Царь нигилистов - 4

Глава 1

Это четвёртый том цикла "Царь нигилистов".

Первый том здесь: https://litnet.com/shrt/V7U1

-------------------------------------------------------------------------------------------------

Надпись в нижней части конверта гласила: «От академика Ленца Э.Х.»

Саша был уверен, что его корреспондента давно нет в живых, а где-нибудь в коридорах Санкт-Петербургского универа стоит его бронзовый бюст.

Ну, что ты ещё будешь думать об ученом, физические законы которого ты проходил в школе сорок лет назад, и авторе учебника, который вышел при Николае Первом и выдержал N изданий.

Письмо было на немецком.

Саша понял обращение «Eure Kaiserliche Hoheit». И то из-за освоенных за год местоимений, ключевого слова «Kaiser» и похожести на английское «Your Highness». В остальном тексте – только формулы и отдельные слова, которые отказывались складываться во что-то осмысленное. Нужна была помощь зала.

Никсу Саша нашел в его кабинете с золотистыми обоями, синей мебелью и овальной картиной с плывущими по морю лошадьми и собакой.

Рихтер был тут же, что Саша счел хорошим стечением обстоятельств: Оттон Борисович лучше знал немецкий.

Присутствующие были веселы и что-то горячо обсуждали.

- Знаешь новость? – спросил Никса.

Саша посмотрел вопросительно.

- Ведень взяли, - сказал брат.

- Ведено? – переспросил Саша.

- Да-а, - протянул Рихтер. – Так говорят на Кавказе.

– В который раз его берут? – поинтересовался Саша.

- Ведень - в первый, - ответил Рихтер.

- Но не в последний, - заметил Саша.

- Брали другой аул Дарго, откуда Шамиль отошел в Ведень, - объяснил Рихтер, - он назвал её «Новое Дарго», но это другое селение далеко в горах.

- У тебя не так уж хорошо с пророчествами, - упрекнул Никса брата.

- А что?

- Папа́ сказал, что ты предсказывал пленение Шамиля. Ты ошибся: Шамиль ушёл.

- В этот раз ушел, - уточнил Саша.

Он выложил на синюю скатерть письмо с именем отправителя на конверте.

- Я конечно лучше помню немецкий, чем прошлым летом, но не настолько, - сказал он. – Так что спасайте.

Никса взял конверт и вынул письмо.

- Честно говоря, думал, что Ленца уже нет в живых, - сказал Саша.

И сел рядом с братом.

- Эмилий Христианович сейчас возглавляет физико-математический факультет Санкт-Петербургского университета, - просветил Рихтер.

- Как это ему удаётся без знания русского языка? – поинтересовался Саша.

- Все знают немецкий, - сказал Оттон Борисович.

- Ваше Императорское Высочество! – начал переводить Никса.

- Это я понял, - прокомментировал Саша.

Никса тонко улыбнулся и продолжил:

- Мне передали ваш вывод уравнения, связывающего давление и средний квадрат скорости частиц, который вы озаглавили «Никакого теплорода не существует». Это довольно остроумно, однако ничего не доказывает, к тому же вы ссылаетесь на несуществующий закон никому не известного Авогадро.

- Понятно, он тоже не слышал про Авогадро, - вздохнул Саша.

- А кто это? – спросил Никса.

- Итальянский физик. Странно, что никто о нём не знает.

- Ваше изложение темы «Свободное падение» мне также передали, - продолжил Никса. – Ваш интерес к физике и высшей математике может только радовать, однако для переписывания моего учебника у вас маловато научных заслуг.

- Он просто дерзок, - заметил Рихтер.

- Да, ладно! – сказал Саша. – Честно говоря, никаких заслуг нет. Я даже мечтать не мог, что мне напишет академик.

- Академик тебе регулярно ставит тройки, - заметил Никса. – Яков Карлович Грот его зовут.

- Ладно, - кивнул Саша. – Давай дальше.

- То, что изложение на основе интегрального исчисления кажется вам более простым, чем моё объяснение, - продолжил Никса, - достойно уважения, однако вряд ли найдётся много гимназистов такого же уровня.

- Льстит, - сказал Саша. – Найдутся.

- Предложенная вами размерность – метры в квадратные секунды, которую вы выводите из формулы – непонятна и не отражает реальности. Что такое квадратные секунды? Гимназисту легче понять, что скорость каждую секунду увеличивается на 32 фута, и это гораздо полезнее, чем бездумно подставлять цифры в формулы.

- Ну, наверное, он лучше знает, что легче понять гимназисту, - хмыкнул Саша.

Хотя, честно говоря, в последнем пассаже академика была некоторая сермяжная правда.

- Ответ писать будешь? – поинтересовался Никса.

- Чуть позже. Его надо обдумать.

У Саши были определенные мысли о том, кто ему поможет с написанием ответа. На Никсе и Рихтере свет клином не сошелся в конце концов. Есть и другие люди, знающие немецкий.

- И что там с Ведено? – спросил Саша. – Есть подробности?

- Пока была только телеграмма для папа́, - сказал Никса. – Подробности через несколько дней.

- На Кавказе есть телеграф? – удивился Саша. – Где? В Грозном?

- В Грозной, - поправил Рихтер. – Нет. Ближайший в Симферополе.

- Оттон Борисович, а что мы вообще туда полезли? – поинтересовался Саша. – Защищать кого-нибудь? Грузию?

- Не только. Тридцать лет назад в 1829-м закончилась война с Турцией и был заключен мирный договор: Адрианопольский трактат. Порта отказалась от всего восточного берега Черного моря и уступила черкесские земли. Но кавказские племена, которые султан считал своими подданными, ему не подчинялись. Признавали духовным главой и падишахом всех мусульман, но не платили податей и не ставили рекрутов. Эти земли можно было взять только силой.

- То есть султан дедушку нае… то есть обвел вокруг пальца? – поинтересовался Саша.

- Ну, не совсем, - попытался выкрутиться Рихтер. – Султан от них отказался, хотя на бумаге они принадлежали османам.

- А на самом деле?

- Турки занимали несколько крепостей на побережье, горцы терпели их, как единоверцев, но не давали вмешиваться в свои дела и били без пощады при любой попытке вмешательства.

Глава 2

- Не все, - сказал Оттон Борисович. - Гибнуть в огне мучительно и не каждый в силах перенести эту пытку. Поэтому иногда растворялись ворота догоравшего дома. На пороге появлялся человек, начинал стрелять и бросался прямо на цепи застрельщиков, сверкая лезвием шашки. Казак подпускал чеченца на десять шагов, наводил ружье и всаживал пулю прямо в обнаженную грудь. И так повторялось несколько раз, пока очередного бешеного горца не расстреливали или не закалывали штыком.

Наконец, горящие сакли стали разваливаться, осыпая искрами истоптанные сады. Ни один чеченец не дался живьем: семьдесят два человека кончили жизнь в огне.

- За что я вас люблю, Оттон Борисович, так это за то, что не врете, - заметил Саша. – И за то, что умеете уважать врагов. Только я не могу быть с теми, кто сжигает живьем, пытаясь подчинить своей воле. Не хватает патриотизма! Я с теми, кого сжигают.

- Я никогда войны не любил, - заметил Рихтер, - и считаю ее глубоким злом, но это зло неотвратимо, пока человечество не избавится от гнета невежества, враждебного правде и справедливости.

- И от чего же просвещенные русские освободили диких чеченцев? – поинтересовался Саша. – От садов, которые вырубили, от стад, которые угнали, от домов, которые сожгли? Где-то я читал про «мусульманский рай», который русские вытоптали на Кавказе.

- Чеченцев надо было переселить на равнину, где они на виду, - возразил Рихтер, - а на их место водворить казаков, верных русской власти. На Кавказе иначе нельзя, Александр Александрович. Там милосердие воспринимают, как слабость. Дай им волю – и все вернется назад: грабежи, разбои и захваты заложников. Они испокон веку этим живут. И ничего другого не умеют.

- Не умеют? А сады тогда зачем? А стада? Я не верю в изначально дурные народы. Если их сады вырубили, стада угнали, а дома сожгли, чем им жить, кроме грабежа?

- Им дали земли на равнине, но они восстали снова. Они горячи, порывисты, наивны и готовы пойти за любым бездушным честолюбцем, пообещавшим им покровительство и победу. Дикие народы одна сила способна приводить в рассудок и хранить между ними порядок. А отдал я себя на службу этой силе не ради удовольствия смотреть на убийства, а, чтобы, упорствовать против существующего зла и для защиты родного края, чтобы пожертвовать на это и мою лепту пота и крови.

- Любим мы защищать свою родину на чужой земле, - заметил Саша.

- Иногда иначе нельзя, - сказал Рихтер.

- Это стандартное оправдание, - поморщился Саша. – Очень больно ощущать, что твоя родина не права, хочется как-то обмануть совесть. Я вас не упрекаю, Оттон Борисович, вас не в чем упрекнуть. Просто расхлебывать подарочек султана - нам с Никсой и нашим потомкам.

Комнаты фрейлин располагались на третьем этаже Зубовского флигеля. Саша поднялся туда после уроков и аккуратно постучал.

Открыла горничная. Серое платье с длинными рукавами, воротничком-стоечкой, юбкой до пят и широким белым передником. Русская коса, но вполне европейская кружевная наколка на волосах. Лицо приятное, но простое.

Служанка примерно в возрасте госпожи.

Низко поклонилась, только что не упала на колени.

- Глаша, кто там? – послышался из комнаты голосок Жуковской.

- Его Императорское Высочество великий князь Александр Александрович! – неожиданно низким голосом отрапортовала служанка.

Последовала короткая пауза. «Не одета она что ли?» - предположил Саша.

Но Александра Васильевна вышла ему навстречу и сделала глубокий реверанс.

На Жуковской было не придворное одеяние фрейлины, а более простой наряд: так называемое барежевое платье. Прозрачная ткань, вроде тюля, розовая в мелкий цветочек, поверх шелкового нижнего платья. Широкие рукава, мелкие круглые пуговки впереди, застегнутые по самый маленький воротничок. Юбка с многочисленными оборками, почти до пят.

С одной стороны, без шитого золотом бархата Жуковская казалась более доступной, с другой: ну, зачем же так наглухо зашнуровываться?

- Чем могу служить, Ваше Императорское Высочество? – поинтересовалась Жуковская.

- Не чем, а кем, Ваше Эльфийство, - сказал Саша. – Спасительницей, Ваше Фейство! От немецкого языка.

Жуковская улыбнулась.

- Конечно, Александр Александрович, проходите.

И входная дверь закрылась за ним.

Небольшая комната была обставлена, как комиссионный магазин. Мебель явно дворцовая, но старая и набранная из разных гарнитуров. Так что сиреневый диван с волнообразной спинкой и кривыми ножками соседствовал с классическими креслами, прочно стоящими на полу, и обитыми зеленым шелком. Картину дополнял древний тяжелый секретер, который Саша не вполне уверенно отнес к стилю барокко, и шкаф с книгами стиля ампир. В комнате также имелась не доходящая до потолка занавеска, за которой видимо располагалась кровать, зато на окнах занавески отсутствовали.

Последний факт его скорее обрадовал, он всегда считал шторы лишней деталью: ну, зачем закрывать вид из окна? Там был весенний царскосельский парк с тонкими ветвями на фоне закатного неба.

- Комнату обставляли не вы, - предположил Саша.

- Да, её обставили до меня, - кивнула хозяйка. – А почему вы так решили?

- Дедуктивный метод. Только логика и наблюдательность. Ни эльфы, ни феи так комнаты не обставляют. Я точно знаю. Я видел во сне.

- Мне приказать подавать чай?

- Да. Если конечно вы готовы терпеть меня больше часа.

- Вас хоть до… гораздо дольше.

Они сели за круглый столик, покрытый тяжелой гобеленовой скатертью. Служанка принесла самовар и разлила чай.

Он протянул Жуковской письмо Ленца.

- Вот, прочитайте!

Она взяла, пробежала глазами.

- Вам перевести?

- Уже. Мне написать ответ. Я тут набросал русский текст.

И он достал из кармана листок с текстом, отпечатанным на машинке.

- Вот.

Читала она быстро.

- Это ваше чудесное изобретение? – спросила она.

- Никакого чуда здесь нет, простая механика. Но я, признаться, был удивлен, что получилось. Более простые вещи не получаются. Как вам письмо? Если я где-то взял неверный тон или погрешил против этикета, вы говорите.

Глава 3

- Не стоит, - сказала Жуковская.

- Конечно не стоит. Потому что саморазрушение все это. Или как минимум самоустранение. Так что? Молчать и ждать?

- Что-то делать, - сказала хозяйка. – Без саморазрушения.

- Ну, да. Теория малых дел. Открывать физмат школы. Пока не закроют.

- Вы читали Торквато Тассо? – спросила она.

- Нет, хотя много слышал. «Освобожденный Иерусалим»?

- Да.

- И что там натворили «освободители»?

- Ворвались в город и перебили всех жителей без различия народностей и вер: мусульман, евреев, православных. Есть средневековая миниатюра с кровавой рекой, которая вытекает из ворот Иерусалима. Крестоносец вешал на дверь дома щит, что означало: внутри – только его добыча. И никто больше не смел туда войти. Завоеватели врывались в дома, закалывали хозяев, с женщинами и детьми, или сбрасывали их с крепостных стен. На улицах лежали груды тел: мертвые вместе с живыми. Улицы и площади были усеяны обезображенными трупами с отрубленными головами. Одну синагогу сожгли со всеми, кто в ней был.

- И автор, который полностью на стороне крестоносцев. Как он выкручивается? Замалчивает?

- Нет. Совсем нет:

«Все кровью истекает, все полно

Резнёю беспощадной; всюду груды

Остывших тел в смешении с телами,

Хранящими еще остаток жизни».

Жуковская процитировала это по-французски.

- Мне перевести? – спросила она.

- Нет, я понял, - сказал Саша. – По крайней мере, основной смысл. С французским у меня все-таки несколько лучше, чем с немецким. Я всегда мечтал о девушке, которая бы знала, кто такой Торквато Тассо, могла пересказывать его, не бледнея, и цитировать по-французски.

- Здесь все знают, кто такой Торквато Тассо, - заметила она, слегка покраснев.

- Этого совершенно не может быть, - возразил он. – В Байрона я еще поверю, в Шекспира – тоже. Я поверю даже в Данте и Петрарку. Но не в Торквато Тассо! Так как он оправдывается?

- Это Божья кара за вероотступничество, а крестоносцы – только орудия в руках Господа:

«О суд Небес! Чем долее ты терпишь,

Тем тягостней возмездие твое:

Ты гнев в сердцах воспламеняешь кротких,

Ты направляешь меч твоих сынов».

- На Бога вину переложить – это, конечно, остроумно, - заметил Саша. – Господь все стерпит. Ну, да! Ну, да! Иуда – тоже только орудие в руках Божьих, ведь без него не было бы ни крестной жертвы, ни спасения человечества. Непонятно только, почему он проклят, а не прославлен как святой.

- Вы очень странно все трактуете, - заметила Жуковская. – Я никогда такого не слышала.

- Просто довожу эту логику до конца.

- Да, - кивнула она. – Божий промысел не снимает вины.

Послышался стук в дверь. И в комнате возникла Глаша.

- Барышня, мне открывать?

Жуковская, кажется, растерялась и вопросительно взглянула на Сашу.

- Мы ничего предосудительным не занимаемся, - заметил он, - так что не вижу оснований прятать меня в шкафу.

- Посмотри, кто там! – бросила она служанке.

Глаша ретировалась к двери и открыла.

- Ваше превосходительство! – послышалось из прихожей.

- Это генерал Гогель, - доложила служанка.

Саша встал и вышел навстречу Григорию Федоровичу.

- Вас обыскались, - пожаловался гувернер. – Что вы здесь делаете?

- Ну, что могут делать вместе мальчик и девочка гимназического возраста? – поинтересовался Саша. – Обсуждаем Торквато Тассо естественно. Поэму «Освобожденный Иерусалим».

Гогель посмотрел внимательно, видимо, чтобы убедиться, что возраст действительно гимназический.

- А! – сказал он. – И всё?

- Вы проходите, Григорий Федорович, - пригласил Саша. – Чайку?

Жуковская привстала и протянула Гогелю ручку для поцелуя. Он галантно коснулся её губами.

- Какой чай, Александр Александрович! – возмутился гувернер. – Половина двенадцатого.

- Я тоже думаю, что время совершенно детское, - согласился Саша. – Да, это не всё. Еще мы говорили о грехе.

- О грехе? – испугался Гогель.

- Крестоносцы, взяв Иерусалим устроили там резню и грабеж. Вот мы и обсуждали, является ли это грехом, если во славу божию, и была ли на то Господня воля.

- Ещё Его Высочество попросил у меня помощи с немецким, - перевела Жуковская разговор на менее скользкую тему. – А я не посмела ему отказать.

- Да, - согласился Саша. – Сначала я попросил Александру Васильевну быть моей спасительницей от немецкого языка, поскольку получил письмо от академика Ленца.

- С немецким и я бы мог помочь, - сказал Гогель.

- Конечно, - сказал Саша, - но я решил, что это не для солдата. Только дама может найти верный тон в переписке с университетским профессором и европейской знаменитостью.

- Написали ответ? – спросил Гогель.

- Да, конечно, - кивнул Саша.

И забрал письма с секретера.

- Вам надо возвращаться, - сказал гувернер. – Прощайтесь.

Саша вздохнул.

- До свидания, Александра Васильевна, - сказал он. – Мне бесконечно горько покидать вас столь неожиданно. Надеюсь, что у нас ещё найдется, что обсудить из истории мировой литературы.

И слегка поклонился.

А она присела в церемонном реверансе.

- Я надеюсь на вашу скромность, - сказал Саша Гогелю, когда они спускались в детскую на второй этаж. – Говорить ту не о чем, но Токвато Тассо – это сложно. Как бы чего попроще не выдумали.

- Николай Васильевич тоже знает, что вы пропали, - заметил Гогель.

- Зиновьев тоже человек чести.

- Но мы обязаны…

- Папа́ я беру на себя. Думаю, он меня поймет.

В последнем Саша совсем не был уверен.

- И что написал Ленц, Александр Александрович?

- Что, если уж я переписываю его учебник, неплохо бы назначить его ответственным редактором, поскольку я недостаточно опытен, чтобы делать это без его супервайзинга.

- Без чего? – растерялся Гогель.

Глава 4

- Саша, - начала Мама́, - что у тебя с Жуковской?

- О, Господи! Ничего. Точнее переводы с немецкого и разговоры о Торквато Тассо.

Мама́ посмотрела строго.

«Именно с Торквато Тассо все и начинается», - говорил этот взгляд.

- Саша, твой Папа́, уже говорил, что она тебе не ровня, - сказала Мама́, - но ты даже не представляешь, насколько не ровня.

- Ну, почему? Папа́, может, и не сравнится в славе с Жуковским, но много сделает. Я уверен. Если бы она была дочкой Пушкина, тогда конечно.

- Иногда ты просто ставишь в тупик, - вздохнула Мама́. – Ты знаешь, чей сын Жуковский?

- Русского народа, полагаю. В подобных случаях уже неважно, кого конкретно.

- Не русского! Он сын турецкой наложницы Сальхи, захваченной русскими войсками при штурме крепости Бендеры.

- Вот это да! Что за беда такая с русскими поэтами: один - негр, второй – турок, третий – шотландец?

- Шотландец? – удивилась Мама́.

- Предок нашего Лермонтова – знаменитый шотландский бард Томас Лермонт.

- Не совсем шотландец, - заметила Мама́.

- Зато лорд Байрон тоже числил Томаса Лермонта среди своих предков. Так что они с Лермонтовым дальние родственники.

- Где ты только все это вычитываешь! – поразилась Мама́.

- Не все вычитываю, - скромно возразил Саша. – Что-то вижу во сне. Кстати, Томас Лермонт тоже видел будущее. Есть английская баллада про то, как он встретился с королевой эльфов, она увела его на семь лет в волшебную страну, где он получил от нее пророческий дар и способность говорить только правду. И есть другая баллада, где Томас Лермонт говорит с шотландским королем, тот предлагает ему земли и рыцарское звание, но бард только смеется над ним и поет три песни, заставляя плакать и смеяться, и вспоминать о грехах, о сражениях и о первой любви. И говорит: «Я вознес тебя на небеса и низверг в ад, я трижды перевернул твою душу, а ты меня хотел сделать рыцарем?». Потому что власть земного короля ничто перед властью, полученной от королевы эльфов.

- Красивая легенда, но что-то мы далеко от Жуковской ушли.

- Почему же? Я не удивлюсь, если среди её предков найдется, например, Алишер Навои.

Мама́ задумалась. Кажется, это имя не было ей известно.

- Он, конечно, не был турком, - пришел на помощь Саша, - но писал по-тюркски… в том числе. Но и по-персидски, конечно. Поэт, визирь, друг султана Хорасана. Я где-то слышал, что султан Сулейман Великолепный очень ценил его стихи.

- Саша, какой Навои? Сальха была простой рабыней из сераля.

- Из сераля? Еще интереснее. А чей был сераль?

- Жуковский говорил, что местного паши.

- Паши? Замуж за пашу вообще-то могли и дочь султана отдать.

Императрица усмехнулась.

- Господи! О чем ты!

- Ну, откуда мы знаем? И это просто проверить. Нет такой империи, в которой бы не любили писать бумажки. И османы, думаю, не исключение. Достаточно написать султану и спросить, что известно об этой девушке, не сохранилось ли каких-то документов. И повелитель правоверных в знак вечной дружбы, мира и всего такого между нашими народами, думаю, просто обязан что-нибудь интересное найти.

- Боже мой! – воскликнула Мама́. – Ты же был всегда честен, ты правду всегда говоришь, как Томас Лермонт. И предлагаешь попросить султана подделать метрику? У вас все настолько далеко зашло?

- Мама́, я не просил ничего подделывать, я просил навести справки. Никуда ничего не зашло, и не зайдет, пока я не найду способа сделать ее принцессой. Я вообще не уверен, что собираюсь далеко заходить. Она очаровательна, но это не то чувство, ради которого можно всем пожертвовать. Но бедной русской девушке султан или хотя бы паша в качестве родственника никак помешать не может. Я могу сам написать.

- Только попробуй!

Вечером Жуковской принесли большую картонную коробку с восковыми свечами. Они были толщиной в палец и пахли медом.

Поверх лежала записка:

«Любезнейшая Александра Васильевна!

Благодарю за помощь с немецким и увлекательную беседу о Торквато Тассо. Надеюсь, что этот скромный подарок вас не обидит.

Мама́ рассказала мне историю турчанки Сальхи, достойную того, чтобы современник событий Вольтер вставил ее в свою повесть.

Эта история меня чрезвычайно заинтересовала. Я как-то видел во сне Принцевы острова. Они поднимались из вод Мрамормого моря туманным утром, похожие то ли на пирамиды Фараонов, то ли на огромных серых китов. На них ссылали сначала врагов Византийских императоров, а потом, при османах - Шах-заде – многочисленных сыновей султанов, которые могли претендовать на власть. Их было так много, что ими можно было заселить острова.

Думаю, и дочерей было не меньше.

Я где-то читал или слышал, что дочь султана могли выдать замуж за пашу. Так что история о том, что ваша бабушка Сальха была из сераля паши в Бендерах – еще интереснее.

Колода тасуется иногда исключительно причудливо. Меня до сих пор поражает тот факт, что и наш Лермонтов, и лорд Байрон были потомками одного и того же шотландского барда – Томаса Лермонта. Не был ли и тут причастен какой-нибудь турецкий поэт? В этой области я недостаточно образован и кроме Алишера Навои, увы, никого не знаю, да и от него помню одно имя.

Но мои сны иногда сбываются. Не зря же я видел Принцевы острова!

Александра Васильевна, не могли бы вы рассказать подробнее об истории вашей семьи и пленной турчанке, которая теперь, благодаря вашему отцу, навсегда вошла в историю русской литературы, как предок Пушкина - арап Петра Великого.

Всегда Ваш,

Саша».

Ответ от Жуковской Саша получил на следующий день.

Честно говоря, Принцевы острова он видел из окна туристического автобуса, подъезжая к побережью Мраморного моря. Но описал точно.

«Ваше Императорское Высочество! – писала Александра Васильевна. – Спасибо за письмо и подарок! Теперь я смогу прочитать Алишера Навои, который, кажется, уже переведен на немецкий.

Глава 5

Пожалуй, стало хуже, язвы потемнели и увеличились в размерах. И чешуек прибавилось.

Профессор смотрел на воспаление, даже не дотрагиваясь до ран.

- По крайней мере, диагноз верен, - заключил он. – Так что должно помочь.

И выписал рецепт на клочке бумаги.

- Можно? – спросил Саша.

И потянулся за рецептом.

Пирогов усмехнулся и пожал плечами.

Рецепт был написан малопонятным медицинским почерком.

Саша поискал вызубренное со школьной скамьи слово «hydrargirum», но сдался. Зато присутствовало нечто, начинающееся на «s».

- Николай Иванович, это ведь дихлорид ртути? – спросил он.

Профессор перестал усмехаться.

- Да, дихлористая ртуть, - сказал он. – До меня дошел слух, что вы выписали из Гейдельберга химическую энциклопедию.

- Господи! – воскликнул Саша. – Я что в аквариуме живу?

- Просто мы с Дмитрием Ивановичем знакомы, - сказал хирург. – Он восторженно о вас отзывался.

- Лестно, - сказал Саша. – Но я не в лести сейчас нуждаюсь. Я, признаться, испугался. Я ведь знаю, и что такое хлор, и что такое ртуть.

- Не волнуйтесь, Ваше Высочество, - улыбнулся Пирогов. – Это просто мазь, наружное. Каломель вообще внутрь дают.

- Каломель? – переспросил Саша.

- Однохлористая ртуть. Еще её называют «сладкой ртутью», потому что в таблетки добавляют сахар.

- Таблетки есть?

- Конечно, синие таблетки или синие массы.

- Николай Иванович, а известно, что это яд? – поинтересовался Саша.

- Разумеется, Ваше Высочество. Медицина широко использует яды. Знаете, в 16-м веке в Гейдельбергском университете медицинский факультет со всех врачей требовал клятву не назначать препараты ртути. Но, спустя век, это правило отменили, потому что другого ничего нет.

- Понимаю, - вздохнул Саша.

Тем временем Никса передал рецепт лакею и приказал принести кофе.

Чашечки прибыли, ложки звякнули на блюдцах, и Пирогов полез в сахарницу прямо пальцами.

Глаза Никсы выразили смесь ужаса и отвращения, он слегка побледнел, но смолчал. В общем, кролик был очень хорошо воспитан.

- А вы пробовали лекарство из плесени? – как ни в чем ни бывало, поинтересовался Саша.

- Наслышан, - сказал Пирогов. – Уж, кто мне только не писал про этот ваш грибок пеницилла! Он не работает, Александр Александрович. Вообще никакой реакции у больных золотухой.

- Не может быть!

- Увы!

- Может быть, это не тот вид? Это же род пеницилла…

- Да, там несколько видов, но я попробовал все.

- Может быть, что-то не то делаем? – сказал Саша. – Не так применяем?

Пирогов пожал плечами.

- А может быть ты просто ошибся? – вмешался Никса. – Как с Шамилем.

- С Шамилем? – переспросил профессор.

- Саша предсказывал, что Шамиль будет пленен, - пояснил Никса, - а он ушел из Веденя.

- Война с Шамилем не кончилась, - возразил Саша. - Вот, если убьют - тогда точно не возьмут в плен. И война с туберкулезом не кончилась. Николай Иванович, вы плесень только против золотухи пытались использовать?

- Да, - кивнул Пирогов.

- Если это настоящий пенициллин, он должен работать против нагноения ран, воспаления легких, ангин, дифтерии, скарлатины. Возможно, холеры, сибирской язвы и чумы.

- Панацея, - усмехнулся гость.

- Не панацея, - возразил Саша. – В последних трех я не уверен. Но стоит попробовать.

- Хорошо, - вздохнул Пирогов.

И во вздохе послышалось «только ради вас».

- И надо использовать двойной слепой метод, - заметил Саша.

- Ох! – сказал Николай Иванович.

И потянулся за булочкой.

- Нет, я все понимаю, - добавил он. – Важно, конечно, исключить эффект плацебо. Но это так громоздко! Основная группа пациентов, контрольная группа пациентов! И даже врач не знает, что он дает! Так можно с морскими свинками. Но не с людьми!

- Понимаю, - серьезно сказал Саша. – Люди, конечно, не такие милейшие существа, разные бывают.

Профессор усмехнулся.

- Хорошо, по мере возможности. Ваши идеи впечатляют, конечно. И иногда работают. С теми же свинками, и с золотухой. Это переворот в науке. И сделали его вы.

- Я рядом постоял, - скромно возразил Саша. – Сделал Склифосовский и моя питерская команда.

- Излишняя скромность – тоже лицемерие, - сказал Пирогов, - Николай Васильевич мне писал, что все идеи ваши.

- Идей мало, - заметил Саша. – Нужно много черной и муторной работы, чтобы из них что-то вышло.

- Да, без этого никак.

- У Саши идеи из его снов, - вмешался Никса. – Он видит сны о будущем.

- Точнее видел, - уточнил Саша.

- А хирургию будущего вы не видели во сне? – поинтересовался Пирогов.

- Видел, - кивнул Саша. – Правда, со стороны. Я не участвовал в операции.

- И? – спросил Пирогов с плохо скрываемым любопытством.

Саша полуприклыл глаза, чтобы больше походить на провидца.

- Начинается, по-моему, с того, что в операционной включают бестеневые лампы.

- Бестеневые? – переспросил профессор. – Вы присутствовали при операциях?

- Только во сне, - улыбнулся Саша.

- Николай Александрович, - обратился Пирогов к цесаревичу. – Вы с братом никогда не присутствовали при операции? Может быть, он не помнит?

- Никогда, - подтвердил Никса.

- И как устроена бестеневая лампа, Александр Александрович? – спросил Пирогов. – Она действительно тени не даёт?

- Почти, - кивнул Саша. - Да это просто сделать. Нужно много источников света, расположенных по кругу, тогда свет от одних источников освещает тени от других. Их нет ещё?

- Есть, - сказал Пирогов. – В госпиталях. А как выглядела та, которую вы видели во сне?

- Круглая, большая, где-то полметра… точнее аршин. И несколько кругов света по периметру.

- Вы точно описываете, - кивнул профессор. – Газовая?

- Электрическая. Но, видимо, можно использовать и газ. И даже свечи.

- В полевых условиях только свечи, - сказал Пирогов. – Там не до ламп. И свечи нельзя подносить близко, потому что могут вспыхнуть пары эфира. Так что иногда почти наощупь.