюс эмоциональная составляющая – прим.авт.)

Толкаю ножку рядом стоящего кресла.

Чей пацан? Его? Мой?

Копаюсь в душе. Странно. Нет ревности к тому, что … Похер. Нет я сказал!

В ладонях хрустит зажигался. Впивается осколок в кожу. Я ничего не чувствую, тупо смотрю как льется кровь. Еложу гудящим затылком по подголовнику. Болит.

Но таблетки не нужны. Сейчас не в тему.

Пью еще. Как вода льется.

Твою мать. Твою ж мать!!! Только жить стал нормально. Изгнал из памяти, стер, спрятал в самый дальний угол, забил паклей просмоленной, чтобы ни одного просвета. Ни одного! Получилось почти. И тут - на тебе!

С досадой снова стучу по столу дном стакана. Гул проникает в уши так емко, что морщусь. Тело начинает дрожать, вытягиваясь в след за дребезжащим звуком.

Плевать мне. Плевать.

По жизни во мне благородства, как голубь насрал, но в отношении Юли не могу пройти мимо. Даже если она не со мной. Не со мной …

Юлька лучшее, что было в моей сраной жизни. Хамской, набитой деньгами и вседозволенностью жизнью. Простая, но очень умненькая девочка перевернула мир. Правда это недолго работало.

- Стасик, ты дома? У тебя дверь не закрыта.

Сжимаю губы. Скулы натягиваются так, что кожа дубеет. Твою ж мать … Зубодробильня очередная.

- Ты где?

Голову не поворачиваю. Не хочу.

Сначала в нос ударяет одуряюще сладкий запах. На плечи ложатся тонкие пальцы. Первая реакция, заорать – убери руки. Ненавижу, когда меня трогают. Не триггерила лишь Юля. А Настя … Ну это лишь Настя. Импортозамещение.

- Зачем приехала? – смотрю перед собой.

- Соскучилась, – мурлычет. – Мы же не виделись.

- Я не звал.

- Ну, Стааас, – трется о ворот рубашки носом.

Изгибается и переползает.

На колени забраться не даю. Не за чем. У нас с самого начала договоренность – никаких обязательств. Вместе пока обоих устраивает. Точнее, я не смотрю, что устраивает ее. Делаю так, как удобнее. Соглашается и это прекрасно, а если нет. Что же …

- Прекрати, я устал, – ровно говорю.

- Приготовить ванну? – трет шейно-воротниковую зону.

Нехотя подставляюсь. Массаж не помешает. У Насти это неплохо получается. Получаю дозу расслабления и хлопаю по руке, чтобы отошла и оставила меня. Подчиняется.

Занимает место на соседнем кресле, сбрасывает туфли. Они гулко падают. Устало скрещивает лодыжки.

- Налей мне, – просит.

Наполняю бокал и двигаю ей. Красиво отпивает.

- Что с моей машиной?

- А что с ней?

- Я так понимаю с нищенки брать нечего?

Сказанное задевает. Ненавижу, когда делят людей на классы. Терпеть этого не могу. Чертов снобизм. Разве этот факт умаляет ум человека? По чесноку, было бы насрать, если бы это не касалось Юльки.

- Хватит! – резко обрубаю. – Тебя это не должно заботить.

Не ей рассуждать об Изотовой. Ох, не ей.

- А почему ты так реагируешь? Ты ее знаешь? Мне не показалось же? – ревниво.

Пренебрежительно зажевываю ругательства. С фыркающими звуками, с клокочущим рычанием. Черт знает какие звуки выдаю.

Настя Юлю не знала. Мы не особо афишировали отношения. А если появлялись вместе, то теперь все изменилось. Юлю не узнать в сегодняшних реалиях. От лоска и былой изящности не осталось и следа. И тем не менее она и теперь выигрывает перед холеной Настей. У Изотовой внутренняя грация. Это либо дано, либо нет. Никакими помадами ее не нарисуешь.

- Какое имеет значение?

- Я не видела тебя таким нервным очень давно. Почти никогда, – почти с укором произносит.

Предупреждающе прищуриваюсь. Никаких границ, что покушаются на личные линии. Не надо туда лезть. Зачем каждый раз пытаться меня присваивать!

- Не твое дело, – холодно пресекаю. – Что-то еще?

- Не злись, – кладет голову мне на колени, – я больше не стану лезть туда, куда нельзя. Меня все устраивает.

Поглаживаю по волосам. Бездумно таращусь перед собой. А если пацаненок мой? Загнаться на тест. Возможностей куча. Юля даже знать не будет. Проверну легко.

7. Зачем он помогает?

- К вам посетитель, – приветливо улыбается медсестра.

Блаженно киваю. Мне все равно кто это, настолько плаваю в эйфории от сыночка. Так чмокает, маленький. Такой щекастик, такой зайка. На всякий случай прикрываю пеленкой грудь, отнимать жалко. Ваня еще не наелся. Укрываю надежно, чтобы ничего не было видно.

- Пусть заходят. Это, наверное, с работы.

Может у сменщиц совесть проснулась? Мы так поругались в последний раз. Ужас. Девочки там грубоватые, затырканные мужьями алкоголиками и беспутными детьми, но они отходчивые. Особенно Оксанка. Хотя особо ни с кем не дружила, даже с ней.

Внезапно становится беспокойно. Ерзаю по краю кровати.

- Мужчина, – объявляет сестра.

- Да? – округляю глаза.

Начинаю волноваться. Неужели Люберецкий никак не успокоиться. Поспешно выдвигаю ящик, чтобы взять карту. Надо бы вернуть. Пользоваться ей все равно не стану.

Я не приму подачку, чтобы «не выглядеть, как побирушка». Несмотря ни на что, сама справлюсь. Тем более, что уговорила Аделаиду дать мне хотя бы неделю сроку.

Вернусь сначала в съемную квартиру, потом быстро сориентируюсь на месте. Все же придется влезть в неприкосновенный запас. Не получится иначе.

Матери я тоже позвонила. Лучше бы я этого не делала. «Потаскуха с приплодом» самое простое, что услышала. Да, забыла. Еще денег потребовала – на то, чтобы копыта обмыть.

- Да. В форме, – почти шепотом.

- В форме?!

Я же ничего не сделала. Это полиция?! Прижимаю Ваню крепче.

- Здравствуйте, – в палату в белом халате протискивается Голиков.

Он смущенно улыбается. Держит в руке букет из трех хризантем. Синих.

- Товарищ инспектор? – раскрываю рот от изумления.

- Ага. Это я. Поздравить зашел и рассказать кое-что.

- Минутку, – вскакиваю.

Отнимаю Ванечку от груди, благо он дремать начал. Кладу в кроватку для новорожденных. Иду к зеркалу, безуспешно привожу себя в порядок. На голове жесть, ну и ладно.

- Вы присаживайтесь.

Голиков садится в кресло, продолжая держать в руке очаровательную синеву.

- Это кому? – показываю взглядом.

- Ох, это вам, – зардевшись, протягивает. Вдыхаю чудесный запах и ставлю букетик в вазу. – Синие. Парень же! – поясняет.

- Я поняла, – улыбаюсь. – А что вы рассказать хотели?

Голиков снова вскакивает. Одергивает форму. И словно доклад зачитывает.

- По аварийной ситуации решение принято. Потерпевшая к вам претензий не имеет.

- То есть? – оседаю. – Я же въехала.

- Ничего страшного. Она сама сказала, что поторопилась и подставилась.

- Сама?!

Голиков краснеет снова.

- Товарищ …

- Меня Слава зовут.

Я недоуменно смотрю на доброго неуклюжего парня. В нем под метр восемьдесят, а краснеет как школьник. И я не совсем понимаю, почему так все вышло. Подозрительно кошусь на гаишника.

- Слава, скажите честно, – прошу, складывая руки на молитвенный манер.

Он немного мнется и подходит ближе. На пониженном тоне доверительно сообщает.

- Начальник порешал. Мой, который. Ничего не будет. Свободная … то есть свободные, как в поле ветер, в жоп … ооох, – осекается, но договаривает – д-дыыым … Вот.

Маскирую смех кашлем. Кашляю долго и обстоятельно. Голиков Слава не знает куда деться. Но как остановить этот смех не знаю. Еле-еле успокаиваюсь. Это же нервное, да?

- Даа?

- Я вам говорю. Мне велено все передать по-тихому, чтобы не волновались. А то ж роды и все такое.

- Вот как? Спасибо.

Ритм сердца разгоняется.

Как странно, мне кажется, я знаю этого начальника и того фея, что волшебным образом развел тучи руками. Люберецкий его зовут. Больше некому. Смешливый настрой враз сменяется настороженностью. Это такие бонусы от родов скорее всего, раньше за мной перепадов не наблюдалось.

В груди просыпается волнение. Я не понимаю, зачем он все делает. Ну почему? Что ему от меня надо?!

- Машинку вашу отремонтировали.

- Зачем?! – сердце сейчас выпрыгнет из груди. – За чей счет?

- Оплатили, – уклончиво. – Мы ее сюда пригнали. На стояночке поставили. Блестит, как яйцо.

- Господи, – прикладываю руки к груди.

- Не надо волноваться. Молоко пропадет. У моей жены так было. Распереживалась за меня, я сам в аварию попал, но обошлось. Так, что спокойно лежите. Все порешено!

- Спасибо вам, Слава, – растерянно благодарю.

Замешательство через край льется. Хожу по палате. Нарезаю круги. От оторопелости щелкаю пальцами. В голове одни вопросы. Меж тем замечаю, как Голиков встает, пятится на выход и перед тем, как уйти от души рекомендует.

8. Что тебе нужно?

- Это ее вещи? – показываю на потертый баул.

- Да, – рапортует дама в халате. – Все уложила.

- Хорошо. Сколько до того, как Изотова покинет палату?

- Совсем скоро. Минут тридцать еще, но, если надо можно ускорить.

- Не надо, - обрубаю и выхожу покурить.

Стою в унылом дворе роддома. Все как всегда. С одной стороны красивый фасад, с другой отбитые кирпичи. Выбрала, где рожать. Да, а куда бы она пошла бы? С таким-то положением.

Перед глазами плывет. Все ведь стирает, так? На хрена жить безмозглыми эмоциями, мы все взрослые люди. Кому нужны сраные рефлексии, когда мир прогнил в двуличном прагматизме. Вот кому Юлька доказала что? Как нищенка колупается в дерьме. И это злит. Не должно трогать, но пиздецки злит. Выворачивает.

Что я тут делаю?

Ответить сам себе не могу.

Какого черта с тех пор, как встретил ее на перекрестке во рту будто капсула с горечью разлилась. Отрыгивается каждый день. Ведь нет моей вины в том, что ей плохо. Беременная еще. На хер эти дети, когда денег по нулям (автор осуждает героя за эти слова, но надо понимать, что именно руководит героем в моменте).

Перед глазами возникает образ Юли. От ухоженной стильной бестии осталась бледная мышь с кругами по кулаку под глазами. Для бабы главное что? Красота. Где она теперь?

С силой выпускаю дым. От мыслей гадко и тошно.

Она все еще красивая. Даже в гребаном рубище. Все еще. Даже с животом.

- … все конем! – рычу.

В глазах намешано, чокнуться можно. Страх, вызов, боль. Злая решимость. Все там есть. По сути, мне плевать чей малец. Главное в ней. Юлька главная, только поэтому здесь торчу.

Вину что ли чувствую, хер чего пойму.

На карте, что дал нормально. При желании можно либо нормальную квартиру арендовать и еще на няньку хватит, либо купить дерьмовую халупу, но зато свою. Я бы, конечно, сделал первое, но ведь Изотова - это Изотова. Хорошо, если она карту в унитаз не смыла.

Приехал проверить. Мгм.

Проверю и свалю из жизни. Сам себе клянусь, так будет. Мы по разным сторонам теперь плаваем.

Все умерло. Что было, то было. Ничего друг другу не должны.

- Станислав Сергеевич, Изотова на выход пошла.

Киваю той же тетке и небрежно сунув в карман купюру, иду к машине бывшей.

Ждать долго не приходится. Из-за угла выворачивается. Бережно тащит пацана, ступает будто по осколкам идет. На спине висит тот самый баул. Он мешает, спадает на сгиб локтя.

- Позвать, что ли не могла кого-то, – злюсь на нее и на персонал больницы.

Какого рожна одну отпустили? Она только родила! Слепые там они? Деньги взяли. Это что лишь за роды ценник, за багаж отдельно платить надо? Сказали бы, я бы дал.

Это просто рациональное мышление, эмоций нет. Это помощь. Все!

Изотова замечает меня не сразу. Пока иду, не спуская с нее глаз, замирает и останавливается. Равнодушно отмечаю, как начинают бегать глаза. Равнодушно … Именно так. Так и никак иначе. Кого ищет? Спасателей от меня? Их нет. На пути никого, как и всегда.

- Дай сюда, – протягивая руку, указываю на шмот.

Юлька сердито стреляет глазами и молча обходит меня. Стою придурком с протянутой рукой. Это благодарность такая?

- Юля! – рычу.

Не оборачивается.

В пару шагов настигаю. Блюдя сверток, останавливаю. Тяну настойчиво ремень. Она даже не поворачивается. Меня выстегивает до белых глаз. Неужели трудно просто сказать спасибо за все, что получила?

- Я сама, – равнодушно.

Один-один. Похер тоже, да? Ну вот так у нас. Норм. Принимаю.

- Не беси, – рявкаю.

Рука разжимается. Сумка летит, успеваю перехватить около асфальта.

- Я отвезу, – останавливаю, но Изотова упрямо топает к своей раздолбайке.

Сколько ни чини тазы, все равно это гремящий таз. Он опасен.

Планка падает. Хочется закатить глаза, но не умею этого делать. Не обучен. А было бы неплохо.

Раздумываю с натугой, потому что прёт. С женщинами я достаточно своеобразен, Изотова единственная кто сдвинул рамки, но натура победила. Я не смог принести свою жизнь в жертву. Варианты, мною предложенные, не подошли под традиционные трафареты.

И даже сейчас она, будучи в полном дерьме, не прогибается. За это, наверное, тогда и вмазался. За упрямство, за независимость, за то, что не такая, как все. Но, сука, селяви (в понятии Люберецкого, искаженное – жизнь, - прим.авт.) поставила все на места.

Я там, где должен быть, а она …

- Не надо, – ровно отвечает. – Все решу сама.

- Да слышал уже, – сквозь зубы выдавливаю.

Не спеша иду за ней, наблюдая как аккуратно поддерживая кряхтящего пацана, вытаскивает ключи. Открывает скрипящие двери и укладывает. Малой молчит, как партизан. Ведь новорожденные орут? Разве не так? У них же глотка луженая, то есть им, то пить, то сраные памперсы менять надо. Он же в них?

9. Противодействие.

Стас бесстрастно стоит, эмоций ноль. Просто кусок льда.

Банально? А если это так и есть, что сказать, как выразить? Его безразличие хуже топора. Нет, я не ждала и не жду ничего такого, просто пусть он уже уйдет куда подальше.

- Какое тебе дело до отца моего ребенка? – взрываюсь.

- Никакого, – с напором отражает. – Он не интересен. Интересна ты.

- Интересно за углом, – срываюсь на детскую присказку.

- Ты серьезно? – усмехается.

- Послушай, – нетерпеливо вздыхаю. – Я тебе благодарна за все. За больницу, за все дела, но больше тебя наша жизнь не касается. Отец не ты, так что успокойся.

Говорю тихо и почти не сбиваюсь.

Незачем ему правда. Я никогда не пойду ни на какие отношения больше. Мне не подойдет ничего. И даже если сойти с ума и допустить, что Люберецкий хочет снова быть со мной, ничего подобного больше не вынесу. Но не захочет же! Так что тогда?

Внутри окатывает стыдом настолько сильно, что краснота через кожу пробивается. С чего взяла, что что-то хочет. Это же Люберецкий. Его жизнь давно налажена. У него женщина и все остальное. А он и я - это как Венера и Марс. Полное непонимание.

- Я спокоен. Ты знаешь, что мне …

- Плевать, – ставлю точку за него.

Люберецкого ведет с лица, сказанное мною очень резко и категорично. Я даже играю лицом пренебрежение, когда выговариваю предложение. Но так оно и есть.

- Именно, – подтверждает. – Я рад.

- Чему?

- Что свободен.

- Никто не претендовал на твою драгоценную свободу, – развожу руками.

- Разве? – насмешливо.

Прикрываю дверь, чтобы Ване не было слышно. Там с другой стороны окошко приоткрыто, воздух есть. Отвожу Стаса на пару шагов назад, поминутно оглядываюсь на сына. Спит.

- Послушай, давай на этом закончим общение. Я прекрасно жила без тебя.

- Ты не жила, – рубит. – Ты прозябала. Почему не набрала. Решили бы хотя бы с работой. Ты ушла из офиса. Даже если и закончились отношения, зачем? Специально на дно решила опустится?

- Иногда это полезно.

Да, черт побери. Я просто узнала, что беременная, а ты не хотел ничего принимать. Именно поэтому я зашифровалась и исчезла с радаров. Думаете вслух говорю? Нет. Внутри себя ору.

Злюсь безмерно, но не могу же вывалить правду. Не потому что это что-то сверх-, я просто не желаю поднимать тему нашего расставания. Мне нельзя раскисать и бултыхать банку с осадком прошлого.

- Жить в дерьме? Полезно? – вздувается, как забродивший кефир.

- Представь себе. И еще, – роюсь в кармане, – возьми, – протягиваю карту. – Нам от тебя ничего не нужно.

Стас делает шаг назад. Ноздри от ярости вздрагивают. По лицу идет судорога. Он смотрит с такой ненавистью, что теряюсь на минуту.

Черт побери, я бы не отдала … Но есть небольшая кубышка. Сама себе запрещала думать, что она есть, просто пришло время. Не буду никому должна и точка.

- Забери, – как кнутом, словами щелкает. – Не думаешь о себе, подумай о своем сыне. Тебе не надо, – скрипит зубами, – ты же гордая. Нищая, но блядь гордая. А ему пригодится. Раз папашка одноразовый был, – с усмешкой прибавляет.

Мне кажется, что ровно после сказанного у меня вырастают когти росомахи. Закусываю от гнева губу, чтобы не исполосовать насмерть. Зверек даже оленей гасит в одиночку. Тоже могу теперь. Буквально недавно обнаружила в себе способности.

- Не твое дело, – шиплю.

Люберецкий дергает ворот до треска. Пропитан раздражением насквозь, от него разящей радиацией фонит. Еще немного и за спиной черные крылья распустятся. Но я теперь и сама не розовое брюшко. Хватит, прогибалась уже. Достаточно!

- Не тупи. Это всего лишь жест прошлым отношениям. Так что бери и не выделывайся. Ты в жопе, Изотова. Пора вылезать. Или еще не наелась?

Меня все же выводит на реакцию. Пузырюсь, как сода, пригашенная уксусом. Разбрызгивает во все стороны.

- Ты из жалости занимаешься благотворительностью?

- Ты нормальная? Объяснил же.

- А знаешь что? – не понимаю, что со мной, выдаю. – Спасибо! Воспользуюсь. Сколько здесь?

Хватаю и сую назад в карман.

- Пин записан, сходи в банкомат узнаешь.

- Теперь я свободна? Это же была твоя цель? Успокоить совесть?

- Твою ж мать, Юля! – неприязненно.

- Все. Ты мне ничего не должен. Можешь спокойно возвращаться в свою жизнь.

- Звони, если что, номер тот же.

Он в адеквате? Думает наберу?

- Нет.

- Всякое бывает, – пожимает плечами.

Люберецкий имеет привычку предлагать так, что взять не захочешь. С таким лицом вещает, что вмазать желание растет все больше и больше.

Но в глубине души чувствую, что надо взять эти вонючие деньги. Откуда-то открывается меркантильный ручеек, что растет и ширится. Надо обезопасится, если что можно деньги не снимать и все такое. Но! Это гребаное «но»!

10. Главное - Ваня!

- Не кричите!

Меня никто не слышит, Аделаида втискивается внутрь квартиры.

- Моя хата, хочу прихожу, хочу нет. Деньги гони.

Стягиваю с полки конверт.

- Вот, возьмите.

Аделаида брезгливо ворошит купюры. А я от обиды кусаю губы.

Ничего не успела. Даже не было времени жилье нормальное посмотреть. Ведь решила наплевать на все и снять на свои спрятанные до поры до времени деньги квартиру поудобнее. Но Ваня вдруг резко решил перестать спать. Как зомби хожу. Еле все по местам рассовала, когда приехала. Вздрагивала от каждого звонка, ждала, когда хозяйка за деньгами приедет. И вот только теперь сподобилась, когда еле на ногах от усталости стою.

- Этого мало, – выдает, высокомерно на меня поглядывая.

Сразу не доходит. Опираясь рукой о стену, делаю шаг назад. От бессонницы плохо соображаю.

- Почему?

- Ты не одна теперь живешь так? За двоих плата выше.

Сон рукой снимает. То есть так теперь? Это свинство первостатейное. Смотрю на размалеванное лицо Аделаиды. Хамская тетка с перегидролью на голове. В душе восстание поднимается. Прикрываю дверь, чтобы сынок спал спокойно.

Набираюсь наглости. Я помню, что теперь отстаиваю не только свои интересы. Хватит, пожила обидой придавленная.

- Знаете что? – наступаю и руки сами собой в бока упираются. Как там? Говори с людьми на их языке, так? Вежливость для таких, как моя арендодательница - проявление слабости. Но извинитеее теперь. – За эту хрущебу и этого много. Не подходит? Тогда так, – выхватываю конверт. Отдаю долг и просчитываю проживание за два дня с учетом наполнения квартиры, с учетом комфорта проживания. Сую оторопевшей тетке назад его. – Тут хватит. Я съезжаю в течении пары дней. А сейчас вон из моей квартиры. Я ее арендовала, так что на выход. Ключи и квитанции оставлю у соседки.

- Ах, ты сучка, – отмирает перегидролья башка. – Ну-ка дай сюда, – пытается вырвать деньги. – Ты мне хату в гавно превратила. Унитаз сломала, ковер немытый и потеки по обоям.

- Да? – отталкиваю. – Я в халупе розетки сделала и обои переклеила. Забыли? Меня топили сверху! Вы никак не отреагировали. Где потеки? Унитаз? А разве он был не в таком же состоянии, как въехала? Вы же сами по этому поводу предупреждали! Жить было невозможно! А теперь я что-то сломала?!

- Ты, шваль безродная, – верещит, – я Алику скажу, чтобы погнал с работы. Посмотрю, что ты жрать будешь.

Досадливо морщусь. Да, в продуктовый я попала благодаря этой тетке, когда совсем все плохо было. Была раздавлена и растеряна. Решила, что начну снова с низов. А если честно, то хотела изжить из себя прежнюю жизнь таким дурацким способом и умотала на другой конец города. Да какой конец города. Это за городом!

- Действуйте!

- Он тебя выпрет, – грозится, спотыкаясь на высоченных каблуках. – Посмотрю, что жрать будешь, – как заведенная тараторит. – Деньги на базу. Ты мне должна. Иначе …

- Что?! – прищуриваюсь. Знаю, что водится тетка с сомнительными личностями и живет с каким-то сиделым, что младше ее. – Не дай бог сюда еще кто-то придет. Не оберетесь проблем, – испугавшись, не показываю вида.

- Да какие у тебя возможности, – хрипло смеется, – раздавлю, как таракана.

- Пара дней и уеду. Сдавайте потом кому хотите. А сейчас – вон!

На самом деле я пугаюсь. Не знаю, что придет в голову тетке. Так что надо выпроводить и срочно искать жилье. Я даже забирать почти ничего не буду. Да мне и нечего.

Аделаида выскакивает из квартиры, как ошпаренная. Я же проверяю Ваню. Он здорово накричался, сейчас крепко спит. Слава Богу, что крепко.

Снимаю с зарядки старенький смартфон, судорожно открываю съем. Нахожу первые попавшиеся квартиры и тычу на звонок. По итогу в быстром темпе договариваюсь заочно, что смотреть не стану, приеду прямо так и внесу все платежи. Плевать на все. Я и мой сын в опасности. Мне даже плевать на то, что возвращаюсь в то место, из которого сбежала когда-то. Не в самый центр, но почти-почти.

В голове долбит: бежать-бежать-бежать.

Собираю вещи, сую все в две сумки. Помещается. Плевать на чашки-ложки и купленный коврик в убогую ванную. Это единственная шикарная вещь, что позволила себе. Беру самое-самое. Хватаю папку с документами, оттуда выпадает карта Люберецкого.

Минута на мысли.

Да и хрен с ним!

Ваня его ребенок, хоть и не знает. Что миндальничаю, кому что доказать хочу. Все ради Ивана.

Я не продаюсь, а беру на необходимое. Зажимаю в руке и принимаю окончательное решение. Из-за чего должна подвергать дитя опасности? Из-за своей обиды и мужика, который сердце каменное к ногам не положил?

Все в жопу. И я туда же.

Ванька главный теперь.

Одеваю сонного сына. Опрометью мчусь к машине, трамбую сумки, а потом бегом назад. Спит, котенок.

Прижимаю к груди, на спину рюкзак и заношу ключ соседке. Дверь открывает Зинаида Андреевна.

- Ой, Юлечка.

- Здравствуйте, – торопливо киваю. – Вот, передайте Аделаиде. Она в курсе.

11. Последний жест великодушия.

- Приятного аппетита, – игриво улыбается официантка.

Молча обозреваю предлагаемое. Кроме блюда, мне «зовущий взгляд» полагается? Кого сюда набрали?

- Благодарю.

Отсекаю интонацией разом.

Спрятав разочарованный взгляд, девушка еле заметно вздыхает. Дожидаюсь, пока уходит. Аппетит пропадает напрочь. Мало говна в жизни, решило подналить сверху. Вниманием, мать ее, обслуживающего персонала.

Отбрасываю ложку. Тупо пялюсь в окно.

Дело не в несчастной девушке, решившей в недобрый час построить глазки богатенькому мужику, просто я ни хера не сплю. Долго уже не сплю. С тех пор, как Юльку увидел. Дело в том, что … ни в чем.

Провались все! В душе снова хлещет раздражение. Как параноик, ничего другого не могу испытывать. Что мне надо?!

Работа – отлично, амбиции удовлетворены по полной и даже выше. Женщины … Этого мусора тоже валом. Все же сука зашибись! Так что не так?

Первую ложку в рот отправляю, обжигаю полость ядреным супом. Впервые с момента, как подсел на тайскую кухню, тянет выплюнуть назад. Красота. К тому, что не сплю добавляю теперь, что и не жру тоже.

Изотова, чтоб тебя!

Не отпустило, что ли? Копаюсь в себе, выуживаю как есть без прикрас. И вместо того, чтобы хоть малую толику признать, отрицаю очевидное. Правильно делаю. Нет места в жизни рефлексиям. Судьба на глобальное заточена. Так было, есть и будет. На хер остальное.

Мимо проходит управляющий ресторана. Подзываю.

- Альберт, смени официантку, – резко требую.

- Что-то случилось? – настороженно.

- Ничего. Просто смени и все.

Кивает. Поджав губы, уходит.

Отодвигаю тарелку с нетронутым блюдом дальше. Не лезет. И воняет.

Тарабаню пальцами по столу. В глазах то и дело Юлькины образы вспыхивают. Вот мы на острове, вот на открытии центра оказания психологической помощи. Она такая гордая, независимая и немного отстраненная.

Мне повсюду было отлично, комфортно. На первый план выходила чисто мужская фишка – видели какая у меня? Выдрессированная! На свободу не покушается. Такие дела. Но данный факт не расслаблял, клянусь, пока был с Изотовой ни одной левой девки не было.

Я никогда не показывал, что она мне сильно нужна. Держал в напряжении, хотя по факту было лучше всех. Юля мудрая. Юля была сдержанная. В душе переживал немного, что заебет такое отношение, не выдержит душевного расстояния. Женщины же устроены иначе, чем мы. И она не выдержала.

Отпустил. Забил. Забыл …

На хера она родила, м? Спустилась до уровня тупых баб, которые сами косячат, а потом назло бросаются к первому встречному, объявляя большую любовь. А Изотова еще и забеременела. Ну не дура ли?

Этот ребенок … Нет, он не цепляет. Если так легче, то ее дело. Пацаненок будто не взаправду, он как эфир. Есть и есть. Да в принципе вся ситуация тонет в тумане, на поверхности лишь Изотова. Такие дела.

Отпиваю горький кофе. Вкус распределяется не как обычно. Не дарит ничего приятное, все прокисшее! Это бесит сильнее обычного.

- Стасик.

Моргнув тяжелыми веками, различаю Настю. В душе шевелится привычный раздрай. Я звал? У нее радар настроен на мое местопребывание. Какого, спрашиваю черта!

- Еще раз «Стасиком» назовешь, вылетишь как пробка из бутылки, – намеренно хамлю. – Я. Стас.

Прет агрессия, все грехи готов намотать на нынешнюю даму, что протирает свою жизнь рядом со мной. Это неправильно, но кто мне что предъявит? И кто сказал, что даже если … Прислушаюсь? Такой я, да.

Равнодушный моральный инвалид, что хотите-то. Кто платит, то и танцует.

- Прости, – лепечет.

- Предупреждал, – прожигаю глаголом.

Не дура? Должна понять, что последнее китайское? Хотя вряд ли. Да и плевать.

- Стас, извини меня.

Молчу.

Сколько еще будет терпеть? Неужели удел собаки так прельщает? Красивой, породистой, выхоленной собаки. Все жрет, чтобы не дал. С руки хватает, еще и пальцы напоследок облизывает.

- Уходи, Настя. Я хочу побыть один.

- Ехала мимо, – оправдывается, – тебя в окно увидела. Решила зайти, узнать приедешь ли сегодня. Или может быть мне приехать к тебе?

Молча достаю телефон. Перевожу деньги. Наблюдаю за реакцией. Компенсация, да. Настя бросает взгляд на экран своего яблока.

Ну, давай … Есть! Вспышка в глазах яркая. Это, мать вашу, особенный блеск, который выдает всю суть содержанок.

- Поезжай, купи себе что-нибудь.

Пряча улыбку, встает. Даю себя поцеловать в щеку. Благодарит и наконец-то сваливает. Это все, что надо понимать про таких как она. Поэтому и породистая собака. Все просто.

Поэтому Юлька так привлекала, поэтому так влезла не только под кожу. Она распалась на атомы и разнеслась по телу. Изотова осталась внутри меня. И это тоже надо знать. Ей мои деньги были не нужны. Юле был нужен я такой какой есть. С Изотовой уродом никогда не был, как теперь с другими. Никогда.

12. Пара недель спустя.

- Сынок, надо кушать, – чуть не плача, пытаюсь дать Ване грудь. Он пищит, отворачивается. Весь день капризничает. – Ваня …

Это последний шанс на кормление и слабая надежда на то, чтобы поспать. С ночи круговерть. Я похожа на старый мешок картошки. Такие бонусы от материнства. Но я не психую. Я просто хочу немножко поспать. Чуть. Хоть полчасика.

Бормочу Ване, уговариваю. И слава Богу, что он перестает кукситься. Нехотя берет грудь, ест. Ну хоть так, хотя бы выкручивается меньше. Покачиваю, похлопываю и что-то пою.

Не обойтись без няни, да? Наверное. Все существо против встает. Не могу понять, как могу доверить сына постороннему. Вдруг человек попадется так себе. Да с ума сойду и все. Об остальных ужасах думать не хочу. Начиталась всякой дряни, теперь спать нормально не могу.

Чуть меняю позу, подкладываю под спину подушку. Мягкий свет не режет глаза. Это хорошо. С удовлетворением обвожу нынешнее жилище взглядом. Слава небу, что уехала. Спустя время я успокоилась. Факт того, что воспользовалась деньгами Люберецкого цепляет меньше. Буду считать, что это алименты за долгий срок. Такие дела.

Все ради сына. У Вани должно быть все нормально, чисто, стабильно. А я … Я утрусь своими амбициями и нелепой гордостью. Так считаю теперь. Но несмотря на переоценку точки зрения, не планирую говорить Стасу, что Ваня его сын. Если бы еще избежать встреч, то вообще огонь. Но что-то подсказывает – не получится.

- Еще совсем малюсенькие ножки. Еще совсем не ходят по дорожке … – тихо пою, голос хрипнет. – Глаза … похожи на папу ... (гр. Чай вдвоем – прим. авт.)

Из моих выкатываются непрошенные слезы.

Сердито стираю. К чертовой матери сантименты! Все. Что было, то было. Захотел бы, припер к стене и выспросил, но Люберецкому как всегда проще деньгами откупиться. А я и возьму теперь. Чертов мудак!

С трудом унимаю расходившееся сердце. Вжимаюсь в мягкий подголовник, трусь, разгоняя мысли. Боже, я даже не могу вещи себе купить. Хотя можно через доставку. Факт того, что можно не бродить по магазинам только сейчас приходит в голову. До этого заказывала продукты и все, что сыну необходимо.

Все же материнство это конечно радость, но башка соображать перестает. Тем более если не спишь.

Осторожно кладу сыночка в кроватку. Оставив дверь открытой, мягко ступаю в кухню. Сын в поле зрения, не спускаю взгляд ни на минуту. Говорят, есть СВС, я боюсь. Дыхание проверяю без конца. Двинулась совсем.

Один глаз на сына, другой в приложение. Быстро выбираю себе один спортивный костюм, другой мягкий трикотажный с широкими брюками и свободным свитером. Не удержавшись, накидываю сыну четыре компклекта. Обойтись тем, что было до этого становится труднее.

Что там еще … Памперсы? Нет. Они только для выхода на улицу. Господи! Вздрагиваю. Улица. Мы же так ни разу не гуляли после роддома. Балкон же не считается, так?

Хватаюсь за голову. Наверное, все же сошла с ума. Надо что-то делать. Набираюсь мужества и смелости. Иду к Ване. Проверяю дыхание и все остальное. Ну все же отлично. Спит дите! Иди же ты дура хоть помойся нормально. Пожри не спеша! Что ты как … Ругаюсь на себя жутко.

Надо прекратить читать всякие советы по материнству. Это долбанные форумы до добра не доведут. Психика и так подвижна, а там такие страсти рассказывают. То про кормление, то про врачей, всего не перечислить.

Спит …

Преодолев себя, смываюсь в душ. С наслаждением тру тело. Оно горит. Растираю до красна. Как следует мою голову. Даже с маской для волос в этот раз. Такой кайф.

Мне все нравится в этой квартире.

Площадь небольшая, всего 52 метра, но пардон, это однушка. Тут огромная кухня, хорошая комната и большущий балкон.

После Аделаиды – рай. А что было в прошлой жизни, какие метры, гели-жасмин от известных фирм и всякое-разное. Песня такая была – было-было-было, но прошло! Старая песня, но очень правильная.

Вспоминаю лицо агента. Смешной такой. Парня лишь мгновенный перевод денег на счет арендодателя убедил. Не хамил, нет … Но взгляд я на всю жизнь запомню. Не мстить, конечно, на фиг он мне сдался.

Это был взгляд четкого разделения людей на финансовые слои. Такие дела. Да ладно, бог с ним. Кстати, это было ключевым моментом в активации карты Люберецкого.

Ладно. Надо двигаться. Надо вливаться в жизнь назад.

С замиранием сердца открываю агентства по няням. Скрупулезно придирчиво изучаю. Цены, конечно, заоблачные. Набираю пару раз, но со мной так разговаривают, что сразу сворачиваюсь. Пафос сплошной. Стоимость жуть. Кто их нанимает вообще. Мне с трудом верится, что там няни с образованием Оксфорда. Врут. С тоской изучаю дальше. Если дело пойдет в таком ключе, даже не знаю, что дальше.

Размещаю объявление сама. Пишу требования. Не знаю на что надеется. Мне везет, и система сразу дает объявление, появляюсь в верхних строчках. Вижу, что просматривают, но звонить никто не спешит. Требования не нравятся может, но сорри, я вам ребенка доверять буду!

Рассерженно кручу телефон по столу. Первый звонок заставляет внутри все сжаться. Хватаю и бегу на балкон, чтобы Ваню не разбудить. Но звонок приходит не от претендента.

ЛЮБЕРЕЦКИЙ!

13. Теть Зоя и легинсы.

Бесит сука!

Ну почему так злит, а? Какая она … Сметаю все, что есть на столе. Летят приблуды на пол, все гремит и катится. Шум еще больше из себя выводит. Твою мать! Твою мать, сука!

Изотова …

На хера ты снова ввязалась в мою парадигму системы существования. Все было отлажено. Все было, как было. Нет, блядь. Вклинилась. Ржавым тазом разнесла жизнь.

- На хрен все! – рыча, дергаю сраный галстук.

Шею душит. Я в гневе. Я задыхаюсь с момента ебаной встречи.

- Станислав … Сергеевич …

В дверях с дебильным подносом стоит моя секретарша. Мне стыдно? Хер там!

Зло таращусь на Зою Михайловну. Да. У меня НОРМАЛЬНАЯ секретарша, а не манда с едва прикрытой писькой и ногтями по километру. Я дорожу своей репутацией и работой.

Но тем не менее.

- Я не звал Вас.

- Я подумала, что Вам нужно. Иначе предметы, летящие со стола, вызовут землетрясение.

Глаза сейчас вылезут от злости. Она подумала. Пригибаюсь над столом. Но Зою Михалну пронять может только несущейся в пупок искандер. Поджав губы скобочкой, уверенными шагами приближается. С грохотом ставит чашку. Кофе переплескивается через край.

Тааак. Демарш?!

- Пей!

Снова начинает, да? Я просил. Мы на работе. Сколько можно уже?

- Я просил Вас, Зоя Михална. В офисе на «вы» и мы друг друга не знаем.

- Так нет никого, – твердо и тихо возражает.

- И что?!

Теть Зоя высокомерно вздергивает подбородок. Неспеша садится напротив и для вида вытаскивает блокнот. Но я понимаю, что теперь начнется. Гасить пожар примчалась. Она мое слабое звено. Воспитала меня, как сына. Матери было ни разу не до меня. Видимость отношений. Хотя на людях она мега-милая. Да и хер с ней. Тварь, а не мать. Не в том возрасте, чтобы детские обиды вспоминать. Что было, то было.

- Что в последнее время происходит? – стреляет взглядом прицельно.

- Может хватит лезть в мою жизнь? – взрываюсь. – Я тебя уволю.

- И останешься с голой жопой, – констатирует. – Много сюда умных приходило?

- Ты даже планшетом для записи не пользуешься.

Мне блядь три года? От препираний с собственной теткой становится стыдно. Взрослый мужик же. Выгрыз на рынке место такое, что обосраться можно. Денег вагон и вредничаю с теткой, как сраный пиздюк. В лицо кипяток бросается.

- Это, – трясет блокнотом, – надежнее. А ваши электронные штуки в зад засуньте. Свет вырубят и все. Вы все будете в жопе! Даже подсветить нечем. Захлебнетесь в дерьме! Интернетозависимые деловые люди, – шипит.

Понеслось.

- Кто-то говорил мне, что нельзя употреблять слово «жопа». Ты же на работе, Зоя Михална.

Беззвучно шевелит губами. Знаю. Все знаю. По губам читаю. Меня все еще рвет на части, но единственный человек, который имеет на меня влияние сидит передо мной.

Она тоже это знает.

И надо признать секретарь из неё - бомба!

- Стас, сегодня у тебя важная встреча, – тетка решает, что пора миновать опасную зону. Уводит разговор. Филигранно понимает, как нужно успокоить. Зоя-огнетушитель в действии. – В пятнадцать часов приедет представитель крупнейшей фирмы. Я подготовила сводку, что ты просил. Сейчас принесу.

- Спасибо, – бесстрастно таращусь мимо нее.

- В семнадцать у тебя еще одна встреча. Агентство по недвижимости. Ты что-то покупаешь? – любопытство ей несвойственно, но в этот раз не удерживается.

- Да. Мелочь.

- Хорошо. В девятнадцать часов ты просил напомнить, что нужно ехать в ресторан. Там встреча с Петровским.

- Хорошо.

Я все это помню. Помню. Но прямо сейчас хочу съездить кое-куда. Зудит от желания. Никто не будет рад, знаю. Сам себе задаю вопрос – зачем?! Ответа нет.

Посмотрю и все. Хотя бы на дом и двор гляну, нормально там все или нет.

- Зоя Михална, отъеду часа на два. На связи буду.

- Куда? – удивленно снимает очки. – А как же сводная?

- Я ее наизусть знаю, – рявкаю и стягивая ключи со стола, быстро сваливаю из кабинета.

Игнорю приветствия сотрудников. В лифте дрыгаю ногой от нетерпения.

Где там это находится? Рву с места. Только посмотрю и все. Больше на хер ничего не надо. Мрачно исподлобья осматриваю место для маневра. Чуть не цепляю Настю, которая не кстати появляется рядом. Встречаемся с ней взглядами, она удивленно распахивает рот и машет. Едва кивнув, вплотную объезжаю ее.

Нарушая все, долетаю до дома суки Изотовой. Бесит. Бесит!!! Ненавижу.

В виски долбит. Руки мертвой хваткой на руле.

Это ненормально. Ненормально! Все было хорошо же. Почему я превращаюсь в ебанутого невротика на глазах. Не понимаю.

Паркуюсь на территории. Утыкаюсь лбом в рулевое колесо. Со злости выкручиваю.

14. Няня.

Ванечка сладко спит. Я задираю подбородок и вдыхаю полной грудью. Ну хорошо же! Несмотря на полный аллес в жизни, все не так уж и плохо. У людей хуже. И в целом надо радоваться тому, что есть.

Воздух. Свееежий!

Меня не понять, да? А я пару недель не была на улице. Как дикарка сейчас. Эти дни тянулись очень медленно, несмотря на то что только и успевала с Ваней поворачиваться.

Неспеша иду, толкаю перед собой коляску. Покачиваю немного, совсем чуть. Сын не любит тряски. В видосах мамаши на руках с детьми так сигают, когда укачивают. Потом обливалась, думала, что так придется. Но нет.

Мне везет. Девочка не бросила трубку. По голосу вроде бы адекватная, а там посмотрим. Подкупил робкий голос. Нет, дело не в этом. Я не психолог, в интонации звонившей было что-то такое, что зацепило. Буквально сквозила надежда, что ей не откажут. Посмотрим. Иногда мы приукрашиваем ожидаемое. Как там - не очаровывайся, чтобы потом не разочаровываться. Золотое правило. Один раз уже оступилась. Теперь все, никаких очарований.

Сажусь в парке. Солнце греет. Прикрываю глаза и чуть ли не впервые за долгое нервное время получаю удовольствие. Психика странная вещь. Вроде думаешь все – предел настал. В раз становится ничего не мило, в клочья все летит, а потом будто тучи расходятся и появляется надежда. Пока появляется, необходимо дышать и думать.

Надо возвращаться, так? Ведь никто нам с Ванечкой денежек в кулачке не принесет. Надо поднимать голову. Хватит, на дне уже набарахталась. Сама себя наказала.

Прикидываю сколько у меня денег. Хватит еще, но … Но!

- Здравствуйте.

Резко открываю глаза.

Передо мной стоит совсем молоденькая девочка. Ей лет восемнадцать. Две косы. Видавшая виды юбка ниже колен. Поношенный свитер. Все чистое, аккуратно выглажено. В руках сжимает большую дамскую сумку. Прям из прошлого века почти. Боже …

- Здравствуйте, – растерянно пододвигаю к себе коляску.

Вот это боты. Стародавние. У моей бабки были, пока она их не сносила. Другие покупать отказывалась. Водка была милее, чем обновки. Но бабка меня хотя бы вовремя кормила и хоть что-то добывала из одежды, из секонда или с рук.

- Не подскажете, где можно найти Изотову? Вы же из этого дома? – показывает на многоэтажку.

Святая простота. Но я не вытягиваю пренебрежительно губу и не объявляю, что с ума она что ли сошла, тут народу тьма живет и так далее. Сама из такого же говна недавно вылезла. Грубо? Ну извините, суровая правда жизни.

Тем более Изотова – это я. А то, что малышка спрашивает. Так дамы с колясками всегда вызывают доверие, разве не так?

Няня наша. Ведь она же, кто еще-то придет и будет разыскивать.

Такие дела.

- Знаю.

- Подскажите, пожалуйста, – прикладывает руки к груди, – я по объявлению пришла.

- Присаживайся, – освобождаю место на лавке. – Я и есть Изотова.

- Ой, – краснеет. Внимательно рассматриваю девочку. Что мне с ними двумя делать? Она же совсем ребенок. Мне не такая няня нужна. Девочка не отрывается от меня взглядом. Понимает, что не совсем подходит на роль ответственной и надежной. Крошка совсем. Лицо вытягивается. Крупные вишневые губы начинают трястись. В глазах закипают слезы. Одна из капель срывается. – Не возьмете, да? – горько.

Сердце екает. Туда словно острый кол жалости втыкают. Как быть? Она же не справится.

- Как тебя зовут?

- Агриппина.

- Как? – удивляюсь.

- Можно Груша.

- Груш, послушай, – мягко дотрагиваюсь до рукава. – Ты же маленькая совсем. А у меня вон богатырь. Он не спит, капризничает, – объясняю. – А ты учишься, наверное.

- Я не хожу в колледж.

- Почему?

- Подрабатываю. Мне надо … Надо, – пытается скомкать в кулачок кривящийся рот.

Ооо, еще немного и потоп будет. Меня окончательно накрывает горячим сочувствием.

- Так! – внезапно говорю. – Рассказывай.

Груша послушно рассказывает. Жила она на окраине города в отдаленном районе, даже хуже, чем я квартиру снимала. Из дома девочка ушла. Не сложились отношения с отчимом. Совсем не сложились. Вообще! Тварь он оказался. А мать ее еще хуже. Даже когда Груша начала жаловаться на него, мать встала на его сторону. Мне в руки ложится паспорт с пропиской в бараках, студенческий и несколько фото из жизни. Аккуратно сложенный листочек с номером телефона кладу в карман. Я понимаю. Груша подготовилась, чтобы ее не считали аферисткой. Это защита. И я верю, что все что она говорит правду. Но!

- А сейчас ты где?

- Нигде, – отворачивается. – Последнюю ночь у подруги ночую, а потом ее родители приезжают из деревни. Они там на свадьбе гудят. Такие же, как мои, – печально. – Она к своей подруге потом уходит, а я с ней не дружу.

- Ясно.

Опускаю глаза.

- Я здоровая, вы не бойтесь. Вот справки, – сует. – Месяц назад комиссию проходила. Перед учебой. Все спустя рукава, а я все-все прошла. Всех врачей до единого.

15. Не придумывай ничего.

- Ты зачем здесь?

Здороваться не считаю нужным. Я вообще против того, чтобы сталкиваться. Зачем бередить что-то, что уже не бередится. Да это не обсуждается даже. Гневно бросаю взгляды на Стаса, а он бровью не ведет. Злюсь, конечно. Я пылаю, а он как льдом примороженный. Ленивый, медленный и слишком вальяжный. Если так устал, чего приехал-то? Нам, знаете ли, не до него. У нас режим, если так-то. И нечего его нарушать!

- Приехал проверить, вылезла ли ты из клоповника.

В смысле …

Сейчас оторвет от земли на реактивной тяге. Из клоповника?! Даже если так и было, дальше что. Кого это, мать вашу, касается.

- Твоими молитвами, Стас. Неуемно интересуешься как потрачены твои кровные?

У Люберецкого вытягивается лицо. Едва не единственная реакция на происходящее. Гневно полосует взглядом. Аж из окна высовывается.

- Ты идиотка? – рявкает.

- А ты?

- Очень достойное поведение, – фыркаю.

- Забота. Не более.

О, как! Приехать, обозвать и спорить – это «Зэ». Забота от Люберецкого. Совсем уже чокнулся. Стал хуже, чем был. Вытягиваю губы трубочкой, спрашиваю противным голосом. Подкалывающим, тянучим. Фу, мне этот финт как корове седло, но что ж я хуже других. Раз ему «Насти» нравятся, будем соответствовать. Может тогда просечет и перестанет шляться по моей непростой жизни.

- Никогда не отличался заботой. Что же изменилось?

- Жизнь, Изотова. Не рисуй себе много. Все элементарно. Жаль стало тебя.

- Какой ты, – задыхаюсь от вздрюченности, – ангел прям. Только крылья твои зажухли и опали.

- Долго сраться будешь? – ухмыляется. – Как школьница ведешь себя

- Не я к тебе приехала. Что тебе надо от меня!

- Не пыли так. Горизонт скрыло.

- Так проваливай.

- Смотрю, в секондах выручку делаешь теперь, – выглянув из машины неприязненно смотрит. – Давай еще деньжат подкину.

- Пошел ты, Люберецкий, знаешь куда! Унижать приехал? Не у всех денег вагон. Можешь ими прямо сейчас захлебнуться.

Ваня начинает пищать. Какой пищать! Орет, как иерихонская труба. Разве крохи умеют орать басом? Бросаюсь проверять.

- Что ты маленький, – пробую не перемерз ли. От обиды всю трясет. Руки нервно одергивают тонкое одеяльце. Гневно пинаю блестящее крыло. – Гробовоз свой убери. Нам ехать надо.

Я и так проеду, но … Но!

Дергаю коляску. Ваня прибавляет ора. Цепляюсь колесами за попавшийся на дороге камень. Он пролезает между и мешает. И это меня выбивает из колеи. Да что из колеи, меня фактически в космос запускает от досады.

- Я сказала вон отсюда! – срываюсь.

- Истеричка. Бросаешься, как ненормальная.

Люберецкий выходит из машины. Я понимаю, что сейчас подойдет. А вот не надо! Лучше не надо!!

Пытаюсь схватить коляску подмышку, она такая тяжелая. Проклинаю себя за то, что пожалела деньги на современную легкую. Надо было мне купить этот трактор! Мучайся теперь.

- Уйди, – оттирает плечом Стас.

Места мало для маневра. Но сам факт того, что Стас лезет выносит напрочь. Отлетаю к холодной стенке, внутри колотится. Мигом проносится скупая трескучая мысль, что он и не знает … И не узнает. Скажу - не скажу? Боже. Бооожеее!!!

Зачем знать? Ему не нужна обуза. От слова «вообще». Он же свободный парень, у него все легко и просто. А вот это все, это просто так. Ничего для него не значит. Кусаю губы, наблюдая как Люберецкий вытаскивает коляску с орущим сыном, то есть Ваней, на открытое пространство. Как присаживается, вытаскивает камень из колес. Как пузырится рубашка на спине от ветра, шея эта его. Бритый затылок.

Психуя, хватаю за ручку и едва Стас успевает убрать пальцы, рву в сторону.

Люберецкий удивленно поднимается.

- Это такие приложухи после родов? – отряхивает руки. – Крыша едет, дом стоит?

На одном форуме сказали, надо дышать. Если ты не справляешься с ситуацией, надо просто посчитать до десяти, а потом назад. И медленно при этом гонять воздух. Дышу. Глаза вылазят из орбит, но старательно делаю упражнение.

- Что хотел говори и уезжай, пожалуйста. Мне сына кормить пора.

- М-да? – с небрежностью.

Лицо Стаса превращается в маску. Мой взгляд расплывается.

Если бы ты только знал, придурок ты! Ору про себя.

- Представь себе.

- А чем кормишь? – нагло так.

- В смысле?

- Ну … этим? – показывает на грудь.

Моргаю. Стас залипает на низком полукруглом вырезе футболки. Неосознанно делаю шаг назад. Грудь бессовестно выпирает, знаю. Молока не то, что много, его хоть залейся. Впервые жалею, что не надела балахон. Нечего пялится.

Присаживаюсь и ловлю взгляд Люберецкого. Лупится, аж ноздри раздуваются. Пс-с-с … Он едва заметно вздрагивает, а потом снова завешивается шторой беспристрастности.

16. Проваленная акция.

Что предложить? Денег еще? Сейчас полетит все, что под руку попадется. Нетрудно спрогнозировать ситуацию, глядя на Изотову. Кипит, как афганский казан, у которого гайки отвинтили.

Ведь не за этим ехал.

Просто. Посмотреть. Просто!

В итоге всё в дерьме.

- Ну? – подгоняет.

Почему бывшие такие красивые всегда? Особенно она. Не хочу с ней спорить, но все равно прорывает. Толком не понимаю, что к ней тянет, за херам это нужно, ведь впереди темнота. Юля отработанный материал. И еще я не люблю оборачиваться назад.

- Не запрягла.

Закатывает глаза.

Я и сам готов закатить свои от ебейшей тупизны своего сжавшегося мозга. Он как орех по величине сейчас. Как пожухлых крошечный орешек. Даже сука не грецкий. И от этого мне, как серпом по яйцам. Может температура поднялась? С хрена бред задвигаю?

- Минуту, – важным дебилом стою и делаю вид, что отвечаю в телефоне на крайне важное сообщение.

«Сообщение для себя» называется. Нахерачиваю туда набор букв.

Юлькин гнев долетает в виде разъяренного дыхания. Пацан подхватывает. Пищит, ноет. Его хныканье немного выворачивает наизнанку. Че ему не так? Странно видеть Изотову с допом. С бонусом, который не ожидал увидеть ни при каком раскладе.

- Если ты так занят, не хочу задерживать.

Момент затягивается. Изотова теряет терпение, потому что по песочным штанам трется трактор-коляска. Не только по штанам, на замшевом ботосе четко отпечатывается пыльный протектор. Ошалело отступаю. Попутала?

- Я извиняюсь, – сыплет искрами. – Химчистка за углом.

И идет к подъезду, виляя своей охрененной задницей.

Когда она такой сукой заделалась? Ведь пока были вместе, ласковее котенка была. А теперь что не так? При каждой движухе, что не нравится на дыбы становится. Внутри скребет подлючее – а мне заходит. Вот заходит, когда она пантера. Царапается, огрызается.

- Юлька, – зову, как тогда.

Интонации те же. Будто заточено на нее все. Натягиваю себе вожжи. Не туда поворачиваю ведь. Это неправильно. Ничего не вернуть же. Такая у нас установка. В прошлое не возвращаться, иначе вперед не двинешься. Это закон жизни. Придерживаюсь правил незыблемо. Все что есть на данный момент просто тупейшая эмоция, ей не надо придавать большого значения. Все сгинет ни сегодня завтра и непродуманное очарование ситуации может нанести непоправимый вред будущему, которое распланировано по пунктам.

Изотова замирает. Голова вперед проваливается, вижу лишь сгорбленные плечи. Спина внатяг, ноги как у балерины. И грива волос. Густая, непослушная.

- Выслушай, – иду к ней.

Пять шагов, что пять километров. Пока отмеряю, всю взглядом охватить успеваю. Разглядываю, будто пытаюсь усмотреть хоть какой-то посыл. Но тут же понимаю, кроме посыла на одно известное всем место не будет ничего. Да это и правильно. Ей еще с папашкой мальца отношения налаживать. Так что, я тут с боку припека. Благодетель из прошлого.

- Пять секунд, – поворачивается.

- Что? – не понимаю.

- Времени у тебя пять секунд.

Ах, ты ж! Юль Ге Вара.

Глаза сверкают, щеки огнем горят. Нервная, вздрюченная, властная. Приложухи от родов? Если да, то однозначно на пользу пошло.

- Помощь нужна будет, звони без вопросов помогу.

- Стас, – покачивает коляску, терпеливо вздыхает. – Обойдусь. Спасибо тебе за все, но на этом пожалуйста давай закончим наше общение.

- Выслушай, – перебиваю. – Ничем не будешь обязана. Поверь моему слову. Никаких условий. Одна хорошая разовая помощь. Подумай, – развожу руками.

- Поэтому ты приперся ко мне сюда, – ноздри Юльки вздрагивают, – прям в середине рабочего дня. Чтобы предложить помощь? Без условий? Ха! Это на тебя не похоже. Чтобы безвозмездно? Ты о чем, Люберецкий. Ты три шкуры потом сдерешь за свою акцию великодушности.

- Представь только, с тебя не сдеру, – перекатываюсь с пятки на носок, – ты же в жопе. Ушла ни с чем. А я в ответе за тех, с кем у меня были отношения.

- За всех? – язвительно.

- За тебя особенно.

- Что-то не припомню твоих переживаний о ком еще либо. Польщена. Оказывается, я стасоизбранная.

Стасоизбранная?

- Короче, – теряю терпение. – Не хочешь не надо.

Язвительный вид Изотовой бесит. Как дурак распинаюсь, че-то предлагаю и стараюсь ее жизнь как-то наладить. Впервые для девушки что-то захотел сделать, несмотря на спиногрыза в качестве дополнения. Малец не смущает нисколько, поэтому и приперся. Мне в целом на него срать. Не воспринимаю. Возится и возится в коляске. (хо-хо, Стас просто не знает … - прим.авт)

- Бегу, волосы назад, – спокойно и внушительно.

Это блядь фиаско. Ну и на хрен!

- Да пошла ты! – вздрагиваю от разрядов.

Беру курс на свою машину. Больше я к этой истеричке ни ногой. Пусть гребется, как хочет. Не переживал за бывших и нечего начинать.

17. Никого не надо нам.

- Груш, бутылочки в холодильнике, – крашу глаз. Скачу на одной ноге, щупаю пол в поисках туфли. Опаздываю. – И деньги возьми, лежат в коробочке. Траты на еду.

- А-а-а, – поет Груша, качая Ваню на руках. – Поняла-а-а.

Она всегда, когда укачивает поет. Ваня сосредоточенно слушает. Или у меня уже кукушка поехала, или не знаю. Все кажется, что сын уж очень одаренный и самый-самый. Взгляд осмысленный, внимательный и так далее. Да что я в конце концов! Для каждой мамы свой ребенок особенный.

- Приду поздно.

- Мы справимся-а-а, – не обращает на меня внимание.

Вздыхаю. Пока сажусь на пуфик и застегиваю ремни вокруг щиколотки, размышляю как сделать так, чтобы девочка училась. Ходит постольку поскольку на учебу. Мне категорически не нравится. За две недели была в колледже от силы раза четыре.

- Груш, может индивидуальное обучение можно оформить?

Снова возвращаюсь к теме. Мы периодически спорим. Уверяет, что все успевает, но … Но!

Груша перекладывает Ваню в кроватку. Подойти бы. Хочется обнять, затискать и расцеловать. Каждый раз, как ухожу, сердце сжимается. Нет, Груша ответственная, честная и порядочная девочка. Таких видно. Сошлись мы сразу. Как родные влились. Откормила ее немного, хоть щечки порозовели. В минуты откровения наслушалась такого, что волосы дыбом.

За что детям такие родители достаются, а? Кроме спиртного ничего не важно. Пришлые мужики главнее собственных дочерей становятся. От бессилия кулаки сжимала, когда слушала захлебывающуюся слезами девочку. Я бы ему руки сволочи переломала. А эта сука-мамашка сразу на сторону сожителя стала. Можно, конечно, не верить, можно. Наплела, на жалость надавила и все такое. Только я похожих на себя издалека вижу.

Мы все одной крови. Дети, лишенные материнской любви и ласки. Мы все носим одно и то же клеймо, покрытое броней и слоями шрамов. Мы все стремимся в лучшую жизнь, боясь ошпариться прежней грязью. Мы все пытаемся помочь им же, предателям, утопленных в других мирах и когда, исчерпав резервы, почти сдохнув от разочарования, отшагиваем, рвем кровавые нити с болью и скрежетом, отрезая сразу и навсегда.

А потом не возвращаемся. Так легче. Все равно нас уже никто не примет. Мы особая каста. С чего не верить Груше, когда все на поверхности лежит?

- Груш, на выходные идем в ТЦ, надо тебе пару костюмов купить.

Она ходит в моих. Надевать у девочки совсем нечего, так и пришла ко мне в той же одежде, что и была. С той же старой сумкой.

- Юля, – испуганно, – не надо. Зачем тратиться? У денег в обрез.

- Не ходить же голой! – тихо возмущаюсь.

- Я и так бесплатно живу, еще и одежда. Договорилась там, – бормочет, – пойду подрабатывать в ночную.

- Куда? – глаза лезут на лоб.

- На склад. Приемка товара. Там коды считывать и все.

- А потом что мы будем делать? – подпираю кулаком щеку. – Я вышла на стажировку, ты в ночную. Караул кричать? Успокойся. Квартира оплачена на долгий срок, деньги на погашение коммуналки внесены. О чем волнуешься? Ты бы лучше с колледжем вопрос решила.

- Ладно, – кивает. – Завтра поеду. Тебе же завтра к двум? Вот я успею.

- Ловлю на слове, – строго говорю, потому что опять завтра начнется. Не поеду, потом и так далее. Боится, что не справится, я понимаю. Переживает, что с обязанностями няни не справится. К сожалению, это важнее для девочки. Такова жизнь. – Груш, все нормально.

Задирает подбородок и часто моргает. Ооо, знаю …

- Юль, мне тебя бог послал, понимаешь? – трет глаза.

- Дурында маленькая, – коротко обнимая, шутливо дергаю за косу. А у самой трепыхается от жалости. Малыха моя зашуганная, любого шороха боится. – Полетела я.

- Ты там лети осторожно, – заложенный нос смешно коверкает слова. – Штраф опять придет. За превышение. Снова будешь на себя ругаться.

- Ладно-ладно, – заглядываю к сыночку. Спит моя кроха, спит мой медвежонок. Не подхожу целовать, духами обрызгалась, боюсь запахом потревожить. Ловлю личико в кадр, фоткаю. Мой допинг на время отсутствия. – Лапочка мой.

Скачу на носочках к двери. Быстро ухожу иначе вернусь и буду стоять над кроваткой. Вот такая причина моих опозданий. Не могу расстаться.

Грею машину. Бездумно играю брелоком на ключах. Какая интересная жизнь. Как в сериале. Не хватает очередного треша и сопли на веревке, чтобы соответствовать сценарию. А мне без конца страдать и страдать. Хрен вам всем.

Мы девочки закаленные. И никакие «Стасы» нам не помеха на пути к счастливой жизни. Даже если эти «Стасы» уже пару недель, как исчезли с горизонта, а до этого вели себя как конченные дебилы! И не нужна мне его помощь сраная.

Запрещенка разрывает мозги. Ругаю себя. Ведь забыла. Забыла и стерла из памяти, запихала в дальние уголки. Да сколько девушек растят детей сами и что? Ничего страшного. Еще и лучше получается. Выезжаю, соблюдая все правила. Теперь не гоняю, еду, как нужно. По дороге немного успокаиваюсь. Что я как здрассьте, не нужен нам никто. Было-было-было-было, но прошло!

Беру кофе перед работой. Беру не новомодное, где стакан по миллиону, а самое обычное. Полстакана за полтинник и вроде ничего себе так. Отпиваю, наслаждаясь утром. Погода замечательная. Обожаю октябрь.

18. Родственнички.

- Дмитрий Иванович, я доделала все. Вот, – протягиваю флешку.

- Положи на край стола, – шеф не отрывается от экрана. – Свободна, Юлия. Завтра к восьми утра.

- Так говорили же к одиннадцати, – растерянно говорю. Мне Ваню на прививку везти. Я все запланировала. Хлопаю глазами. Шеф промаргивается. Лезет в ежедневник и сосредоточенно листает. – Разве что изменилось?

- Минуту, – ворчит. – А… Да, Юлия. Извините. Точно к одиннадцати.

- Так я пойду?

- Идите, посмотрю и завтра обсудим. Если все годное, то переведу на полный оклад.

- Спасибо, – кланяюсь и прикрываю дверь.

Хоть бы получилось. Молю всех богов об удаче. Пока бегу к машине, зажимаю фигу, чтобы не сглазить. Мне очень нужна работа. Можно было, конечно, вернуться в прежнее русло, но не хочу. Зачем собирать сочувствующие взгляды, а ведь они будут. Можно сколько угодно говорить себе, что все равно. Ха-х! Саму себя не обманешь. Слишком по больному резануло, так что … так что.

Покупаю в маркете еду, запасы подошли к концу. Перебираю в голове, каких заготовок можно сделать, чтобы облегчить задачу. Груша с Ваней постоянно в тандеме, с рук не спускает. Ругаю, она все равно таскает. Так что готовка на мне. Моя няня о себе-то забывает, главное, чтобы подопечный сыт был. Вот и готовлю на двоих. Да напоминалки присылаю, чтобы обморок поела сама. Ой, не могу. Тростинка с косой. Прям так по тощей жопке настучала бы. Малоежка, а не девка. Беда прямо.

Подтягиваю сползающие штаны. Я как бы тоже не особо. Ну ладно. Справимся.

Выгружаю тележку в багажник. Толкаю обратно. Прикидываю, что до дома еще минут пятнадцать. Неспеша еду в потоке машин, перебираю мысли в голове. Снова не кстати Стас всплывает. Каждый раз давление подскакивает, когда о нем думаю. Толкаю в самое дно сердца затаенную боль. Застегиваю на ржавый замок. Не до него теперь. И в целом мы сразу были разного поля ягоды. Не по Сеньке как говорится шапка.

Не то, что я себя недооцениваю. Нет, конечно. Но разве могут противоположности сосуществовать в одной плоскости? Никогда. Не-не-не. Так что все закономерно из того, что с нами произошло. Я не стасозависимая. И нечего мне из колясок камни вытаскивать! Звони ему! Не за чем! Почему тогда номер его не стерла, м? Приеду и сотру. В этот раз точно сотру.

Глушу мотор. Благодарю судьбу, что на моем условном месте никто не поставил машину. Только собираюсь выгружаться, как на телефоне выскакивает номер, от которого дрожь по коже. Стиснув зубы, нажимаю прием.

- Юлька, – визг оглушает. – Че молчишь, сука такая! Заелась там! А мы последний без соли дожираем. Живешь там не тужишь. Че молчишь?

- Что тебе нужно?

- Че? – пьяные обиженные нотки вспарывают сердце. – Матерью уже западло назвать? Неблагодарная дрянь!

- А за что тебя называть? – взрываюсь. – Ты хоть на минуту в трезвой памяти меня вспомнила? Ты все время под анестезией!

- Не твое дело, не на твои пью! И пью потому, что жизнь сломала меня! Падла эта жизнь!

- Ты пьешь, потому что тебе нравится.

- Чтоб ты понимала, – агрессивно. – Я вас родила. Вы мне все, суки неблагодарные, должны по гроб.

- По чей гроб?

- Наглая какая, - причитает. – Сидишь там, в деньгах купаешься. А нам жрать нечего. Одеть нечего, все износились до нитки.

- Что ты от меня хочешь?

- Дай денег.

- На что? На водку?

- На операцию! Я может подохну скоро. Тебе дела нет.

- Какую операцию? Кто болен?

- Я! – орет не своим голосом. – У меня печень отказывает.

- Где документы? – железным голосом спрашиваю, потому что слышала аналогичную историю. – Подъезжай к ТЦ на проспекте и там покажешь мне. Будем решать.

- Сука ты, а не дочь, – воет.

- Правду говори, – требую.

Мать сквозь булькающие натужные звуки несвязно орет.

- Брат твой денег должен. Много.

- А я при чем? – ору. – Ему сколько лет?

- И что? Его ж заставили. Силком посадили за стол и колоду сунули. Он хотел как лучше, на день рожденья своей женщине подарок сделать. Купить хорошего шампанского. А его напоили и обманули. Приезжали, разнесли всю хату. Сказали, если денег не отдаст, голову всем нам оторвут. Дай денег! Сука ты или сестра? Неужели брата не жалко?

Ну вот зачем? От злости сейчас лопну. Ничего дурака не учит. Придурок.

- Сколько? – сквозь зубы толкаю.

- Семьсот тыщ! Найди их. Не привезешь прокляну тебя! Из-за тебя нас порешат всех. Буду тогда с могилы вставать и каждую ночь к тебе приходить! Прокляну. Найди деньги!

19. Угрозы и условия.

- Юля, они не отстанут, – трясется Груша. – Ты же сама знаешь, что это за люди.

- Я знаю, – режу капусту на борщ. – А если его убьют, мне не легче станет.

- Он взрослый человек, пусть кредит возьмет.

- Чем отдавать? – сдуваю челку. – Сроду никогда не работал. В смысле то работает, то запивает.

- Теперь самое время.

Груша впервые заявляет позицию. Спорит. Я не осуждаю. Ей меня жаль. Видит и понимает ситуацию, хоть и в душу не лезет. Вот только сегодня сбой прорвался.

- Мгм, – на автомате крушу морковь. – В такие передряги он еще не влипал.

В голове вспыхивает. За коммуналку у родителей сто процентов не оплачено долгое время. Скорее всего, на квартиру глаз кто-то положил. Может черные риелторы какие или кто-то в этом роде. Я не знаю. Но семьсот за здорово живешь, это перебор. У алкашни и цифр-то таких нет, все это понимают, так? Вдобавок разнесли квартиру.

Ой, что-то там не так.

- Ай, – протыкаю кожу лезвием.

Трясу пальцем, кровь льется жуть. Мычу, показываю Груше чтобы дверь прикрыла. Ваня спит, не разбудить бы. Я и так на эмоциях разошлась в откровении.

- Давай, Юля, – Груша держит пластырь, пока перекисью промываю.

Запечатываем ранку. Она не болит, нет. Саднит просто. Как мысли о матери саднят, вот так и она. Господи, что мне делать.

- Груш, телефон, – указываю на вибрирующий девайс. - Неизвестный, – бормочу, но на всякий случай принимаю звонок.

Треск, щелканье, грубый голос проникает в ухо.

- Алё, ты сестра Зубаря?

- Кто это?

- Гля, кликуху брата забыла, – противный ржач глушит. – Короче, гони семьсот. Не принесешь бабки, по частям должника вашего распилим.

- Вы не имеете права, – заикаюсь от страха. – В нашей стране полиция на таких, как вы существует.

Угроза для них?

- Слышь, ты, – меняется голос в трубке. Голос низкий, злой и властный. – Ебланам долги не прощают. Зубаря никто не просил за стол садится. Не хочешь, не отдавай. Тогда прям сегодня макинтош заказывай. Только ты не один присматривай. Бери больше, мож со скидкой отдадут.

- Какой макинтош? – оседаю на стул.

- Деревянный. Время подумать надо?

Заторможенно перебираю предметы на столе. Трогаю и переставляю. Все более чем серьезно. Более чем! Сглатываю горячий ком.

- Надо. Сколько дадите?

- Три дня срока.

- Вы сами позвоните?

- Да. Отбой.

Лезу посмотреть кто был. Цифры скрыты. Ясно. Понуро опускаю голову. Что делать? Господи, куда бежать?

- Юля, – трогает за плечо Груша. – Я все слышала.

- Слышала – молчи! – резко обрубаю.

Груша испуганно кивает.

- Я не скажу. Ты не думай.

- Извини, ладно, – каюсь. – Не ожидала, что вот так все выйдет.

- Да кто же такого ждет, – горестно по-взрослому вздыхает.

Повыть бы, да не могу. Дети у меня. Вон малышок в кроватке спит и Груша. Дите дитем. Куда нас только судьба не кидает, боже. Одной рукой щедро дает, а второй по щеке хлещет. И ждешь ты промежуток, когда снова отпустит с замиранием.

Качели. Наша жизнь качели.

Где мне взять эти семьсот?!

Даже если все с карт соскребу, там не будет столько. А мне теперь сто тысяч проблема. Кредит? Процентная ставка конская. Машину продать? Так за нее ничего не дадут. Она гнилая насквозь, марафет сверху. И как без колес, когда Ваня на руках? Я не могу себе позволить остаться без машины. Никак не могу.

Может аренду расторгнуть? И куда? Назад в трущобу? Да и условия таковы, что не расторгнешь ее. Вообще без всего могу остаться. Ммм, вот же задача.

- Сейчас приду, Груш.

Встаю, накидываю куртку.

- Ты куда?

- Последи тут. Мне надо. Минут десять. Пойду голову проветрю.

Пока спускаюсь по ступенькам в голове пожар. Выхода нет. Ну нет его. Брат безусловно кусок дерьма, но он же брат мне. Не прощу себе тогда. Помогу в последний раз и все. Потом скажу, пусть как хочет так и крутится. Зло берет. У самой проблем куча, ни конца ни края. Такая обида захлестывает, через глаза льется.

Можно отказать, но если они нашли мой номер, то, где гарантия, что не найдут адрес. Вот главный ужас. Сначала за брата примутся, потом за мать. Бери больше. Со скидкой. Их же слова! Потом за нас.

Неизвестно что родичи про меня сказали. Если бандюкам полиция не помеха, найдут и что ждать? Пока детей и меня на ремни покрошат?!

Одеревеневшими пальцами отыскиваю контакт.

Нет выхода. Нарушаю свои же правила.

Звонок принимается после второго гудка.

- Стас, нам нужно встретится. Есть разговор.