Царь нигилистов - 5

Глава 1

Это пятый том цикла "Царь нигилистов".
Первый том здесь: https://litnet.com/shrt/StmP

___________________________________________

- Ваши вещи… - сказал обер-кондуктор и перевёл взгляд на Кошева.

Тот склонился ещё ниже.

- Это я не проследил, - с отчаяньем сказал он. - Ваше Превосходительство очень торопились. Но куда они могли деться? У Морозовых были! Я проверял.

- Чемоданы пропали? – спросил Гогель.

- Да, - вздохнул камердинер.

- Найдите и пошлите нам вслед, - сказал генерал. – Не вижу смысла задерживаться.

- Не видите смысла? – переспросил Саша. – Там мой секретный отчет государю. Не говоря о подарках на несколько тысяч рублей. И эту растрату запишут вам, не мне.

Он решительно поднялся с места и шагнул к выходу из купе.

- Александр Александрович! – послышалось за спиной.

Саша не оглянулся и ступил на перрон.

- Мы не сможем вас дождаться, - извиняющимся тоном сказал обер-кондуктор. – Расписание! Сразу за нами товарно-пассажирский.

Саша поморщился.

- Мы поедем завтра одиннадцатичасовым.

И наконец услышал за спиной шаги Гогеля.

Подействовали, значит, слова о растрате.

- Хорошо, - задыхаясь прошептал гувернёр. – Но только до завтра.

- К Строганову! – приказал Саша. – Его люди могут знать, где чемоданы.

Граф встретил их, склонившись чуть не ниже, чем Кошев.

- Прошу нас простить, Ваше Императорское Высочество! – сказал Строганов. – Слуги почему-то решили, что вы остаётесь у меня, и разгрузили ваши вещи.

«Почему-то решили», - усмехнулся про себя Саша.

- Всё в целости и сохранности, - добавил граф. – Я велю выпороть слуг.

- Ни в коем случае! – воскликнул Саша. – Ещё не хватало, чтобы кого-то пороли из-за меня. Глупость – не преступление.

- Вы так великодушны! – в тон ответил Строганов. – В качестве извинения предлагаю вам переночевать у меня в доме.

Это не совсем входило в Сашины планы, удобнее было вернуться к Морозовым. Но Строгонова не стоило обижать, особенно после оказанной услуги.

- Спасибо, граф, - сказал Саша. - Надеюсь для меня найдется отдельная комната? И отдельная комната для господина генерала.

- Конечно, - улыбнулся Строганов.

Наличие отдельной комнаты значительно упрощало коммуникации. Следующее письмо графу Саша отправил с лакеем Митькой, наказав вручить хозяину в собственные руки.

«Благодарю, граф! Посылаю с этим письмом пять рублей ассигнациями. Разделите их между слугами, которые столь восхитительно глупы. Удалось перенести дворянский приём на два часа?»

И Саша передал с Митькой обещанные пять рублей.

Ещё одно письмо Саша отправил с Кошевым, Савве Васильевичу.

Теперь нужно было как-то проснуться утром ни свет, ни заря. Поручить разбудить тому же Кошеву он не решился, во избежание лишних вопросов.

Можно просто завести часы со звоном. Но хрен его знает, какая здесь слышимость!

Но делать нечего, завёл. Поставил на половину седьмого.

Спасли петухи, часов этак в пять проиллюстрировав известную фразу о том, что Москва – это большая деревня.

Кажется, Саше удалось выскользнуть из дома незамеченным. Уже давно рассвело, и солнце стояло над крышами домов, но было ещё прохладно, изо рта шёл пар, а в траве сверкали последние капли росы.

Он свернул за угол. На условленном месте ждала карета. Лакей спрыгнул с запяток на мостовую и услужливо открыл дверь.

Внутри было всё семейство: и Савва Васильевич, и Тимофей Саввич, и Ульяна Афанасьевна, и Мария Фёдоровна.

Обе тигрицы облачились в зеленые сарафаны, чуть не из парчи, и изумрудного цвета платки, заколотые булавками. Саша с удовлетворением заметил, что у старшей булавка дарёная, царская, с жемчужиной.

Куда только кринолины подевались и платья по парижской моде?

Купцы тоже преобразились: вместо сюртуков на них были черные одеяния, напоминавшие монашеские.

- Великому князю надо переодеться, - заметила Мария Федоровна.

А Ульяна Афанасьевна протянула ему нечто многократно сложенное из тяжелой ткани черного цвета.

Саша с сомнением посмотрел на тигриц, хотя, честно говоря, из-за видимой разницы в возрасте они могли испытывать к нему чувства разве что материнские.

Однако старший Морозов приказал остановиться в узком переулке, и купчихи покинули транспортное средство. До оставшейся в карете мужской части семьи доносились с улицы их приглушенные голоса.

- Это кафтан молельный, - объяснил старый купец. – Негоже в немецком платье входить в дом Божий.

Молельный кафтан представлял собой долгополую рясу с длинными по щиколотку рукавами, глухим воротом и сборками сзади. Снять пришлось только гусарскую куртку, так что тигриц можно было и не выгонять.

Саша облачился в кафтан, затянул пояс-кулиску, застегнул воротник на крючок-невидимку и, наверное, стал похож на юного послушника или дьячка.

- Вот, возьмите лестовку, Ваше Высочество, - сказал Савва Васильевич.

И протянул кожаную петлю с двумя треугольниками на конце, один над другим, искусно расшитыми белым и серебристым бисером. Петля была шириной примерно в сантиметр и состояла из выпуклых валиков, кажется с деревянными палочками внутри.

- Это чётки? – предположил Саша.

Старик усмехнулся.

- Ну, да! «Господи помилуй» считать. Вроде лестницы с земли на Небо, а валики - ступени. Ещё «духовным мечом» зовут.

Саша кивнул.

Савва Васильевич вынул такую же лестовку и взял в левую руку между средним и безымянным пальцем.

- Вот так надо держать.

Саша старательно повторил.

Старый купец сложил руки на груди, обхватив правой ладонью левый локоть, так что получилось нечто среднее между позой Наполеона и прилежного ученика за партой.

- А так надо на молитве стоять.

Саша кивнул.

- И щепотью не креститесь, - продолжил Савва Васильевич.

Он сложил два перста, поднял над головой, как боярыня Морозова на картине Сурикова, и широко перекрестился.

Глава 2

- Не я запечатывал, - вмешался Саша. – Но я распечатаю. А национальность не кровь, отче. Национальность – это язык, на котором человек думает. Я думаю по-русски.

Старик хмыкнул, с сомнением покачал головой и величаво удалился, стуча клюкой по каменному полу.

Сразу после литургии начиналась вечерня, во время которой ожидалось «падение ниц» и пребывание в оном состоянии в течение минут что ли сорока. Сашу честно предупредили, и он решил данным мероприятием манкировать, тем более что рисковал опоздать на дворянский обед. Ибо миновал полдень.

То есть поезд благополучно ушёл.

Обратно он вернулся в карете Морозовых, с извозчиком их же, но высадили его за углом.

В конце переулка мелькнула чья-то тень. Он и не сомневался, что его уже ждут.

Строганов встретил внизу, у парадной лестницы.

- Вы следите за мной граф? – поинтересовался Саша.

- Понимаете, в вашем возрасте легко совершить ошибку, за которую потом придётся расплачиваться всю жизнь, - заметил Строганов, - и мой долг подданного удержать вас от этого.

- Плохая эпидемиологическая обстановка? – предположил Саша.

- Эээ… - протянул граф, - да.

- Спасибо, что предупредили. Буду знать.

- Впрочем, когда мне доложили, с кем вы уехали, я полностью успокоился на этот счет.

- Гогель знает? – спросил Саша.

- Я ему не говорил.

- Как у него настроение? Рвёт и мечет?

- Ну-у… Говорит, что вы были обычным мальчиком, а на enfant miraculeux он не рассчитывал.

Как будет «вундеркинд» по-французски Саша уже выучил.

- Льстит, - прокомментировал он.

- Не совсем, - улыбнулся Строганов. – Григорий Федорович ещё добавил, что вы были просто упрямым, а стали неуправляемым.

- Я не нуждаюсь во внешнем управлении, граф, ибо сам для себя являюсь тем ещё тираном. Не развлекаться ездил. Кстати, перенесли приём?

- Да.

- Спасибо! Я в вас не ошибся.

- Я вас провожу до вашей комнаты? – спросил Строганов.

- Спасибо за поддержку, - кивнул Саша.

Гогель ждал на пороге.

- Александр Александрович, где вы были? – с порога спросил он.

- Где может быть верующий человек в Троицын день? – удивился Саша. – Службу стоял естественно.

- Зачем надо было для этого исчезать из дома?

- Боялся, что вы не одобрите мой выбор храма, Григорий Федорович.

- И где была литургия?

- На Рогожском кладбище.

Гогель на минуту потерял дар речи.

- У раскольников? – переспросил он.

- У старообрядцев, - политкорректно поправил Саша. – Надо же мне было убедиться, что они поминают и папа́, и всё августейшее семейство.

- Да? – опешил Гогель.

- Для меня это неважно, но для батюшкиных советников, надеюсь, станет аргументом для того, чтобы не преследовать людей попусту.

- При Анне Иоановне на реку Выг к старообрядцам-поморам прибыла комиссия графа Самарина проверять, молятся ли выговцы за царицу, - вспомнил Строганов, - так они срочно внесли в молитвенники нужную молитву. Общим собранием монастыря.

- Не думаю, что её выдумали для меня, - заметил Саша. – У них бы времени не хватило. Так значит воз и ныне там со времен Анны Иоановны? Сто лет с лишним?

- Тогда не все поморцы согласились с этой уступкой, - продолжил Строганов, - часть монахов покинули обитель под предводительством старца Филиппа, и его последователи и сейчас не молятся за власть, которую считают «антихристовой».

- Но запечатаны почему-то рогожские алтари, - заметил Саша.

- Филипповцы ещё вреднее, - сказал Строганов.

- Серьёзно? А я бы плюнул. Не молятся – и хрен-то с ними!

Колонный зал Дома Союзов (ой, то есть Благородного Собрания) был совершенно таким же, как в 1986-м, когда Саше вручали аттестат об окончании 179-й школы. Высоченный полоток, белые коринфские колонны, хрустальные люстры в два яруса. Только вместо стульев перед сценой – накрытые столы. На столах серебро, тонкий фарфор и цветочные композиции. Пахнет эстрагоном, розмарином и острым сыром. Кухня, к счастью, не постная, но, увы, французская. Саша предпочитал попроще.

Вина ему не полагалось, к грибам он был равнодушен, а как можно употреблять в пищу что-то улиткообразное не понимал вовсе. Так что налегал на рататуй из баклажанов и сыр с восхитительной зелёной плесенью, которую никогда не считал лишней. Правда, его пятидесятилетний желудок, там в будущем, не вполне разделял пристрастия хозяина.

Мероприятие носило официальный характер с тостами за государя, государыню и всю царствующую фамилию. И Саша было решил, что оно не стоило ни ссоры с Гогелем, ни грядущего объяснения с отцом.

Да и народу присутствовало маловато по сравнению с толпами студентов на вокзале и многолюдным купеческим собранием.

- Насколько в Москве дворян меньше, чем купцов? – спросил Саша у Строгонова.

- Меньше, - ответил граф. – Но не в этом дело. Просто не все пришли.

- Почему?

- Не все приветствуют начинания государя, - тихо сказал Строганов.

Постепенно дворянство поддалось действию французских вин и разговорилось.

К этому моменту Саша успел понять, что знаменитый луковый суп – это не так уж плохо, особенно, если на курином бульоне и с крутонами.

Принесли клубнику со сливками, что тоже было ничего.

- Это из имения Ясенево князя Сергея Ивановича, - пояснил Строганов. – Он президент нашего Московского общества сельского хозяйства и Российского общества любителей садоводства.

Саше представили многих присутствующих, и он далеко не всех запомнил, но фамилию упомянутого князя забыть было нельзя, ибо она была: Гагарин. Но не Юрий, а Сергей. Князь выглядел лет на восемьдесят, имел седые бакенбарды, седые брови и полностью седые волосы, которые, тем не менее, до сих пор вились. Черты лица правильные, нос прямой, лицо в морщинах. Аристократическая рука с длинными пальцами держала серебряную мини-вилочку для собственного производства клубники. Судя по времени года, тепличной. Но Саша не стал придираться по поводу недостаточной сладости и ароматности.

Глава 3

- Дамы и господа, - сказал он. - Вы может быть подумали, что меня подменили, а я тут битый час сижу и молчу. Но иногда полезно и помолчать, чтобы услышать. Я вас услышал.

Спасибо за откровенность, спасибо, что высказались, а не отсиделись в своих имениях. Да, у меня бессословная конституция, но это не означает конец дворянства. Элиту невозможно уничтожить, как и общественное неравенство. Но это не должно быть неравенство в правах. Неравенство в талантах, образовании и собственности никуда не исчезнет. И дворянство ещё долго будет ведущим сословием: самым образованным, самым воспитанным и состоятельным. Просто оно не должно замыкаться в себе. И не должно плестись в хвосте у времени, тем более идти против него.

Скоро рабства не останется нигде, разве что среди диких племён Африки и Нового Света. И мешать этому всё равно что пытаться бороться с ураганом в океане. Время беспощадно и сметет любого, вставшего у него на пути.

Здесь прозвучало, что в случае освобождения миллион войска не удержит крестьян от неистовства. Это почти правда. За одной деталью. Миллион войска не удержит крестьян от неистовства, если не дать им свободу. И вот тогда они сметут всё. И вот тогда дворянству придёт конец. Я бы не хотел этого для дворянства. Оно ещё пригодится России: служить отечеству, просвещать, быть примером. Поднимать нашу науку и искусство до недостижимых прежде высот. И принимать в свои ряды лучших представителей иных сословий.

Спасибо за мужественное и бесстрашное изложение вашей позиции. Я всё запомнил, кроме ваших имен.

- Неплохо, - тихо сказал Строганов.

Аплодисментов Саша не сорвал, но хоть не освистали.

Последняя фраза про имена, четно говоря, была неправдой. Всё он запомнил. Только не собирался выдавать папа́.

До поезда оставалось чуть больше часа, и обед пришлось закончить на Сашиной речи.

Ему еще успели представить в кулуарах некоего Унковского – либерала и предводителя тверского дворянства.

Алексей Михайлович Унковский оказался человеком лет тридцати, гладко выбритым, гладко причесанным, но уже лысеющим. Саше он напомнил профессора Грота.

Одет был в сюртук, жилет и сорочку с неизменным модным хорватом. Без всяких лент и орденов.

Представлял Строганов. Что говорило о том, что познакомиться стоит.

Гогель пыхтел и смотрел исподлобья.

- Только недолго, Александр Александрович, - тихо сказал он. – У нас поезд.

- Державным словом вашего батюшки об освобождении крестьян Россия пробуждена к новой жизни, - начал Унковский.

- Ок, - сказал Саша. – Статью Александра Ивановича с признанием «Ты победил, Галелиянин» и прочими славословиями я читал. Будем считать, что вы её уже пересказали. К делу!

Унковский осёкся.

- Извините, - сказал Саша. – Продолжайте, я слушаю. Но без лишней отнимающей время куртуазности.

- Но это действительно поворот в истории нашего отечества, - продолжил предводитель тверского дворянства. – Но поворот опасный. Перед нами два пути: один мирный и правоверный, другой – путь насилия, борьбы и печальных последствий.

- Это верно, - кивнул Саша. – Где-то я читал, у Торквиля, кажется, что в наибольшей опасности дурные правительства оказываются тогда, когда пытаются стать лучше.

- У Торквиля, да, - кивнул Унковский.

И посмотрел на Сашу с неподдельным удивлением.

- «Когда плохие правительства пытаются исправиться», - уточнил он, - но я не говорил, что правительство плохое.

- Отступление от темы, - сказал Саша. – Вы окончили Московский университет?

- Юридический факультет.

- О! – оценил Саша. – Продолжайте!

- Всё, что я сейчас скажу, исходит из любви к государю, августейшей фамилии, престолу и отечеству.

- Нисколько не сомневаюсь, - кивнул Саша. – Я тоже умею так формулировать.

- Дело в том, что увеличением надела для крестьян и понижением повинностей в помещики будут разорены, а быт крестьян вообще не будет улучшен по той причине, что крестьянское самоуправление будет подавлено и уничтожено чиновниками. Крестьяне только тогда почувствуют быт свой улучшенным, когда они избавятся от всех обязательств пред владельцами и когда сделаются собственниками; ибо свобода личная невозможна без свободы имущественной.

- Так! – сказал Саша. – Первую часть я уже сегодня слышал, и она не кажется мне особенно либеральной, а со второй частью согласен. Мне тоже не нравится это отрубание хвоста по частям. Не должно быть никакого временно обязанного состояния.

- В обязательных отношениях между лично свободными крестьянами и помещиками, лишенными участия в управлении народом, лежат зародыши опасной борьбы сословий, - продолжил Унковский.

- Да, - кивнул Саша, - я тоже жду крестьянских бунтов. Но не папа́ создаёт подобные ситуации, а ваши коллеги, которые не хотят до последнего отпускать своих рабов, ибо кто же тогда будет клубнику пропалывать.

Унковский вздохнул.

- Нужно даровать крестьянам полную свободу, с наделением их землею в собственность, посредством немедленного выкупа, по цене и на условиях не разорительных для помещиков.

- Звучит отлично, - сказал Саша. - А у крестьян есть деньги на немедленный выкуп, если их нет даже у помещиков?

- Выкупные платежи должно взять на себя государство.

«Ну, конечно! – подумал Саша. – Все мы рады запустить лапу в казну».

Но вслух выразился политкорректнее:

- Государственный бюджет - тоже не бездонная бочка, особенно после Крымской войны.

- Можно разложить это бремя на все сословия. Например, в виде особого налога.

- Можно, но не все будут довольны.

- Александр Александрович! – вмешался Гогель, - Нам пора идти, иначе мы опоздаем.

- Хорошо, - кивнул Саша. – Пойдёмте, Алексей Михайлович! Если вы, конечно, не против проехаться до Николаевского вокзала в компании графа Строганова, генерала Гогеля и меня.

- Ну, что вы! Сочту за честь.

И разговор продолжился в карете.

Глава 4

Тщетно, конечно. В общем зале ресторана заканчивали обед путешественники, а кота и след простыл.

Саша выскочил на улицу. Стало холоднее, над лесом зажглись первые звезды, под вокзальным навесом загорелись газовые фонари. Потянуло паровозным дымом.

Обошёл всё здание, заглянул под все скамейки, под каждое дерево и каждый куст. Под каждый стол в ресторане. И везде звал сокращенным именем: «Кис, кис, кис!»

Публика прониклась сочувствием к горю юного великого князя и присоединилась к поискам.

- Маленький такой, круглый, как шарик, рыжий, очень пушистый, - объяснял Саша волонтерам. – С зелёными глазами.

Рядом возник Гогель.

- Александр Александрович, а вы точно уверены, что хотите найти этого пирата? – спросил гувернер.

- Пропадёт один, - сказал Саша. – Собаки, холод, дождь, лошади, повозки, крыши, дикие коты. А он ручной, мягкий, теплый, домашний.

И опустился на лавочку.

Подошёл обер-кондуктор.

- Ещё минут пятнадцать можем постоять, - доложил он.

- Поезд из-за Киссинджера остановили? – спросил Саша.

- Ну, да, - улыбнулся кондуктор.

Кажется, все уже выучили сложное котовое имя.

И Саша вспомнил байку про куклу дочки любовницы Франсуа Миттерана, за которой посылали президентский самолет в Африку. И отношение к этому свободных независимых СМИ славного города Парижа.

Но бросить Киссинджера было совершенно невозможно.

Где может быть этот прожорливый бандит?

- А на кухне смотрели? – спросил Саша пространство.

- За буфетчиком пошлите! – приказал Гогель.

Явился буфетчик, и вся делегация отправилась на кухню.

Киссинджер был пойман с поличным, ибо как раз стаскивал со стола рыбину примерно вдвое больше себя. Добычу пират не бросил, а утащил в угол под разделочный стол, где уже лежала еще одна, не имея ни малейшего шанса уместиться в наперсткообразном желудке.

- Генрих! Солнце моё! – обрадовался Саша. – Нашёлся, гад!

И подхватил на руки животное, которое попыталось утащить рыбину за собой, но не удержало, и она шмякнулась на пол.

- Я тебе в Питере лучше куплю, - успокоил Саша.

Гогель тем временем смиренно открыл кошелёк и расплачивался с буфетчиком за испорченные полуфабрикаты.

В купе Саша наглухо закрыл окно и позволил Киссинджеру свернуться рядом на диване. Рыжий бандит, кажется, наконец решил подрыхнуть. И Саша даже успел прочитать несколько страниц из Локка, пока Гогель не уговорил его ложиться спать.

Утром Сашу разбудил не самый приятный запах. Собственно, Киссинджер сделал лужу и справил нужду более серьезную ровно в центре купе, прямо на ковре.

Гогель тоже проснулся, сел на диване, поморщился и посмотрел с отвращением.

- Хорошо, что на полу, - сказал Саша.

Гувернера это не утешило, а Киссинджера не реабилитировало. С полки для вещей над головой гувернера соблазнительно свисал рыжий разбойничий хвост. Гогель заметил это безобразие, и Саша понял, что дернет, не пощадит.

Встал, снял беглого кота с полки и прижал к груди. Киссинджер заурчал.

- Мне кажется, там капуста была, в кулебяке, - вспомнил Саша. – И человеческий желудок не всякий выдержит.

Пока они с Гогелем завтракали на очередной станции, лакей Митька чистил ковер в купе.

Выпустить из рук Киссинжера Саша не решился, а потому блюдце с молоком для животного стояло на столе, Саша держал кота, который лакал молоко, а камердинер Кошев - клетку наготове.

Гогель только вздыхал.

Когда поезд тормозил под дебаркадером Николаевского вокзала в Питере, Саша заметил на платформе Никсу с Зиновьевым и Володьку.

Вышел из вагона, всучил Гогелю клетку с Киссинджером и поочередно обнял братьев.

Киссинджер тут же покорил обоих.

- Какой круглый! – удивился Никса. – Как зовут?

Саша представил.

Киссинджер лениво ударил по полу клетки растолстевшим за сутки хвостом.

- Ну, ты и придумаешь! – усмехнулся брат.

- Какой пушистый! – восхитился Володя. – А погладить можно?

- Дома, - отрезал Саша. – А то улизнет.

- А кажется сонным, - усомнился Николай.

- Шифруется, - объяснил Саша.

И поведал историю ловли разбойника в Твери.

- А он Коха не сожрёт? – забеспокоился Володька.

- Надо смотреть, - сказал Саша. – И кормить. Чтобы был сытый. Ну, как вы тут без меня?

- Ты знаешь, папа́ передали, что ты в Москве учредил студенческий парламент, торговался с московскими купцами насмерть, как варшавский жид, и перекрестился в раскол.

- Ой! – сказал Саша. – Эээ… Никса, позаботишься о Киссинджере, если что?

- Конечно, - кивнул брат. – Кох давно на мне. Как там твой Склифосовский?

- Гений! Он выделил бактерию.

- Значит, есть надежда?

- Конечно, и её прибавилось. Хотя это только первый этап. Потом надо взять материал от умершей свинки и попытаться из него вырастить колонию бактерий, а потом ввести здоровому животному. И тогда наверняка. Но Демидовскую премию я буду выпрашивать для Склифосовского уже сейчас. И тайного советника – тоже.

- А лекарство?

- После того, что я сказал. Методом научного тыка. Хотя некоторые предположения у меня есть. С тобой пока всё нормально?

- Пока да. Летом всегда лучше.

Гогель с Зиновьевым немного отстали, и ветер донес шепот «Александр Александрович». Очевидно, обсуждали его.

- Отец недоволен Гогелем? – спросил Саша Николая.

- Это мягко сказано, - тихо сказал брат.

На привокзальной площади уже ждало ландо. Царские дети занимали не так много места, так что загрузились туда впятером.

Экипаж тронулся и полетел в Царское село.

Гогель был мрачен.

***

В том же день государь говорил с Гогелем в своем кабинете в Зубовском флигеле.

Зеленые шелковые обои, зеленый ковёр на полу. Массивный письменный стол с кожаными креслами. Над ним – портрет государыни и государевых детей.

Напротив окна – камин с зеркалом. На каминном экране – изображение собаки императора, белой с черными пятнами.